Глава XIV. Меч «Молчание» получает тайну на хранение

С полчаса они молча и без препятствий плыли по каналу. Затем лодка вступила в более широкий проток, по которому они приближались к морю, держась, насколько было возможно, в тени берега, потому что, хотя ночь и была безлунная, но на канале лежал слабый сероватый свет. Наконец Фой заметил, что их шлюпка начала задевать за бока выстроенных в ряд барок и речных лодок, нагруженных лесом и другими товарами. Лоцман Ханс направился к четвертой из барок и привязал к ее корме свою лодку. Взобравшись на борт, он пригласил своих спутников последовать за собой.

Когда они исполняли его приказание, Фой увидел, как впереди поднялись две темные фигуры и сверкнуло стальное лезвие. Ханс свистнул, опустив оружие, эти люди подошли к нему и вступили в разговор. Скоро Ханс обратился к Фою и Мартину:

– Нам придется подождать немного, ветер дует встречный, и было бы слишком опасно идти на веслах против него в открытое море мимо мелей. Он переменится еще до зари, если я что-нибудь понимаю в небе, и сильно подует с суши.

– Что говорили люди с судна? – спросил Фой.

– Что им уже четыре дня не дают пропуска и что назавтра ожидается обыск, и груз будут вынимать по одной вещи.

– Ну, надеюсь, к тому времени то, что они ищут, будет уже далеко. Покажите нам судно.

Ханс повел их под палубу, так как суденышко было крытое и по размерам и форме напоминало теперешние суда сельдяных промышленников, хотя несколько более легкой постройки. Засветив фонарь, он стал показывать груз. Сверху лежали мешки с солью. Сняв один или два из них, Ханс открыл днища пяти бочонков, помеченных буквой Б, нарисованной белой краской.

– Вот что они будут искать, – сказал Ханс.

– Сокровища? – спросил Фой.

Лоцман кивнул головой.

– Да, эти пять бочонков и ничего другого.

Под этими пятью он указал еще другие десять бочонков, наполненные лучшим порохом, и показал, как фитиль проходил в помещение с товаром, на палубу и к рулю, где его любую минуту могли поджечь. Осмотрев, насколько позволяло освещение, канаты и паруса, Фой и его спутники сели в каюте, ожидая, пока ветер переменится, между тем как двое матросов поднимали якорь и ставили паруса. Прошел час, а ветер все еще продолжал дуть с моря, хотя уже не постоянно, но как бы нерешительными порывами, и, наконец, совершенно стих.

– Дай Бог, чтобы ветер поднялся поскорее, – сказал Мартин – обладатель того пальца, который у вас в кармане, наверное, давно приготовился гнаться за нами, и вот восток уже алеет.

Молчаливый, угрюмый Ханс подался вперед и смотрел на темную воду, приложив руку к уху.

– Я слышу их, – сказал он.

– Кого? – спросил Фой.

– Испанцев и ветер, – отвечал он. – Скорее поднимем грот-парус и выйдем на середину канала.

Все трое схватились за веревки: кольца и снасти затрещали, между тем как большой парус стал подниматься кверху по мачте. Наконец его установили, а вслед за ним и второй. Тогда с помощью обоих матросов «Ласточку» вывели в линию прочих судов на фарватер. Все это произвело шум и потребовало некоторого времени. На берегу появились люди и стали спрашивать, кто смеет без позволения сниматься с якоря. Когда с «Ласточки» не последовало ответа, раздался выстрел, и на сторожевом посту запылал огонь.

– Плохо дело, – сказал Ханс, – они дают сигнал правительственному кораблю у устья канала. Смелей, менеер, смелей… вот и ветер!

Он подбежал к рулю, рукоятка повернулась, и суденышко начало пролагать себе дорогу.

– Да, а вместе с ветром идут и испанцы, – заметил Мартин.

Фой стал вглядываться в серые сумерки, становившиеся с каждой минутой все светлее, так как уже занималась заря, и увидел не более чем в четверти мили длинную лодку, на всех парусах несущуюся к ним.

– Им пришлось плыть в темноте, вот отчего они так запоздали, – заметил Ханс через плечо.

– Как ни как, они здесь, и их немало, – сказал Фой, когда крик дюжины голосов с лодки возвестил им, что они открыты.

Но тут «Ласточка» полетела, глубоко бороздя носом воду.

– Далеко до моря? – спросил Фой.

– Около трех миль, – отвечал Ханс, – с таким ветром мы проскочим их за четверть часа. Менеер, прикажите своему слуге зажечь огонь в кухне.

– Зачем? – спросил Фой. – Чтобы приготовить завтрак?

Лоцман пожал плечами и пробормотал:

– Да, если мы еще будем живы, чтобы съесть его.

Но Фой видел, что он смотрит на фитиль, и понял его мысль.

