Глава XI. Адриан выручает красавицу из опасности

Весь долгий вечер Адриан бродил по тропинкам, перерезывавшим луга и болота, раздумывая о случившемся и представляя себя достигшим сана испанского гранда, а быть может даже – кто знает – сана рыцаря Золотого Руна, с правом не снимать шляпы в присутствии самого государя.

Не один вальдшнеп и другая дичь, охотиться за которыми он пришел, взлетали у него из-под ног. Но он был так поглощен своими мыслями, что птицы скрывались из виду прежде, чем он успевал снять колпачок с своего сокола. Наконец, когда он, миновав церковь Веддинфлита и идя по берегу Старого Флита, поравнялся с лесом Бойс-хайзен, называемым так по развалинам находившегося среди него замка, он увидел цаплю, летевшую к своему гнезду, и спустил сокола. Сокол бросился за ней, цапля же, заметив преследователя, начала дразнить его, поднимаясь спиралью все выше и выше. Сокол также стал быстро подниматься более широкими кругами, пока не очутился гораздо выше нее. Тогда он бросился на цаплю, но промахнулся: цапля быстрым поворотом крыльев уклонилась от него и, прежде чем сокол опять успел прицелиться, исчезла за верхушками деревьев. Опять хищник поднялся и спустился так же неудачно, как в первый раз. В третий раз цапля взлетела широкими кругами, и в третий раз сокол бросился за ней и, наконец, вцепился в нее.

Адриан, следовавший за ними насколько мог быстро, перепрыгивая через попадавшиеся лужи или шлепая по ним, видел победу сокола и остановился в ожидании. С минуту сокол и цапля висели на высоте двухсот футов над самыми высокими деревьями леса, но затем цапля, представлявшая из себя трепещущую черную точку на небе, озаренном ярким закатом, начала спускаться, ища спасения в кустах. Сокол и цапля стремглав летели вниз головами – крылья уже не поддерживали их – и исчезли в лесу.

– Теперь моему соколу придет смерть в кустах! Какой я был дурак, что спустил его так близко к лесу, – думал Адриан, снова бросаясь вперед.

Скоро он очутился в лесу и, направляясь к тому месту, где, по его мнению, должны были упасть птицы, звал сокола и искал его глазами. Но здесь, в густом лесу, уже стояли сумерки, так что Адриану в конце концов пришлось отказаться от поисков и в отчаянии вернуться на дорогу в Лейден. Однако, сделав несколько шагов, он вдруг наткнулся на сокола и цаплю. Цапля была мертва, а сокол так изранен, что, по-видимому, было невозможно спасти его. Как того и опасался Адриан, птицы, падая вниз, наткнулись на ветви деревьев. Адриан печально смотрел на сокола – он любил его и сам его выучил. Между ним и этой хищной птицей всегда существовала странная симпатия, и сокол был его всегдашним спутником, как у других людей собака. Даже теперь он с удовольствием заметил, что, несмотря на сломанные крылья и пробитую голову, сокол не выпустил когтей из спины цапли и не вытащил клюва из ее шеи.

Он погладил сокола по голове. Сокол, узнав его, выпустил цаплю из когтей и попытался было взлететь на руку хозяину, но не мог и упал на землю, смотря на Адриана блестящими глазами. Видя, что помочь ему нельзя, Адриан, весь содрогаясь от горя, ударил его палкой по голове и убил сразу.

– Прощай, друг, – проговорил он. – По крайней мере, хорошо умирать так, держа под собой убитого врага. – Подняв мертвого сокола, он нежно пригладил его растрепавшиеся перья и уложил в ягдташ.

В эту минуту, поднимаясь на ноги в тени большого дуба, у подножия которого упали птицы, Адриан услыхал со стороны дороги, отделенной от него небольшой зарослью кустарника, голоса: мужской, сердитый и угрожающий, и женский, громко звавший на помощь. В другое время Адриан поколебался бы и, быть может, просто ушел, потому что знал, как опасно было в те времена вмешиваться в ссоры бродяг. Но потеря сокола привела его в состояние нервного возбуждения, и он был готов принять участие в любом приключении. Поэтому Адриан без раздумий бросился вперед через кусты и увидал перед собой следующую сцену.

Перед ним расстилалась поросшая травой лесная дорога, посередине ее лежал на спине сброшенный с лошади толстый бюргер, карманы которого обшаривал какой-то человек, грозивший ему время от времени ножом, вероятно, чтобы заставить его лежать смирно. На крупе здорового фламандского коня, принадлежавшего бюргеру, сидела средних лет женщина, по-видимому, онемевшая от страха, между тем как в нескольких шагах от них другой негодяй и высокая костлявая женщина пытались стащить с мула молодую девушку.

Действуя под впечатлением момента, Адриан закричал:

– Друзья, сюда! Воры здесь!

