ИСТОЛКОВАНИЕ СТАРИННОЙ ГРАВЮРЫ НА ДЕРЕВЕ, ИЗОБРАЖАЮЩЕЙ ПОЭТИЧЕСКОЕ ПРИЗВАНИЕ ГАНСА САКСА

 

 

Воскресным утром в своей мастерской

Наш славный мастер вкушает покой.

Он грязный фартук бросил под стол,

Надел свой праздничный, чистый камзол.

И пусть почивают гвозди, клещи,

Шило, дратва и прочие вещи.

Пусть в день седьмый отдохнет рука

От иглы сапожной и молотка.

Но весеннее солнце как припечет,

И досуг его к новой работе влечет.

Чувствует мастер: в назначенный срок

В мозгу его вызрел некий мирок,

Дышит, живет, спешит отделиться,

От своего создателя удалиться.

 

Умен и зорок взгляд у него,

Притом он добрейшее существо.

Ясным взором весь мир обнимет

И целый мир в себя он примет.

А речь-то, речь у него какова!

Легко, вольготно льются слова.

Музы его на пир приглашают:

Мейстерзингером провозглашают!..

 

Вот женщина молодая идет:

Пышные груди, округлый живот…

Да, на ногах стоит она твердо!

Держится царственно. Шествует гордо.

Не станет вилять ни хвостом, ни задом,

Вправо-влево рыскать взглядом.

В руке у ней циркуль, и обвита

Лента златая вокруг живота.

Венок из колосьев на лоб надет,

В очах — дневной, ослепительный свет…

Она обладает завидной известностью,

Зовясь Прямодушьем, Достоинством, Честностью…

Вошла с поклоном она, с приветом,

А мастер наш хоть бы что при этом!

Он на нее и не поднял глаз:

Тебя, мол, вижу не в первый раз.

Она говорит: «В суматохе повальной

Ты, мастер, нрав сохранил похвальный,

Поскольку твоя голова ясна,

Поступки достойны, душа честна.

Мается дурью людское стадо,

А ты все поймешь, смекнешь с полувзгляда.

Люди хнычут, прибиты уныньем сплошным.

А ты им представишь сей мир смешным!

Так, утверждая закон и право,

В суть вещей ты вникнешь здраво:

Прославишь Набожность и Честь,

Зло покажешь, каким оно есть.

Порок не прикрасишь и не пригладишь,

Издевкой Красоту не изгадишь,

А будешь видеть естество,

Как Альбрехт Дюрер видел его,—

Во всей его правде и точности,

Во всей его жизненной сочности.

И поведет тебя гений природы

Сквозь страны, времена и народы,

И тебе откроется жизнь сама —

Ее диковинная кутерьма,

Людская возня, суета, мельтешенье,

Беготня, и гонка, и копошенье,

Так что род человечий порой

Ты примешь за муравьиный рой,

Однако на весь этот пестрый поток

Ты будешь смотреть, как смотрят в раек,

А потом все, что видел, людям изложишь

И, возможно, им взяться за ум поможешь…»

Она распахивает окно:

Всяческих тварей за ним полно!

Различны их виды, сорта и оттенки,

Как в ином стихотворенье его или сценке.

 

Мастер блаженствует у окна.

Развеселила его весна.

Меж тем, кряхтя, сопя, приседая,

В мастерскую старуха вошла преседая.

Сказать вам, кто это была?

История, Мифология, Фабула!

Скрючена, сморщена, а на спину

Она взвалила себе картину,

Доску с диковинною резьбой,

Которую тащит она с собой.

Там господь в торжественном облаченье

Проповедует людям свое ученье,

И, конечно, Ева там и Адам,

И Содом и Гоморра тоже там,

И образ двенадцати светлых жен

В зерцале чести отражен.

Там же — блуд, и разбой, и бесчинства черни,

И двенадцать тиранов, погрязших в скверне,

Справедливо наказанных божьей грозой…

И, конечно, там Петр со своею козой,

Недовольный вначале мироустройством,

Но затем совладавший с душевным расстройством…

И у старушки расписан подол:

Здесь случаи всяческих бед и зол,

А также примеры правды и света…

 

Наш мастер с улыбкой смотрит на это.

Он, можно сказать, бесконечно рад:

В хозяйстве подобные вещи — клад.

Все эти случаи и примеры,

Своей придерживаясь манеры,

Искуснейше он перескажет нам,

Как если б он все это видел сам…

Картинами редкостными влеком,

Мастер отдался им целиком,

Но вдруг над собою слышит он

Треск погремушек, бубенчиков звон.

