М. Пришвин. Последние произведения.

 

М. Пришвин родился 23 января (4 февраля) 1873 в имении Хрущево близ г. Елец Орловской губернии. Исключен из Елецкой гимназии из-за конфликта с учителем географии, известным впоследствии писателем и философом В. В. Розановым, спустя годы ставшим единомышленником и другом Пришвина. Учился в Тюменском реальном училище, в Рижском политехникуме, за участие в работе марксистских кружков подвергался одиночному заключению (1897). Окончил агрономическое отделение философского факультета Лейпцигского университета (1900–1902), затем до 1905 работал агрономом в земстве (Клин, Луга); выпустил несколько книг и статей по сельскому хозяйству. В годы первой мировой войны – фронтовой корреспондент, после Октябрьской революции жил в Ельце, на Смоленщине, в Подмосковье, вел педагогическую деятельность, занимался охотой и краеведением. В 1905 начал журналистскую деятельность.

Первый рассказ «Сашок» опубликовал в 1906. Увлекшись фольклором и этнографией, много путешествовал. Впечатлениями от европейского Севера (Олонец, Карелия, Норвегия) продиктованы первые книги Пришвина – путевые записи-очерки «В краю непуганых птиц» (1907) и «За волшебным колобком» (1908), которые помогли их автору оказаться в центре литературной жизни Петербурга. Близость к символистски-декадентскому кругу писателей отразилась на рассказах «Крутоярский зверь», «Птичье кладбище» (оба 1911), повести-очерке «У стен града невидимого» («Светлое озеро», 1909), посвященной легендарному Китежу. Результатом поездок Пришвина в Крым и Казахстан стали очерки «Адам и Ева» (1909), «Черный Арал» (1910), «Славны бубны» (1913) и др. «Родственным вниманием» к природе, в которой писатель призывал узнавать «лицо самой жизни», отмечены многочисленные натурописательные очерки, охотничьи и детские рассказы, фенологические записки Пришвина, в т.ч. «Родники Берендея» (1925), вышедшие с дополнениями в 1935 под названием «Календарь природы». От научного знания и фольклора писатель идет к поэтической художественной прозе (так, очерк об оленях «Дорогие звери» предварил одно из лучших произведений Пришвина, повесть «Женьшень» (первоначальное название «Корень жизни», 1933). Сплав реалистического и романтического видения, правды и сказки «бывалого» и «небывалого» определил специфику пришвинской прозы. Переменчивый лик природы уловлен и в повести о Костромском, Ярославском краях («Неодетая весна»), и в цикле лирико-философских миниатюр «Лесная капель» и примыкающей к нему поэме в прозе «Фацелия» (все 1940). Другая линия творчества Пришвина – автобиографический роман «Кащеева цепь» (1923–1954; опубл. в 1960) и примыкающая к нему повесть о творчестве «Журавлиная родина» (1929). В этих произведениях духовные искания героя раскрываются на фоне реальных исторических событий в России ХХ в., запечатленных критически и трезво. Точность наблюдения художника и натуралиста, напряженность ищущей мысли, высокое нравственное чувство, свежий, образный язык, питаемый соками народной речи, обусловили непреходящий интерес читателя к сочинениям Пришвина, среди которых заметное место занимают также сказка-быль «Кладовая солнца» (1945), сюжетно связанная с ней повесть-сказка «Корабельная чаща» (1954).

В годы Великой Отечественной войны написал «Рассказы о ленинградских детях» (1943) и «Повесть нашего времени» (1945).

На 1946-1950 гг. падает завершение капитальной работы писателя – философского «романа-сказки» «Осударева дорога».

Постоянная духовная работа Пришвина, путь писателя к внутренней свободе особенно подробно и ярко прослеживаются в его богатых наблюдениями дневниках («Глаза земли», 1957), где, в частности, дана правдивая картина процесса «раскрестьянивания» России и сталинских репрессий, выражено гуманистическое стремление писателя утвердить «святость жизни» как высшую ценность. Проблема «собирания человека» ставится Пришвиным, которого во всей глубине только в конце ХХ в. стал узнавать отечественный читатель, и в повести «Мирская чаша» (другое название «Раб обезьяний», 1920; полностью опубл. в 1982), сопрягающей реформы Петра I и большевистские преобразования и рассматривающей последние как «новый крест» России и знак «тупика христианского мира». Умер Пришвин в Москве 16 января 1954.

«Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам — урок», — говорит народная мудрость. Конечно же, каждая сказка может научить своих читателей чему-то новому, а уж сказка-быль — тем более.

 

На мой взгляд, «Кладовая солнца» М. М. Пришвина — это настоящая кладовая ценной и интересной информации. Здесь и человеческие взаимоотношения, и богатые знания об особенностях родного края, и даже уроки выживания в трудных ситуациях.

 

Писатель говорит о том, как важно любить и уметь трудиться. Главные герои повести — брат и сестра — остались одни. Их трудолюбие и хозяйственность помогли им справиться со всем крестьянским хозяйством, оставшимся после смерти родителей, а Митраша даже мастерил соседям деревянную посуду.

 

В своей сказке М. Пришвин говорит также о важности умения договориться, найти взаимопонимание в сложных ситуациях. Так, если бы дети не поспорили и не рассорились бы друг с другом на развилке дорог в лесу, Митраша не увяз бы в болоте, они быстрее набрали бы клюквы и вернулись домой. И все же ребята поняли свои ошибки, не растерялись, проявили не только силу характера, но и сообразительность — и благополучно выпутались из беды. А это — еще один урок не только для них, но и для нас, читателей замечательной поучительной сказки-были М. М. Пришвина «Кладовая солнца».

 

Сказка-быль «Кладовая солнца» — одно из интереснейших произведений Михаила Михайловича Пришвина. В ней он рассказывает о самостоятельной жизни детей-сирот, Насти и Митраши. Картины описания быта детей сменяются интересными приключениями, выпавшими на их долю по пути на Слепую Елань. Дети есть дети, они часто спорят, не соглашаются друг с другом, отстаивают свою правоту. Это чуть не стоило жизни Митраше. Но мальчик, попав в болото, не растерялся, проявил смекалку и мужество, поэтому остался жив.

 

Травка — добрая и умная собака, она привыкла помогать на охоте Антипычу, поэтому пошла на голос Митраши.

 

Стосковавшись по человеческой ласке после смерти хозяина, Травка принимает Митрашу за Антипыча, и благодаря смекалке мальчик спасается из трясины. Мне, городской жительнице, интересно читать рассказы о природе. Я как бы вместе с героями путешествую по лесу, пугаюсь, встретив змею и лося, радуюсь счастливому избавлению Митраши от опасности.

 

Такие рассказы помогают понять и полюбить окружающую природу, научиться читать ее загадочные страницы.

 

Природа всегда играет важную роль в художественных произведениях. Она помогает писателю передать состояние души героя, подчеркнуть плохое или хорошее несут в своих характерах и поступках персонажи в повествовании.

 

В Рассказе «Цапля» автор Владимир Пронский выступает как психолог и философ. Он утверждает вечность и первозданность природы и через отношение человека к ней отражает движение помыслов человеческой души и состоятельность человека как

 

Такового.

 

События, происходящие в рассказе, предельно сжаты и проходят за очень короткий промежуток времени – одни сутки. Одинаковое хобби – охота сблизила двух людей недавно работающих вместе: главного героя и Олега. Олег любил поболтать, а

 

Заливать про охоту был просто мастак. Это импонировало главному герою. На охоте, на утренней зорьке, Олег ради похоти убивает цаплю, птицу, которую никогда не относили к охотничьим трофеям.

 

Понимая, что она несъедобная, он брезгливо пинает ногой красивую «рыжевато-охристую» тушку птицы, и заявляет: «Только патрон зря сжёг». Потом решает: «Отволоку свояку, пусть собаке отдаст», но передумывает: «Чучело набью, буду гостей пугать». Однако желание заняться птицей у Олега так и не возникло, и он выбросил её в овраг.

 

Автор этим эпизодом мастерски обнажает бездушие Олега, не пожалевшего несчастную цаплю, и раскрывает его равнодушие к уникальному и удивительному миру природы, что постоянно перед глазами человека. При этом он заставляет героя рассказа вместе с читателем невольно ежиться от бесполезного убийства цапли и пренебрежительного

 

Отношения к её мёртвому грациозному телу. Эпизод писатель подытоживает риторическим вопросом о том, зачем человек «стрелял в невредную птицу», совершенно ему не нужную? Автору психологически непонятны и неприятны «людские особи»

 

Вроде Олега, которые живут, не ощущая своего единения с окружающей природой.