Женщина-грабительница бросилась бежать прочь, а мужчина обернулся, выхватив нож из-за пояса. Но, прежде чем он успел пустить его в дело, Адриан ударил его тяжелой палкой по плечу и заставил со стоном выронить оружие. Палка снова поднялась и опустилась, на этот раз на голову. Шапка слетела, и при слабом свете сумерек показались одутловатое лицо, обрамленное от горла до висков песочного цвета бакенбардами, и лысая голова, по которым Адриан сразу узнал Гага Симона, или Мясника. К счастью для него, Мясник был слишком удивлен или ошеломлен полученным ударом, чтобы узнать нападавшего. Выронив ножи, вероятно, вообразив, что Адриан только первый из целой толпы, он уже не думал продолжать борьбу и, крикнув товарищу, чтобы тот следовал за ним, бросился бежать вслед за женщиной с быстротой почти невероятной для человека его сложения. Скоро все разбойники скрылись в чаще.

Адриан опустил палку и огляделся. Все произошло так быстро, и поражение неприятеля было таким полным, что он сомневался, не во сне ли все это видит. Несколько секунд тому назад он клал убитого сокола в сумку и вдруг превратился в храброго рыцаря, без оружия – кинжал он забыл вынуть – победившего двух здоровенных негодяев и их спутницу, вооруженных с головы до ног, и освободившего из их когтей красавицу, – девушка, без сомнения, должна быть красавицей, – и ее богатых родственников… Но вот девушка, которую стащили с седла, приподнялась на колени и подняла голову, причем капюшон ее плаща спустился назад.

Таким образом, при мягком бледном свете летнего вечера Адриан в первый раз увидел лицо Эльзы Брант, женщины, которой ему было суждено, во имя любви, принести столько горя.

Герой Адриан, победитель разбойников, смотрел на коленопреклоненную Эльзу и любовался ее красотой, а освобожденная Эльза, глядя на героя Адриана, решила, что он недурен, что его появление было как нельзя более кстати и что он послан самим Провидением.

 

Таким образом, Адриан в первый раз увидел лицо Эльзы Брант, женщины, которой ему было суждено, во имя любви, принести столько горя

 

Эльзе Брант, единственной дочери уже знакомого нам Хендрика Бранта, друга и родственника Дирка ван Гоорля, только что исполнилось девятнадцать лет. Глаза ее были карие, а вьющиеся волосы каштанового цвета. Бледный цвет ее лица указывал на нежное сложение, а маленький ротик по складу губ изобличал наклонность к насмешке, между тем как довольно большой подбородок заставлял предполагать твердость характера. Она была среднего роста, даже немного ниже, очень хорошо сложена и имела замечательно красивые руки. В Эльзе не было стройности испанских красавиц, но также не было грубой полноты, всегда считавшейся красотой в Нидерландах. Она несомненно могла считаться очень красивой женщиной, хотя сложно было решить, отчего больше зависела ее привлекательность: от ее физических качеств или от живости характера и печати одухотворенности, лежавшей на ее лице в спокойные минуты и светившейся в ее глазах, когда она бывала задумчива. Во всяком случае, ее красота произвела такое сильное впечатление на Адриана, что он, позабыв маркизу д’Ованда, вдохновлявшую его писать сонеты, сразу влюбился в Эльзу, частью восхищаясь ею самой, а частью потому, что так полагалось для освободителя.

Про Эльзу же нельзя сказать, чтобы она, несмотря на всю свою благодарность Адриану, сразу воспылала к нему нежным чувством. Она, без сомнения, рассмотрела, что он красив, и его ловкость и сила возбудили ее удивление, но случайно тень от его лица легла на траву возле того места, где она сидела. Эта тень была легкая, так как света было уже мало, но Эльзу поразила жестокость и мрачность этих красивых черт, и его вежливая улыбка, как ей казалось, превратилась в неприятную усмешку. Это была, без сомнения, просто случайная игра света, и со стороны Эльзы было ребячеством обращать на это внимание, но все же это бросилось ей в глаза и, более того, возбудило в ее легко колеблющемся женском уме, часто делающем самые нелогичные выводы из случайного совпадения, предубеждение против Адриана.

– О сеньор! – воскликнула Эльза, всплеснув руками. – Как мне благодарить вас?

Обращение было короткое и неоригинальное, но в нем заключались две вещи, которые Адриан заметил с удовольствием: первая, что оно было произнесено мягким, мелодичным голосом, а вторая, что девушка приняла его за испанца благородного происхождения.

– Не благодарите меня вовсе, сударыня, – отвечал он с самым низким поклоном. – Не особенный подвиг обратить в бегство двух разбойников и женщину, хотя у меня и не было другого оружия, кроме вот этой палки… – добавил он, может быть, желая обратить внимание молодой девушки на то обстоятельство, что нападавшие на нее были вооружены, а он, ее освободитель, безоружен.

