Глава XXIV. Марта произносит проповедь и открывает тайну

Через два дня после своего примирения с отцом Адриан был принят в лоно католической церкви. Приготовления были кратки; они состояли из трех свиданий с монахом, которого приводили ночью. Наставник нашел в своем ученике такую готовность к восприятию его учения и такие способности, что по просьбе Рамиро, которого собственные соображения заставляли желать, чтобы сын как можно скорее присоединился к католичеству, монах объявил излишним продолжать период испытания. Поэтому в сумерки третьего дня (при тогдашнем настроении общества они не решались показываться днем) Адриана отвели в церковь Грооте-кирк, где он исповедался в своих грехах аббату, отцу Доминику, что оказалось простой формальностью, так как список грехов, приготовленный Адрианом, был выслушан очень быстро. Ко всем его прегрешениям аббат отнесся весьма легко, а впоследствии Адриан узнал, что с церковной точки зрения подобные преступления считались скорее даже подвигами. Серьезно было понято только его отречение от еретических заблуждений, и, получив удовлетворительные ответы в этом отношении, исповедник дал раскаявшемуся грешнику полное отпущение.

Затем был совершен обряд крещения со всеми формальностями, какие были возможны при данных обстоятельствах. При церемонии присутствовали несколько священников. Воспреемниками были его отец и Симон, получивший хорошую плату за труд. Во время совершения обряда произошло неожиданное событие. С самого начала на площади перед церковью слышался топот ног и раздавались голоса толпы, теперь же эта толпа начала стучать в двери и бросать камни в оконные витражи, разбивая чудные древние стекла. Вдруг в церковь вбежал один из прислужников и шепнул аббату что-то на ухо, отчего тот побледнел и поспешил закончить обряд.

– Что случилось? – спросил Рамиро.

– К несчастью, сын мой, эти собаки-еретики увидели, как вы или наш новообретенный брат, не знаю точно, кто из вас, вошли в это священное место, и теперь окружили церковь, требуя вашей крови, – отвечал монах.

– Так надо бежать! – сказал Рамиро.

– Сеньор, это невозможно, – вмешался дьячок, – все выходы охраняются ими. Слышите?..

В эту минуту раздался сильный стук в дубовую дверь.

– Не может ли ваше преподобие обратиться к ним с внушением? – спросил Рамиро. – Иначе… – Он пожал плечами.

– Будем молиться, – сказал один из монахов дрожащим голосом.

– Конечно!.. Только лучше бы прежде уйти. Вероятно, в церкви найдутся потайные помещения, если же мы останемся здесь, нас перережут.

Тогда дьячок, весь дрожа, побелевшими губами прошептал:

– Идите за мной все. Постойте. Потушите огни.

Все свечи были погашены, и, взявшись за руки, они в темноте пошли за дьячком. Они пробирались по пустой церкви, где их шаги гулко раздавались среди тишины, составлявшей резкий контраст с шумом голосов снаружи и стуком в дверь. Один из монахов, толстый аббат Доминик, отстал от прочих и пробирался вперед, протягивая руку в пространство и взывая к остальным. Дьячок, было, отозвался, но Рамиро сердито приказал ему молчать, прибавив:

– Ты хочешь, чтобы всех нас растерзали из-за монаха?

Они продолжали идти, и крики Доминика все слабели в отдалении и, наконец, совершенно стихли, заглушенные ревом, раздавшимся снаружи.

– Здесь, – сказал дьячок, ощупав пол руками. При слабом свете луны, проникшем в эту минуту через окно на хорах, Адриан увидал перед собой дыру в полу.

– Спускайтесь, там есть ступени, – сказал проводник. – Я задвину камень.

Один за другим они спустились по шести или семи узким ступеням в темное помещение.

– Где мы? – спросил один из монахов, когда дьячок, задвинув камень, присоединился ко всем.

– В фамильном склепе графов ван Валькенберг, которого, ваше преподобие, похоронили три дня тому назад. К счастью, каменщики еще не заделали вход. Если вашему сиятельству душно, – обратился он к Адриану, – станьте на гроб почтенного графа, и вам будет легче дышать.

Адриан задыхался. Он воспользовался советом и увидел, что над самой его головой находилась какая-то каменная резьба с мелкими отверстиями, вероятно, доски мраморной гробницы, находившейся в церкви над полом. Через эти отверстия был виден лунный свет, дрожавший на полу хоров. В то время как Адриан смотрел в одно из этих отверстий, он услышал рядом с собой голос монаха:

– Слышите?.. Двери выломаны. Помоги нам, святой Панкратий. – И монах, опустившись на колени, начал усердно молиться.