Ага! Это Шут ему бьет челом:

Мартышкой вертится, блеет козлом,

А языком-то как бойко чешет!

Знать, байкой смешною его потешит.

Явился он чрезвычайно кстати,

Ведя за собой на длиннющем канате

Наиразличнейших дураков:

Дураков молодых, дураков-стариков,

Дураков-бедняков, дураков богатых,

Прямых и кривых, худых и пузатых,

Дураков-грамотеев, дураков-невежд,

Безнадежных, но полных дурацких надежд.

Размахивая бычачьим хвостом,

Шут погоняет их, как хлыстом.

А ну, пускай попарятся в бане!

Может, освободятся от дряни!

Являет Шут чудеса умения,

А число дураков растет тем не менее…

Наш мастер следить поспевает едва.

Кругом пошла у него голова:

Как обо всем этом рассказать?

Как это все воедино связать?

Да и слова подобрать какие,

Чтобы дела описать людские?

И где найти над собою власть,

Чтобы при этом в унынье не впасть

И не утратить душевного пыла?

Вдруг облачко прямо к окошку подплыло,

И в комнату прямо с него сошла

Красавица Муза, чиста и светла,—

Лучезарностью правды его озаряет,

Силой действенной ясности одаряет.

Она говорит: «Я пришла сюда,

Благословляю тебя навсегда.

Пусть священный огонь, что в тебе таится,

Светлым, жарким, высоким костром разгорится,

Но чтоб жизнь тебя вперед несла,

Я бальзам для души твоей припасла:

Да упьется она красою,

Словно почка весенней росою!..»

 

И вот, обернувшись назад,

Он видит дверцу, ведущую в сад.

И там, за невысоким забором,

Видит девушку с томным, поникшим взором.

Под яблонькой, перед ручейком,

Она сидит, вздыхает тайком.

И преискусно плетет веночек

Из алых роз — к цветку цветочек.

Ах, кто обладателем станет венка?

Она и сама не знает пока.

Но что-то ждет ее впереди,

И оттого — томленье в груди,

И мыслей смятенье, и взор этот влажный,

И вздох печальный и протяжный.

Дитя мое, радость моя, поверь,

Все, что тревожит тебя теперь,

Превратится в усладу и в благодать —

Надо только милого подождать.

Ты увидишь: единственный твой придет,

И забвенье в объятьях твоих найдет,

И будет взором твоим исцелен

Тот, кто был судьбой, как огнем, опален.

Пусть его лихорадит, пускай трясет —

Его лишь твой поцелуй спасет.

И, от всех напастей освобожден,

К жизни будет любовью он возрожден.

Твое лукавство и плутовство

Не лекарство разве, не волшебство?..

И любовь остается навек молода,

И поэт не состарится никогда!..

Так наш мастер сладчайшее чудо зрит.

В этот миг над главою его парит

Дубовый венок среди облаков —

Награда певцу от грядущих веков.

И пусть к дьяволу тот попадет в кабалу,

Кто не воздаст ему честь и хвалу!

 

1782

 

НА СМЕРТЬ МИДИНГА

 

 

Дом Талии… В нем людно, как всегда.

Народ спешит, снует туда-сюда.

На голой сцене топот, грохот, стук.

Ночь стала днем, страдою стал досуг…

 

Фантазией художника влеком,

Гремит проворный плотник молотком.

Гляжу: с костюмом Хауеншильд спешит —

Костюм для мавра иль для турка сшит?

А Шуман словно жалованью рад —

Нашел искомый колер, говорят.

А Тильенс что?.. Чем хуже он кроит,

Тем нас верней забавой покорит.

А вот и сам еврей Элькан, банкир…

…Мне кажется, здесь затевают пир…

 

Как! Перечислив всех до одного,

Я не назвать отважился того,

Кто истинный творец подмостков сих,

Кто собственной рукою создал их

И, не щадя ни времени, ни сил,

Немые доски в сцену превратил!

 

Он так искусством загореться смог,

Что колики и кашель превозмог.

Но что с ним ныне?! Я ответа жду,

Внезапную предчувствуя беду.

И вдруг ответ донесся, как сквозь сон:

Пойми! Не болен — умер, умер он!

 

Как?! Мидинг умер?! Кто это сказал?!

Стон гулким эхом наполняет зал.

Труд замер… Каждый руки опустил.

Клей, охладев, засох. Раствор застыл.

Конец!.. Лишь наступившая среда

Продолжила движение труда.

 

Он мертв… Земле останки предадим.

Но чем же мы его вознаградим?

Откройте гроб! Приблизьтесь все к нему,

Предавшись скорбно чувству одному,

Чтоб скорбь, что так безмерно тяжела,

Достойно в размышленье перешла.