– Может быть, такому храброму кавалеру, как вы, кажется вовсе не трудным сразу справиться с несколькими людьми, но когда этот негодяй с плоским лицом схватил меня своими огромными руками, я думала, что умру на месте. Я и всегда-то ужасная трусиха… нет, благодарю вас, сеньор, я могу уже стоять без помощи, а вот идет и хеер ван Брекховен, с которым я путешествую. Смотрите, он ранен! Вы ранены, друг мой?

– Нет!.. Так, пустяки, – проговорил, еще задыхаясь от борьбы и волнения, хеер ван Брекховен, – этот негодяй, вставая, чтобы бежать, пырнул меня ножом в плечо. А найти ему ничего не удалось, я умею путешествовать: в шляпу ко мне ему, конечно, не пришло в голову заглянуть.

– С какой целью они напали на нас? – спросила Эльза.

Хеер ван Брекховен задумчиво чесал затылок.

– Я думаю, бродяги намеревались ограбить нас, только странно, что они нас поджидали. Я слышал, как женщина сказала: «Вот они. Мясник, ищи письма на девчонке».

Лицо Эльзы при этих словах приняло серьезное выражение. Адриан видел, как она взглянула на мула, на котором ехала, и взялась за поводья.

– Позвольте узнать, кого мы должны благодарить? – обратился хеер Брекховен к Адриану.

– Я Адриан ван Гоорль, – отвечал Адриан с достоинством.

– Ван Гоорль? – повторил Брекховен. – Какое странное совпадение! Провидение устроило все как нельзя лучше. Послушай, жена, – обратился он к полной даме, продолжавшей сидеть на лошади и все еще бывшей не в состоянии говорить от испуга, – вот сын Дирка ван Гоорля, которому мы должны передать Эльзу.

– В самом деле! – воскликнула дама, несколько приходя в себя. – Я по наружности приняла его за испанского дворянина, но, кто бы он ни был, мы, конечно, очень обязаны ему. И я еще больше была бы ему благодарна, если бы он мог указать нам выход из этого леса, где, вероятно, на каждом шагу разбойники, и проводить нас к нашим родственникам, лейденским Брекховенам.

– Сударыня, если вам будет угодно принять мои услуги, то я уверен, что вам уже не придется бояться разбойников. Могу я, со своей стороны, спросить имя молодой девицы.

– Конечно. Она Эльза Брант, единственная дочь Хендрика Бранта, знаменитого гаагского золотых дел мастера. Теперь, зная ее имя, вы, вероятно, уже знаете все остальное – она вам родственница. Помоги Эльзе сесть на мула, – обратилась она к мужу.

– Позвольте мне, – предложил Адриан и, подбежав к Эльзе, поднял ее и ловко посадил в седло. Затем, взяв мула под уздцы, он пошел по лесу, молясь в душе, чтобы Мясник и его товарищи не осмелились вторично напасть на них, пока они еще не вышли из чащи.

– Скажите, вы Фой? – спросила Эльза как бы колеблясь.

– Нет, – коротко отвечал Адриан, – я его брат.

– А! Этим объясняется все. Видите ли, я была очень удивлена, потому что видела Фоя, еще когда была совсем маленькая. Он был красивый белокурый мальчик с голубыми глазами и относился ко мне хорошо. Он один раз останавливался с отцом у нас в Гааге.

– Мне очень приятно слышать, что Фой был когда-то красив, – сказал Адриан. – Я помню только, что он был очень глуп, так как мне приходилось учить его. Во всяком случае, боюсь, что теперь вы не найдете его красивым, если только вы не поклонница людей, которых в ширину и в высоту можно мерить одной меркой.

– Ах, хеер Адриан, – отвечала Эльза, смеясь, – к несчастью, этим недостатком страдает большинство из нас, голландцев, в том числе и я сама… Очень немногие из нас высоки и стройны, как благородные испанцы. Я не хочу сказать этим, что желала бы походить на испанку, как бы красива она ни была, – прибавила Эльза, причем голос ее и выражение лица сделались жестче. – Но, – поспешно продолжала она, будто раскаиваясь, что проговорилась, – никто не скажет, что вы с Фоем братья.

– Мы сводные братья, – сказал Адриан, смотря перед собой. – Братья по матери, но прошу вас, называйте меня двоюродным братом.

– Нет, я не могу исполнить вашего желания, – весело отвечала она. – Мать Фоя не родственница мне. Мне кажется, я должна называть вас «мой принц», вы ведь явились, как сказочный принц.

Адриан воспользовался случаем, чтобы сказать нежным голосом, взглянув на Эльзу своими темными глазами:

– Приятное название. Я не желал бы ничего больше, как стать вашим принцем, теперь и всегда обязанным защищать вас от всякой опасности. – (Здесь мы должны пояснить, что, несмотря на напыщенность своих выражений, Адриан действительно думал то, что говорил, так как был убежден, что для молодою человека в ею положении было весьма недурно стать мужем красивой наследницы одного из самых богатых людей во всех Нидерландах.)

