СКОРБНАЯ ПЕСНЯ БЛАГОРОДНОЙ ГОСПОЖИ, СУПРУГИ АСАН-АГИ

 

 

Что белеет там, в зеленой чаще?

То ли лебедь, то ли снег весенний?

Был бы снег — растаял бы от солнца.

Был бы лебедь — улетел бы к стае.

Там шатры Асан-аги белеют,

Там лежит он, раненный врагами.

У его постели мать с сестрою,

Лишь жена прийти к нему не смеет,

Как закон велит, без зова мужа.

 

А когда к утру утихла рана,

Приказал Асан сказать супруге:

«Ко двору не жди меня отныне,

Не встречаться нам на белом свете».

 

С болью внемля тем словам жестоким,

Помертвела, бедная, от муки;

Слышит конский топот на дороге,

Говорит: «Асан, супруг мой едет!»

Тут же ринулась ему навстречу,

Дочери бегут за нею следом,

Заливаясь горькими слезами:

«Нет, не конь отцовский к дому мчится,

Это брат твой, Пинторович, скачет!»

У ворот она встречает брата,

Падает на грудь ему, стеная:

«Мать пяти детей, меня с позором

Выгоняет мой супруг из дома!»

 

Молча Пинторович вынимает

Перетянутое алым шелком

Черное разлучное посланье,

Что повелевает ей вернуться

В дом отца и снова выйти замуж.

 

Госпожа увидела посланье.

В лоб сынов своих поцеловала,

В щеки дочерей поцеловала,

Но от колыбели с младшим сыном

Не смогла, бедняжка, оторваться!

 

Тут ее за руки брат хватает,

Поднимает на коня лихого

И спешит в отцовское именье

С робкою, несчастной госпожою.

 

Много дней промчалось или мало,

И семи не минуло, а к брату

От господ богатых сваты едут

Сватать бедную жену Асана.

 

И знатнее всех Имоскис Кади;

А сестра с рыданьем молит брата:

«Брате милый! Жизнью заклинаю,

Откажи сладкоречивым сватам,

Иль от горя сердце разорвется

У меня, когда детей увижу!»

Брат сестры не слушает и твердо

Прочит ей в мужья Имоскис Кади;

Вновь сестра с рыданьем молит брата:

«Брате милый! Коли так решил ты,

То пошли письмо к Имоскис Кади,—

Мол, она, сестра твоя родная,

Жениха приветствует и просит:

Пусть пришлет со сватами в подарок

Шаль большую, чтобы я в дороге

С головы до ног в нее укрылась,

Чтоб не видеть мне моих сироток».

 

Получил письмо Имоскис Кади,

Собирает родичей и сватов,

За невестой в путь их снаряжает

С паранджою, как она просила.

 

Пинторович встретил их с поклоном

И, благословив, сестру отправил.

Вот уж перед ними дом Асана;

Дети мать заметили и сверху

Закричали ей: «Вернись к нам, мама!

Хоть разок поужинать останься!»

 

Слышит плач детей жена Асана,

Заклинает родичей и сватов:

«Хоть на миг один коней сдержите,

Дайте мне с малютками проститься,

Сделать им последние подарки».

Родичи коней своих сдержали,

И она подарки раздавала:

Дочерям — серебряные платья,

Сыновьям — злаченые сапожки,

А тому, кто плакал в колыбели,

Младшенькому — курточку на вырост.

 

Но взирал Асан-ага в сторонке

На картину эту и промолвил:

«Поглядите на отца, сиротки!

Сердце вашей матери из камня,

Грудь ее — из твердого железа,

Ни любви, ни жалости в ней нету».

 

Тут она, заслышав голос мужа,

Побледнела и упала наземь,

И душа от тела отлетела,

Увидав, как разбежались дети.

