VIII. Земледельческий закон и славянская колонизация

Как уже было указано выше, рассмотренные явления находят свое полное объяснение лишь при изучении тех исторических предпосылок, которые определили собой своеобразный характер закона и все особенности его формы и содержания. С этой точки зрения детальное изучение этих предпосылок приобретает первостепенное значение.

Но задача эта, требующая при постановке ее во всем объеме самостоятельного и подробного рассмотрения ряда дополнительных материалов и вопросов, далеко выходит за рамки настоящей статьи. Мы ограничиваемся поэтому здесь лишь изложением некоторых наиболее важных выводов, к которым приводит детальное исследование проблемы.

Изучение всей наличной документации показывает, что еще в период IV—V вв. в балкано-малоазийских областях бытовали свободные крестьянские общины, сохранявшие в себе черты родового строя и ряд свойственных этой стадии общественного развития обычаев и порядков. Одни из этих общин издавна существовали на территории империи.

136

Другие представляли собой новые поселения варварского происхождения.

На фоне общего развала, обнаружившегося в Римской империи со всей глубиной к III—IV вв., восточные провинции выделялись своим сравнительным благосостоянием. Гибельные последствия римского латифундиального рабовладельческого хозяйства, — значительно менее распространенного в этих областях, — сказывались здесь в меньшей степени. В восточной части империи даже в условиях повсеместного разорения и упадка сохранились „уцелевшие остатки торговли" (Ф. Энгельс).

Если судить по данным анонимного „Описания всего мира" конца IV в., то можно заключить, что в части сельскохозяйственного и ремесленного производств Малая Азия в эту эпоху занимала одно из первых мест в империи. Киликия, Каппадокия и Галатия, Фригия, Малая Армения и Пафлагония, Исаврия, Памфилия и Ликия, Кария, Азия и Геллеспонт проходят друг за другом в этом описании как области, производящие множество разнообразных продуктов — важнейших предметов потребления—и снабжающие ими другие районы империи. Хлеб, вино, растительное масло, пурпур, меха и одежды постоянно упоминаются автором описания при характеристике производительной деятельности населения малоазийских провинций. Из этого можно заключить о сравнительно высоком уровне сельскохозяйственного производства в этих областях, который не мог бы быть возможен при тогдашнем состояния сельскохозяйственной техники без наличия многочисленного и деятельного земледельческого населения.

Во всех областях Малой Азии процветали отдельные города с сильно эллинизированным и романизированным торгово-ремесленным населением. Но основные ее богатства отнюдь не исчерпывались в рассматриваемую эпоху городскими центрами. Местное население горных районов полуострова сохраняло в большой степени свои старые родовые обычаи. Население Малой Азии жило в своей преобладающей части в сельских поселениях, слабо связанных с городами. Типичны в этом отношении такие поселения из числа более крупных, как в провинции Азии, в Ликии, во Фригии Салютарис и др. В Исаврии, судя по письму Василия Великого иконийскому епископу Амфилохию, и в IV в. сохранялось деление на кланы.

Малая Азия не представляла исключения среде других восточных провинций. Фракия, даже и после переноса столяды в Константинополь, способствовавшего быстрому развитию прилегающего к нему района, не утратила своего ярко выраженного аграрного характера, так же как и соседние с ней области Македонии, Фессалии, Дардании.

Условия существования крестьянских общин и в европейских и в азиатских областях были, по единогласным показаниям всех наличных источников, крайне тяжелыми. Сообщения о восстаниях и протестах

137

крестьянских масс проходят красной нитью через письменные документы этого времени. Несмотря на пополнение числа общин за счет новых варварских поселений количество свободных крестьян в империи все уменьшалось.

Однако и в VI в., во времена Юстиниана, в малоазийских горных областях продолжало существовать множество больших селений, население которых отличалось в глазах византийского правительства „своеобразием" своего образа жизни, т.е., очевидно, сохранением своих родовых обычаев.

На Балканах в VI в. некоторые из общин варварского происхождения, расположенные в стратегически важных пунктах в пограничном придунайском районе, были укреплены. Данные новейших археологических исследований, произведенных в районе Балканских укреплений империи, вскрывают условия повседневного существования и гибели некоторых из этих общин, разрушенных штурмом аваро-славянских племен. Население их, занимавшееся в мирное время сельскохозяйственным трудом, несло также и важнейшие защитные функции.