– О, хеер принц, – быстро перебила Эльза, которую несколько смущало воодушевление ее кавалера, – вы не так доканчиваете сказку. Разве вы не помните? Герой освободил даму и проводил ее… к отцу?

– У которого потом просил ее руки, – докончил Адриан, снова сопровождая свои слова нежным взглядом и улыбкой, вызванной убеждением в удачливости своего ответа.

Их взгляды встретились, и вдруг Адриан заметил, что в лице Эльзы произошла резкая перемена. Смеющееся, игривое выражение исчезло и сменилось суровостью и натянутостью, в глазах отражался страх.

– О, теперь я понимаю тень. Как это странно, – проговорила она совершенно изменившимся голосом.

– В чем дело? Что странно? – спросил Адриан.

– Странно: ваше лицо напомнило мне лицо человека, которого я боялась… Нет, ничего: я глупа. Эти бродяги напугали меня. Поскорее бы выбраться из этого ужасного леса! Посмотрите, хеер Брекховен, вот уж и Лейден виден! Как красивы при вечернем освещении красные крыши, и какие большие церкви. Смотрите, вокруг стен ров с водой. Должно быть, Лейден очень сильная крепость. Мне думается, даже испанцы не взяли бы его. А хорошо бы в самом деле найти такой город, про который можно было бы сказать с уверенностью, что испанцам никогда не взять его, – закончила она с тяжелым вздохом.

– Если бы я был испанским генералом, командующим соответствующей армией, я быстро бы справился с Лейденом, – хвастливо заметил Адриан. – Не далее как сегодня я изучал его слабые места и составлял план атаки, который вряд ли мог бы оказаться неудачным, так как защитниками города была бы толпа необученных, плохо вооруженных бюргеров.

Снова в глазах Эльзы мелькнуло странное выражение.

– Если бы вы были испанским генералом? – медленно переспросила она. – Как вы можете шутить подобными вещами, вроде захвата города испанцами! Знаете ли вы, что это значит?.. Я слышала, как они говорят об этом. – Она содрогнулась и продолжала: – Разве вы испанец, что рассуждаете так? – Не дожидаясь ответа, она заставила своего мула прибавить шагу, так что Адриан немного отстал.

Однако, когда путешественники въехали в городские ворота, Адриан снова был около Эльзы и болтал с ней, но, хотя она отвечала вежливо, чувствовалось, будто между ними выросла невидимая преграда. Эльза прочла его сокровенные мысли, будто угадала, что он думал, стоя на мосту и строя планы взятия Лейдена, причем в нем смутно шевелилось желание принять участие в разграблении города. Эльза не доверяла Адриану, несколько боясь его, и Адриан чувствовал это.

Через десять минут езды по тихому городу – в эти дни ужаса и шпионства люди старались как можно меньше выходить на улицу после заката, если их к тому не принуждала крайняя необходимость, – путешественники прибыли к дому ван Гоорля на Брее-страат. Адриан попытался отворить ворота, но они оказались запертыми на засов. Уже и так выведенный из равновесия различными событиями дня, а особенно переменой в обращении Эльзы, он окончательно вышел из себя и стал стучать с совершенно излишней энергией. Наконец после долгого бряцания ключами и стучания засовом ворота отворились, и в них со свечой в руке показался Дирк, а за ним, будто готовый в любую минуту выступить на его защиту, гигант Мартин.

– Это ты, Адриан? – спросил Дирк голосом, в котором вместе с неудовольствием слышалось облегчение. – Отчего ты не прошел боковой калиткой?

– Потому что привел вам гостей, – отвечал Адриан, указывая на Эльзу и ее спутников. – Мне не пришло в голову, что вы могли пожелать, чтобы гости пробрались к вам тайком через задний ход, точно… точно служители нашей новой религии.

Стрела была пущена наудачу, но попала в цель. Дирк вздрогнул и проговорил шепотом:

– Молчи, сумасшедший! – Затем он прибавил громко: – Гостей, говоришь ты? Каких гостей?

– Это я, кузен Дирк, я, Эльза, дочь Хендрика Бранта, – отвечала Эльза, соскользнув со своего мула.

– Эльза Брант! – воскликнул Дирк. – Как ты попала сюда?

– Сейчас расскажу, – отвечала она, – нельзя разговаривать на улице, – она дотронулась пальчиком до губ. – Вот мои друзья, хеер ван Брекховен и его жена, проводившие меня из Гааги. Они отправятся к своим родным, здешним Брекховенам, если кто-нибудь укажет им дорогу.

Последовало знакомство и объяснения. Затем Брекховены отправились к своим родным под охраной Мартина, предварительно отнесшего по просьбе Эльзы седло, снятое с мула, в дом, между тем как Адриан повел расседланного мула на конюшню.

