Священная любовь, священное время

 

~*~

 

Не поддавайтесь искушению видеть друг друга лишь как человеческую оболочку. Стремитесь видеть душу, сознание внутри… Когда увидите друг друга как Божественные и вечные существа, которыми являетесь, удивление и восхищение от встречи пребудет с вами навсегда.

Иммануил

 

Я крепко спала в гостиничном номере в Бомбее, в Индии, когда зазвонил телефон. Это было 5 марта 2006 года, на следующий день после моего дня рождения. Я на три недели уехала в паломничество по стране, которую считаю своим духовным домом, и у меня оставалось еще четыре дня на посещение храмов до назначенного отлета в Калифорнию. Дрожащий голос матери на том конце провода сообщил мне, что мой отчим в больнице и ему остались считанные дни. Остаток ночи я договаривалась об отмене оставшейся части поездки и искала билеты на ближайший рейс в Штаты. Через двадцать четыре часа я оказалась у постели отчима.

Моя мать Филлис и отчим Дэн познакомились, когда мне было двенадцать лет, и спустя сорок лет были влюблены друг в друга так же, как и в самом начале. Они все время проводили вместе и были практически неразлучны. Мама и Дэн жили очень просто и скромно, но радость и преданность составляли их неисчерпаемое богатство. У нас с Дэном было два важных общих момента: мы родились в один день, 4 марта, и оба обожали мою маму, человека самой большой души из всех, кого я знаю.

Отчим много лет упорно сражался с раком, поддерживаемый безусловной любовью моей матери. Для них каждый день был подарком, особенно учитывая, что изначально Дэну прочили всего пару-тройку месяцев жизни, а он еще жил одиннадцать лет.

Я довольно давно Дэна не видела и, сидя рядом с ним и держа в руках его хрупкую ладонь, поняла, что он практически ничего не весит, и тело его сжимается, чтобы отпустить душу. Ему капали морфин для обезболивания, но он точно знал, что происходит, и с присущей ему скромностью извинялся, что мне пришлось прервать поездку.

Лежа на смертном, как мы все понимали, одре, Дэн хотел одного – говорить о том, как он любил мою маму. Снова и снова рассказывал он нам, каким счастливым она его сделала и как он не мог и желать лучшей жизни. «Я не боюсь умирать, – сказал он мне, когда она вышла из палаты. – Просто не хочу покидать Филлис».

У меня сердце разрывалось смотреть, как мама держит последнюю вахту у постели своего любимого, смачивая ему пересохшие губы кубиком льда и гладя обтянутые кожей руки, которые столько бесценных лет держали ее в надежных объятиях. Она делала то, что делала всегда большую часть жизни и чему учила меня – быть замечательно храброй и неутомимо любящей перед лицом огромной боли. Я знала, о чем она думает: удастся ли мне проснуться завтра и поцеловать его, пожелав доброго утра? Сколько минут еще мне держать его за руку? Сколько раз еще он успеет произнести мое имя? Ни одно мгновение не было слишком малым, чтобы не дорожить им или слишком неважным, чтобы потратить зря.

Я ушла на пару часов, чтобы привести себя в порядок, а вернувшись, нашла маму расстроенной.

– Дэн делает странные вещи, – сказала она мне. – Все мечется на постели, поднимает руки в воздух и просит мех. Я думала, ему холодно, но каждый раз, кода пыталась укрыть его, он только больше возбуждался.

– Может, это морфин так действует, – попыталась я ободрить ее. – Давай я посижу с ним, пока ты ходишь в буфет. Вернешься в любой момент. – Я отправилась в палату и села у постели Дэна, надеясь разобраться в происходящем.

Внезапно он открыл глаза, увидел меня и назвал по имени. Затем поднял слабые руки в воздух и забормотал однообразно, уставясь в потолок. Я нагнулась ближе, чтобы расслышать, что он пытается сказать.

– Что такое, Дэн? Чего ты хочешь? – спросила я.

Он повторил, и на сей раз я четко расслышала:

 

«Я хочу вверх. Я хочу вверх».

 

Дэн всегда настаивал, что он атеист, и, пока он не заболел, я, бывало, дразнила его и предсказывала, что однажды, когда он покинет свое тело и очнется на Той стороне, он вспомнит меня и скажет: «В итоге Барбара оказалась права». Теперь этот момент пришел, и я поняла, что происходило, – его душа начала процесс отделения от тела. Он уже чувствовал, что существует «верх», может, даже видел, и хотел отправиться туда, но не знал, как.