 

Далее писатель показывает, что мир беспредельной красоты окружает человека, что на земле есть такие люди, как главный герой, чьи сердца открыты природе. Они - прямая противоположность Олегу. И у них от светлой радости общения с природой могут возникнуть нежные чувства даже к простому паучку, возившемуся на росистой метёлке камыша: «У паучка, видимо, в жизни что-то случилось неладное, он бегал по метёлке туда-сюда, словно искал что-то. Ему, наверное, было очень грустно оттого, что он был один, и никто не может ему помочь, а я не знал как».

 

Последующее изложение событий принимает для главного героя вообще трагический оборот. На вечерней заре два чирка стремительно пролетели мимо. Герой резким движением спугнул другую цаплю, и она поднялась и полетела в сторону Олега.

 

Он даже не успел крикнуть: «Не стреляй!» - а цапля, сложившись комом, рухнула в заросли…

 

Дальше герой в это утро охотиться с Олегом больше просто не мог и уехал, чтобы не видеть его. Потом несколько дней герой ходил сам не свой. Правда, через неделю-другую немного отмяк, во всяком случае уже не так злобно смотрел на Олега.

 

Олег же не чувствовал нравственного мучения за содеянное. Он постоянно подходил к главному герою и что-нибудь спрашивал, например: «На русаков не собираешься?» Но прошедшая охота полностью изменила отношение главного героя к Олегу: «В

 

Таких случаях я теряюсь и не знаю, что ответить Олегу, на каком языке говорить с ним, и всякий раз неопределённо пожимаю плечами».

 

Размышляя о рассказе в целом, хочется отметить, что автор подводит читателя к мысли о нецелесообразности варварского вмешательства человека в «данную богом» гармонию природы. Мир природы вечен. Человек является частью природы. Лучшей или худшей - толком мы не знаем, самонадеянно относя себя, конечно, к лучшей. И нередко придумывающей такое, чему никто потом не рад. Например, охота – в наше время просто убийство диких животных без всякой на то необходимости.

 

Один счастливый человек, философ и мыслитель, Иоанн Дамаскин («Златоструйный»), написал:

 

Благословляю я тропинку,

 

По коей, нищий, я иду,

 

И в поле каждую былинку,

 

И в небе каждую звезду…

 

Проза Б. Шергина.

Бори́с Ви́кторович Ше́ргин (16 (28) июля 1893, Архангельск — 30 октября 1973, Москва) — русский писатель, фольклорист, публицист и художник.

Борис Викторович Шергин родился 28 июля (16 июля ст.с.) 1893 года[1]. Отец Шергина, потомственный мореход и корабельный мастер, (по анкете самого Шергина отец — крестьянин, выходец с р. Вычегда, но с детства попал в моряки и дослужился до «государя-кормщика») передал сыну дар рассказчика и страсть ко всякому «художеству»; мать — коренная архангелогородка, познакомившая его с народной поэзией Русского Севера.

«Маменька мастерица была сказывать… как жемчуг, у неё слово катилося из уст»

С детства постигал нравственный уклад, быт и культуру Поморья. Срисовывал орнаменты и заставки старинных книг, учился писать иконы в поморском стиле, расписывал утварь; ещё в школьные годы стал собирать и записывать северные народные сказки, былины, песни. Учился в Архангельской мужской губернской гимназии (1903—1912); учился в Строгановском центральном художественно-промышленном училище (1913—1917). Работал как художник-реставратор, заведовал художественной частью ремесленной мастерской, внёс вклад в возрождение северных промыслов (в частности, холмогорской техники резьбы по кости), занимался археографической работой (собирал книги «старинного письма», древние лоции, записные тетради шкиперов, альбомы стихов, песенники). Печатался с 1912 г.

 

В 1922 г. окончательно переехал в Москву; работал в Институте детского чтения Наркомпроса, выступал с рассказами о народной культуре Севера с исполнением сказок и былин перед разнообразной, в основном детской, аудиторией. С 1934 г. — на профессиональной литературной работе, тогда же вступил в Союз писателей СССР.