Поцеловав свою молоденькую родственницу, Дирк повел ее, захватив седло, в комнату, где жена его и Фой сидели за ужином вместе с пастором Арентсом, тем самым священником, который произносил проповедь накануне вечером. Лизбета, с беспокойством ожидавшая возвращения мужа, встала со своего места. Такое тогда было ужасное время, что стука у ворот в неурочный час было достаточно, чтобы напугать всех, особенно если в ту минуту дом случайно служил приютом пастору новой веры, что считалось преступлением, за которое полагалась смертная казнь. Стук этот мог возвещать не более как посещение соседа, но он мог также быть трубой смерти для всех живущих в доме, возвещая о прибытии членов инквизиции, которые несли с собой мученический венец. Поэтому Лизбета вздохнула с облегчением, когда появился ее муж в сопровождении молодой девушки.

– Жена, – обратился к ней Дирк, – это наша родственница Эльза Брант, приехавшая погостить к нам из Гааги, хотя я еще не знаю, по какому случаю. Ты помнишь Эльзу, маленькую Эльзу, с которой мы, бывало, играли так часто много лет тому назад?

– Конечно, помню, – отвечала Лизбета, обнимая и целуя девушку, и добавила: – Добро пожаловать, дитя мое, хотя, правду сказать, уже нельзя называть девочкой такую взрослую, милую девицу. А вот пастор Арентс, о котором вы, вероятно, уже слыхали, так как он друг вашего отца и всех нас.

– Да, слыхала, – сказала Эльза, приседая, на что Арентс отвечал поклоном, говоря серьезно:

– Приветствую тебя, дочь моя, во имя Господа нашего, приведшего тебя благополучно в сей дом, за что мы должны возблагодарить Его.

– Да, правда, хеер пастор, я должна сделать это… – она запнулась, встретившись взглядом с глазами Фоя, на открытом лице которого выражался такой восторг и изумление, что Эльза покраснела, заметив это. Но, овладев собой, она протянула руку, говоря: – Вы, без сомнения, мой двоюродный брат Фой. Я бы узнала вас везде по волосам и глазам.

– Очень рад, – отвечал он просто, польщенный тем, что такая красивая девушка помнит товарища своих игр, с которым не виделась уже одиннадцать лет, – но, – прибавил он, – я должен признаться, что не узнал бы вас.

– Почему? – спросила она. – Разве я так изменилась?

– Да, – прямо отвечал Фой, – вы были девочкой с красными руками, а теперь превратились в такую красавицу, какой я еще никогда не видал.

При этих словах все засмеялись, не исключая пастора, а Эльза, покраснев еще больше, проговорила:

– Я помню, что вы бывали не очень вежливы, но теперь вы научились льстить, и это хуже. Нет, пожалуйста, пощадите меня, – закончила она, заметив, что Фой намеревается вступить с ней в спор. Отвернувшись от него, она сняла плащ и села на стул, придвинутый для нее Дирком к столу, думая про себя, что было бы гораздо приятнее, если бы ее освободил от разбойников Фой вместо Адриана, несмотря на его изящные манеры.

Во время ужина Эльза стала рассказывать о своем приключении. В эту минуту вошел Адриан. Первое, бросившееся ему в глаза, было то, что Эльза и Фой сидели рядом, оживленно разговаривая, а второе – что для него не было поставлено прибора.

– Ты позволишь сесть мне, матушка? – спросил он громко, так как никто не видел, как он вошел.

– Конечно, почему ты спрашиваешь? – ласково отвечала Лизбета, замечая по тону Адриана, что он чем-то раздражен.

– Потому что для меня нет места. Без сомнения, пастор Арентс более почетный гость. Однако после того как человеку пришлось рисковать жизнью в борьбе с вооруженными бродягами, и он не прочь был бы присесть к столу и съесть кусочек.

– Рисковать жизнью? – с удивлением спросила Лизбета. – Из того, что сейчас рассказала Эльза, я поняла, что негодяи убежали, как только ты ударил одного из них.

– Само собой разумеется, если ваша гостья сказала, что было так, то это правда. Я не обратил внимания. Во всяком случае, они убежали, а она освободилась. Конечно, о таком пустяке нечего и говорить.

– Адриан, садись на свое место, – предложил Фой, вставая, – и не хвастайся очень своей победой над двумя бродягами и старой бабой. Ведь, я думаю, ты не претендуешь, чтобы мы считали тебя героем за то, что ты не показал хвоста и не оставил Эльзу со спутниками в руках негодяев.

– Мне решительно все равно, что ты думаешь или не думаешь обо мне, – отвечал Адриан, садясь с обиженным видом.