– Да, Дэн, – мягко подбодрила я его. – Все правильно. Ты отправишься вверх! Ты сможешь отправиться, как только будешь готов. Не беспокойся, родной. Тебе не придется делать это одному – тебе помогут. У тебя все получится! Ты знаешь, как это делается, потому что уже проделывал это прежде. Ты отправишься вверх.

Я почувствовала, как сразу расслабилась душа Дэна, как будто часть его поняла, о чем я толкую. Он опустил руки, перестал метаться и сделался очень спокоен. Затем, к моему удивлению, протянул мне через поручень больничной кровати руку, словно хотел убедиться, что я понимаю, как он благодарен мне, что я помогла ему подготовиться к «уходу вверх». Я нежно взяла тонкие пальцы в свои. Он почти ушел.

Даже посреди ужасного горя нередко можно отыскать ласку и, как ни удивительно, юмор. В ожидании маминого возвращения я невольно улыбалась, теперь-то понимая причину ее замешательства. Мама очень плохо слышала, но при этом ненавидела надевать слуховой аппарат. Поэтому, когда Дэн бормотал «хочу вверх», ей слышалось «хочу мех». Она в ответ орала: «Хочешь одеяло?» – явно сбивая с толку беднягу Дэна, который все повторял и повторял, но без толку.

Потому нянечки в хосписе рассказали мне, что мама несколько дней донимала их просьбами об одеялах, которые Дэн, разумеется сбрасывал, потому что ему не было холодно. Он просто был готов отправиться домой.

В какой-то момент, пока Дэн спал, мы вышли в коридор, и у мамы по лицу покатились слезы.

– Не хочу, чтоб он видел, как я плачу, – призналась она.

– Почему, мамочка?

– Я стараюсь быть сильной и веселой ради него, – сказала она. – Не хочу его пугать.

– Сейчас ему не надо, чтобы ты была сильная. Он уже готовится к Великому Путешествию Домой, – объяснила я.

Я рассказала ей, что произошло в ее отсутствие, и как он сказал, что хочет «вверх». Она рыдала у меня в объятиях, когда осознала, что на самом деле пытался ей сказать Дэн последние два дня.

– Думаешь, мне надо сказать ему, что можно идти? – спросила она. – Что можно идти вверх?

– Если чувствуешь, что готова, думаю, и он готов. Но не старайся быть сильной, мамочка. Ему нужно все твое сердце. Если ты заталкиваешь боль поглубже, то и любовь заталкиваешь. Не держи ничего в себе. Отдай ему с собой всю любовь до последней капли.

Мама двинулась обратно в палату и попросила меня пойти с ней. Она легла на кровать рядом с Дэном, осторожно обвила его руками и плакала, рассказывая ему, как она его обожает, как гордится им, как он дал ей все, о чем только можно мечтать. Говорила ему, что не хочет, чтоб он и дальше страдал и что можно уходить вверх.

– Все со мной будет в порядке, милый, – приговаривала она, хотя я знала, что она в это не верит. – Иди.

И на следующее утро он ушел.

 

~*~

 

Те последние несколько дней были едва ли не самыми святыми в моей жизни. Они были святыми, потому что каждая секунда была на вес золота. Святыми, потому что между нами тремя существовала только правда. Святыми, потому что Дэн на прощанье подарил мне привилегию стать свидетелем пробуждения у него памяти о том, что существует «верх». И больше всего они были святые, потому что в конечном итоге имела значение только любовь.

Путешествуя по Индии, я посетила множество древних храмов и святилищ, пережила бесчисленное множество трогательных и духоподъемных мгновений. Последним пунктом должен был стать один из самых величественных храмов, и поездку туда я отменила, когда узнала, что Дэн при смерти. Вместо этого последним пунктом моего путешествия стала больничная палата в Филадельфии.

Вместо золотых и мраморных статуй, изысканной красоты и многоцветных орнаментов меня окружала антисептическая строгость и зеленые казенные стены. Вместо благоуханных гирлянд из экзотических цветов и дурманящего аромата благовоний я вдыхала атмосферу распада и смерти. Вместо гипнотического и утешающего звука голосов священников-браминов, поющих трехтысячелетние гимны и мантры, я слушала телевикторины из орущего в холле телевизора и холодные, формальные объявления, и сообщения для врачей, изрыгаемые по внутренней трансляции. Несмотря на все это было и всегда будет едва ли не самое священное паломничество из всех, предпринятых мной в этой жизни.