Прошло десять минут. Они миновали последний бакен и вышли в открытое море. Между тем стало уже совершенно светло, и находившиеся на «Ласточке» видели, что сигнальные огни были зажжены не напрасно. При устье канала, как раз где начиналась последняя мель, была построена земляная дамба, оставлявшая проход не более пятидесяти шагов шириной, и на одном краю ее стоял форт, вооруженный пушками. В небольшой бухточке под стенами форта стояла наготове открытая шлюпка с двенадцатью или пятнадцатью поспешно вооруженными солдатами.

– Что же теперь будет? – спросил Мартин. – Они запрут выход из канала.

Ханс стиснул зубы и не отвечал. Он только смотрел то на преследователей, то на заграждавших дорогу, и вдруг громко скомандовал:

– Вы двое под палубу! Они собираются стрелять с форта.

Сам он плашмя лег на палубу, не выпуская руля из поднятой руки.

Фой и Мартин повиновались, сознавая, что на палубе они бесполезны. Только Фой одним глазом заглядывал через люк.

– Вот оно! – сказал он и пригнулся.

С форта показался дымок и вслед за тем свист снаряда, пролетевшего в воздухе, затем – снова дымок, и в парусе «Ласточки» появилась дыра. После этого нового выстрела не последовало, потому что люди не успели заложить новые заряды. Только несколько солдат, вооруженных арбалетами, начали стрелять по суденышку, пронесшемуся в нескольких футах мимо них.

Не обращая внимания на обстрел, Ханс снова встал на ноги, потому что лежащему человеку невозможно было бы выполнить такую работу, какая ему предстояла. Большая лодка, спущенная у форта, теперь была футах в двухстах от них, и «Ласточка», подхваченная сильным течением, неслась на нее с быстротой стрелы.

 

Не обращая внимания на обстрел, Ханс снова встал на ноги, потому что лежащему человеку невозможно было бы выполнить такую работу, какая ему предстояла

 

Фой и Мартин выползли из-под палубы и легли рядом с лоцманом, наблюдая за неприятельской лодкой, дошедшей до половины самого узкого места канала еще по ту сторону мели.

– Смотрите, – сказал Фой, – они бросают два якоря. Будет ли возможность пройти мимо них?

– Нет, – отвечал Ханс, – у самой мели вода слишком мелка, и они знают это. Принесите горящую головню.

Фой сполз вниз и вернулся с огнем.

– Ну, теперь, хеер Фой, зажгите фитиль.

Фой широко раскрыл свои голубые глаза, и у него мороз прошел по коже, но, стиснув зубы, он повиновался. Мартин, взглянув на Ханса, проговорил:

– Жалко молодости!

Ханс кивнул головой и сказал:

– Не бойся: пока фитиль догорит до палубы, мы уже будем в безопасности. Ну, теперь держись крепче! Мне нельзя пойти мимо лодки, так я пройду сквозь нее. Мы, может быть, пойдем ко дну по ту сторону, хотя я уверен, что огонь достигнет пороха еще раньше. В таком случае вы можете спастись вплавь, я же пойду туда, куда пойдет «Ласточка».

– Посмотрю, когда придет время. Ох, этот проклятый астроном! – проворчал Мартин, оглядываясь на преследовавшую их лодку, которая находилась не дальше восьми или девяти сот ярдов.

Между тем офицер, командовавший лодкой, вооруженный мушкетом, кричал им, чтобы они спустили парус и сдались. Только тогда, когда между обеими лодками оставалось не больше пятидесяти ярдов, он, казалось, понял отчаянное намерение голландцев. В лодке послышались возгласы:

– Эти дьяволы хотят потопить нас! – и многие бросились поднимать якоря. Один только офицер стоял стойко, бешено крича.

Было уже поздно: сильный порыв ветра подхватил «Ласточку», и она неслась с быстротой сокола. Ханс стоял и слегка поворачивал руль, взвешивая все глазами. Фой наблюдал за лодкой, на которую они летели, а Мартин, лежа возле него, не сводил глаз с нитки.

Вдруг, когда до лодки оставалось всего шагов пять-десять, испанский офицер, перестав кричать, поднял мушкет и выстрелил. Мартину, поднявшему глаза, показалось, что лоцман покачнулся, но тот не издал ни звука. Он только придал какое-то особое положение рулю, налегая на него изо всех сил, и его спутникам показалось, будто «Ласточка» на минуту остановилась и нос ее поднялся над водой, затем вдруг послышался звук, будто что-то треснуло, перекрывший даже крик солдат в лодке: бушприт рухнул, и парус бился в воздухе, как огромный флаг.