Начиная с VI в., по свидетельству современников, на территории империи появляются прочные поселения славянских племен. Острая гражданская война, разгоревшаяся на востоке империи в VII в., восстание димов в Константинополе, военные мятежи — события, которыми был отмечен период правления последних предшественников Ираклия, подготовили почву не только для успешного продвижения иранских, но затем и арабских войск. В условиях обострившихся классовых противоречий внутри империи и слабости и расшатанности центральной власти, терпевшей удар за ударом на востоке, империя не могла противостоять прочному заселению большей части Балканского полуострова славянами в конце VI и первой половине VII в.

С середины VII в. начинается целая серия экспедиций византийских императоров и полководцев против славянских племен. Первоначально, связанные по рукам и ногам напряженной войной на востоке, императоры выступали лишь против македонской — северной — группы племен, представлявшей более непосредственную опасность для столицы. Однако походы эти (657, 678, 687 гг.) привели лишь к незначительному успеху. Некоторые племена признали верховенство империи и частью были переселены (Юстинианом II) в малоазийский округ Опсикий. Прочие же остались независимыми, хотя территория, занятая их поселениями, и считалась номинально византийской.

В дальнейшем, в течение первой половины VIII в., никаких известий о походах императоров против славян до Константина V (поход 758 г.) не имеется.

Внутренние смуты, которые заполняли историю империи в начале VIII столетия, дворцовые перевороты, арабская осада Константинополя 717 г., павликианское и иконоборческое движения поставили в центр внимания правительства иные животрепещущие вопросы.

Итак, к предполагаемому времени издания Земледельческого закона (т.е. к середине VIII в.) значительная часть территории империи была заселена славянскими племенами.

Племена эти могут быть подразделены на две большие группы. Одни — большая часть — сохраняли независимость от империи; другие — были в большей или меньшей степени подчинены императорами (Константом II, Константином Погонатом и Юстинианом II). И хотя империя

138

сохранила во всех своих балканских провинциях отдельные укрепленные посты — фемы, как Фессалоники, Стримон, крепости на Эвбее, укрепления Патр, Коринфа, Никополя и т. д., все же основная масса населения этих районов удерживала в большей или меньшей степени независимость от империи, и обычаи и порядки, отличные от византийских.

На основании фрагментарных сведений источников трудно установить точную локализацию этих общин и хронологию процесса колонизации. Но даже и имеющиеся данные позволяют заключить, что поселения славянских племен (не всегда известных по имени) имелись не только на европейской, но даже — в результате внутренней колонизации, проводившейся императорами, — и на малоазийекой территории.

В Македонии в VII в. близ Фессалоник жило племя верзитов, участвовавшее в осаде Фессалоник 676 г. Далее к востоку от верзитов по реке Струмице (впадающей в Струму) жили, по всей вероятности, участники осады 685—687 гг. струменцы и стримонцы. Нидерле считает, что поселения их простирались до озера Лангаза. Вероятно, именно в эти районы Македонии и ходил Юстиниан II в 687 г., о чем глухо сообщают Феофан и Константин Багрянородный. По реке Мести (Нестос), по сообщению Никиты Хониата (1199 г.), жили смоляне.

Их селения доходили, по мнению Нидерле, до верхней Арбы. На юго-запад от смолян на неидентифицированной реке Ринхине, на берегу Орфанского залива жили ринхины, о которых говорится в легенде о Димитрии. Близ ринхинов жили и сагудаты. На запад от Фессалоник по реке Вистрице находились поселения другувитов в легенде о Димитрии. Одноименные с ними драгувиты жили и в северо-западном углу Фракии в районе соединения Родопа с Балканами. Там и сейчас имеется речка, носящая наименование Дреговицы.

Кроме этих племен, на побережье южного Эпира к северу от залива Арты, жило племя ваюнитов, также участвовавшее в осаде Фессалоник 676 г.

В окрестностях Фессалийских Фив и Димитриады находились селения велегезитов, выступавших в союзе с ваюнитами.

В Греции близ древней Спарты на восточных и западных склонах Тайгета жили милинги и езериты, многократно отважно выступавшие против византийских властей, несмотря на применявшиеся по отношению к ним репрессии (о них сообщает Константин Багрянородный).

В Малой Азии уже в середине VII в. в Вифинии существовали славянские поселения. Об этом свидетельствует сохранившаяся печать славян федератов, относящаяся ко времени около 750 г. Были и некоторые другие поселения.