 

1775 (1785)

 

 

СТИХОТВОРЕНИЯ НА СЛУЧАЙ

 

 

ФРИДРИХУ ВИЛЬГЕЛЬМУ ГОТТЕРУ

 

 

Шлю тебе нынче старого Гёца —

Надеюсь, что место на полке найдется

Среди книжек, коим — почет и честь

(Или тех, что ты не собрался прочесть),

Славно работа шла у меня —

Утром, ночью, в разгаре дня,

А нынче мне, в общем, радости мало

В том, что «Гёца» публика прочитала.

Ведь именно так бывает с детьми:

Всего приятнее, черт возьми,

Когда кругом — темнота и тишь,

И ты их с женушкой мастеришь,—

Это занятие — самое дельное,

А дальше — крестины и колыбельные.

Если хотите, не верьте мне,

И пусть вам будет приятно вдвойне.

Я слышал, что ты даешь спектакли,

Разные пьесы ставишь — не так ли? —

Перед страной, столицей, вельможами

(Что в театр приходят с постными рожами).

Так разыщи же в своем дому

Дельного парня и выдай ему

Роль моего любезного Гёца —

Шпагу и шлем, — авось не собьется.

Роль Вейслингена — другому выдай

Вместе с расшитою хламидой,

Со шпагой — совсем на испанский лад:

Ноздри раздуты, глаза горят.

Среди бабенок он будет прославлен,

Когда покажет, как был отравлен,

И прошу мою благодарность принять

За то, что со сцены не будет вонять.

Наведи на похабщину малость глянца —

Сделай задом — ж…, мерзавцем — заср…,

И, как прежде, со рвением и охотой,

В том же духе всю пьесу мою обработай.

 

1773

 

НАДПИСЬ НА КНИГЕ «СТРАДАНИЯ ЮНОГО ВЕРТЕРА»

 

 

Так любить влюбленный каждый хочет,

Хочет дева быть любимой так.

Ах! зачем порыв святейший точит

Скорби ключ и близит вечный мрак!

 

Ты его оплакиваешь, милый,

Хочешь имя доброе спасти?

«Мужем будь, — он шепчет из могилы,—

Не иди по моему пути».

 

1775

 

ПЕСНЬ СОДРУЖЕСТВА

 

 

В хороший час, согреты

Любовью и вином,

Друзья! Мы песню эту

О дружестве споем!

Пусть здесь пирует с нами

Веселья щедрый бог,

Возобновляя пламя,

Что он в сердцах возжег!

 

Пылая новым жаром,

Сердца слились в одно.

Мы нынче пьем недаром

Без примесей вино!

Дружней стаканы сдвинем

За дружбу новых дней

И старых не покинем

Испытанных друзей.

 

Нет большего богатства,

Чем дружбы естество.

Вкушайте радость братства,

Свободы торжество!

Как весел голос хора,

Как в лад сердца стучат,

И мелочные ссоры

Наш пир не омрачат.

 

Нам подарили боги

Свободный, ясный взор.

Выводят нас дороги

На жизненный простор.

Идем все дальше, дальше

Под вольности мотив,

От глупости и фальши

Себя освободив.

 

И с каждым нашим шагом

Бескрайней этот путь.

В очах горит отвага,

Стучит веселье в грудь.

Пусть мир перевернется —

Все выдернет сердца:

Ведь дружба остается

На свете до конца!

 

1775

 

 

К ЛИЛИ

 

 

НОВАЯ ЛЮБОВЬ, НОВАЯ ЖИЗНЬ

 

 

Сердце, сердце, что случилось,

Что смутило жизнь твою?

Жизнью новой ты забилось,

Я тебя не узнаю.

Все прошло, чем ты пылало,

Что любило и желало,

Весь покой, любовь к труду.

Как попало ты в беду?

 

Беспредельной, мощной силой

Этой юной красоты,

Этой женственностью милой

Пленено до гроба ты.

И возможна ли измена?

Как бежать, уйти из плена,

Волю, крылья обрести?