– Что бы ни думал Фой, хеер Адриан, но я благодарю Бога, пославшего нам на помощь такого храброго человека, – поспешно вмешалась Эльза. – Я говорю это серьезно, мне становится дурно при одной мысли, что бы случилось, если бы вы не бросились на этих злодеев, как… как…

– Как Давид на филистимлян, – подсказал ей Фой.

– Плохо знаешь Библию, брат, – серьезно заметил Адриан, – филистимлян избил Самсон. Давид же победил великого Голиафа, хотя, правда, и он был филистимлянин.

– Да, как Самсон… то есть как Давид… на Голиафа, – продолжала Эльза, смутившись. – Ах, Фой, пожалуйста, не смейся, ты, вероятно, оставил бы меня в руках этого ужасного человека с плоским лицом и лысой головой, пытавшегося украсть письмо моего отца. Кстати, Дирк, я еще не отдала его вам. Отец крепко зашил его в седле и велел сказать вам, чтобы вы читали его по старому ключу.

– Человек с плоским лицом? – озабочено спросил Дирк, распарывая седло, чтобы достать письмо. – Опиши мне его подробнее. Почему ты думаешь, что он искал именно письмо?

Эльза описала наружность черноглазой старухи и ее спутников и повторила слова, которые слышал хеер Брекховен перед нападением.

– Это что-то похоже на шпиона Гага Симона по прозвищу Мясник, и его жену, Черную Мег. Адриан, ты видел этих людей? Это были они?

С минуту Адриан размышлял, следует ли сказать правду, и по своим соображениям решил, что не следует. Надо сказать, что, между прочими более серьезными делами, Черная Мег была не прочь служить посредницей в любовных делах. Короче говоря, она устраивала свидания, и Адриан пользовался ее услугами. Вот почему ему не хотелось выдавать ее.

– Как я мог узнать их? – ответил он наконец, – В лесу было темно, и я видал Гага Симона и его жену не более двух раз в жизни…

– Ну, говори правду, – перебил его Фой, – как бы ни было темно в лесу, ты достаточно хорошо знаешь старуху, я не раз видал… – он вдруг запнулся, будто досадуя, что эти слова сорвались у него с языка.

– Правда это, Адриан? – спросил Дирк среди наступившей тишины.

– Нет, отец, – ответил Адриан.

– Слышишь? – обратился Дирк к сыну. – Впредь будь осторожен со словами. Нельзя бездоказательно обвинять человека в том, что его видели в обществе самых отъявленных лейденских негодяев, в обществе женщины, руки которой обагрены кровью невинных жен и детей, твари, чуть не погубившей меня, как известно твоей матери.

Веселое, улыбающееся лицо Фоя сделалось вдруг серьезно.

– Мне досадно за свои слова, – сказал он, – но старая Мег, кроме шпионства, занимается еще кое-чем другим, и у Адриана были с ней дела, которые меня не касаются. Но раз я сказал, я не могу взять своих слов обратно. Решите сами, кому из нас можно верить…

– Нет, Фой, не ставь вопроса так, – вступился Арентс, – тут, без сомнения, ошибка. Я уже раньше говорил тебе, что ты слишком скор на язык.

– Да, и еще многое другое, – отвечал Фой, – и все это правда: я несчастный грешник. Согласен – я ошибся, и должен сознаться, что сказал это только для того, чтобы подразнить Адриана, – добавил он совершенно чистосердечно. – Я никогда не видел, чтобы он разговаривал с Черной Мег. Теперь вы довольны?

Тут Эльза, наблюдавшая за лицом Адриана в то время, как она слушала безыскусственное, но несколько небрежное объяснение Фоя, увидала, что теперь буря готова разразиться.

– Против меня, очевидно, заговор, – сказал Адриан, побледнев от бешенства. – Все сегодня сговорились против меня. Сначала уличные мальчишки подняли меня на смех. Потом мой сокол убился. Затем мне пришлось освободить эту девицу от бродяг. Но разве меня кто-нибудь поблагодарил за это? Никто и не подумал. Вернувшись домой, я увидал, что обо мне настолько забыли, что даже не поставили прибора за столом и, кроме того, еще подняли на смех оказанную мной услугу. Наконец, меня обвиняют во лжи, и кто же! Мой родной брат. Ну, не будь он им, он ответил бы мне с оружием в руках…

– Ах, Адриан, – перебил его Фой, – не глупи. Подумай, прежде чем скажешь что-нибудь, в чем можешь раскаяться.

– Это еще не все, – продолжал Адриан, не обращая внимания на его слова. – Кого я нахожу за этим столом? Достопочтенного хеера Арентса, служителя новой веры. Я протестую. Я сам принадлежу к этой вере, потому что воспитан в ней. Но всем известно, что присутствие такого лица в доме подвергает жизнь всех живущих в нем опасности. Отчим и Фой могут, если им угодно, рисковать собой, но они не имеют права подвергать опасности мать, а также меня, ее старшего сына.