Оглядываясь назад, мне следовало понять, что любовь между мамой и отчимом не разрушить ни времени, ни пространству. Меньше чем через полтора года, у моей всю жизнь абсолютно здоровой мамы обнаружили высокоагрессивную форму рака, и через несколько коротких месяцев она тоже ушла «вверх». И тогда, и сейчас мне ее страшно не хватает здесь на Земле. Я ужасно по ней скучаю и плачу даже сейчас, когда пишу это, – по себе, но не по ней. Она именно там, где хочет быть, вместе со своей истинной любовью.

 

 

Священный дар времени

 

Начинайте сразу жить и считайте каждый отдельный день за отдельную жизнь.

Сенека

 

История о моих матери и отчиме, которой я с вами поделилась, – не сказка про любовь, а рассказ, призванный помочь вам совершить Преображение Души применительно ко времени. Среднестатистическому человеческому существу отпущено примерно 28 000 дней на этой планете и в этом теле. Из них примерно 448 000 часов бодрствования. Этот врученный нам дар времени проходит очень быстро. Становясь старше и достигая возраста, когда позади уже больше лет, чем впереди, мы мечтаем, чтобы этот, тающий на глазах, дар был больше.

Понимая, что это правда, мы должны задать себе следующие вопросы Преображения Души.

 

 

Перенастроенные вопросы для преображения души

– Есть ли у меня время, чтобы тратить его впустую?

– Есть ли у меня время, чтобы выбросить его на бессознательность?

– Есть ли у меня время жить в забытьи и отрицании?

 

Как вы ответите на эти вопросы? Если некая божественная сила подойдет к вам прямо сейчас и скажет: «Слушай, тебе придется отдать тысячи отведенных тебе на Земле дней, или десятки тысяч часов. Они нужны другому. Я знаю, тебе полагается 28 000 дней, но 9000 из них надо отдать. Можешь обойтись без них?» Ответом на это, разумеется, было бы однозначное: «Нет! Нет, у меня нет лишнего времени. Нет, у меня нет времени, чтобы выбросить его на бессознательность. Нет, у меня нет времени жить в забытьи и отрицании. И нет, я не хочу отдавать ни дня, ни часа своего времени».

Да, именно так большинство из нас и поступают. Мы выбрасываем время – дни, часы, минуты нашего самого драгоценного дара улетают, улетают, как будто в нашем распоряжении все время мира… а это не так.

Так вспомним же каждый миг Высшего: «Могу ли я позволить себе потратить впустую этот день? Могу ли я позволить себе потратить впустую этот час? Могу ли я позволить себе потратить впустую этот миг?» Это не значит не позволять себе расслабиться, порадоваться или поспать. Это значит никогда не забывать истину:

 

Время, потраченное способами, которые не поддерживают нас в Высшем, действительно потрачено зря.

 

Я знаю, что предлагаю вам очень сильное и, вероятно, жгучее послание, но я должна поделиться им с вами, поскольку мы размышляем о том, что на самом деле значит жить осознанной и полной жизнью. Сколько тысяч часов потратили мы на гнев, на ощущение себя жертвой, на чувство, что все несправедливо, бастуя, отгораживаясь, закрываясь, отталкивая любовь, игнорируя внутренние чувства, упираясь в негодование, обвинение, осуждение или месть? Сколько тысяч часов потратили мы в гонке тщеславия или потакании своим слабостям или в верхоглядстве?

Выбрасывать все эти часы – это то же самое, что добровольно пригласить кого-либо украсть все твои деньги и сбережения, а потом сказать себе, что тебе все равно. На самом деле даже хуже, потому что заработать еще денег всегда можно, но получить больше времени нельзя. Множество миллионеров на смертном одре настигло осознание, что несмотря на все их богатство они бессильны купить еще один день с родными или хотя бы еще минуту времени.

 

Это величайшее отречение души: что у нас больше времени, чем на самом деле; что мы можем позволить себе растрачивать его; что мы можем его выбросить или потратить на дела или чувства, которые его обесценивают, словно его у нас бесконечно много.

 

Не уважая время, мы не только не уважаем сами себя, но, уверена, не уважаем то, что называем Богом, Духом или Космическим Разумом. Мы не уважаем то, что дало нам время, словно говорим: «Спасибо, конечно, за эту жизнь и это время, но не так уж оно для меня и важно, поэтому я не собираюсь ценить его».

 

Никогда не говорите себе, что что-то не имеет значения, потому значение имеет всё. Каждый миг жизни – чудо, и каждый миг имеет значение.