Первая публикация — очерк «Отходящая красота» о концерте М. Д. Кривополеновой (газета «Архангельск». 1915, 21 ноября). При жизни писателя опубликовано 9 книг (не считая переизданий). В газетах и журналах Шергин помещал статьи литературоведческого и искусствоведческого характера, реже — литературные произведения.

Умер писатель 30 октября 1973 года в Москве. Похоронен на Кузьминском кладбище,

Шергин-сказитель и сказочник сформировался и стал известен раньше, чем Шергин-писатель. Его первую книгу «У Архангельского города, у корабельного пристанища» (1924) составляют сделанные им записи шести архангельских старин с нотацией мелодий, напетых матерью (и входивших в репертуар выступлений самого Шергина).

Разителен переход от торжественно-печальных старин первого шергинского сборника к грубовато-озорному юмору «Шиша Московского» (1930) — «скоморошьей эпопеи о проказах над богатыми и сильными». Авантюрные остроумные сюжеты, сочный язык, гротескно-карикатурное изображение представителей социальных верхов связывают плутовской цикл Шергина с поэтикой народной сатиры.

В третьей книге — «Архангельские новеллы» (1936), воссоздающей нравы старомещанского Архангельска, Шергин предстаёт как тонкий психолог и бытописатель. Новеллы сборника, стилизованные во вкусе популярных переводных «гисторий» XVII—XVIII вв., посвящены скитаниям в Заморье и «прежестокой» любви персонажей из купеческой среды. Первые три книги Шергина (оформленные автором собственноручно в «поморском стиле») представляют в полном объёме фольклорный репертуар Архангельского края. История Поморья, опосредованная в первых трёх книгах Шергина через искусство, красноречие, быт, предстаёт в своём непосредственном виде в следующем его сборнике — «У песенных рек» (1939). В этой книге Север России предстаёт как особый культурно-исторический регион, сыгравший значительную роль в судьбе страны и занимающий неповторимое место в её культуре. Последующие «изборники» Шергина расширяют и уточняют этот образ.

Вышедшую после войны книгу «Поморщина-корабельщина» (1947) сам Шергин называл своим «репертуарным сборником»: она объединяет произведения, с которыми он выступал в военные годы в госпиталях и воинских частях, клубах и школах. Судьба этого сборника трагична: он был подвергнут вульгарно-социологической переработке и вызвал уничижительную критику со стороны фольклористов как «грубая стилизация и извращение народной поэзии». Имя писателя было дискредитировано, а он сам обречен на десятилетнюю изоляцию от читателя.

Примерно к этому же времени относится скандальная история с книгой «Хожение Иванново Олельковича сына Ноугородца», которая якобы была написана в XV веке и обнаружена Шергиным в хранилище Соловецкого монастыря в начале XX века. В дальнейшем данная книга была использована писателем Бадигиным сначала в своих литературных произведениях, а потом и при написании им кандидатской диссертации.[2]

Разрушению стены молчания вокруг Шергина способствовал организованный в 1955 г. творческий вечер писателя в Центральном Доме литераторов, после которого в издательстве «Детская литература» был опубликован сборник «Поморские были и сказания» (1957), а через некоторое время вышел и «взрослый» сборник избранных произведений «Океан — море русское» (1959). Сборник вызвал немало восторженных отзывов; особое внимание рецензентов привлекало словесное мастерство писателя. Заслуженное признание пришло к Шергину после высокой оценки его творчества в статье Л. М. Леонова («Известия». 1959, 3 июля).

Своеобразие фольклоризма Шергина состоит в непосредственной ориентации его текстов на народное творчество. Цель художника не в том, чтобы обогатить литературу за счёт внеположенного по отношению к ней фольклора, но чтобы явить народную поэзию как оригинальный, неповторимый и бесценный способ видения мира и человека. В текстах писателя — обилие цитат из фольклорных текстов (пословицы, поговорки, отрывки из былин, причитаний, лирических песен, небывальщин и т. п.). Большинство из них рассчитаны на чтение вслух, и Шергин, знавший всю свою прозу и поэзию наизусть, до последних лет жизни нередко сам исполнял свои произведения. Сказывание было для него не воспроизведением созданного ранее, но самим процессом творчества.