Славянские племена, поселившиеся на территории империи и в ближайшем соседстве с ней, вошли в тесное соприкосновение с местным населением. По всей вероятности, в рассматриваемую эпоху их объединения уже не представляли собой родовых общин, объединенных единством родового происхождения, а сельские территориальные общины. И здесь происходили те же процессы, которые были констатированы Ф. Энгельсом на западе: „переселение на римскую территорию разрывало

139

областной союз, основанный на кровном родстве. Имелось, правда, в виду, что будут селиться племенами и родами, но нельзя было провести это в жизнь. Продолжительные походы перемешивали между собой не только племена и роды, но и целые народности".

По мнению Дринова, балканские славяне были разделены около половины VII в. на множество отдельных колен, соединенных не столько общим происхождением, сколько общим сожительством — большинство из них называлось не по имени родоначальника, а по местности.

Отдельные общины, под руководством своих князей жупанов, объединялись в крупные союзы племен для совместной борьбы против византийских властей.

Таков был, напр., союз другувитов, сагудатов, велегезитов, ваюнитов, верзитов и других племен при осаде Фессалоник в 676 г. Иногда же, как, напр, в 685—6S7 гг., такого полного единства действий не было: в то время как одни племена (ринхины, стримонцы и сагудаты) осаждали Фессалоники, другие (велегезиты) поддерживали осажденных, доставляя им съестные припасы.

Как известно, славянские общины оказывали упорное сопротивление византийским властям, пытавшимся наложить на них тяжелые путы византийского подданства. Добиться полного осуществления своих целей империи удалось лишь через много столетий. Даже еще в ХШ в., в эпоху франкского завоевания, фессалоникских славян характеризовали, как смелых людей, не имеющих почтения к императору.

В VII—VIII вв. дело обстояло, следовательно, еще значительно хуже для империи. Степень подчинения отдельных племен византийскому императору была различна, определяясь в каждом отдельном случае исходом борьбы.

В одних случаях признание византийского верховенства влекло за собой насильственное переселение покоренных в другие области. Таков был результат борьбы Юстиниана II против македонской группы славян. В других — следовали иные, тягостные для подчиненных последствия. Репрессии против пелопонесских племен милингов и езеритов включали обложение их данью, сумма которой впоследствии неоднократно менялась в зависимости от соотношения сил борющихся сторон. Наконец, тогда расправа приводила к полному закрепощению побежденных. Такова была, напр., судьба славянских общин, участвовавших в осаде Патр в 807 г. Константин Багрянородный сообщает, что они превратились в энапографов метрополии и должны были содержать за свой счет, деля между собой тяготы, всех приезжих в метрополию сановных и должностных лиц.

Константин приводит любопытное донесение пелопонесского протоспафария Иоанна Протея императору Роману Лекапину (по поводу восстания милингов и езеритов), где упоминается три пункта обязательств, которые правительство стремилось налагать на покоренных. Пункты эти следующие: 1) признавать архонтов, назначенных византийским стратигом, 2) отбывать военную службу и 3) платить известную подать.

Однако, как показывают имеющиеся далеко не полные, вероятно, данные источников, таких результатов византийским властям удавалось

140

добиваться далеко не всегда. В отношении первого пункта между племенами были существенные различия. Сакулаты, по свидетельству Константина Багрянородного, еще и в X в. сами избирали своих вождей, лишь затем утверждавшихся стратегом. В некоторых племенах, с другой стороны, вожди были прямыми ставленниками империи. Так, напр., в 807 г. некоторые из вождей сообщили заранее правительству о подготовляемом восстании. Наконец, смоляне, славяне Стримона, Опсикия и др. просто подчинялись византийским начальникам. То же, вероятно, имело место и по отношению к другим пунктам, перечисленным в донесении Протея.

Но из этого вытекает, что даже из числа славянских племен, подчиненных империи, многие в рассматриваемую эпоху еще должны были, вероятно, сохранить в более или менее неразрушенном виде свои обычаи и порядки — обычаи и порядки, свойственные высшей стадии варварства. И именно благодаря этому обстоятельству общины, широко распространившиеся на территории империи в VI—VIII вв., и могли внести струю новой жизни в византийское общество и государство в переживаемый им критический момент. Именно поэтому они и сыграли роль более или менее аналогичную роли общины-марки на Западе.