 

Прямо сейчас, сегодня, кому-то говорят, что жить ему осталось ограниченное количество времени. Он бы отдал что угодно за все дни или часы, которые вы, может быть, выкинули на помойку. Он бы в мгновение ока подобрал ваши объедки.

Если бы вы узнали, что может провести еще один день с ушедшим близким – одним из родителей, бабушкой или дедом, ребенком, братом или сестрой, любимым зверем, – разве это не было бы бесценно? Эти лишние двадцать четыре часа были бы сокровищем, и вы не потратили бы впустую ни секунды из них.

Сейчас у вас есть двадцать четыре часа и, бог даст, будут еще, и еще, и еще. Примите радость этого чудесного откровения. Я здесь! Я живой! Сделайте этот день днем великих перемен. Соберите свой дар времени и держите крепко. Защищайте его. Уважайте его. Он священен.

 

От измерения к восхищению

 

Умей мы ясно увидеть чудо одного единственного цветка, вся наша жизнь изменилась бы.

Джек Корнфилд [37]

 

Одно из величайших благодеяний, оказываемых нам болью и потерей, это их замечательная способность придавать всему перспективу и напоминать нам о том, что действительно важно. Я очень глубоко прочувствовала это через год после смерти отчима, когда маме поставили страшный диагноз и дали всего несколько месяцев жизни. Она была здорова и полна жизни и в то время даже не чувствовала себя больной. К уходу Дэна я была готова, но внезапный смертный приговор матери потряс меня до глубины души.

У нас с мамой всегда была тесная душевная связь. Когда она начала угасать, и я осознала, что скоро она покинет свое тело, начало происходить нечто поразительное и почти сверхъестественное. Я начала опосредованно проживать все ее глазами и сердцем, словно она жила мою жизнь вместе со мной, показывая ее мне с точки зрения того, кому осталось провести на планете совсем немного дней.

Помню, как это случилось впервые: я сидела утром у себя во внутреннем дворике и ела персик. И вдруг совершенно неожиданно меня стукнуло, что буквально через неделю другую ее здесь не будет. Она не сможет наслаждаться вкусным, сладким персиком, как наслаждалась всегда. В этот миг я ощутила поедание персика как чудо. Все в этом показалось священным. Я заплакала одновременно от радости быть живой и от горя сознания, что мама вот-вот меня покинет.

После этого день за днем все, что я пробовала на вкус, видела, чувствовала или слышала, я проживала так, словно была собственной матерью. Помню, как шла по берегу океана, чувствуя, как греет лицо солнце и как продувает волосы нежный ветерок, и сознавала, что скоро мама, которая выросла на побережье и обожала океан, больше никогда в этой жизни его не увидит, никогда не вдохнет сладость соленого воздуха, не услышит окликающих ее чаек.

Помню, как смотрела на растения у себя в саду, обустраивая задний двор как коллекцию пестрых живых самоцветов и сознавала, что скоро моя мама, которая, сколько я себя помню, обожала садоводство, никогда больше не испытает радости погружения рук в землю, нежного высаживания луковиц и семян и поливания их из ее любимой старой лейки.

На протяжении тех душераздирающих недель каждый-прекаждый миг моей жизни изменился. Я всегда пребывала в месте великой милости и благодарности, но теперь, любое мельчайшее переживание возносилось на небывалую высоту и усиливалось мыслью о близкой его утрате. Все казалось волшебным, значительным, драгоценным, и мысль о невозможности пережить это снова была невыносима.

 

Даже считая себя очень сознательными, мы слишком многое принимаем как данность. Упускаем из виду обыкновенные восторги просто потому, что их так много. Забываем примечать чудесное, потому что оно же вездесуще. Если бы мы позволили себе испытать полное вибрационное воздействие бытия живым на этой планете, то жили бы в священном состоянии нескончаемого благоговения.

 

Мама всегда была живым воплощением щедрости и безусловной любви. В душераздирающие дни перед ее смертью она ухитрилась дать мне столько же, сколько за всю жизнь. Она покинула свое тело, но это священное состояние нескончаемого благоговения больше никогда меня не покидало. Это был ее последний и непреходящий дар.

 

~*~

 

Хочу предложить вам еще одно Преображение Души, способное глубинно улучшить ваши отношения со временем.

 

ПРЕОБРАЖЕНИЕ ДУШИ

 

Переход от простого измерения времени к восхищению тем, как вам повезло