Затем раздался треск: Фой на минуту зажмурился, держась обеими руками за борт, пока лодка не перестала дрожать. Когда он снова открыл глаза, то первое, что он увидел, было тело испанского офицера, перевесившееся через сломанный бушприт. Фой оглянулся. Лодка исчезла, и над водой виднелись три или четыре головы плывших людей. Что же касается его спутников, то они казались невредимы, только их суденышко лишилось бушприта. Но теперь оно плавно, как лебедь, плыло по морю. Ханс взглянул на фитиль, который тлел уже близко к палубе, а Мартин стал топтать его, говоря:

– Если мы теперь пойдем ко дну, то пойдем на глубоком месте, стало быть, не стоит взлетать на воздух прежде, чем утонуть.

– Надо взглянуть, есть ли течь, – сказал Ханс.

Они спустились вниз: казалось, что «Ласточка» не получила никакого серьезного повреждения. Ее массивный дубовый нос врезался в легкие борта открытой испанской лодки и разрезал ее, как нож яйцо.

– Отличный был поворот, – сказал Фой Хансу, когда они повернули, – кажется, все сделано, как следует.

Ханс кивнул:

– Да, ловко прицелился, – проговорил он, – видимо, и следа не осталось.

В эту минуту «Ласточка» сильно качнулась, и тело испанца, тяжело всплеснув, упало в воду.

– Я рад, что лодка пошла ко дну, – сказал Фой, – а теперь давайте позавтракаем: я умираю с голода. А вам, друг Ханс, принести что-нибудь поесть?

– Нет, менеер, мне хочется спать.

Что-то в тоне лоцмана заставило Фоя взглянуть ему в лицо. Губы старика посинели. Фой посмотрел ему на руки: хотя они крепко держали руль, однако тоже посинели, будто от холода, а на палубу капала кровь.

– Вы ранены? – спросил Фой. – Мартин, Ханс ранен.

– Да, – сказал лоцман. – Он целил в меня, а я целил в него, и, может быть, мы скоро обсудим с ним вместе, как все случилось. Не беспокойтесь – я ранен навылет и смертельно. Я не ждал ничего иного, поэтому и не жалуюсь. Слушайте меня, пока я еще в силах говорить. Сумеете вы добраться до Норвича, в Англию?

Мартин и Фой отрицательно покачали головой. Подобно большинству голландцев, они были хорошими моряками, но знали только берега собственной страны.

– В таком случае и не пытайтесь: тут дуют ветры, которые отнесут вас в сторону, вы пойдете ко дну, и сокровища погибнут. Идите к Харлемскому озеру, друзья. На нашей «Ласточке» вы можете подойти близко к берегу, между тем как этому огромному дьяволу, – он указал на преследовавший их корабль, проходивший через мель, – придется остановиться вдали. Через узкий канал войдите в озеро. Вы знаете тетушку Марту, по прозвищу Кобыла? Она будет ждать вас у входа в канал: она всегда там. Я на всякий случай дал ей знать, что мы можем зайти в озеро, и если вы поднимете белый флаг с красным крестом – он лежит в каюте – или, в сумерки, вывесите красный фонарь на правой стороне, она придет, чтобы провести вас, потому что хорошо знакома с «Ласточкой». Ей вы безбоязненно можете сообщить все: она поможет вам и будет хранить тайну, как мертвая. На озере вы можете потопить или взорвать, на суше – закопать сокровище, вообще сделать, что считаете нужным. Но именем Бога, к которому я отхожу, умоляю вас, не отдавайте его в руки Рамиро и его испанских крыс, которые гонятся за нами по пятам.

При этих словах Ханс упал на палубу. Фой подбежал, чтобы поддержать его, но он отвел его слабеющей рукой.

– Оставьте меня, – шепотом сказал он, – я хочу помолиться. Я поставил руль. Держите тот же курс.

Мартин взялся за руль, в то время как Фой остался около Ханса. Через десять минут последнего не стало.

Сильный ветер гнал их к Харлемскому озеру, испанский корабль шел за ними, но держался дальше в открытом море, избегая мелей. Через полчаса ветер, все более и более поворачивая к северу, превратился в ураган, и им пришлось бороться с ним, убрав паруса. Однако все обошлось благополучно: Фой смотрел за парусами, а Мартин стоял у руля. «Ласточка» была хорошим морским суденышком, и если плыла медленно, то и ее преследователь плыл не скорее, и между ними образовывался временами промежуток в милю. Наконец к вечеру они увидели развалины мызы, указывавшие вход в один из каналов в Харлемское озеро.

– Море бурно на мели, и сейчас отлив, – заметил Фой.

– А все же надо попытаться, менеер, может быть, и проскочим, – ответил Мартин и направил «Ласточку» к устью протока.

Здесь волны вставали как горы и заливали палубу, однако «Ласточке» удалось перебраться через три мели, и, наконец, она вступила в спокойные воды канала, где пошла хотя и тихо, но на парусе.

– Наконец-то мы ушли от них, – сказал Фой. – Им не войти сюда до прилива.