Уступив ударам, большие двери с треском растворились, и толпа ворвалась в храм. Она хлынула с ревом и гулом, как поток, прорвавший плотину, с факелами, фонарями на шестах, топорами, секирами и мечами в руках, и дошла до дубового иконостаса чудной резной работы, перед которым, возвышаясь на шестьдесят футов над полом церкви, стояло распятие с фигурами Пресвятой Девы и святого Иоанна по сторонам. Здесь вдруг с детства знакомые каждому величие и тишина святого места с его нишами, в которых отдавалось эхо, с его освещенными луной витражами, негаснущими лампадами, мерцавшими здесь и там, подобно огням рыбачьих лодок, качающимися среди темных вод, казалось, охватили толпу. Как при священном голосе, раздавшемся среди темноты с неба, разбушевавшиеся волны и ветер утихли, так теперь при виде священных изображений Христа, стоящего с поднятыми руками над алтарем, распятого в терновом венце на кресте, молящегося до кровавого пота в саду Гефсиманском, восседающего за Тайной вечерей и произносящего заповедь: «Возлюбите друг друга, как Аз возлюбил вас», – возбужденная толпа вдруг стихла.

– Их нет здесь. Уйдем! – раздался голос.

– Нет, они здесь, – возразил другой женский голос, в котором слышалась жажда мести. – Я следила за ними до самых дверей, я видела убийцу – испанца Рамиро, шпиона Симона, предателя Адриана и монахов, наших мучителей.

– Пусть их накажет Господь, – сказал первый голос, показавшийся знакомым Адриану. – Мы сделали достаточно, разойдемся по домам.

Раздался ропот.

– Пастор прав. Слушайтесь пастора Арентса.

Более спокойная часть толпы собиралась разойтись, как вдруг с противоположного конца церкви раздался крик:

– Вот один из них. Ловите его!

Через минуту окруженный людьми с факелами появился аббат Доминик. Глаза его вылезли из орбит, а разорванная ряса волочилась по полу. Измученный и испуганный, он бросился к подножию фигуры святого и молил о пощаде, пока десяток рук снова не поставили его на ноги.

– Выпустите его, – сказал пастор Арентс. – Мы боремся против церкви, а не против ее служителей.

– Выслушайте сначала меня, – раздался тот же женский голос, и все взгляды обратились к кафедре, где появилась седая костлявая старуха со сверкающими глазами, желтыми зубами и лицом, вытянутым, как у лошади, а по обеим сторонам ее стояли две женщины с факелами в руках.

– Это Кобыла! – раздались возгласы. – Марта с озера. Продолжай, Марта. На какую тему будет твоя проповедь?

– Кто проливает кровь человеческую, кровь того также прольется, – ответила она звучным, торжественным голосом, и тотчас же вокруг водворилось полное молчание. – Вы называете меня «Кобылой», – продолжала она. – А знаете ли вы, почему мне дали это прозвище? Они назвали меня так, вытянув мне губы вперед и изуродовав клещами мое красивое лицо. А знаете ли, что они принудили меня сделать? Они заставили меня нести моего мужа на спине на костер, говоря, что кобыла для того и создана, чтобы на ней ездили. И знаете, кто сказал это? Этот самый монах, который теперь стоит перед вами.

Когда она произнесла эти слова, крик ярости огласил своды церкви. Марта подняла руки, и снова водворилась тишина.

– Это сказал он, святой отец Доминик. Пусть он опровергнет мои слова. Что? Он не узнает меня? Может быть, время, горе, горячие клещи изменили лицо фроу Марты ван Мейден, которую называли Лилией Брюсселя. Взгляните на него теперь! Он вспомнил Лилию Брюсселя. Он вспомнил ее мужа и ее сына, которых он сжег. Да будет Бог судьею между нами. Сделайте с этим дьяволом, что Бог укажет вам!.. Где же другие? Где Рамиро, смотритель «Гевангенгооза», много лет тому назад потопивший бы меня подо льдом, если бы фроу ван Гоорль не купила мою жизнь? Где он, приговоривший ее мужа Дирка ван Гоорля к голодной смерти? Сделайте с ним, что Бог укажет вам!.. А третий, полуиспанец, предатель Адриан, носивший фамилию ван Гоорля, которого привели сегодня сюда, чтобы принять католическую веру, и который подписал донос, послуживший обвинением Дирку ван Гоорлю и приведший в тюрьму его брата Фоя, спасенного Красным Мартином. Сделайте с ним, что Бог укажет вам!.. А четвертый, Симон-шпион, руки которого уже много лет обагряются кровью невинных? Симон мясник… шпион…

 

– Взгляните на него теперь! Он вспомнил Лилию Брюсселя

 

– Довольно, довольно, – ревела толпа. – Веревку, веревку! Повесить его на распятии!

– Друзья мои! – закричал Арентс. – Отпустите его. «Аз воздам», – говорит Господь.