Источники сохранили мало сведений о внутреннем строе этих общин, об условиях их хозяйства и повседневного существования, уделяя преимущественное внимание описанию военных достоинств и тактических приемов славянских племен, которые, естественно, особенно интересовали их противников. Однако в тактике стратига Маврикия (источнике, относящемся, по всей вероятности, к концу VI или началу VII в.) можно найти на ряду с специфически военными вопросами и чрезвычайно интересные данные хозяйственно-бытового порядка. Отмечая, что „племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе", Маврикий Стратиг делает некоторые любопытные наблюдения и в части характеристики этого образа жизни и особенностей, вероятно, наиболее бросавшихся в глаза. По его словам, у славян „имеется большое количество скота и плодов земных, лежащих в кучах, в особенности проса и пшеницы", что, несомненно, указывает на широкое развитие скотоводства и земледелия. Селятся же они, по сообщению Маврикия, в лесах, у непроходимых рек, болот и озер. Кроме того, описывая их военные приемы, он замечает, что они не имеют над собой главы и враждуют друг с другом, из чего можно заключить об их догосударственном состоянии, характерном для высшей стадии варварства.

Итак, в итоге обследования важнейших черт истории славянской колонизации на территории империи, нами установлены следующие наиболее существенные моменты.

1. Славянские поселения представляли собой в VI—VIII вв. сельские территориальные общины с чертами, характерными для высшей стадии варварства.

2. Они получили в рассматриваемую эпоху широкое распространение по всей территории империи, располагаясь и в балканских и в мало-

141

азийских ее областях (в последних в результате насильственных переселений, практиковавшихся византийскими императорами).

3. Излюбленными районами поселений славянских племен были глухие, лесистые местности, часто у рек и озер.

4. Хозяйство их включало в себя широкое развитие скотоводства и земледелия (злаки).

5. Признание ими верховенства империи влекло за собой подчинение византийским властям или их ставленникам и отбывание воинской повинности, уплату налогов и податей (наравне с низшими категориями свободных византийского общества); в худших случаях следовало закрепощение.

Но и по данным Земледельческого закона нами констатировано следующее:

1. Закон был ориентирован на регламентацию жизни сельских поселений, имеющих ярко выраженные черты сельской территориальной общины-марки.

2. Поселения эти локализовались в глухих и заброшенных лесистых областях близ проточных вод.

3. Хозяйственная жизнь этих сельских общин характеризуется широким развитием скотоводства и разнообразных видов земледелия (в том числе и хлебопашества).

4. Система санкций закона приравнивала юридическое положение членов общины к положению низшей категории свободных, подлежащих налоговому обложению.

Сопоставление тех и других, независимо друг от друга полученных, выводов дает основание высказать предположение, что происхождение Земледельческого закона стоит в связи с распространением славянских поселений на территории империи. Именно этим, думается, можно объяснить бросающееся в глаза сходство отразившихся в законе обычаев с описаниями быта славянских племен, игравших столь важную роль для империи в современную закону эпоху.

Однако вывод этот требует существенного уточнения. Вряд ли можно считать, что пределы применения закона ограничивались одними лишь славянскими общинами. Против такой интерпретации памятника говорит ряд веских соображений.

Прежде всего обращает на себя внимание отсутствие в законе какой-либо этнической характеристики. Географическая же характеристика памятника совпадает с пределами империи в эту эпоху. Экстенсивная система сельского хозяйства, рассчитанная на разработку заброшенных и вновь осваиваемых земель, в сочетании с характером ландшафта — наиболее распространенного в империи — не вносит в этом отношении какого-либо более узкого локального ограничения. В результате военных событий VI — VIII вв. число покинутых и разоренных земель должно было быть очень значительно и в европейских и в азиатских областях. Достаточно напомнить о широком размахе аваро-славянских нападений, которые неоднократно опустошали Фракию, Македонию и Грецию и доходили до самого Константинополя. Не менее пострадала и Малая Азия от военных вторжений иранских и арабских войск, заполняющих историю этого времени.

Запущенное и разоренное хозяйство во всех этих областях в равной степени нуждалось в восстановлении.

При этих условиях наиболее жизнеспособной формой сельского хозяйства в Византии оказалась свободная крестьянская община

142

 

с ее традициями коллективного труда и остатками коллективной собственности на землю. Огромную роль в распространении общинных порядков несомненно сыграла славянская колонизация.

Однако община отнюдь не была специфически и только славянской. Данные источников полностью опровергают распространенный в старом византиноведении, как и вообще в буржуазной науке, „забавный предрассудок, будто бы форма естественно развившейся общинной собственности является специфически славянской". „Местные" общины, находившиеся еще недавно в состоянии глубокого упадка, расцвели новой жизнью в связи с славянской колонизацией VI—VIII вв., т. е. в связи с процессом варваризации восточных (как и западных) областей бывшей „мировой" Римской империи.