– Надо воспользоваться временем, – ответил Мартин. – Поднимите же белый флаг, и, пока возможно, закусим.

Пока они ели, солнце село и ветер так упал, что они едва делали по миле в час. Так как Марты или какого-либо другого лоцмана не было видно, они вывесили красный фонарь и медленно продвигались вперед, пока не достигли, наконец, выхода в море – обширной водной поверхности, местами мелкой, местами глубокой и усеянной во всех направлениях островками. Ветер теперь дул встречный, и при наступившей полной темноте пришлось бросить якорь, рискуя иначе наткнуться на берег. Одно утешало пассажиров «Ласточки» – что их преследователь не мог видеть их.

Тут в первый раз их мужество несколько поколебалось, и они стояли молча у руля, не зная, что предпринять. Вдруг перед ними появилась белая фигура, будто поднявшись с палубы судна. Они не слышали звука весел или шагов, а между тем фигура стояла перед ними, вырисовываясь на темном небе.

– Кажется, друг Ханс ожил, – сказал Мартин с легкой дрожью в голосе: он ужасно боялся привидений.

– А я думаю, что нас выследил испанец, – сказал Фой, выхватывая нож.

Но тут послышался хриплый голос:

– Кому надо лоцмана в моих водах?

– А кто ты? – спросил Фой. – Говори скорее!

– Я лоцман, – отвечал голос, – а ваше судно по виду и сигналу, должно быть, «Ласточка» из Гааги. А почему это мне пришлось споткнуться на палубе о мертвое тело?

– Пойдем в каюту, и я расскажу тебе все, – сказал Фой.

– Хорошо, менеер.

Фой повел лоцмана в каюту, между тем как Мартин немного отстал.

«Мы нашли себе проводника, зачем нам теперь фонарь?» – подумал он и загасил все фонари, кроме одного, который взял в каюту.

Фой ждал его у двери, и они вошли вместе. Фонарь осветил странную фигуру, одетую в меховую одежду, такую широкую и бесформенную, что невозможно было сказать, мужчину или женщину она прикрывала. Фигура была без шапки, и на лоб ей спускалась прядь волнистых седых волос. Лицо с парой блуждающих серых глаз было изможденное, обветренное от постоянного пребывания на воздухе, все в шрамах, некрасивое, с высохшими губами и выступающими вперед зубами.

– Здравствуйте, сын Дирка ван Гоорля и Красный Мартин. Я – тетка Марта, прозванная испанцами Кобылой и Озерной Ведьмой.

– Я и без ваших слов узнал бы вас, матушка Марта, – сказал Фой, – хотя, правда, уже много лет не видел вас.

Марта грустно улыбнулась, отвечая ему:

– Да, много лет. Какое дело жирным лейденским бюргерам до бедной бродяги в спокойное время. Я не хочу укорять вас. Не следовало бы даже, чтобы знали, что ты или твои родители имеют дело со мной. Ну, что вам от меня нужно? По сигналу я вижу, что у вас есть дело. И почему тело крестного брата Хендрика Бранта лежит там, у руля?

– Потому что, говоря прямо, у нас на борту богатство Хендрика Бранта, а что касается остального, то взгляните туда.

И Фой указал вдаль, где среди мрака в нескольких милях светилась точка, слишком низкая и красная, чтобы быть звездой, – фонарь, поднятый на мачту корабля.

Марта воскликнула:

– Испанцы гонятся за вами, и ветер не пускает их сюда. Времени терять нечего. Спустите лодку, и мы отведем «Ласточку» туда, где она на сегодняшнюю ночь будет в безопасности.

Через пять минут они все двигались на веслах в лодочке, в которой бежали из Гааги, к неизвестному им месту, в темноте, медленно ведя за собой на буксире «Ласточку». По пути Фой рассказал Марте все, касавшееся данного ему поручения и своего бегства из Гааги.

– Я и прежде слыхала об этих богатствах, – сказала Марта, – все Нидерланды знают о сокровище Хендрика Бранта. Покойный Ханс известил меня, что он может попасть сюда: он думал, что на меня можно положиться в таких делах, – усмехнулась она. – Ну, что же вы намереваетесь делать?

– Исполнить данное нам приказание, – сказал Фой. – Спрячем богатство, если окажется возможным, или уничтожим его.

– Лучше первое, чем второе, – прервала Марта. – Спрячьте сокровища, говорю вам, и уничтожьте испанцев. У тетки Марты есть план.

– Мы можем потопить судно, – предложил Фой, – или положить драгоценности в лодку и потопить ее.

– И никогда не найти ее в этом озере, – заметила Марта.

Все это время Марта так уверенно управляла лодкой, будто дело происходило среди белого дня. Лодка вышла из открытой воды и пробиралась между островками. Наконец гребцы почувствовали, что идущая позади «Ласточка» слегка задевает дном ил. Тогда Марта, отведя ее в сторону, бросила якорь, говоря, что здесь будет ее стоянка на ночь.