Тут Дирк поднялся с места и, потрепав Адриана по плечу, сказал холодно, но сверкая глазами:

– Выслушай меня. Риск, которому я, мой сын Фой и моя жена – твоя мать – подвергаемся, мы берем на себя сознательно. Тебя это не касается – это наше дело. Но раз ты поднял вопрос, то я скажу тебе, что не имею права подвергать тебя опасности, если твоя вера недостаточно сильна, чтобы поддержать тебя. Видишь ли, ты не сын мне, ты для меня чужой. Но, несмотря на это, я растил и поддерживал тебя с самого дня твоего несчастного рождения. Ты делил с моим сыном все, что я давал вам, не оказывая предпочтения ни одному из вас, и после моей смерти также получил бы свою долю. Теперь же, после сказанного тобой, мне остается сообщить тебе, что мир велик и что, вместо того чтобы жить здесь на мой счет, ты сделаешь лучше, если постараешься пробиться собственными силами вдали от Лейдена.

– Вы бросаете мне в лицо ваши благодеяния и упрекаете меня моим рождением, – прервал его Адриан, не помня себя от бешенства. – Будто я виноват в том, что в моих жилах не течет кровь голландского купца. Если это преступление, то во всяком случае оно совершено не мною, а матерью, которая согласилась…

– Адриан! Адриан! – закричал Фой, пытаясь остановить его, но обезумевший юноша продолжал:

– Которая согласилась быть подругой какого-то благородного испанца, – женой его, насколько мне известно, она никогда не была, – прежде чем стать женой лейденского ремесленника.

У Лизбеты вырвался в эту минуту такой отчаянный стон, что, несмотря на все свое бешенство, Адриан замолчал.

– Стыдно тебе говорить так о матери, родившей тебя, – проговорила мать.

– Да, стыдно тебе! – проговорил Дирк среди наступившей тишины. – Один раз я предупреждал тебя, но теперь уже не стану больше разговаривать.

Он подошел к двери, отворил ее и позвал:

– Мартин, пойди сюда!

Среди тяжелого молчания, прерываемого лишь быстрым дыханием Адриана, дышавшего, как дикий зверь в клетке, послышались тяжелые шаги в коридоре, и Мартин, войдя в комнату, остановился, оглядываясь кругом своими большими голубыми глазами, похожими на глаза изумленного ребенка.

– Что прикажете? – спросил он наконец.

– Мартин Роос, – начал Дирк, знаком отклоняя вмешательство Арентса, приподнявшегося со своего места. – Возьми этого молодого человека, моего пасынка, хеера Адриана, и выведи его, если возможно без насилия, из моего дома. Впредь я запрещаю ему переступать его порог. Ступай, Адриан, завтра ты получишь свои вещи и столько денег, сколько тебе нужно будет, чтобы стать на ноги.

Не рассуждая и не выражая удивления, великан Мартин подступил к Адриану, вытянув руку, как бы намереваясь взять его за плечо.

– Что? – воскликнул Адриан, когда Мартин стал подходить к нему. – Вы вздумали натравить на меня своего бульдога? Так я покажу вам, как дворянин обходится с собаками!..

 

– Я покажу вам, как дворянин обходится с собаками!..

 

В его руке сверкнул обнаженный кинжал, и он бросился на фриза. Нападение было так быстро и неожиданно, что исход его, казалось, не вызывал сомнений. Эльза вскрикнула и закрыла глаза, боясь, что она увидит, как кинжал вонзится в горло Мартина. Фой подбежал к последнему. Однако в то же самое мгновение кинжал вылетел из рук Адриана: движением, которое из-за его быстроты невозможно было уловить, Мартин нанес такой удар по руке нападавшего, что тот выпустил оружие, которое, сверкая, пролетело через всю комнату и упало на колени Лизбете. Еще мгновение, и железная рука схватила Адриана за плечо, и он, несмотря на всю свою силу и отчаянное сопротивление, не мог вырваться.

– Перестаньте отбиваться, менеер Адриан, это совершенно бесполезно, – обратился Мартин к своему пленнику таким спокойным голосом, будто не произошло ничего особенного, и направился с ним к двери.

На пороге Мартин остановился и сказал, глядя через плечо:

– Менеер, кажется, хеер Адриан умер. Прикажете все-таки отнести его на улицу?

Все собрались вокруг Мартина. Действительно, казалось, что Адриан умер, – по крайней мере, лицо его было бледно, как у покойника, а из угла рта текла тонкая струйка крови.

Глава XII. Предупреждение

– Негодяй! – закричала Лизбета, ломая руки и с содроганием сбрасывая, будто змею, кинжал с колен. – Ты убил моего сына!