 

О славный Веймар! Ты известен всем

Как новый, европейский Вифлеем.

Одновременно и велик и мал,

Игру и мудрость ты в себя вобрал.

Благодаря завиднейшей судьбе

Смогли сойтись две крайности в тебе.

Так будь, к добру и к правде устремлен,

Святой игрою страсти окрылен!

 

И ты, о Муза, громко назови

То имя с чувством скорби и любви!

Ты стольких от забвения спасла,

Из вечной ночи к свету вознесла!

Так пусть же, устремляючись в зенит,

Над миром имя Мидинг прозвенит!..

Мы мним себя владыками судьбы,

Хоть в самом деле мы ее рабы,

И от того всё норовим бежать

В пустой надежде время придержать.

Мы в лихорадке мечемся шальной,

Но, слыша стон соседа за стеной,

Стремимся улизнуть подальше прочь,

Чтоб дальнему — не ближнему помочь.

Таков наш мир… Так научи нас впредь

В чужой кончине и свою узреть!

 

Взываю к государственным мужам:

Кто здесь лежит, тот был подобен вам!

В служении он выгод не искал…

Как он умом, фантазией блистал!

И выросло творение его,

В котором притаилось волшебство.

Растрачивал он силы день за днем;

И автор и актер нуждались в нем.

Умело нитки дергала рука,

Да нитка жизни чересчур тонка.

 

Партер уж полон… Вот смолкает гул.

Вот дирижер уж палочкой взмахнул.

А он там где-то на колосниках

Еще хлопочет с молотком в руках,

Чтоб что-то прикрепить и подтянуть,

И не страшится сверзнуться ничуть.

С любовью вспомним, что он произвел:

Из проволоки гибкой крылья сплел,

Для пратикаблей применил картон,

Затейливые фурки создал он.

 

Тафта, бумага, олово, стекло —

Всё радостно к себе его влекло,

Чтоб, у людей захватывая дух,

Явились к ним герой или пастух.

Он мог ваш ум и сердце покорить

Умением волшебно повторить

Сверканье водопада, блеск зарниц,

И тихий шелест трав, и пенье птиц,

Дремучий лес, мерцанье звезд ночных,

При этом чудищ не страшась иных.

 

И, как природа, что вступает в бой,

Чтоб крайности связать между собой,

Он ремесло с искусством примирил.

Иной поэт, им вдохновлен, творил,

И был — самою Музой вознесен —

Директором природы прозван он!

 

Кто сможет удержать — спрошу в тоске —

Поводья эти все в одной руке?

Сумев своим искусством овладеть,

Служитель сцены должен все уметь.

Случается: сам автор до зари

Тайком от прочих чистит фонари…

Да, гений мертв… Но, смерти на беду,

Он нам оставил волю, страсть к труду,

И ученик, идущий вслед за ним,

Уже не сможет хлебом жить одним.

 

Что?! Слишком бедным кажется вам гроб

И нет в толпе сиятельных особ?

Вы мните: столь кипуч и славен, он

Достоин побогаче похорон.

Неужто тот, кто так достойно жил,

Достойного «прости» не заслужил?!

 

О нет! Богаты мы или бедны —

Изведавшие счастье все равны.

Он счастье высочайшее знавал:

Все, что копил он, то и отдавал,

Сочтя, что достояние его

Одно искусство. Больше ничего!

И в этом утешение нашел.

Утешен жил. Утешен и ушел.

 

Плывет печальный колокольный звон —

Настало завершенье похорон.

Так кто ж воздаст ему последний долг,

Покуда скорбный хор еще не смолк?

 

О сестры! Это сделаете вы!

Искусства жрицы, жертвы злой молвы,

Вы, голодом томясь по целым дням,

Кочуете в возке по деревням,

Чтоб веселить и радовать народ.

Мир полн для вас диковинных щедрот.

Так возложите ж, дети доброты,

На гроб собрата лучшие цветы!

 

В страданье вознамерьтесь воплотить

Тот долг, что вам пристало оплатить:

Ведь и тогда мы поклонялись вам,

Когда пожар испепелил ваш храм!

И зритель, чей восторг не знал границ,

На площадях пред вами падал ниц.

Не ваш ли дивный дар в восторг поверг

Лачуги, замки, Тифурт, Эттерсберг?

О, сколько вы явили нам чудес

В своих шатрах и под шатром небес,

Вы, кто обворожительней богинь,

В лохмотьях странниц, в платьях герцогинь!!

За вами устремился даже тот

Безмозглый, злой, заносчивый народ,

Кто все хулил, порочил, презирал,

А здесь от сцены глаз не отрывал.