В 1934 г. с иллюстрациями Б. Шергина вышла поэма Василия Каменского «Иван Болотников».

Библиография

Основные издания:

- У Архангельского города, у корабельного пристанища. М., 1924.

- Шиш московский. М., 1930.

- Архангельские новеллы. М.: Советский писатель, 1936.

- У песенных рек. М., 1939.

- Поморщина-корабельщина. М.: Советский писатель, 1947.

- Поморские были и сказания. М.: Детгиз, 1957.

- Океан-море русское: Поморские рассказы. М.: Молодая гвардия, 1959. 350 с.

- Запечатленная слава: Поморские были и сказания. М.: Советский писатель, 1967. 440 с.

- Гандвик — студеное море. Архангельск: Северо-Западное книжное изд-во, 1971. 208 с.

- Праведное солнце. Дневники разных лет. 1939-1968. С-Пб., 2009.

Красноречие Шергина выражается в постоянном привнесении в письмо слов, свойственных местным говорам, наречиям. Через особый язык, передающий красоты поморской речи, можно проникнуться непредвзятостью повествования, демонстрирующего непосредственный быт Северной Руси. Это можно видеть во всех его книгах, начиная с самой первой, «У Архангельского города, у корабельного пристанища», будь то озорные скоморошьи сказки, как «Шиш Московский» или трагические «гистории» о «прежестокой» любви, как в «Архангельских новеллах».

В текстах Шергина — обилие цитат из фольклорных текстов. Герои сыпят пословицами и поговорками, в сами тексты врезаются отрывки из былин; можно прочитать уникальные и потому драгоценные причитания и лирические песни; пересказываются любимые народом небывальщины. Большинство своих произведений Шергин писал так, чтобы они были рассчитаны на чтение вслух, и автор, знавший всю свою прозу и поэзию наизусть, до последних лет жизни нередко сам исполнял свои произведения. Сказывание было для него не воспроизведением созданного ранее, но самим процессом творчества.

Шергин пишет сказовые произведения, взять хотя бы «Гостей с Двины».

«Много древних сказаний содержат русские летописи. Из лета в лето, то есть из года в год, любознательные люди заносили в летописные книги то, что сами видели и о чём слышали от знающих людей.

Кроме письменных свидетельств, «преданья старины глубокой» без записей сохранялись в памяти народной. Памятливые старики изустно передавали детям сказания о старинных временах. И те, тоже изустно, без записей, пересказывали их внукам и правнукам.

Эта устная передача богато украшена сказочным вымыслом. Так продолжалось сотни лет.

Жизнь в старину была неспокойна. Московские князья, стремясь собрать русскую землю воедино, притесняли Новгородское государство. Предприимчивые новгородцы уходили на Север, обживали берега Белого моря, построили корабли, стали отменными мореходцами. Зимою отдыхали в своих беломорских деревнях и посадах, слушали стариков. А старики неизменно славили в былинах Киев — мать городов русских, великий вольный Новгород, державную Москву белокаменную.

И все эти былины о древнерусских городах сохранились на Севере в течение многих веков и дожили почти до нашего времени.

Я, автор этой книги, родился и половину жизни прожил в городе Архангельске. Наша семья принадлежала к морскому сословию. Весною ребята-ровесники шли на парусных судах в Белое море и на Мурман.

Лето на Севере — время наряда и час красоты. Стоит беззакатный день; полночь разнится от полдня только неизъяснимой тишиной. Небо сияет жемчужным светом, отражаясь в зеркале морских вод.

Мы, корабельные ребята, не спим, караулим тишину и красоту. Не спит и наш кормщик шкипер Пафнутий Анкудинов. Он поёт былину о морской ли глубине, о небесной ли высоте…

Чайки — большие, белые с голубым птицы — сидят рядами по бортам, по мачтам, по реям, слушают с нами. Но как только полуночное солнце начнёт пригревать, из-за края моря с гиканьем полетят лебеди. За ними — с воем, с причитанием — вереницы чёрных гагар.

Зимою морское сословие сидит в Архангельском городе, в кругу своих семейных.

В праздники оживала память о скоморохах. Даже старики надевали шёлковые маски и участвовали в торжественных представлениях…

Виденное и слышанное я донёс до теперешних дней.