– Пусть так, а мы ему прежде дадим задаточек! – раздался голос.

– Молодец, Ян!.. Куда взобрался!

Все подняли головы и увидели в шестидесяти футах над своими головами на одной из перекладин креста человека, сидящего со связкой веревок за плечами и свечой, привязанной ко лбу.

– Упадет, – сказал кто-то.

– Ну да. Это Ян-кровельщик, он может висеть в воздухе, как муха.

– Держите конец, – раздался голос, и сверху спустилась веревка.

– Пощадите! – молил несчастный монах, когда палачи схватили его.

– А ты пощадил хеера Янсена несколько месяцев тому назад?

– Я радел о спасении его души, – оправдывался доминиканец.

– А теперь мы порадеем о твоей душе. Твоим же средством полечим тебя.

– Пощадите!.. Я вам укажу, где остальные.

– Где же? – спросил один человек, выступая вперед и отстраняя товарищей.

– Спрятались в церкви… в церкви…

– Мы знаем это, собака-предатель! Ну, спасайте его душу! Лошадь для того, чтобы на ней ездили, – говорил ты. – А ангел должен уметь летать, – говорим мы. Ну, взвивайся!

Так кончил свою жизнь аббат Доминик в руках мстившей ему толпы, свирепой и кровожадной. Читатель не должен думать, что все ужасы этих дней шли исключительно от инквизиции и испанцев. Приверженцы новой церкви тоже совершали вещи, от которых нас бросает в дрожь. В извинение им можно сказать лишь, что они, по сравнению со своими притеснителями, были как отдельные деревья по сравнению с лесной чащей, и что преследования, которым они подвергались, и страдания, которые испытывали, доводили их до сумасшествия. Если бы наших отцов, мужей и братьев сжигали на кострах, мучили в подземельях инквизиции или избивали тысячами при разорении городов, если бы наших жен и дочерей позорили, наши дома грабили и сжигали, а права попирали, то нечему было бы удивляться, что мы сделались бы жестокими, если бы дело коснулось нас. Думаем, что благодаря Богу цивилизованное человечество никогда больше не подвергнется подобному испытанию.

На перекладине креста висел в воздухе мертвый монах, как возмутившийся матрос, вздернутый на мачте корабля, который он собирался предать. Но его смерть не успокоила ярости торжествующей толпы.

– Где другие? – кричала она. – Найдите других.

И люди бегали с факелами и фонарями по большой церкви. Они побывали на хорах, обшарили ризницу, все часовни и, не найдя ничего, снова крича и жестикулируя, собрались в притворе.

– Приведите собак! – закричал голос. – Они чутьем найдут.

Привели собак. Они с лаем бегали взад и вперед, но, сбитые с толку множеством людей, не зная, чего искать, ничего не нашли. Кто-то сорвал образ со стены, и в следующую минуту с криками «долой идолов!» началось разрушение.

Фанатики устремились к алтарям и хранилищам церковной утвари. Вся резьба была отбита и разрублена топорами и молотками, занавесы, закрывавшие шкафы, были оторваны, в священные чаши было влито вино, приготовленное для таинства, и богохульники пили его с грубым хохотом. Они сложили в церкви костер и разжигали его священными изображениями, обломками резьбы и дубовых скамеек, а в этот костер стали бросать золотую и серебряную утварь. Они пришли сюда не грабить, а мстить, и плясали вокруг костра, а со всех сторон раздавался треск падающих статуй и звон разбиваемых стекол.

Мерцающий зловещий свет костра проник через решетчатую плиту гробницы, и Адриан увидел лица своих товарищей по заключению. Что это была за картина! Весь склеп был заставлен полуистлевшими гробами, из которых кое-где выглядывали белеющие кости, только гроб, на котором он стоял, был еще под покровом из яркого бархата. А кругом эти лица! Монахи в полном облачении прижались к углам, сидя на полу, бормоча неизвестно что побелевшими губами, дьячок лишился чувств, Симон обхватил гроб, как утопающий обхватывает доску, а среди них стоял спокойный, насмешливо улыбающийся Рамиро с обнаженной шпагой в руке.

– Мы погибли, – завопил один из монахов, потеряв всякое самообладание, – они убьют нас, как убили святого аббата.

– Нет, не погибли, – заметил Рамиро. – Мы в безопасности, но если ты посмеешь еще раз открыть свою пасть, то сделаешь это в последний раз. – Подняв клинок, он пригрозил им и прибавил: – Молчите! Кто пикнет, тому конец!

Сколько времени продолжалось их заключение – час, два, три, – никто из заключенных не знал, но, наконец, буйство в церкви закончилось. Церковь со всеми ее богатствами и украшениями была опустошена, но, к счастью, пламя не достигло крыши, и стены не загорелись.