 

Вот тени тех, кто сгинул в старине,

Задвигались, оживши, на стене.

Минувшее воскрешено игрой

Немного необузданно порой.

Что некогда сложили галл иль бритт,

Здесь немцам по-немецки говорит,

И песнь и танец отданы в залог,

Чтоб расцветить бесцветный диалог.

А в многозвучный карнавальный шум

Значение и смысл приносит ум.

Так в действующих лиц превращены

Три короля из утренней страны.

На ваш алтарь дары каких высот

Дианы жрица жертвенно несет,

Что даже и теперь, в сей скорбный час,

Вы вправе вспомнить и прославить нас.

 

Друзья, посторонитесь! Дивный лик

Пред нами вновь торжественно возник.

Сияя, как рассветная звезда,

Царица наша шествует сюда.

Ниспосланная Музою самой,

Верх совершенства, цвет красы земной,

Она идет, и в ней воплощено

Всё то, что Красотой освящено.

Она снискала благосклонность муз,

Природа заключила с ней союз,

Чтоб, именем Корона увенчав,

Прославить ту, чей дух столь величав.

Ее неповторимые черты

Полны необъяснимой красоты.

И каждый с восхищеньем угадал,

Что в этот миг он видит Идеал.

 

Она кладет — немилосердный рок! —

Увитый черной лентою венок

Из алых роз, тюльпанов и гвоздик,

И взгляд ее во все сердца проник,

О, девичья прелестная рука

И мирты похоронного венка!

Искусство здесь соединило их

Средь украшений траурных своих,

Где тихий лавр зелено-золотой

Прикрыт прозрачной черною фатой.

 

Очами увлажненными блестя,

Кладет венок чудесное дитя.

Народ молчит и воспринять готов

Заветный смысл ее сердечных слов.

 

И дева молвит: «Горестно скорбя,

Усопший брат, благодарим тебя!

Ах, в этой жизни, добр ты или зол,

Еще никто до цели не дошел.

 

Ну, а тебе дала господня власть

К искусству нескончаемую страсть,

И с нею ты болезнь переборол,

И радость с ней чистейшую обрел,

И ею жил, отринув смертный страх,

И с ней уснул, с улыбкой на устах.

И каждый, в ком искусства огнь горит,

Придет к холму, под коим ты зарыт.

И пусть надолго будет, на века

Земля тебе, как нежный пух, легка,

И обрети под гробовой доской

Тобою столь заслуженный покой!..»

 

1782

 

«Всё даруют боги бесконечные…»

 

 

Всё даруют боги бесконечные

Тем, кто мил им, сполна!

Все блаженства бесконечные,

Все страданья бесконечные — всё!

 

1776

 

НОЧНАЯ ПЕСНЬ ПУТНИКА

 

 

Ты, что с неба и вполне

Все страданья укрощаешь

И несчастного вдвойне

Вдвое счастьем наполняешь,—

 

Ах, к чему вся скорбь и радость!

Истомил меня мой путь!

Мира сладость,

Низойди в больную грудь!

 

1776

 

ДРУГАЯ

 

 

Горные вершины

Спят во тьме ночной,

Тихие долины

Полны свежей мглой;

 

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного —

Отдохнешь и ты!

 

1780

 

ПЕСНЬ ДУХОВ НАД ВОДАМИ

 

 

Душа человека

Воде подобна:

С неба сошла,

К небу взнеслась

И снова с неба

На землю рвется,

Вечно меняясь.

 

Чистый, ясный,

С гранитной кручи

Струится ток.

Вот распылился,

Облаком легким

Приник к стене

И беззапретно

Вошел под покровом,

Лепеча,

Во мрак теснины.

 

Путь заступят

Потоку скалы,—

Вспенится гневно

И — по уступам —

В бездну!

 

В покойном ложе

Сонной долиной скользит,

И в озерную гладь,

Тешась, глядятся

Тихие звезды.

 

Ветер волне

Верный любовник,

Донную ветер

Глубь баламутит.

 

Воде ты подобна,

Душа человека!

Судьба человека,

Ты ветру сродни!

 

1779

 

НОЧНЫЕ МЫСЛИ

 

 

Вы мне жалки, звезды-горемыки!

Так прекрасны, так светло горите,

Мореходцу светите охотно,

Без возмездья от богов и смертных!

Вы не знаете любви и ввек не знали!

Неудержно вас уводят Оры

Сквозь ночную беспредельность неба.

О, какой вы путь уже свершили

С той поры, как я в объятьях милой

Вас и полночь сладко забываю!