– Теперь, – сказала она, – несите золото и кладите в лодку. Если вы хотите спасти его, придется много поработать до зари.

Фой и Мартин пошли вниз, а Марта, свесившись над перилами лестницы, держала зажженный фонарь, светя им, так как они не решались подходить с огнем к пороху. Сняв мешки с солью, они скоро добрались до бочонков с буквой Би, несмотря на всю свою силу, с трудом, при помощи блока, спустили их в лодку. Наконец погрузка была окончена, место бочонков занято мешками с солью. Захватив два заранее приготовленных железных заступа, Фой с Мартином снова спустились в лодку, которой по-прежнему управляла Марта.

Больше часа они пробирались между бесконечными островками, на темные берега которых Марта пристально смотрела, пока, наконец, она не приказала им положить весла, и они причалили.

Марта привязала лодку и скрылась в камышах, откуда скоро вернулась, говоря, что место найдено. Тогда началась трудная работа, состоящая в том, чтобы перекатить тяжелые бочонки шагов на тридцать по тропинкам, проложенным речными бобрами среди густых камышей.

Осторожно вырезав камыш в месте, указанном Мартой, Мартин и Фой принялись копать при свете звезд глубокую яму. Они работали усердно и все-таки, не будь почва такой болотистой и мягкой, не успели бы закончить дело до рассвета, так как яма должна была быть очень вместительной, чтобы вошли все бочонки.

Выкопав фута три почвы, они дошли до поверхности озера и продолжали работать в воде, выбрасывая заступами грязь. Наконец все пять бочонков были установлены рядышком в воде, закрыты землей, и место заложено торфом и покрыто камышом.

– Пойдемте, – сказала Марта. – Времени терять нельзя.

Они выпрямились и обтерли пот с лица.

– Кругом накидана земля: она может выдать нас, – сказал Мартин.

– Да, – согласилась Марта, – если кто-то увидит это место в течение десяти дней. Потом болотистая почва опять зарастет мхом и все скроется.

– Мы сделали все, что могли, – заметил Фой, ополаскивая запачкавшиеся сапоги, – а там будь что будет.

Они снова сели в лодку и поплыли прочь, но гребли гораздо медленнее: утомленный Фой чуть не засыпал над своим веслом.

Вдруг Марта дотронулась до его плеча. Он поднял голову и увидел неясно вырисовывавшиеся при слабом свете футах в двухстах мачты преследовавшего их корабля с одиноко горевшим на мачте фонарем.

Марта нагнулась и что-то повелительно шепнула.

– Это сумасшествие, – сказал Мартин.

– Делайте как я говорю, – прошипела она.

И они пустили лодку по ветру, пока она не подплыла к маленькому островку футах в тридцати от стоявшего на якоре корабля. На островке, на самом берегу, росла одинокая ива, свесившись ветвями к воде.

– Держитесь за ветви дерева, – проговорила Марта, – и подождите, пока я вернусь.

Фой и Мартин повиновались.

Марта встала. Они увидели, что она сняла свое меховое платье, и перед ними выросла высокая белая фигура, вооруженная ножом. Она взяла нож в зубы и тихо, как водяная птица, спустилась в воду. Прошло не больше минуты, и ее спутники заметили, что кто-то карабкается по якорному канату.

– Что она хочет сделать? – шепотом спросил Фой.

– Бог знает, – отвечал Мартин, – только если она не вернется, прощай, богатство хеера Бранта: она одна может найти место.

Они ждали, затаив дыхание, как вдруг до них донесся какой-то странный глухой звук, и фонарь на корабле исчез. Две минуты спустя над бортом показалась рука с ножом, и в следующую секунду, как большая рыба из сети, скользнула белая фигура.

– Отчаливайте и гребите, – запыхавшись проговорила она, и они повиновались.

Марта же снова оделась в свою меховую одежду.

– Что вы сделали? – спросил Фой.

– Одну вещь, – отвечала она со злобным смешком. – Заколола часового. Он принял меня за привидение и со страху не смог крикнуть. Я перерезала канат и, кажется, подожгла корабль. Смотрите!.. Только гребите, гребите за угол острова.

Они изо всей силы налегли на весла, и когда оглянулись, то увидели из-за высокой стены камышей огненные языки, взбегавшие по снастям корабля, и до слуха их донеслись испуганные, сердитые голоса. Спустя десять минут они были на борту «Ласточки» и оттуда смотрели, как пылал испанский корабль приблизительно в миле от них. Здесь они подкрепились пищей и питьем, в которых сильно нуждались.

– Что теперь делать? – спросил Фой, когда они закончили.

– Пока ничего, – отвечала Марта, – только дайте мне перо и бумагу.

