Мартин Хайдеггер об онтологических основаниях техники.

Философию техники Хайдеггера не так легко выразить обобщенно, хотя она, несомненно, имеет схожие черты с философией техники Мэмфорда и, более углубленно, с воззрениями Ортеги-и-Гассета. Как и Мэмфорд, Хайдеггер применяет стратегию развития, проводимого им между двумя видами техники, и не отбрасывая технику в любом смысле, пытаясь “включить“ современную технику в более широкий контекст. Так же как и Ортега, Хайдеггер подходит к проблеме техники в рамках фундаментальной онтологической перспективы и в конечном счете приходит к вопросу об исторических судьбах техники.

Вместе с тем, взявшись за анализ хайдеггеровских суждений относительно техники, мы обязаны учесть два важных обстоятельства. Во-первых, Хайдеггер является, в известном смысле, философом сократических традиций: он, скорее, ставит вопросы, чем отвечает на них. Он полагает, что вопросы, головоломки, или проблемы, их выдвижение являются в большей степени истинным занятием философии, чем что-либо другое. У него не видно никакого желания решать вопросы, как делают обычные самоуверенные позитивисты, или топить их в рассуждениях, в манере Людвига Виттгенштейна или других аналитических философов. И действительно, Хайдеггер относится крайне подозрительно ко всяким ответам и решениям. Во-вторых, наиболее часто встречающийся у Хайдеггера вопрос касается бытия. В современной философской литературе дебатируется вопрос о сути этой проблемы. Хайдеггер сам формулировал вопрос о бытии по-разному в различные периоды своего творчества. Сначала речь у него шла о смысле бытия. Далее появляется вопрос об истиности бытия, позднее — о месте бытия. Затем Хайдеггер обращается к анализу архаического произношения и орфографии немецкого слова Sein/Seyn (бытие) или просто перечеркивает его. И тем не менее, Хадеггер утверждает, что во всех случаях он обсуждает одну и ту же проблему.

Мы считаем важным отметить, что каждое их трех произведений Хайдеггера, название которых начинается со слов “Вопрос о…“ (которые, по замыслу автора, отличается от его трудов, посвященных проблемам бытия), называется “Вопрос о бытии“ (1955), другое — “Вопрос о технике“ (1954). Это как бы подсказывает нам, что вопрос, касающийся техники, следовало бы рассматривать в его отношении к вопросу о бытии и не в меньшей мере к вопросу, касающемуся вещи. Может быть даже так, что эти два вопроса, касающиеся вещи и техники, помогут нам пролить свет на наиболее фундаментальный вопрос, так или связанный с бытием.

Техника представляет собой проблему по меньшей мере в трех смыслах. Первый смысл касается онтологической стороны или сущности того, что мы называем техникой. Это исходный пункт хайдегтеровской постановки вопроса о том, что такое техника, сформулированной в очерке, написанном на основе курса лекций, прочитанных им в 1949 году. Хайдеггер отвергает традиционные ответы, которые сводятся к тому, что техника является нейтральным средством в руках человека. В противоположность инструментальному воззрению на технику как на нейтральное средство, Хайдеггер доказывает, что техника лишь часть истины или откровения, что, с одной стороны современная техника является откровением, при котором человек использует природу, не нарушая ее естественного состояния, с другой — бросает ей вызов тем, что из природною материала производит тот или иной вид энергии и, не будучи зависимым от природы, накапливает и передает их.

Для того чтобы охарактеризовать современную технику как “откровенную“, обладающую особым характером “полагания“ и “вызова“, Хайдеггер сопоставляет традиционную ветряную мельницу и электростанцию. Каждое из технических сооружений как бы обуздывает природную энергию и используется человеком для осуществления тех или иных своих целей. Однако ветряная мельница и мельница с водяным колесом находятся в таком отношении с природой, которое дает основание сравнивать их с произведениями искусства, утверждает Хайдеггер. Прежде всего, они, конечно, связаны определенным образом с землей, чего нельзя сказать о современном технике хотя бы по той причине, что они просто передают движение. Если нет ветра и не бежит вода, то тут уж ничего не поделаешь: движение прекращается. Кроме того, именно как определенные структуры эти сооружения в целом приспосабливаются к ландшафту, интенсифицируя углубляя его характерные черты, часто раскрывая и используя те свойства местности, которые без строительства мельниц вряд ли были бы замечены. Ветряная мельница стоит на равнине, подобно маяку, привлекая внимание путника к этому маленькому оазису, наделяющему своим светом и возвышающимися над местностью контурами приятные черты той или иной, без него полной скуки местности.