 

1781

 

КАПЛИ НЕКТАРА

 

 

Раз, в угоду Прометею,

Своему любимцу, с неба

Чашу, полную нектара,

Унесла Минерва людям,

Чтобы созданных титаном

Осчастливить и вложить им

В грудь святой порыв к искусствам.

Шла она стопой поспешной,

Чтоб Юпитер не заметил,

И в златой плескалась чаше

Влага, и на зелень луга

Несколько упало капель.

 

Рой прилежных пчел примчался,

Все нектар усердно пили;

Озабоченный, спустился

Мотылек — добыть хоть каплю;

Сам урод-паук приплелся,

Пил нектар что было мочи.

Так сподобились блаженства

Эти крохотные твари,

Счастье высшее — искусство —

С человеком разделив.

 

1781

 

МОЯ БОГИНЯ

 

 

Кто среди всех богинь

Высшей хвалы достоин?

Ни с одной я не спорю,

Но одной лишь воздам ее,

Вечно изменчивой,

Вечно новой,

Странной дочери Зевса,

Самой любимой,—

Фантазии.

 

Ибо отец

Всякую прихоть,—

Хоть себе лишь дает он

Право на них,—

Ей позволяет,

Той, что мила ему

Сумасбродством.

 

Дано ей ступать,

Увенчавшись цветами,

По долинам средь лилий,

Летних птиц покоряя,

И устами пчелиными

Росную влагу

Пить с лепестков.

 

Ей также дано,

Взвеяв волны волос,

Со взором мрачным

Промчаться в вихре

Вкруг скал отвесных,

И тысячецветной,

Как утро и вечер,

И в смене вечной

Луне подобной

Являть себя смертным.

 

Все должны мы

Отца восславить!

Великий, древний,

Он обручил нас,

Смертных, — с прекрасной

Неувядаемо

Юной богиней.

 

Лишь нас одних

Сочетал он с нею

Небесными узами

И дал завет ей:

В беде и в счастье

Хранить нам верность

И не покидать нас.

 

Все остальные

Бедные чада

Многородящей

Живой земли

Ведают, видят

Лишь миг настоящий

С болью глухой

И смутной отрадой,

И жизнь скупая,

Как ярмом, гнетет их

Нуждою.

 

Нам же — ликуйте! —

Дал благосклонно он

Свою любимицу,

Искусницу-дочь.

Так встретьте с любовью

Ее, как невесту,

С почетом примите

Хозяйкою в дом!

И не позволяйте

Старухе-свекрови —

Мудрости — нежную

Хоть словом обидеть!

 

А я и сестру ее знаю,—

Она степенней и старше,

Тихая моя подруга.

О, пусть у меня

Только с жизнью отняты будут

Те силы, то утешенье,

Что дарит мне она,—

Надежда!

 

1780

 

ГРАНИЦЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

 

 

Когда стародавний

Святой отец

Рукой спокойной

Из туч гремящих

Молнии сеет

В алчную землю,

Край его ризы

Нижний целую

С трепетом детским

В верной груди.

 

Ибо с богами

Меряться смертный

Да не дерзнет:

Если подымется он и коснется

Теменем звезд,

Негде тогда опереться

Шатким подошвам,

И им играют

Тучи и ветры.

 

Если ж стоит он

Костью дебелой

На крепкозданной,

Прочной земле,

То не сравняться

Даже и с дубом

Или с лозою

Ростом ему.

 

Чем отличаются

Боги от смертных?

Тем, что от первых

Волны исходят,

Вечный поток:

Волна нас подъемлет,

Волна поглощает —

И тонем мы.

 

Жизнь нашу объемлет

Кольцо небольшое,

И ряд поколений

Связует надежно

Их собственной жизни

Цепь без конца.

 

1779

 

БОЖЕСТВЕННОЕ

 

 

Прав будь, человек,

Милостив и добр:

Тем лишь одним

Отличаем он

От всех существ,

Нам известных.

 

Слава неизвестным,

Высшим, с нами

Сходным существам!

Его пример нас

Верить им учит.

 

Безразлична

Природа-мать.

Равно светит солнце

На зло и благо,

И для злодея

Блещут, как для лучшего,

Месяц и звезды.

 

Ветр и потоки,

Громы и град,

Путь совершая,

С собой мимоходом

Равно уносят

То и другое.

 

И счастье, так

Скитаясь по миру,

Осенит то мальчика

Невинность кудрявую,

То плешивый

Преступленья череп.

 

По вечным, железным,

Великим законам,

Всебытия мы

Должны невольно

Круги совершать.

Человек один

Может невозможное:

Он различает,

Судит и рядит,

Он лишь минуте

Сообщает вечность.