Вы, мои юные читатели, записывайте рассказы ваших дедов и бабушек. Лет через тридцать, через сорок вы убедитесь, как интересны будут для всех ваши записи.

Б. Шергин».

«Гости с Двины» состоят из частей: Марья Дмитриевна Кривополенова (рассказ), Вавило и скоморохи (стихотворение), Дед Пафнутий Анкудинов (рассказ), Любовь сильнее смерти (рассказ), Братанна (стихотворение), Гнев (рассказ), Сказка о дивном гудочке (сказка), Об Авдотье Рязаночке (стихотворение), Емшан-трава (стихотворение).

ДОПОЛНИТЕЛЬНО

Из-за ухудшающегося состояния здоровья с конца ноября 1940 года Шергину было все сложнее читать и писать. Вышедшую после войны в 1947 году книгу «Поморщина-корабельщина» сам Шергин называл своим «репертуарным сборником»: она объединяла произведения, с которыми он выступал в военные годы в госпиталях и воинских частях, клубах и школах. Судьба этого сборника трагична: он попал под разгромные критические статьи после печально известного постановления ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Книгу «Поморщина-корабельщина» назвали псевдонародной и обвинили в том, что с её страниц «пахнет церковным ладаном и елеем».

Во время ленинградского дела Ахматовой-Зощенко имя писателя было дискредитировано, а сам он за «осквернение русского языка» был предан общественной обструкции и не мог печататься более десяти лет. Шергин прозябал, покинутый всеми, в непроходимой бедности, бывшие друзья и знакомые отворачивались, проходили мимо. Перед писателем закрылись двери всех издательств. Обращаясь за помощью к Александру Фадееву, Шергин писал: «Обстановка, в которой я пишу свои книги, самая отчаянная. Двадцать лет я живу и работаю в тёмном и гнилом подвале. Я утратил 90% зрения. В одной комнатке нас помещается пять человек… Семья моя голодает. У меня нет сил продолжать свою работу».

Разрушению стены молчания вокруг Шергина способствовал организованный в 1955 году творческий вечер писателя в Центральном доме литераторов, после которого в издательстве «Детская литература» был опубликован в 1957 году сборник «Поморские были и сказания», а через некоторое время вышел и «взрослый» сборник избранных произведений «Океан - море русское». Сборник вызвал немало восторженных отзывов.

В 1960-е годы Шергин жил в Москве на Рождественском бульваре. Он занимал две комнатки в большой коммунальной квартире. Соседи видели в нём лишь тихого пенсионера и полуслепого инвалида. Когда он с палочкой выбирался во двор, то растерянно замирал, не зная, куда ступить и где приткнуться. Кто-нибудь из мальчишек подбегал к нему и вёл к скамейке на бульвар. Там, если погода позволяла, Шергин мог сидеть в одиночестве до самого вечера.

В 1967 году было опубликовано наиболее полное прижизненное издание произведений Шергина — сборник «Запечатленная слава». В творчестве Шергина очень четко выделялись две основные манеры повествования: патетическая и бытовая. Первая используется писателем в описаниях природы Севера и его народа. Вторая, свойственная шергинскому очерку нравов и бытовой сказке, явно ориентирована на сказ - фонетическую, лексическую, синтаксическую имитацию устной речи. Своеобразие творчества Шергина состояло в непосредственной ориентации его текстов на народное творчество.

На родине Шергина, в Архангельске, сборник его произведений «Гандвик – студеное море», впервые был издан лишь в 1971 году. Зато в конце 1970-х и начале 1980-х годов книги Шергина издавались и в столице, и в Архангельске довольно часто и большими тиражами.

Творчество писателя богато формами, но две манеры повествования наиболее излюблены.

Первая — патетическая. Персонажи и внешностью, и повадкой, и речью, и всей судьбой близки к идеалу. Фоном фигур выступает подчеркнуто-величавая природа, ореол героев — завидные деяния. Широко используются идеализирующие стилистические средства, родственные стилю древнерусских житийных повестей или заимствованных из них, да еще из летописных сказаний, из эпических фольклорных произведений. Такие очерки, новеллы выступают в прямом смысле слова «иконографией» поморского племени.