Работающая на каменном угле электростанция, наоборотвырабатывает базовые формы физической энергии и затем накапливает их в чувственно не воспринимаемой форме. Электростанция не передает никакого движения. Она преобразовывает или высвобождает движение и затем трансформирует его. С доисторических времен и до начала промышленной революции природные материалы и силы, с которыми человеку приходилось иметь дело, остались, в известной мере, теми же; они постоянны. Это — дерево, камень, ветер, сила падающей воды, животные. Однако современная техника идет по новому пути использования земных ресурсов — она экстрагирует накопленную энергию в виде каменного угля, затем преобразовывает его в электрическую энергию, которая в свою очередь, может быть накоплена, а затем использована для дальнейшего распределения по человеческим потребностям или применена по воле человека. “Высвобождение, преобразование, накопление, распределение и коммутирование (переключение) — таковы пути технических открытий“, характерные для современного развития техники. Более того, какая-нибудь электростанция редко вписывается в естественный ландшафт или дополняет его. Огромные дамбы пересекают каньоны и пороги больших рек. Атомные электростанции не только загрязняют окружающую среду выделяемыми ими теплом и радиацией. Их строительств вызвано нуждами городов, а внешне их очертания зависят только от научных и математических расчетов, поэтому всеони похожи друг на друга и в таком виде как бы накладываются на любой ландшафт независимо от его характера.

Это одна из последних реальностей технического прогресса, связывающая вопрос о технике с вопросом о вещи. Хайдеггер пытается показать, что технологические процессы, в отличие от традиционной техники, никогда не создают вещей в строгом смысле этого слова. В одной из работ он, например, утверждает, что атомная бомба делает лишь явным то, что уже произошло, т.е. фактическое разрушение всякой вещности (Dingheit, thinghood). На место уникальной вещи наподобие изготовленного гончаром глиняного горшка современная техника порождает мир, который Хайдеггер называет Bestand (“резервы на длительное время“, “запасы“) — объекты, готовые для продажи. Мир современных артефактов всегда готов и пригоден для всяческого манипулирования, употребления или выбрасывания. И причина этого вовсе не в массовом производстве, а зависит от характера тех вещей, которые появляются в результате массового производства. ЭтотBestandсостоит изпредметов, которые за рамками человеческих потребностей не представляют никакой ценности. Примером являются предметы, изготовленные из пластмасс, форма которых полностью зависит от человеческих решений относительно того, для чего они должны быть использованы или как они должны быть декорированы и упакованы.

Заметьте, как это связывается с тем, что говорил Хайдеггер об отношении, сложившемся между современной наукой и техникой. Современная наука, по Хайдеггеру, характеризуется посредством объектификации (опредмечивания) естественной окружающей среды в описании мира в математических терминах, при котором неизбежно игнорируется сам земной характер мира, его естественность, и это создает возможность производства предметов, объектов без подлинной индивидуальности и вещности. И Хайдеггер утверждает, что вместо того, чтобы рассматривать технику в качестве прикладной науки, точнее было бы рассматривать науку как теоретическую технику.