 

Смеет лишь он

Добро наградить

И зло покарать,

Целить и спасать

Все заблудшее, падшее

К пользе сводить.

 

И мы бессмертным

Творим поклоненье,

Как будто людям,

Как в большом творившим,

Что в малом лучший

Творит или может творить.

 

Будь же прав, человек,

Милостив и добр!

Создавай без отдыха

Нужное, правое!

Будь нам прообразом

Провидимых нами существ.

 

1783

 

 

БАЛЛАДЫ

 

 

РЫБАК

 

 

Бежит волна, шумит волна!

Задумчив, над рекой

Сидит рыбак; душа полна

Прохладной тишиной.

Сидит он час, сидит другой;

Вдруг шум в волнах притих…

И влажною всплыла главой

Красавица из них.

 

Глядит она, поет она:

«Зачем ты мой народ

Манишь, влечешь с родного дна

В кипучий жар из вод?

Ах! если б знал, как рыбкой жить

Привольно в глубине,

Не стал бы ты себя томить

На знойной вышине.

 

Не часто ль солнце образ свой

Купает в лоне вод?

Не свежей ли горит красой

Его из них исход?

Не с ними ли свод неба слит

Прохладно-голубой?

Не в лоно ль их тебя манит

И лик твой молодой?»

 

Бежит волна, шумит волна…

На берег вал плеснул!

В нем вся душа тоски полна,

Как будто друг шепнул!

Она поет, она манит —

Знать, час его настал!

К нему она, он к ней бежит…

И след навек пропал.

 

1778

 

ПЕСНЯ ЭЛЬФОВ

 

 

Ночною порой, когда все вы уснете,

В глухой стороне,

В полуночный час —

Мы на волю выходим, и песни заводим,

И пускаемся в пляс.

 

Ночною порой, когда все вы уснете,

При свете звезды,

При свете луны —

На воле мы бродим, и песни заводим,

И танцуем — чьи-то — сны.

 

1780

 

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

 

 

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

 

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»

«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул»

Он в темной короне, с густой бородой».

«О нет, то белеет туман над водой».

 

«Дитя, оглянися, младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

 

«Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит».

«О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

 

«Ко мне, мой младенец! В дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей;

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

 

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне, вижу, кивают из темных ветвей».

«О нет, все спокойно в ночной глубине:

То ветлы седые стоят в стороне».

 

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой».

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

 

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал.

 

1782

 

ПЕВЕЦ

 

 

«Что там за звуки пред крыльцом?

За гласы пред вратами?

В высоком тереме моем

Раздайся песнь пред нами!..»

Король сказал, и паж бежит.

Вернулся паж, король гласит:

«Скорей впустите старца!»

 

«Хвала вам, витязи, и честь,

Вам, дамы, обожанья!..

Как звезды в небе перечесть?

Кто знает их названья?

Хоть взор манит сей рай чудес,

Закройся взор, не время здесь

Вас праздно тешить, очи!»

 

Седой певец глаза смежил

И в струны грянул живо,

У смелых взор смелей горит,

У жен поник стыдливо…

Пленился царь его игрой

И шлет за цепью золотой —

Почтить певца седого.

 

«Златой мне цепи не давай.

Награды сей не стою,

Ее ты рыцарям отдай

Бесстрашным среди бою,

Отдай ее своим дьякам,

Прибавь к их прочим тяготам

Сие златое бремя!..

 

По божьей воле я пою

Как птичка в поднебесье,

Не чая мзды за песнь свою —

Мне песнь сама возмездье!

Просил бы милости одной:

Вели мне кубок золотой

Вином наполнить светлым!»

 

Он кубок взял и осушил

И слово молвил с жаром:

«Тот дом сам бог благословил,

Где это — скудным даром!

Свою вам милость он пошли

И вас утешь на сей земли,

Как я утешен вами!»

 

1783

 

 

ИЗ «ВИЛЬГЕЛЬМА МЕЙСТЕРА»

 

 

МИНЬОНА

 

 

1

 

Ты знаешь край лимонных рощ в цвету,

Где пурпур королька прильнул к листу,

Где негой Юга дышит небосклон,

Где дремлет мирт, где лавр заворожен?

Ты там бывал?

Туда, туда,

Возлюбленный, нам скрыться б навсегда.

 

Ты видел дом? Великолепный фриз

С высот колонн у входа смотрит вниз,

И изваянья задают вопрос:

Кто эту боль, дитя, тебе нанес?

Ты там бывал?

Туда, туда

Уйти б, мой покровитель, навсегда.