Вторая манера повествования рисует не торжественные лики, а нимало не прикрашенные, будничные лица. Благородство, преданность, большое чувство выявляются по контрасту с положением и портретом человека. Они живы в тех, кто затерян в толпе. И если крупицы позитивно-идеализирующего стиля проникают в бытовую новеллу, очерк нравов, то лишь потому, что Шергин вообще не мыслит своего рассказа без подстариненно-узорчатой речи, без фольклорной подцветки языка.

Писатель в молодые годы был лично знаком с Кононом Ивановичем Второушиным. Но для него это носитель славы Тектона-Строителя, а значит, повествование не может свестись к бытовой зарисовке.

«Был Конон Тектон велик ростом, глазами светел и грозен, волосы желты, как шелк.

Он встречал меня тихим лицом, и много я от него узнал о греческих, римских, итальянских строителях и художниках. О Витрувии, Винчи, Микеланджело, Браманте, Палладио.

… И первого сентября утром, когда обрадовалась ночь заре, а заря солнцу, поплыли артельные к острову, где «Трифон» строился. И увидели: стоит корабль к востоку, высоко на городах, у вод глубоких, у песков рудожелтых, украшен, как жених, а река под ним, как невеста.

… Мастер Конон сошел по сходням, стал на степени и поклонился большим обычаем. У него топор за поясом, как месяц, светит».

Все ровно-возвышенно, благолепо в этом летописно-размеренном ритме повествования. И подбор «желтых, как шелк», «рудожелтых», «светлых, как месяц», тонов озаряет героя лучистым сиянием величия, сближает образ помора с легендарным Витрувием и Браманте. И в эту минуту Поморье выглядит миром не просто особым, а искони и неколебимо противостоящим всему тому, превосходящим все то, что именовалось Россией царской.

Но вот Шергин переходит к рассказу о современнике Тектона — батраке Матвее Корелянине, жестоко побиваемом неудачами при попытках выбиться в люди, и манера изображения решительно меняется. «Оправу» жизни героя создают натуральные реалии «неочищенного» быта. И повествование уже идет не от имени автора, а строится как непосредственная исповедь Корелянина.

Он ли, Матвей, его ли жена не отдают все силы работе. Вот этот — буквально распинающий человека — труд.

«Матрешке моей тяжело-то доставалось. Ухлопается, спину разогнуть не заможет, сунется на пол:

— Робята, походите у меня по спине-то…

Младший Ванюша у ей по хребту босыми ногами и пройдет, а старшие боятся:

— Мама, мы тебя сломаем…

Тяжелую работу работаем, дак позвонки-ти с места сходят, надо их пригнетать».

И такая жизнь, оказывается, и требует от человека неиссякаемой любви, непрестанного нравственного подвига, притом неэффектного, невидного, не рассчитанного ни на какое признание со стороны:

«Матрена смолода плотная была, налитая, теперь выпала вся. Мне ее тошнехонько жалко:

— Матрешишко, ты умри лучше!

— Что ты, Матвей! Я тебе еще рубаху стирать буду!…»

Лишь самым большим художникам отпущено такое разумение «силы и смысла письма». С пронизывающим лаконизмом Шергина идет в сравнение разве немногословность одного из его прямых литературных учителей — Аввакума. Это на страницах читанного-перечитанного писателем «Жития» жена протопопа Марковна, находясь на пределе физического изнеможения, находит в себе силы поддержать мужа простыми, незабываемыми словами: «… добро, Петрович, ино еще побредем».

Матрена Корелянина принадлежит к тысячам женщин, кто был в супружестве «помощниками неусыпающими, друзьями верными», кто в дни отходничества мужей «сельдь промышлял, сети вязал, прял, ткал, косил, грибы, ягоды носил», а еще вершил мужское поделье: «тес тесал, езы бил (перегораживал реки для семужьего лова. — А. Г.), кирпичи работал» — кто безвестно созидал богатство России. Их, безымянных, обойденных «монографическим» вниманием историков Отечества, — их, никогда высоко не мысливших о себе и так и не узнавших (хотя слагали они песни, причитания, пели былины, сказывали сказки!), что они цвет земли нашей, — разыскивал в поморской стороне и воскрешал словом своим к долгой жизни Борис Викторович Шергин. Подвижничество, верил он, должно служить для людей вечным образцом.