К ней приводят все пути.

 

Ах, смотрите, ах, спасите,

Вкруг плутовки, сам не свой,

На чудесной, тонкой нити

Я пляшу, едва живой.

Жить в плену, в волшебной клетке,

Быть под башмачком кокетки,

Как такой позор снести?

Ах, пусти, любовь, пусти!

 

1775

 

БЕЛИНДЕ

 

 

О, зачем влечешь меня в веселье,

В роскошь людных зал?

Я ли в скромной юношеской келье

Радостей не знал?

 

Как любил я лунными ночами,

В мирной тишине,

Грезить под скользящими лучами,

Точно в полусне!

 

Сном о счастье, чистом и глубоком,

Были все мечты.

И во тьме пред умиленным оком

Возникала ты.

 

Я ли тот, кто в шуме света вздорном,

С чуждою толпой,

Рад сидеть хоть за столом игорным,

Лишь бы быть с тобой!

 

Нет, весна не в блеске небосвода,

Не в полях она.

Там, где ты, мой ангел, там природа,

Там, где ты, — весна.

 

1775

 

ТОМЛЕНИЕ

 

 

Душе не выплакаться всласть,

Не нарыдаться вдосталь;

Задуть, залить слезами страсть —

Возможно ль это? просто ль?

 

Часы и месяцы тоски

Готовит сон безлюбый,

И снова — сердце на куски,

От жажды сохнут губы.

 

Моя ли, господи, вина,

Что не могу молиться?

Боль глубока, глуха, темна

И длится, длится, длится.

 

1775

 

ЗВЕРИНЕЦ ЛИЛИ

 

 

На свете не было пестрей

Зверинца, чем зверинец Лили!

Какие чары приманили

Сюда диковинных зверей?

Бедняжки принцы скачут, пляшут,

Крылами бьют, хвостами машут,

То захрипят, то смолкнут вдруг

В сплошном чаду любовных мук!

 

О чем тут спрашивать! Звать Лили эту фею.

Не приведи господь вам повстречаться с нею.

 

О, что за визг, и писк, и клекот,

Когда, питомцам на беду,

В корзиночке она приносит им еду!

Что за рычанье! Что за рокот!

 

Оживают кусты и деревья сада…

Сумасшедшее ринулось стадо

К ее ногам. Даже рыбы в бассейне

В нетерпении высунулись из воды.

А она бросает крохи еды

Ошалевшим от алчности гадам,

Одаряя их царственным взглядом.

 

И тут начинается бой!

Они грызутся между собой,

Разевают жадные пасти,

Кусаются, рвут друг друга на части.

И всё из-за хлеба! Из-за куска!

Из-за черствой корки на дне лоханей,

Которую сделала эта рука

Небесных амврозий благоуханней!

 

А взгляд-то каков! Каков тон,

Которым она произносит: «Цып-цып!..»

Зевсов орел покинул бы трон,

Оба Венериных голубка

В путь бы ринулись наверняка,

Даже павлин, надутый и злющий,

Примчался б на этот голос зовущий.

 

Ведь именно так из чащи ночной

Прибрел к ней медведь — мохнатый верзила.

В какой же капкан его залучила

Хозяйка компании сей честной!

Отныне он, можно сказать, — ручной,

Конечно, только в известном смысле.

Любовь прочнее любых оков…

Ах, что там! Я кровью своей готов

В ее саду поливать цветочки.

 

«Как?! Я — вы сказали? Но, ваша честь…»

«Да, да! Я… Медведь — это я и есть.

За юбкой погнался! Пропал! Погиб!

На шелковом водят меня шнурочке.

А как я в эту историю влип —

Об этом вам расскажу попозже:

Сейчас не могу… Брр!.. Мороз — по коже.

Ведь сами подумайте! Зло берет:

Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.

Такая порой тоска одолеет —

Удрать хочу!

Рычу!

