IV. Византийская деревня VI - VIII вв.

ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ И ЗЕМЛЕПОЛЬЗОВАНИЕ. ОБЩИННОЕ (СВОБОДНОЕ)

КРЕСТЬЯНСТВО

Приведенная выше характеристика системы и техники сельскохозяйственного производства, основанная на всей наличной для рассматриваемого времени документации, вероятно, далеко не полно отражает все многообразие действительности. Источника — в первую очередь, наиболее содержательный из них Земледельческий закон — характеризуют лишь одну определенную категорию поселений. Первоочередной задачей должно явиться выяснение социальной природы этих сельскохозяйственных единиц и определение классового облика носителей засвидетельствованной законом сельскохозяйственной техники.

Наиболее часто упоминаемой в законе социальной категорией являются  — “земледельцы”, которые одновременно выступают и в качестве владельцев участков поля, виноградников, садов и скота.

Первое значение термина как земледельца, непосредственного производителя, обрабатывающего свой участок собственными силами, отчетливо выступает в ст.1, где регулируются взаимоотношения между  возделывающим свое поле и его соседом: „Земледельцу, возделывающему свое поле, следует быть справедливым и не переступать межи соседа; если же кто-нибудь переступит и умалит долю соседа своего, то если он сделал это во время распашки нови — лишается своей нови, если же он сделал это нарушение во время посева, то лишается и посева, и пашни своей, и урожая переступивший границы земледелец".

Второе значение термина раскрывается не менее ясно в ст. 3, 4 и 5, где рассматриваются случаи обмена землями между двумя Если два договорились об обмене земель, то их обмен признается “законным, прочным и непоколебимым” (ст. 3).

Статьи 4 и 5 болез детально рассматривают условия обмена. В ст. 4 предусмотрена возможность временного обмена землями между двумя , на время посева. Земледельческий закон предписывает равные условия для обеих сторон при расторжении соглашения: если расторгающий соглашение еще не распахал нови, а второй участник договора уже произвел вспашку, то первому вменяется в обязанность тоже вспахать поле. Если семя уже засеяно, то расторжение соглашения вообще невозможно: очевидно, договор в этом случае остается в силе до окончания первоначально установленного срока.

Статья 5 вносит новое важное уточнение. В то время как предшествующая ограничивала договор определенным сроком, по истечении которого участок возвращался к первоначальному владельцу, в ст.5 речь идет об обмене не только временном, но и об обмене земель навсегда

Из этих статей вытекает с полной очевидностью, что  о которых здесь идет речь, являлись не только непосредственными производителями, возделывающими поля своими руками (ст. 1). Они

118

являлись одновременно и владельцами участков, полноправно распоряжающимися своей землей вплоть до возможности обмена ее со своими односельчанами на вечные времена (ст.3, 4, 5).

На ряду с термином в Земледельческом законе неоднократно встречаются и другие обозначения владельцев земли. Наиболее часто встречающимся обозначением является термин  и т. д.).

Термин имеет в византийских (как и в античных) текстах чрезвычайно многообразное значение. нередко обозначает господина — крупного землевладельца. Именно в этом смысле его употребляет, напр., Прокопий в своей “Тайной истории”, упоминая о  в связи с описанием последствии восстания крестьян в Палестине. Совершенно ясно, что владельцами целых сел могли быть только крупные землевладельцы.

Однако подобное истолкование термина едва ли можно приложить к Земледельческого закона. Речь в нем идет не о  т.е. не о владельцах сел и деревень, а о владельцах земельных участков, участков поля, виноградников, нередко обозначаемых термином “доля” или “жребий” . Но с особой ясностью значение термина  в словоупотреблении Земледельческого закона выступает в ст.17. Согласно этой статье земледелец , пришедший и возделавший лядину, принадлежащую другому земледельцу , сохраняет трехлетнее право пользования землей, затем же обязан снова возвратить ее владельцу . В приведенной статье о хозяине земли упоминается дважды. В первый раз он обозначен рассмотренным уже выше термином —“земледелец”. Во второй — термином  Следовательно, последний здесь вполне равнозначен первому. Л.оугими словами, из данной статьи явствует, что хозяин земли  такой же земледелец , как и тот, который взял его землю в обработку.