 

Ты с гор на облака у ног взглянул?

Взбирается сквозь них с усильем мул,

Драконы в глубине пещер шипят,

Гремит обвал, и плещет водопад.

Ты там бывал?

Туда, туда

Давай уйдем, отец мой, навсегда!

 

1784

 

2

 

Сдержись, я тайны не нарушу,

Молчанье в долг мне вменено.

Я б всю тебе открыла душу,

Будь это роком суждено.

 

Расходится ночная мгла

При виде солнца у порога,

И размыкается скала,

Чтоб дать источнику дорогу.

 

И есть у любящих предлог

Всю душу изливать в признанье,

А я молчу, и только бог

Разжать уста мне в состоянье.

 

1795

 

3

 

Кто знал тоску, поймет

Мои страданья!

Гляжу на небосвод,

И душу ранит.

 

В той стороне живет,

Кто всех желанней:

Ушел за поворот

По той поляне.

 

Шалею от невзгод,

Глаза туманит…

Кто знал тоску, поймет

Мои страданья.

 

1785

 

4

 

Я покрасуюсь в платье белом,

Покамест сроки не пришли,

Покамест я к другим пределам

Под землю не ушла с земли.

 

Свою недолгую отсрочку

Я там спокойно пролежу

И сброшу эту оболочку,

Венок и пояс развяжу.

 

И, встав, глазами мир окину,

Где силам неба все равно,

Ты женщина или мужчина,

Но тело все просветлено.

 

Беспечно дни мои бежали,

Но оставлял следы их бег.

Теперь, состарясь от печали,

Хочу помолодеть навек.

 

1796

 

АРФИСТ

 

 

1

 

Кто одинок, того звезда

Горит особняком.

Все любят жизнь, кому нужда

Общаться с чудаком?

Оставьте боль мучений мне.

С тоской наедине

Я одинок, но не один

В кругу своих кручин.

 

Как любящий исподтишка

К любимой входит в дом,

Так крадется ко мне тоска

Днем и при свете ночника,

При свете ночника и днем,

На цыпочках тайком.

И лишь в могиле под землей

Она мне даст покой.

 

1782

 

2

 

Подойду к дверям с котомкой,

Кротко всякий дар приму,

Поблагодарю негромко,

Вскину на плечи суму.

В сердце каждого — заноза

Молчаливый мой приход:

С силой сдерживает слезы

Всякий, кто мне подает.

 

1795

 

3

 

Кто с хлебом слез своих не ел,

Кто в жизни целыми ночами

На ложе, плача, не сидел,

Тот незнаком с небесными властями.

 

Они нас в бытие манят —

Заводят слабость в преступленья

И после муками казнят:

Нет на земле проступка без отмщенья!

 

1795

 

ФИЛИНА

 

 

Полно петь, слезу глотая,

Будто ночь длинна, скучна!

Нет, красотки, тьма ночная

Для веселья создана.

 

Коль прекрасной половиной

Называют жен мужья,

Что прекрасней ночи длинной —

Половины бытия!

 

День лишь радости уводит,

Кто же будет рад ему?

Он хорош, когда уходит,

В остальном он ни к чему.

 

Но когда мерцают свечи,

Озарив ночной уют,

Нежен взор, шутливы речи

И уста блаженство пьют,

 

И когда за взгляд единый

Ваш ревнивый пылкий друг

С вами рад игре невинной

Посвятить ночной досуг,

 

И когда поет влюбленным

Песню счастья соловей,

А печальным, разделенным

Горе слышится и в ней,—

 

О, тогда клянем недаром

Мы часов бегущих бой,

Что двенадцатым ударом

Возвещает нам покой!

 

Пусть же всех, кто днем скучали,

Утешает мысль одна:

Если полон день печали,

То веселья ночь полна.

 

1795

 

ЭПОХА КЛАССИКИ

 

 

РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ

 

 

О моей поре счастливой

Рассказать теперь должны вы.

 

 

I

 

Камень, речь поведи! Говорите со мною, чертоги!

Улица, слово скажи! Гений, дай весть о себе!

Истинно, душу таят твои священные стены,

Roma aeterna! Почто ж сковано все немотой?

Кто мне подскажет, в каком окне промелькнет ненароком

Милая тень, что меня, испепелив, оживит?

Или, сбившись с пути, не узнал я дорогу, которой

К ней бы ходил и ходил, в трате часов не скупясь?

Обозреваю пока, путешественник благоприличный,

Храмы, руины, дворцы, мрамор разбитых колонн.

Этим скитаньям конец недалек. В одном только храме,

В храме Амура, пришлец кров вожделенный найдет.