Мало-помалу иконоборцы устали; казалось, что и ломать больше нечего, и в дыму стало тяжело дышать. По два и по три человека они стали выходить из поруганного храма, и снова в нем водворилась торжественная тишина. Тонкие струйки дыма поднимались над тлевшим костром, по временам с треском обрушивался кусок надломленной лепной работы, и холодный осенний ветер врывался в выбитые окна. Дело было совершено, месть измученной толпы наложила свою печать на древнее здание, где молились ее предки в течение нескольких поколений, и снова тишина наполнила здание, и кроткие лунные тучи залили опустевшую святыню.

Один за другим, как приведения, вылезали беглецы из склепа, прокрадывались к маленькой двери церкви и с бесконечными предосторожностями выходили на улицу, где исчезали во тьме, прикладывая руку к сердцу, чтобы ощутить, бьется ли оно еще.

Проходя мимо распятия, Адриан взглянул наверх, где над повергнутой статуей Пресвятой Девы виднелся кроткий лик Спасителя. Там же, неподалеку, виднелось другое мертвое лицо, казавшееся необыкновенно маленьким и жалким на этой высоте. Это было искаженное ужасом лицо аббата Доминика, еще недавно возбуждавшего зависть, благоденствующего церковного сановника, который всего несколько часов тому назад привлек его в лоно святой церкви. Никакое привидение не могло бы напугать Адриана больше, чем этот мертвец, но он стиснул зубы и шатаясь побрел дальше, вполне доверяясь Рамиро и следуя за слабым блеском его шпаги.

Прежде чем занялся рассвет, Рамиро увел его из Лейдена.

* * *

Вечером этого же дня женщина, закутанная в грубый фризовый плащ, постучалась у дверей дома на Брее-страат и спросила фроу ван Гоорль.

– Госпожа лежит при смерти, у нее чума, – ответила служанка. – Уходи скорей из зараженного дома, кто бы ты ни была.

– Я не боюсь чумы, – сказала посетительница. – А фроу Эльза еще не легла спать? Скажите ей, что Марта по прозвищу Кобыла желает ее видеть.

Минуту спустя Эльза, бледная, утомленная, но такая же прелестная, как всегда, вошла в комнату, поспешно спрашивая:

– Что нового?.. Он жив?.. Как его здоровье?..

– Он жив, ювфроу Эльза, но не здоров: рана на бедре загноилась и он не может ни ходить, ни даже стоять. Не бойтесь, время и перевязки вылечат его, а лежит он в безопасном месте.

Эльза схватила руку Марты и хотела поцеловать.

– Не дотрагивайся до нее: на ней кровь, – сказала Марта, отдергивая руку.

– Кровь? Чья кровь? – спросила Эльза, отшатнувшись.

– Чья кровь?.. – с глухим смехом спросила Марта. – Кровь многих испанцев. Где, вы думаете, Кобыла скачет по ночам? Спросите у испанцев, бороздящих Харлемское озеро. А теперь со мной Красный Мартин, и мы ходим вместе, захватывая добычу, где она попадается.

– Довольно! – сказала Эльза. – Изо дня в день одно и то же – только смерть. Я знаю, несчастье омрачило ваш рассудок, но… чтобы женщина решилась убивать!

– Женщина! Я не женщина: женщина умерла во мне со смертью мужа и сына. Говорю вам, я не женщина – я меч Божий, которому суждено самому погибнуть от меча. Вот я и убиваю, и буду убивать, пока меня саму не убьют. Посмотрите, кто висит в церкви на распятии, – толстый аббат Доминик. Это я заставила вздернуть его сегодня. Завтра вы услышите, как я превратилась в пастора и произнесла проповедь. И Рамиро, и Адриану, и Симону-шпиону – всем досталось бы то же, но я не могла найти их. Их час еще не настал. Hо идолы свергнуты, образа сожжены, золото, серебро и драгоценные камни – все брошено в кучу мусора, храм очищен и окурен для того, чтобы Господь мог обитать в нем.

– Очищен кровью убитых священников и окурен дымом святотатства, – прервала ее Эльза. – О! Как вы можете делать такие ужасные вещи, не боясь!

– Бояться! – повторила Марта. – Те, кто побывал в аду, уже не боятся ничего. Я ищу смерти, и, когда наступит день судный, я скажу Господу: «Что я сделала? Кровь моего мужа и сына еще курится на земле, взывая к Тебе о мести».