Хожу, как помешанный, взад-вперед,

Башкой кручу,

Рычу!

Пройдусь немного по аллее,

И снова ходу — от ворот!

 

Зря, что ль, досада меня разбирает?

Дух, взбеленившись, нутро распирает.

Ну, как от ярости не взреветь?

Кто я ей: заяц или медведь?!

Белка, грызущая орешек?!

Простите, мамзель: не гожусь для насмешек.

Да мне в лицо

Хохочет здесь каждое деревцо!

Каждый кустик строит рожи!

С души воротит — хоть околей —

От ваших цветочков, от ваших аллей!

Служить вам?! Хватит! Себе дороже!

Бегу отсюда во весь опор!

Хочу перепрыгнуть через забор —

Да не могу. Заколдован я, что ли?

Сила ушла из медвежьих лап?

Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!

Видать, суждено помереть в неволе.

Я сам себя не узнаю:

Лежу, визжу, судьбою смятый,

И слышат жалобу мою

Фарфоровые уши статуй.

И вдруг… Как метнется по жилам кровь!

Блаженнейшим соком наполнились клетки.

Я голос возлюбленной слышу вновь:

Она запела в своей беседке!

 

Воздух цветами заблагоухал…

Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!

 

Бегу! Предо мной расступаются ветки,

Я — как шальной — по цветам, по лугам!

И — кубарем — прямо к ее ногам.

 

Она смеется: «Вот удивил!

Скажите, откуда такая удаль?

Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.

Космат, безобразен… А все-таки мил!»

 

И ножкой, ножкой — ну, что за натура! —

Гладит мохнатую спину мою.

Как восхитительно чешется шкура!

Медведю кажется: он — в раю.

Целую ей туфлю, жую подметку,

Благопристойность медвежью храня.

К коленям ее припадаю кротко —

Не часто дождешься такого дня!

Она то погладит, то шлепнет меня.

Но я в блаженстве, как новорожденный,

Реву, улыбкой ее награжденный…

Вдруг мило хлыстиком взмахнет:

«Allons tout doux! eh la menotte!

Et faites serviteur,

Comme un joli seigneur»[6].

 

Вот так надеждой живет дуралей,

Терпит все шалости, все причуды,

Но стоит чуть-чуть не потрафить ей —

Ох, как бедняге придется худо!

 

А впрочем, есть у ней некий бальзам…

Порою, к моим снизойдя слезам,

Она этим зельем на кончике пальца

Смочит иссохшие губы страдальца

И убежит, предоставив мне

Дурью мучиться наедине.

Право же! Нет ничего нелепей:

Снятый с цепи, я прикован цепью

К той, от которой с ума схожу.

Плетусь за ней следом, от страха дрожу,

По доброй воле живу в неволе,

Но что ей до муки моей, до боли?!

Знает, преданней нет слуги.

А иногда, веселясь от сердца,

В клетке моей приоткроет дверцу:

«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»

 

А я?.. О боги, коль в вашей власти

Разрушить чары этой страсти,

То буду век у вас в долгу…

А не дождусь от вас подмоги,

Тогда… тогда… О, знайте, боги! —

Я сам помочь себе смогу!

 

1775

 

НА ОЗЕРЕ

 

 

И жизнь, и бодрость, и покой

Дыханьем вольным пью.

Природа, сладко быть с тобой,

Упасть на грудь твою!

 

Колышась плавно, в лад веслу,

Несет ладью вода.

Ушла в заоблачную мглу

Зубчатых скал гряда.

 

 

*

 

Взор мой, взор! Иль видишь снова

Золотые сны былого?

Сердце, сбрось былого власть,

Вновь приходит жизнь и страсть.

 

 

*

 

Пьет туман рассветный

Островерхие дали.

Зыбью огнецветной

Волны вдруг засверкали.

Ветер налетевший

Будит зеркало вод,

И, почти созревший,

К влаге клонится плод.

 

1775