Вместе с тем в глазах византийского фиска естественно выросшие и сплоченные коллективы сельских общин имели важные преимущества с точки зрения интересов казны. К ним легко была приложима система круговой поруки. Эти коллективные налогоплательщики, принадлежавшие к тому же к незащищенному привилегиями классу населения, служили наиболее надежным источником налоговых поступлений. Они же несли на себе тяготы воинской повинности.

Таким образом сельская община превратилась в основную экономическую опору византийского централизованного государства, придя на смену полурабской форме колоната.

О степени распространения крестьянской общины и ее удельном весе в общей экономике византийского государства, можно судить по многократным мероприятиям византийских императоров уже X—XI вв., направленным к защите общинных земель от расхищения их и закрепощения крестьянства местными феодалами. По характерному определению новеллы Романа II (935 г.), „крестьянские общины из числа многих других выполняют многочисленные полезные функции, как платежом государственных налогов, так и отбыванием воинской повинности".2

На востоке, по гениальной характеристике К. Маркса, — „простота производственного механизма этих самодовлеющих (selbstgenugenden) общин, которые воспроизводят себя в одной и той же форме и, будучи разрушены, возникают снова в том же самом месте, под тем же самым именем, объясняет тайну неизменности азиатских обществ, находящейся в таком резком контрасте с постоянным новообразованием азиатских государств и быстро сменой их династий". Не так ли обстояло дело и в Византии, гдз общинчое свободное крестьянство, являвшееся одним из основных источников налоговых поступлений и неиссякаемым резервом воинских кадров, стало жизненным условием существования византийского централизованного государства? Спецификой развития византийского феодализма являлись упорные старания византийского правительства приостановить процесс прогрессировавшего закрепощения крестьянства местными динатами и захвата общинных земель местной землевладельческой знатью. Политика эта оказалась не вполне безуспешной. Не только в X—XI вв., отмеченных целой цепью императорских указов (новелл) этого рода, но еще и в XIII—XIV вв., когда от империи остались одни лишь обломки, на территории ее уцелели крестьянские общины.

 

 

143

Думается, что именно в этой специфической особенности византийского „восточного" феодализма, отличающей его от западноевропейского, и следует искать одну из определяющих причин своеобразного консерватизма и устойчивости форм всей византийской цивилизации, находящейся и здесь в поразительном контрасте с быстрой сменой императоров на византийском престоле. Так же как и в восточных деспотиях, в Византии община надолго становится важнейшей опорой бюрократически-централизованного государства, а вместе с тем и основанием самых грубых форм византийского деспотизма.

Все изложенное дает основание полагать, что Земледельческий закон, очевидно, имел назначением фиксировать результаты стихийных изменений, происшедших в аграрном строе империи в VI—VII вв. и сказавшихся в глубоком внедрении в него общинных порядков.

В своем содержании закон, естественно, исходил прежде всего из правопорядков, свойственных славянским общинам, как наиболее важной для империи в рассматриваемую эпоху группы новообразованного крестьянства Черпая материал своих постановлений из неразрушенных еще обычаев славянских племен, закон использовал их в интересах империи и для этого втискивал их в „прокрустово ложе" римско-византий-ских правовых норм. Таким образом Земледельческий закон явился своеобразной кодификацией славянсюго обычного права (хотя и сплавленного с византийским), что и создало ему исключительную популярность у славянских народов.

Однако значение этой кодификации выходило далеко за пределы одних только славянских общин. Закон с полным основанием может рассматриваться, как замечательный памятник новых — более прогрессивных, чем колонат, — общинных отношений, установившихся в аграрном строе раннефеодальной Византии. Закон, разумеется, не исчерпывал всего многообразия сельскохозяйственных условий своей эпохи. Задачей его являлась регламентация только наиболее актуальных для того времени форм крестьянского землевладения, именно сельской территориальной общины — своеобразной византийской параллели западноевропейской марки.

Образование кадров свободного крестьянства в империи не могло не вызвать подъема производительных сил, оживления экономики страны. Запущенные и заброшенные прежде пашни возделывались вновь. Покинутые округа оживали. Именно благодаря этому экономическому подъему империя успешно вышла из кризиса VII—VIII вв. и приобрела силы для дальнейшего длительного существования.