Говоря так, она подняла кверху почерневшие руки и потрясла ими. Затем она продолжала:

– Они убили вашего отца. Почему вы не убиваете их тоже? Вы малы, слабы и робки и не можете днем использовать нож, как я, но есть яд. Я могу приготовлять из болотных трав совершенно прозрачную, как воду, и смертельную, как рука смерти, отраву. Хотите, я принесу вам ее? Вы пугаетесь подобных вещей? И я когда-то была так же красива, так же любила и была так же любима, как вы, и делаю я это в память о своей любви. Нет, вам нечего браться за такие дела, довольно для них и меня. Я – меч, но и вы тоже, хотя и не осознаете этого. Вы, такая нежная и кроткая, тоже меч-мститель. Я по-своему, вы по-своему, мы обе платим полной мерой тем, кому суждено умереть. Каждая вещь из сокровищ Хендрика Бранта – вашего наследства – обагрена кровью. Говорю вам, все убийства, лежащие на мне, лишь песчинки по сравнению с теми, которые будут совершены из-за ваших сокровищ. Я вижу, что пугаю вас. Но не бойтесь, ведь с вами говорит сумасшедшая Марта, и сегодня в церкви мне привиделось такое, чего я не видела уже много лет.

– Скажите мне еще что-нибудь о Фое и Мартине, – просила Эльза, не помнившая себя от страха.

На это Марта ответила уже спокойным голосом.

– Они довольно благополучно добрались до меня пять дней тому назад. Мартин принес Фоя на себе. Я увидела издали голого человека с обнаженным мечом и сразу узнала его по бороде. Слушая его рассказ, я хохотала, как никогда в жизни.

– Повторите мне их рассказ.

Марта рассказала что знала, и Эльза слушала ее, сложив руки, как в молитве.

– Молодцы… молодцы! – проговорила она. – Мартин выбил дверь, а Фой, слабый и раненый, убил часового. Слыхал ли кто-нибудь подобное?

– Люди становятся отчаянными храбрецами, когда умудряются избежать пытки, – мрачно отвечала Марта. – Ну, теперь, когда испанцев выгнали отсюда, Фой вернется домой, как только силы позволят ему, пока же он не может подняться и Красный Мартин ухаживает за ним. Однако долго ему нельзя оставаться там, я слышала, что испанцы готовятся к осаде Харлема, и тогда нам будет уже не безопасно оставаться на островах, да я и сама уйду помогать харлемцам.

– А Фой и Мартин вернутся?

– Думаю, если их не захватят.

– Захватят? – Эльза схватилась за сердце.

– Времена опасные, ювфроу Эльза. Может ли кто-нибудь, кто дышит утром, сказать, будет ли он дышать вечером? Времена тяжелые, и владыка теперь – смерть. Сокровище Хендрика Бранта не позабыто, не забыли и о тех, кому известно, где оно. Рамиро выскользнул из моих рук сегодня и, наверное, ищет сокровище где-нибудь далеко от Лейдена.

– Сокровище? О, это трижды проклятое сокровище! – воскликнула Эльза, вздрогнув, как от дуновения ледяного ветра. – Когда мы избавимся от него?

– Не избавитесь, пока не настанет время. Отец ваш беспокоился не о том, чтобы сохранить наследство для вас. Известно ли вам, где скрыто сокровище? – ее голос понизился до шепота.

Эльза покачала головой, говоря:

– Я не знаю, где оно спрятано, и не желаю знать.

– Будет лучше, если вы узнаете, ведь нас троих, которым известна тайна, могут убить. Я не укажу вам места, но скажу, где найти ключ к тайне.

Эльза вопросительно взглянула на нее, и Марта, наклонясь, шепнула ей на ухо:

– Он в рукоятке меча «Молчание». Если Красного Мартина захватят или убьют, разыщите его меч и отверните рукоятку. Понимаете?

Эльза кивнула и ответила:

– А если Мартин лишится меча?

Марта пожала плечами.

– Тогда, если и меня убьют, прощай сокровище. На все Божья воля. Во всяком случае, вы наследница по закону и должны знать, где искать сокровище, которое может сослужить со временем хорошую службу и вам, и вашему отечеству. Я не даю вам план, а только указываю, где найти его. А сейчас мне пора в путь, надо добраться к озеру до рассвета. Что передать вашему жениху, ювфроу?

– Я напишу ему несколько слов, если вы можете подождать. Пока перекусите.

– Хорошо, пишите, а я пока поем. Любовь – для молодежи, а пища – для стариков, а за то и другое – благодарение Богу.

Глава XXV. Красная мельница

После недельного пребывания на Красной мельнице все наскучило Адриану. В девяти или десяти голландских милях к северо-западу от Харлема находится местность, называемая Фельзен, лежащая на песчаных дюнах к югу от канала, известного теперь под именем Северного морского канала. В то время, к которому относится наш рассказ, канал представлял собой большую осушительную канаву, а Фельзен был малонаселенным селением. Несколько лет тому назад здесь прошла испанская армия, убивая, сжигая, опустошая все на своем пути, так что осталось очень мало жителей, которые едва содержали в порядке ветряные мельницы и осушительные каналы. Голландия – земля, отвоеванная у болот и моря, и если воду постоянно не откачивать, а каналы не прочищать, то земля весьма быстро снова превращается в болото, и хорошо еще, если океан, прорвавшись через слабую преграду, выстроенную рукой человека, не образует здесь обширной соленой лагуны.