Занавесив маленькое окошко каюты, Марта присела к столу и медленно, но чрезвычайно искусно нарисовала план или, скорее, картину этой части Харлемского озера. На этом плане было изображено до двадцати островов в своей настоящей форме, и один из них был отмечен маленьким крестиком.

– Возьмите и спрячьте, – сказала Марта, окончив карту, – таким образом вы будете знать, где искать сокровища Хендрика Бранта. Имея этот план в руках, вам нетрудно будет разыскать сокровища: я рисую хорошо. Помните, что вещи закопаны в тридцати шагах к югу от единственного места, где можно пристать к острову.

– Что мне делать с таким драгоценным рисунком? – беспомощно спросил Фой. – Я, право, боюсь носить такую вещь при себе.

– Дайте ее мне, менеер, – сказал Мартин, – пусть тайна сокровища лежит вместе с завещанием, исполнение которого зависит от находки этого сокровища.

Он отвинтил ручку меча «Молчание», сложил бумагу и, обернув ее тряпочкой, спрятал в пустую рукоятку.

– Теперь меч мой дороже, чем могут подумать многие, – сказал Мартин, привинчивая рукоятку. – Надеюсь, что тому, кому вздумается выведать тайну у моего меча, прежде придется познакомиться с его лезвием. Теперь движемся дальше!

– Послушайте, – сказала Марта, – решитесь ли вы вдвоем на смелое дело против испанцев? Корабль их сгорел, но их на нем было с полсотни, и у них два бота. На рассвете, заметив мачты вашего судна, они нападут на нас на своих ботах, надеясь найти сокровища. Нам надо поджечь фитили.

– Вероятно, испанцев осталось в живых немного, – высказал свое предположение Фой.

– Увидев, как «Ласточка» взлетит на воздух, подумают, что сокровище погибло вместе с ней, и перестанут беспокоиться о нем, – продолжала Марта. – Да, план хорош, но опасен. Обсудим его хорошенько.

* * *

Заря разлилась желтым светом по поверхности Харлемского озера. Со стороны продолжавшего гореть испанского корабля донесся звук гребущих весел, и трое наблюдателей с «Ласточки» увидели две шлюпки, полные вооруженных людей, направлявшиеся к ним. Когда шлюпка подошла футов на сто, Марта прошептала:

– Пора!

Фой с разных сторон поджег фитили и для пущей уверенности бросил зажженный огарок в кучу пропитанных маслом тряпок, уже приготовленных в трюме. После этого он, вместе со своими спутниками, спустился с той стороны «Ласточки», где их не могли видеть испанцы, в мелкую воду, заросшую высоким тростником, и все направились к берегу. Здесь, пробежав шагов сто, они спрятались в зарослях болотного ивняка. Фой затем взобрался на одну из ив, откуда видны были «Ласточка» и испанский корабль. Испанцы уже приблизились к «Ласточке», и послышался голос командира шлюпки, приказавшего человеку, стоявшему у сломанной мачты, и всем находившимся на судне сдаться.

Но человек у мачты не отвечал, в чем, впрочем, не было ничего удивительного, так как то был убитый лоцман Ханс, тело которого Мартин привязал к мачте, чтобы обмануть испанцев. Испанцы выстрелили в лоцмана, который остался в прежнем положении, и начали взбираться на борт. Теперь все люди из первого бота были на «Ласточке», исключая двух – рулевого и командира, в котором по костюму и манере держаться Фой узнал одноглазого испанца Рамиро, хотя дальность расстояния мешала ему сказать это с уверенностью. Одно было очевидно: этот человек не намеревался взбираться на «Ласточку», так как он вдруг повернул свою шлюпку, и ветер, надув парус, быстро отнес ее прочь.

– Хитрый парень, – сказал Фой Мартину и Марте, стоявшим под деревом, – я, дурак, зажег промасленные тряпки, и он увидел дым из люка.

– А ему уже довольно было побывать сегодня на одном горящем корабле, и он предоставляет это удовольствие своим товарищам, – вставил Мартин.

– Второй бот подходит, – продолжал Фой, – и, вероятно, сейчас произойдет взрыв.

– Нет, еще рано, – сказал Мартин, – не прошло и шести минут с тех пор, как мы подожгли фитиль.

Наступило молчание, в продолжение которого все трое наблюдали с сильно бьющимися сердцами за происходящим. Послышался голос, возвещавший, что лоцман мертв, и ответ из шлюпки от испанца, в котором Фой справедливо признал Рамиро, предостерегавший против измены. Затем вдруг раздались крики: «Мина! Мина!» Испанцы, по-видимому, заметили один из фитилей.

– Они спешат в шлюпку, – сказал Фой, – а командир удирает. Господи, как орут!