Именно при таком положении дел Хайдеггер поднимает вопрос о технике во втором его аспекте: кто или что является причиной технического открытия мира как чистого объекта? Является ли эта ситуация, как утверждает позитивистская или антропологическая концепция техники, результатом одной лишь человеческой деятельности? Является ли современная техника результатом одних лишь личных или коллективных человеческих решений? Хайдеггер отвечает на эти вопросы отрицательно. По его мнению, “за спиной“ или на “изнанке“ современной техники вкачестве способности открытия стоит нечто, что полагает мир и бросает ему вызов. Это нечто Хайдеггер называет Gestell

Термин Gestell являет собой, если использовать язык Канта, трансцендентальную предпосылку современнойтехники. Предлагая этот термин, Хайдеггер пытается закрепить общезначимое слово, которое, в обычном его значении, переводится как “стойка“, “каркас“, “подставка“ или что-то в этом роде. Однако он придает этому термину более глубокий философский смысл. Gestell выражает объединенное содержание тех ориентаций, которые направляют человека, бросают ему вызов, зовут его к раскрытию реального, подобно приказу, к созданию резервов. Корень Stell — основа, от которой образован термин stellendes (устанавливающее, ориентирующее). Gestell означает тот способ открытия, который определяет сущность современной техники, но и сам он не имеет технической природы. Этот каркас, или Gestell, не является частью техники; он является той установкой, которая лежит в самой основе современной техники, пребывает внутри технической деятельности. Проще говоря, этот термин означает техническое отношение к миру.

С определенной точки зрения, Gestell является 6езличностным познавательным “каркасом“. Однако, с точки зрения Хайдеггера— нечто более фундаментальное, чем то, что может быть выражено термином “безличностное воление“. И это — наиболее интересное и “интригующее“ его утверждение. Gestell не только“полагает“ и делает вызов миру, — такого рода идеи уже содержат в себе элементы воли — он также ориентирует человека и призывает его самому бросать вызов миру, “творить“ мир. И, наконец, причина возникновения современной техники — вовсе не потребности человека. “Сущность современной техники ставит человека на путь открытий, благодаря чему реальное всюду, где с ним сталкивается человек, более или менее явно становится Bestand». Возможно, Хайдеггер хочет сказать: сам тот факт, что реальность “позволяет“ человеку манипулировать ею техническими средствами, в известном смысле означает, что сама действительность поощряет человека к такого рода действиям, призывая к манипулированию природой. Реальностъ поэтому должна нести как бы определенную ответственность за ее же эксплуатацию человеком, подобно тому (если позволителен такой пример) как хозяин, когда он уходит из дома и оставляет дверь открытой, в какой-то мере провоцирует на грабеж.

Эта развиваемая Хайдеггером идея заставляет нас ставить вопрос о технике еще и в третьем его аспекте. Эта “вызовность, Gestell не только скрывает в себе предыдущий способ раскрытия (т.е. мастерство, умение и производство вещей. - К.М.),но и таит в себе и само это раскрытие, и именно благодаря этому и появляется несокрытость, т.е. истинность“. Природа или бытие “скрываются“, и это есть тот глубокий смысл, в каком современная техника становится проблемой, вопросом. Когда Хайдеггер творит о “Том (с большой буквы), в чем обнаруживается несокрытность“, он подразумевает бытие. Современная техника скрывает (затемняет) не только вещную природу (Dingheit)вещей, но и бытие сущего и, в конечном счете, сокрывает и бытие само по себе. Техника, таким образом, не может быть понята через самое себя.

Идею Хайдеггера можно передать в терминах Сократа. Догматическое мнение, согласно Сократу, как оно, например, высказывается Евтифроном в диалоге “Ион“ (не говоря уже о Тразимахе и Поле), затемняет истину. И затемняет истину главным образом не потому, что оно формально ложно. В конечном счете Сократ даже соглашается с Тразимахом в том, что справедливость есть не что иное, как интерес “более сильного“, подразумевая при этом, что выражение “более сильный“ понято верно. Концепция Тразимаха затемняет истину не потому, что она ложна, а потому, что Тразимах не понимает самого себя. В то же время, сам Сократ вовсе не претендует на то, что он знает истину в каком-либо существенном, субстанциальном смысле. Его мудрость состоит в знании собственного незнания. И действительно, именно уясненное, или распознанное через анализ, незнание (известное как “сократовская ирония“) делает Сократа открытым истине. О воззрениях Хайдеггера, современная техника может быть охарактеризована как овеществленный догматизм. Техника хорошо знает, как надо что-то конструировать и как надо производить. Техника обладает эффективным методом (или процедурой), исключающим все другие методы (или процедуры). И в этом отношении техника не обладает знанием собственных границ, она не признает их. Она неспособна познать саму себя.