В былые времена Красная мельница служила насосной станцией, откачивавшей, когда ее огромные крылья работали, воду с плодородных лугов в большую канаву, соединенную системой шлюзов с Северным морем. Во времена нашего рассказа возвышенные берега канала еще существовали, но луга уже снова превратились в болото, среди которого на небольшом земляном пригорке поднималась узкая и высокая ветряная мельница, деревянная, на каменном фундаменте, которую было далеко видно со всех сторон среди пустынных окрестностей. Поблизости не было других строений, никакой скотины не паслось у подножия мельницы. Она стояла мертвой среди мертвого ландшафта. Налево от нее начинался ряд бесплодных песчаных дюн, поросших редкой травой, торчащей, как щетина на спине дикого кабана, а за дюнами ревел, стонал и плакал океан, когда ветер и непогода вздымали его воды. Дюны были отделены широким илистым каналом, откуда во время половодья густая болотная вода разливалась по равнине. Против мельницы, не более чем в пятидесяти шагах, проходил широкий канал, заключенный в высокие берега и выливавший день за днем миллионы галлонов^[41] своей воды в море. Насыпные берега, однако, начинали ослабевать, на них виднелись пространства, где, казалось, прошел гигантский плуг, выворотив бурую землю среди зеленой поверхности; в других местах вода, во время зимних наводнений ища себе выхода, перерезала мягкую насыпь, однако не настолько разрушив ее, чтобы она не могла исполнять своего назначения.

Слева и сзади тянулись опять болота, только на горизонте виднелись башни Харлема да местами, на больших расстояниях, церковные шпили. Болота же служили пристанищем всякой местной птице, а летом всю ночь напролет в них квакали лягушки.

В такое-то убежище Симон и Черная Мег отвели Рамиро и его сына Адриана в ту памятную ночь, когда аббат Доминик был повешен после того, как Адриан получил от него отпущение грехов и крещение. Он ничего не спрашивал, он был слишком потрясен нравственно и физически, и жизнь для него была в эти дни ужасающей фантасмагорией, полной мрака, из которого появлялись мистические фигуры с обагренными кровью руками и раздавались голоса, обрекающие его на погибель.

В обширном нижнем этаже мельницы беглецы нашли несколько кое-как меблированных комнат. Мельницу, насколько Адриан мог понять, использовали для жилья контрабандисты, или воры, или вообще какие-нибудь темные личности, с которыми Симон и Черная Мег состояли в союзе и которые знали, что здесь рука закона не настигнет их, хотя надо сказать, что в правлении Альбы в Нидерландах закона не существовало, и бояться его приходилось только людям богатым или тем, кто осмеливался молиться Богу по-своему.

– Зачем мы пришли сюда, отец? – несмело спросил Адриан.

Рамиро пожал плечами, оглядывая все кругом своим единственным глазом, и ответил:

– Нас привели сюда наши проводники и друзья. Симон и его жена уверяют меня, что только здесь мы в безопасности, и, клянусь святым Панкратием, после того, что мы видели в церкви, я склонен верить этому. Каким жалким казался отец Доминик, когда он висел, как черный паук, на своей веревке! У меня мороз продирает по коже, когда я вспомню о нем.

– А долго мы проживем здесь?

– Пока дон Фадрике не возьмет Харлем и толстые голландцы, те, по крайней мере, которые останутся в живых, не станут лизать наши сапоги, умоляя о пощаде. – Он заскрежетал зубами и прибавил: – Ты играешь в карты? Прекрасно. Сыграем партию. Вот карты, игра развлечет нас. Ставь сто гульденов.

Они начали играть, и Адриан выиграл, после чего отец, к его удивлению, стал платить ему.

– Зачем это? – спросил он.

– Порядочные люди всегда должны платить карточные долги.

– А если нечем?

– В таком случае следует вести аккуратный счет и выплатить при первой возможности. Помни, что все можно забыть, но проигрыш в карты – долг чести. Никто не может обвинить меня в том, что я остался ему должен хотя бы один гульден из проигранных денег, что же до других долгов, то боюсь, их за мной наберется порядочно.

Когда игра кончилась, в этот вечер Адриан оказался в выигрыше около четырехсот флоринов. На следующий день его выигрыш дошел до тысячи, на которые отец выдал ему форменную расписку, но на третий вечер счастье изменило или, может быть, Рамиро играл внимательнее, но только Адриан проиграл две тысячи гульденов.