В ту же секунду раздался страшный взрыв. Весь остров содрогнулся, дерево, на котором сидел Фой, закачалось, и он свалился с него. Что-то загрохотало, небо затмилось тучей обломков от судна, кусков людских тел, разлетавшейся соли, снастей, обрывков парусов, дождем посыпавшихся на остров.

В пять секунд все было кончено, а трое пассажиров «Ласточки», невредимые, стояли, держась друг за друга, под деревом. Когда темный клуб дыма рассеялся, унесенный ветром к югу, Фой снова взобрался на дерево. Но теперь он уже увидел немного: «Ласточка» исчезла полностью, и на много футов кругом вода была черна, как чернила, от грязи, поднятой со дна крушением. Испанцы также исчезли все, кроме двух оставшихся в шлюпке, которая невредимо плыла на некотором расстоянии. Фой всматривался в сидевших в шлюпке. Рулевой заламывал руки, между тем как командир, вооружение которого сверкало теперь на солнце, ухватившись за мачту, как окаменелый смотрел туда, где за минуту до этого стояло судно с живыми людьми. Затем он как бы пришел в себя и, по-видимому, отдал приказание, после чего шлюпка стала быстро удаляться.

– Нам надо постараться догнать их, – сказала Марта.

– Нет, зачем, – возразил Фой, – довольно людей мы отправили на тот свет.

Он содрогнулся.

– Воля ваша, менеер, – проворчал Мартин, – но, по-моему, это неблагоразумно. Слишком уж хитер этот человек, чтобы оставлять его в живых: иначе он вместе с другими взобрался бы на судно.

– Нет, мне тошно, – отвечал Фой. – Этот пороховой запах отвратителен. Решайте с матушкой Мартой, а меня оставьте в покое.

Мартин обернулся было, собираясь что-то сказать Марте, но она исчезла. Бормоча про себя в своей бешеной ненависти и безумной радости от предстоящей блестящей мести, она с ножом в руках пошла искать, не осталось ли в живых кого-нибудь из ненавистных испанцев. Но взрывом были убиты все, даже те, которые уже в первую минуту искали спасения в воде. Наконец Мартин нашел ее, нагнувшуюся над трупом, настолько обезображенным, что в нем трудно было узнать человека, и увел прочь. Однако теперь было уже поздно пускаться в погоню за Рамиро. Уносимая сильным ветром, его шлюпка исчезла.

Глава XV. Сеньор Рамиро

Если бы Фой ван Гоорль каким-нибудь чудом мог почувствовать то, что происходило в уме беглеца, быстро удалявшегося на своей шлюпке от места катастрофы, он стал бы горько сожалеть о своей неопытности и заблуждении, побудивших его не послушаться совета Мартина.

Взглянем на этого человека в шлюпке, грызущего себе руки в бешенстве и отчаянии.

Лицо его как будто нам знакомо, и манеры его еще указывают, что некогда он принадлежал к лучшему обществу, но все же в сеньоре Рамиро трудно признать когда-то изящного и красивого графа Хуана де Монтальво. Долгие годы, проведенные на галерах, способны изменить самого закаленного человека, а Монтальво, или, как его теперь зовут, Рамиро, пришлось, по несчастному стечению обстоятельств, отработать почти весь назначенный ему срок. Он освободился бы раньше, если бы не принял участие в бунте, который был раскрыт и усмирен. При этой отчаянной попытке вырваться на свободу он лишился глаза, выколотого ему офицером, которому он нанес удар кинжалом. Ни в чем не повинный офицер умер, а негодяй Рамиро выздоровел, хотя и лишился одного из своих красивых глаз.

Для человека, принадлежащего по происхождению к высшим слоям общества, каким бы негодяем он ни был, галеры, заменявшие в шестнадцатом веке каторжные работы, тяжелая школа. В большинстве случаев человек, попадавший туда безупречным, портился, а человек дурной окончательно погибал, согласно пословице: «Кто побывал в аду, от того всегда отдает смолой». Кто может представить себе весь ужас подобной жизни – цепи, постоянную тяжелую работу под бичом надзирателя, в обществе воров и отбросов человечества, – ужасное, однообразное существование!

Как бы то ни было, благодаря крепкому телосложению и известного рода мрачной философии Рамиро выдержал и, наконец, стал свободным человеком, правда, уже не первой молодости, но еще сильным и умным.

Жизнь снова открылась перед ним. Но какая жизнь!

Жена, сочтя его умершим или, быть может, желая, чтобы было так, вышла замуж за другого и уехала со вторым мужем в Новый Свет, взяв с собой детей, а все друзья Монтальво, еще оставшиеся в живых, отвернулись от него. Однако, несмотря на свое несчастье, он не стал хуже, чем был прежде, и не потерял мужества и находчивости.