(В скобках мы хотели бы заметить, что можно высоко оценить позицию Хайдеггера и при этом не соглашаться с его субстанциальной теорией о характере бытия как определенного события, которое подвержено историческим изменениям в своих мирских, земных проявлениях. Можно просто сказать, что непреодолимая запутанность на материальном уровне имеет тенденцию умалять значение духовной и метафизической реальности. Техника является видом экзистенциального отвержения духовного и метафизического начал в этом смысле, что она оставляет их вне поля своего зрения точно так же, как и всякая догма, отбрасывающая или игнорирующая в своем мирском всемогуществе более тонкиефункции и действия сердца и духа).

Каков, однако, выход из этой затруднительной ситуации? Чем человек может ответить на этот реифицированный по Хайдеггеру догматизм исходя из глубин своей самости? Согласно Хайдеггеру, действительный ответ на эти вопросы заключается вовсе не в том, чтобы попросту попытаться избавиться от техники, отбрасывая ее точно так же, как она сама отбрасывает сердце и дух “Техника не должна быть повержена, она не должна быть разрушена“.

“Техника, сущностью которой является самобытие,никогда не может позволитьлюдям преодолеть ее. Это, в конечном счете, означает,что именно человек является господином бытия“

Преодоление техники как выполнение какой-то задачи, скорее напоминает то, “что происходит в духовной сфере человека, когда кто-то пытается превозмочь горе и печаль“. Отвержение чего-либо следует переживать до конца, оно должно быть развернута и углублено; что же касается горя и печали, то их следует переживать до той поры, пока они не становятся открытыми и явными; и тогда они преодолеваются и трансцендируются каким-нибудь мистическим способом.

Когда мы претерпеваем какие-то невзгоды или печалимся, мы просто слишком “закрыты“ для осознания того, что мы в данный момент переживаем или познаем. Нам необходимо определенная временная дистанция, самопознание, трезвая оценка того, кто мы есть в действительности, требуется знание границ собственных возможностей. Но это достигается не через отбрасывание или подавления горя и печали; оно приходит только со временем и с раскрытием источника нашей боли посредством формулировки определенных вопросов и рассуждений вокруг них, через понимание наших горестей путем перевода их на более ясный язык, осознанием того, что изнанкой печали является счастье, воспетое в искусстве и поэзии; через терпеливые и спокойные размышления, через переживание и проникновение в существующее положение вещей, через осознание того, что существует непосредственно, ненавязчиво, но только за занавесом нашихвстревоженных чувств, при этом следовало бы постепенно дистанцироваться от обманчивой и нестабильной области наших сознательных расчетов.

Примечательно, что Хайдеггер как бы для того, чтобы создать некий позитивный противовес этой негативной критике техники, в других своих трудах вновь напоминает об уже приведенных видах восприятия техники, таких, как вопрошание, искусство и поэзия; Denken или медитативное, недискурсивное мышление; Gelassenheit, или дистанцированное восприятие (техники), однако в заключение очерка “Вопрос о технике“ Хайдеггер достаточно четко ставит акцент только на вопрошание, ибо вопрошание — это благочестие мышления“. В конечном счете есть, несомненно, определенный смысл в том, почему мы ставим вопрос о сущности техники; при этом техника как бы сама побуждает нас ставить вопрос о ее смысле точно так же, как уверенность Евтифрона в собственной правоте едва ли не сама напрашивается на сократический поиск пустоты и изъянов в этой уверенности. И именно это вопрошание сущности техники или попытка поместить техническую уверенность философского вопршания и является сердцевиной философии техники Хайдеггера.