Он заплатил их, вернув отцу его расписку и отдав все золото из кошелька, данного ему матерью, так что теперь у него не осталось ни гроша.

Дальнейший ход событий можно угадать. При каждой игре ставки увеличивались, так как, не будучи в состоянии заплатить, Адриан относился равнодушно к тому, сколько он проиграет. Кроме того, его слегка волновало обращение с такими крупными суммами. Через неделю он проиграл королевское состояние. Тогда, встав из-за стола, отец предложил ему подписать обязательство, пригласив женщину, появившуюся неизвестно откуда для домашних работ на мельнице, подписаться в качестве свидетельницы.

– К чему эта комедия? – спросил Адриан. – Чтобы заплатить по этому обязательству, не хватило бы даже наследства Бранта.

Отец насторожил уши.

– В самом деле?.. А я так думаю, что хватило бы. К чему?.. Кто знает!.. Ты можешь со временем разбогатеть, недаром великий император говорил: «Фортуна – женщина, сберегающая свою милость для молодых». А тогда, как честный человек, вероятно, ты пожелаешь заплатить свой старый карточный долг.

– Конечно, пожелал бы заплатить, если бы мог, – зевая отвечал Адриан, – но теперь, кажется, и говорить об этом не стоит.

Он встал и вышел на свежий воздух.

Отец задумчиво смотрел ему вслед.

«Надо пользоваться обстоятельствами, – рассуждал он, – у милого сынка, кажется, не осталось ни гроша за душой, и хотя бы ему и надоело жить здесь, он не может убежать. Он должен мне столько, сколько мне никогда и во сне не снилось, стало быть, если бы ему удалось стать мужем Эльзы Брант и законным наследником ее состояния, то какие бы ни возникли между ними неприятности, я получу свою часть совершенно чистым, порядочным путем. Если же, с другой стороны, окажется необходимым мне самому жениться на Эльзе, от чего Боже избави, то, по крайней мере, никто в убытке не останется, и Адриан даже будет в выигрыше, взяв несколько ценных уроков у одного из самых искусных игроков Испании. Теперь же нам необходимо оживить это скучное место присутствием самой красавицы. Наши почтенные друзья должны вернуться скоро со своей ношей, по крайней мере, надеюсь, что будет так, иначе в нашем деле возникнут большие осложнения. Надо припомнить, все ли предусмотрено, в таком деле малейший промах… Он католик, следовательно, может заключить законный брак без предварительного оглашения; хорошо, что я вспомнил этот пункт закона. Я достану священника, скромного человека, который не станет вслушиваться, если девице вздумается ответить «нет», и совершит то, чего от него требует его обязанность. Да, кажется, все предосторожности приняты. Я тщательно посеял семя. Провидению остается взрастить его. Пора тебе, Хуан, преуспеть в чем-нибудь и успокоиться, довольно ты поработал, и годы дают себя знать, да, даже очень дают себя знать!»

И Монтальво уселся у огня, чтобы дремотой скоротать свою скуку.

Когда Адриан затворил за собой дверь, ноябрьский день подходил к концу, и через желтые снеговые облака время от времени прорывался луч заходящего солнца, падая на длинные, как руки скелета, крылья мельницы, в которых с завыванием свистел ветер. Адриан предполагал пройтись, но ему показалось слишком сыро на лугу и, перебравшись через канал по наложенным от одной насыпи до другой доскам, он пошел по песчаным дюнам. Даже летом, когда воздух был тих, все цвело и жаворонки заливались в воздухе, эти холмы со своими изборожденными ветром скатами из бледного песка, резкими очертаниями, небольшими каменными утесами и вершинами, поросшими жесткой травой, производили фантастическое впечатление. Теперь же, под мрачным зимним небом, нельзя было представить себе более пустынного, более унылого места: нигде не было видно следа человека, и за исключением одинокого кулика, заунывный голос которого доносился до слуха Адриана с моря, все животные и птицы попрятались неизвестно куда. Только голос природы слышался во всем величии: свистел и завывал ветер, и океан шумел глухо и непрестанно.

Адриан дошел до высшей точки дюн, откуда открылся вдруг вид на скрытое до тех пор море, необозримое пространство аспидного цвета с поднимающимися на нем холмами и уходящими вглубь долинами, всюду изборожденное белыми пенистыми валами. При подобном состоянии души – на душе у Адриана все еще было неспокойно – другой, может быть, почувствовал бы некоторое успокоение в этом зрелище, так как созерцание явлений природы во всем их величии невольно берет верх над чувствами и заставляет умолкать мятежные волнения нашего сердца. По крайней мере, так бывает с теми, кто умеет читать наставления, начертанные на лице природы, и умеет слышать то, что она изо дня в день говорит нам, но такое восприятие дано только людям, которые обладают ключом к пониманию природы или жаждут приобрести его.