Рим! О тебе говорят: «Ты — мир». Но любовь отнимите,

Мир без любови — не мир, Рим без любови — не Рим.

 

 

II

 

Чтите, кого вам угодно, а я в надежном укрытье,

Дамы и вы, господа, высшего общества цвет;

Спрашивайте о родне, о двоюродных дяде и тете,

Скованный свой разговор скучной сменяйте игрой.

С вами также прощусь я, большого и малого круга

Люди, чья тупость меня часто вгоняла в тоску;

В политиканстве бесцельном все тем же вторьте сужденьям,

Что по Европе за мной в ярой погоне прошли.

Так за британцем одним «Мальбрук», упрямая песня,

Шла из Парижа в Турин, в Рим из Турина текла,

В Пизу, В Неаполь… И, вздумай он парус поставить на Смирну,

Всюду «Мальбрук» бы настиг, в гаванях пели б «Мальбрук».

Так вот и я — куда ни ступлю, все те ж пересуды:

Эти поносят народ, те — королевский совет.

Ныне не скоро меня разыщут в приюте, который

Дал мне в державе своей князь-покровитель Амур.

Здесь надо мной простер он крыло. Любимая вправду

Римлянка складом — таких бешеный галл не страшит.

О новостях и не спросит: ловить желанья мужчины,

Если ему предалась, — нет ей заботы другой.

Он ей забавен, дикарь свободный и сильный, чьи речи

Горы рисуют и снег, теплый бревенчатый дом.

Рада она разделять огонь, что зажгла в нем, и рада,

Что не как римлянин он — золоту счет не ведет.

Лучше стол обставлен теперь, и богаче наряды,

Ждет карета, когда в оперу хочется ей.

Северным гостем своим и мать и дочка довольны,

Варваром покорены римское сердце и плоть.

 

 

III

 

Милая, каешься ты, что сдалась так скоро? Не кайся:

Помыслом дерзким, поверь, я не принижу тебя.

Стрелы любви по-разному бьют: оцарапает эта,

Еле задев, а яд сердце годами томит;

С мощным другая пером, с наконечником острым и крепким,

Кость пронзает и мозг, кровь распаляет огнем.

В век героев, когда богини и боги любили,

К страсти взгляд приводил, страсть к наслажденью вела.

Или, думаешь ты, томилась долго Киприда

В рощах Иды, где вдруг ей полюбился Анхиз?

Не поспеши Селена, целуя, склониться к сонливцу,

Ох, разбудила б его быстрая ревность Зари!

Геро глянула в шумной толпе на Леандра, а ночью

Тот, любовью горя, бросился в бурную хлябь.

Рея Сильвия, царская дочь, спустилась с кувшином

К берегу Тибра, и вмиг девою бог овладел.

Так породил сыновей своих Марс. Вскормила волчица

Двух близнецов, и Рим князем земли наречен.

 

 

IV

 

Набожный мы народ, влюбленные: в демонов верим,

Рады ублаготворить всех и богов и богинь.

Сходствуем в том с победителем римским: страну покоряя,

Чуждым ее божествам в Риме давал он приют;

Черным ли, строгим кумир из базальта иссек египтянин,

Или же в мраморе дал белым, пленительным грек.

Но не гневит богов, когда пред иным из бессмертных

Ладан мы курим щедрей, чем на других алтарях.

Не утаю: к богине одной мы возносим молитвы

Ревностней, чем к остальным, службу вседневно служа.

Тот плутовски, благочинно другой, мы празднуем втайне,

Помня: молчанье всегда для посвященных — закон.

Лучше мы дерзкий грех совершим, чтобы нас неотступно

Свора эриний гнала, чтобы Крониона суд

Нас к скале приковал, вращал в колесе, чем от этой

Сладостной службы своей душу дадим отлучить.

«Случай» богиню зовут. Ее узнавать научитесь:

Часто нам предстает в разных обличьях она.

Словно ее породил Протей, вскормила Фетида,

Те, что, меняя свой вид, ловко спасались в борьбе.

Так вот и дочь — обольщает, шутя, несмышленых и робких,

Сонного дразнит, маня, и улетает, как сон,

Но уступает охотно тому, кто скор и напорист:

Станет, игривая, с ним ласкова так и мила!

Как-то девочкой смуглой она мне явилась. Обильно

Падали волосы ей темной куделью на лоб;

Нежно короткие пряди у гибкой курчавились шеи,

В кольцах, не сплетены, вольно легли по плечам.

Я бегущую вмиг опознал, подхватил — и в объятьях

Мне, переняв урок, дарит она поцелуй.

Как я блаженствовал! Но<