– Извините, мейнфроу, – спокойно возразил Мартин, – это неверно. Менеер приказал мне вывести хеера Адриана, и хеер Адриан хотел заколоть меня. Я с молодости привычен к таким вещам, – он недоверчиво покосился в сторону пастора Арентса, – и подтолкнул хеера Адриана под локоть, отчего кинжал вылетел у него из рук. Не сделай я этого, не остаться бы мне в живых, и тогда я не смог бы исполнить приказания моего господина. Вот я и взял хеера Адриана за плечо, как можно деликатнее, и понес его. А умер он от злости. Мне очень жаль его, но я не виноват.

– Ты прав, – сказала Лизбета, – а во всем виноват ты, Дирк, это ты убил моего сына. Как можно было обращать внимание на его слова! Он всегда был горяч, и кто же слушает человека, когда он сам себя не помнит!

– Как ты мог допустить такое обращение со своим братом, Фой? – вмешалась Эльза, вся дрожа от негодования. – С твоей стороны было трусостью стоять и смотреть, как этот рыжий задушил твоего брата. Ты ведь хорошо знал, что твои насмешки вывели из себя Адриана, и он сказал то, чего не думал. Так бывает иногда и со мной. Я никогда больше не стану говорить с тобой. Адриан сегодня спас меня от разбойников!

Она залилась слезами.

– Тише, тише! Теперь не время для упреков, – сказал пастор Арентс, проталкиваясь мимо испуганных мужчин и обезумевших женщин. – Вряд ли он умер. Дайте мне взглянуть на него: я кое-что смыслю в докторском искусстве.

Пастор опустился на колени возле бесчувственного Адриана и стал выслушивать его.

– Успокойтесь, фроу ван Гоорль, ваш сын жив, – сказал он через минуту, – сердце бьется. Друг Мартин нисколечко не повредил ему, дав ему почувствовать свою силу. Я думаю, что у него от возбуждения лопнул кровеносный сосуд, и оттого у него так сильно идет кровь. Мой совет – уложить его в постель и класть на голову холодные компрессы, пока не придет доктор. Возьми его, Мартин.

Таким образом, Мартин отнес Адриана не на улицу, а в постель. Фой же, радуясь предлогу избегнуть незаслуженных упреков Эльзы и тяжелого вида материнской печали, поспешил за доктором. Скоро он вернулся с ним, и, к великому облегчению всех, ученый муж возвестил, что, несмотря на потерю крови, Адриан, вероятно, не умрет. Однако он советовал ему пролежать в постели несколько недель и предписал тщательный уход вместе с полным покоем.

В то время как Лизбета с Эльзой хлопотали около Адриана, Дирк с Фоем – пастор Арентс ушел – сидели в комнате наверху, в той самой комнате с балконом, где много лет тому назад Дирк получил отказ от Лизбеты, между тем как Монтальво стоял спрятавшись за занавесью. Дирк был очень расстроен: когда вспышки его гнева успокаивались, он опять становился добрым человеком, и болезнь пасынка глубоко огорчала его. Теперь он оправдывался перед Фоем или, скорее, перед собственной совестью.

– Человек, осмелившийся так говорить о родной матери, недостоин жить в одной семье с ней, – говорил Дирк, – кроме того, ты слышал, что он сказал о пасторе. Говорю тебе, я боюсь этого Адриана.

– Если кровотечение сейчас не прекратится, то вам уже не придется больше выслушивать его, – мрачно заявил Фой. – Но если вам угодно знать мое мнение об этом деле, то мне кажется, что вы придали слишком большое значение пустякам. Адриан всегда останется Адрианом, он не из нашей семьи, и мы не должны судить его по нашей мерке. Вы себе не можете представить, чтобы я вышел из себя из-за того, что служанка забыла поставить прибор за столом, или чтобы я вздумал заколоть Мартина, или чтобы у меня мог лопнуть сосуд из-за того, что вы приказали вывести меня. Я и не подумал бы сопротивляться: разве может человек обыкновенной силы бороться с Мартином? Это значило бы то же, что рассуждать с инквизиторами. Но я – это я, а Адриан – это Адриан.

– Но что он говорил! Ты помнишь его слова?

– Да, если бы я сказал их, они имели бы большое значение, но, сказанные Адрианом, они не важнее, чем если бы были сказаны рассерженной женщиной. Он постоянно дуется, обижается и выходит из себя по каждому поводу, и тогда все, что он говорит, не имеет другой цели, кроме как сказать несколько громких фраз и выказать свое превосходство испанского дворянина над нами. Он в действительности не хотел уличать меня во лжи, отрицая, что я видел его с Черной Мег, ему хотелось только противоречить, а может быть, скрыть кое-что. Если вы желаете знать правду, то я скажу вам, что, по моему мнению, старая ведьма передавала его записки какой-нибудь молодой даме, а Гаг Симон снабжал его крысами для соколов.

– Все это, может быть, и так, но что ты скажешь о его словах относительно пастыря. Они возбуждают мое подозрение. Ты знаешь, в какое мы