Адриан же чувствовал, что однообразие окрестных песчаных холмов, величественный океан с бушующим над ним ветром и, главное, расстилающаяся повсюду пустыня только еще больше раздражают его нервы, и без того напряженные.

Зачем отец привел его в это отвратительное болото, примыкающее к бесконечному морю? Чтобы спасти свою и его жизнь от разъяренной черни? Это он еще понимал, но, кроме того, здесь таилось и еще что-то, какой-то непонятный для него заговор, выполнить который отправился негодяй Симон и его достойная подруга. А пока ему приходилось сидеть тут, играя в карты с этим Рамиро, посланным судьбою ему в отцы. Кстати, почему это он оказался таким любителем карточной игры? И что значат все эти глупости с расписками? Да, приходится сидеть тут, не забывая ни на минуту своего позора, лица своей матери, когда она оттолкнула его и выгнала из дома, тоскуя о той, которую он надеялся приобрести и потерял навеки, и постоянно видя перед собой привидение Дирка ван Гоорля!

Адриан содрогнулся, волосы у него встали дыбом, губы затряслись. Для него, при его расшатанных нервах, привидение человека, которого он предал, не было игрой воображения. Просыпаясь ночью, он видел его у своей постели, обезображенного чумой и истощенного голодом, и поэтому даже боялся спать один, особенно на этой старой мельнице, где все скрипело, где бегали крысы и каждая доска, казалось, рассказывала о крови и смерти. Боже! В эту минуту ему показалось, что этот самый голос доносится до него с моря. Нет, это, вероятно, кулик, но, во всяком случае, пора идти «домой», так приходится называть это место, где даже нет священника, у которого можно было бы исповедаться и найти поддержку.

Слава Богу! Ветер несколько улегся, но зато пошел густой снег и началась метель, так что Адриан с трудом мог разглядеть тропинку. Каково было бы умирать здесь, замерзая на этих песчаных холмах и чувствуя, что рядом находится дух ван Гоорля, который не спускает с тебя ввалившихся, голодных глаз. Пот выступил на лбу Адриана при этой мысли, и он пустился бежать к берегу большого канала, который, как он знал, должен был вывести его к мельнице. Тропинка поросла травой, и идти было нелегко, так как наступила уже полная темнота и мокрые хлопья, летевшие прямо в лицо, покрыли дорожку скользким, белым налетом. Плотно завернувшись в плащ, Адриан пробирался вперед, пока ему не показалось, что мельница уже недалеко, и он остановился, пытаясь оглядеться.

В это самое мгновение снег на минуту перестал, и при слабом свете сумерек Адриан мог увидеть, что сделал хорошо, остановившись. Как раз против того места, где он стоял, в нескольких шагах от него, нижняя часть насыпи сползла, смытая с каменного основания постоянным, медленным течением воды. Если бы он сделал еще шаг дальше, он бы неминуемо полетел в грязь, откуда, еще неизвестно, удалось ли бы ему выбраться. Как бы то ни было, он в полумраке взобрался на каменное основание, еще державшееся на деревянных сваях, обнаженных, но пока еще не снесенных постоянно поднимающим их течением. Дорога была не из особенно приятных, так как направо расстилалось грязное болото, а налево, доходя почти до уровня насыпи, протекал темный, вздувшийся от дождей канал, изливавший свои воды в море.

«В следующий разлив и этого не останется, – подумал Адриан. – Тогда болото превратится в озеро, и плохо придется тому, кто очутится в это время обитателем Красной мельницы».

Он вышел на твердую землю, где шагах в пятистах на сумрачном небе вырисовывался призрачный силуэт мельницы с ее гигантскими крыльями. Адриан пошел к ней по тропинке, проложенной по небольшой насыпи, и очень изумился, услышав плеск весел в канале и мужской голос, говоривший:

– Слава святым! Доехали! Высаживайтесь скорее!

Адриан, которого все пережитое сделало осторожным, остановился в тени высокого берега канала и увидел, как из лодки поднялись три фигуры, или скорее две, так как двое вышедших на берег тащили или вели третьего между собой.

– Постой, пока я расплачусь, – раздался голос, показавшийся Адриану знакомым.

Затем послышался звон монеты, вперемежку с проклятиями в адрес погоды и расстояния. Снова раздался плеск весел, лодка отчалила, и в этот момент послышался испуганный нежный голос:

– Друзья, у вас есть жены и дочери, неужели вы оставите меня в руках этих негодяев? Ради Бога, сжальтесь надо мной.

– Позор!.. И такая красивая девушка, – проворчал другой хриплый бас.

Но рулевой крикнул:

– Знай свое дело, марш, Ян! Мы сделали то, на что подрядились, и получили деньги, а свои л