Граф Монтальво стал нищим бродягой, от которого все отворачивались с презрением. И вот граф Монтальво умер и был всенародно погребен в своем родовом поместье. Но довольно странно, что в то же время в другой части Испании появился сеньор Рамиро, который довольно успешно исполнял обязанности нотариуса и ходатая по делам. Так прошло несколько лет, пока наконец Рамиро, сколотившему себе порядочное состояние путем остроумного обмана, не пришла гениальная мысль, и он не отправился в Нидерланды.

В эти ужасные дни ради распространения религиозного преследования и совершения законного воровства доносчикам в награду выдавалась часть имущества еретиков. Рамиро пришла мысль в своем роде гениальная – организовать сбор подобных справок и, заинтересовав в успехе нескольких лиц и сделав их пайщиками, иметь возможность улавливать в свои сети большие состояния, чем то было бы возможно для одного человека, как бы деятелен и ловок он ни был. Он скоро, как и ожидал, нашел себе множество достойных товарищей, и предприятие стало набирать обороты. При помощи местных шпионов, вроде Черной Мег и Мясника, с которыми, забыв прежнюю обиду, Монтальво возобновил знакомство, дела пошли успешно, и участники стали получать довольно значительные дивиденды. Без риска складывались кругленькие суммы из состояния тех несчастных, которые погибали на костре, а еще большие собирались негласным путем с тех, кто желал избегнуть казни. Таких людей, высосав из них до последней капли все, что было возможно, или отпускали на свободу, или сжигали, смотря по тому, что было выгоднее.

Были и другие средства получать деньги – организовалась целая остроумная система грабежей и откупов на сбор податей и налогов.

Проработав так несколько лет, опытный делец после долгой нужды и бедности разбогател, но, побуждаемый естественным, хотя неблагоразумным честолюбием, вступил на опасный путь.

Богатство золотых дел мастера Хендрика Бранта было известно всем, и богатым мог сделаться тот, кому удалось бы добиться его конфискации. Рамиро задумал стать наследником Бранта, что было нетрудно, так как Брант был известный еретик и, следовательно, мог служить законной добычей всякому служителю истинной Церкви и короля. Однако дорогу к Бранту охраняли два грозных льва или, скорее, один лев и один призрак льва, так как одно препятствие было осязаемое, а другое – духовное.

Осязаемое препятствие состояло в том, что его величество король Филипп сам желал наследовать сотни тысяч золотых дел мастера и, следовательно, мог рассердиться на вмешательство постороннего лица. Духовное препятствие заключалось в том, что Брант был родственником Лизбеты ван Гоорль, некогда известной под фамилией Лизбеты Монтальво, принесшей человеку, слывшему ее мужем, одни только несчастья. Очень часто в часы тяжелых дум под лучами тропического солнца сеньор Рамиро вспоминал о том страшном проклятии, которое призывала на него его невеста, – она молила, чтобы ему пришлось добывать себе пропитание тяжелым трудом, чтобы она и ее семья принесли ему заботы и несчастье и чтобы он кончил жизнь в горе. Оглядываясь назад, Монтальво видел, что проклятие принесло свои плоды: именно из-за Лизбеты и своего отношения к ней он получил последнее унижение и выдержал четырнадцать лет каторжного труда на галерах.

Теперь он снова был свободен, и дела его улучшились, но кто знает, не вступит ли проклятие опять в силу, раз ему снова придется иметь дело с Лизбетой ван Гоорль и ее родными?

Стоило ли состояние Бранта того, чтобы из-за его приобретения подвергать себя такому риску? Брант, правда, был только родственником мужа Лизбеты, но раз имеешь дело с одним членом семьи, никогда нельзя сказать наверное, что прочие ее члены не будут замешаны.

Решение Рамиро нетрудно угадать.

Огромное богатство было близко, между тем как гнев Небесного и земного владыки только возможен и отдален. Жадность пересилила осторожность и суеверие, Рамиро решился на это дело и энергично и ловко приступил к его выполнению.

Рамиро теперь, как и прежде, избегал резких мер. Он вовсе не хотел бесполезно ввести на костер или подвергнуть пытке почтенного хеера Бранта. Поэтому через своих посредников он сделал ему – как и сообщал Брант в своем письме – предложение, довольно великодушное по обстоятельствам: уступить ему, Рамиро, и его товарищам две трети своего состояния, за что Бранту разрешалось бежать вместе с остающейся одной третью. К досаде Рамиро, упрямый голландец отказался заплатить за свою свободу хотя бы один стивер. Он решительно заявил, что теперь, как всегда, жизнь его в Божьих руках, и если Богу угодно будет отнять ее, а его большое состояние отдать на разграбление ворам, то, видно, такова воля Его. Он же со своей стороны не пойдет ни на какую сделку.

Описание всего плана Рамиро, нападения шайки Рамиро, защиты Бранта, борьбы между членами компании и правительственными агентами потребовало бы целой книги. Мы в общих чертах знаем об этом, а об остальном можем только догадываться.

За все это время Рамиро сделал только одн