Не менее убедительно в пользу такого истолкования термина говорят также статьи, характеризующие того же  как „апора", неимущего, не имеющего средств для обработки своего участка земли. Именно в этом узком значении термин и применяется на всем протяжении текста закона. И, следовательно, земледелец Земледельческого закона является одновременно владельцем участка земли, скота, средств труда.

Двойственность терминологии здесь точно отражает двойственность природы основного непосредственного производителя Земледельческого закона, характеризуемой, как правило, неразорванным еще единством труда и собственности на средства производства.

Лишь в одной из позднейших редакций Земледельческого закона, относящейся к XII в., термин употреблен в первом из указанных значений — в смысле крупного землевладельца-феодала—владельца селения. О там говорится в новом абзаце, включенном в ст. 81, отсутствующем во всех древнейших редакциях закона.

Прежде чем перейти к более детальному анализу социального состава, изучаемых поселений, необходимо, однако, остановить внимание на самом объекте владения , Спрашивается, что представляла собой

119

 или — “земля”, “участок земли”, о которых постоянно упоминается в статьях закона?

Из ст. 5. трактующей об обмене земель можно сделать вывод, что под в более узком и специальном значении понималась в законе доля, обозначаемая термином “если два земледельца обменялись землями ... и обнаружено, что одна доля  меньше другой... пусть отдаст имеющий больше соответствующее количество земли имеющему меньше...” О той же “доле” в видоизмененной форме слова упоминается и в двух других статьях закона. В ст.31 говорится о “соседней доле”, представляющей собой сад ; ст. 78—-о сжавшем свою долю , “в то время как доли соседей еще не сжаты ”. В одном случае (ст.8) участок земли обозначен не менее выразительным, чем “доля”, термином — „жребий" .

Весьма вероятно, что именно о таких “доле” или “жребии” речь идет в ст.2 и 6, преследующих земледельца за самоуправство при захвате» чужого участка без ведома хозяина поля. По постановлениям Земледельческого закона, как и по соответствующим нормам эдикта Ротари и Бургундской правды, Земледелец, виновный в самовольном захвате и обработке чужого участка земли, терял все плоды своего труда.

Каждый участок земли — “доля”, “жребий”, включавший и пашню, и виноградник или сад, — находился, по данным закона, в собственности отдельных земледельцев. Последние имели право распоряжения своими участками (лишь о возможности полного отчуждения участков закон нигде не упоминает). Однако, как показывает самая терминология закона, собственность эта в то же время несла в себе ярко запечатлевшиеся в терминах следы своего общинного происхождения. И “доля” и “жребий” — термины, явственно указывающие на предшествующее расчленение, разбивку некогда единой территории, очевидно, находившейся в коллективной собственности всего села, „мира", на отдельные части. Характерно, напр., то специальное внимание, которое закон уделяет случаю, когда дерево взращено на неразделенном месте, и затем „при проведении раздела досталось в долю другому..." (ст. 32).

В этой статье можно ясно видеть указание на наличие разделов всей сельской территории до поступления ее в частную собственность каждого из членов общины, сельского „мира".

Во всех древнейших рукописях закона, помимо приведенной статьи, имеется еще одно не менее выразительное в указанном отношении постановление: „если раздел был произведен несправедливо для некоторых в жребиях и в местоположении, пусть дозволено будет аннулировать произведенный раздел" (ст. 8).

Приведенная статья является, несомненно, бесспорным свидетельством о наличии раздела общинных земель. Но в то же время ни в Земледельческом законе, ни в других современных ему источниках нет указаний на существование периодических переделов земли. Против предположения о наличии периодического перераспределения земель говорит предусмотренная законом в ст. 5 возможность обмена землями между земледельцами „навсегда".

Правда, Ф. И. Успенским была высказана мысль, основанная на данных разъяснения византийского юриста X столетия — магистра Косьмы, что все же периодические переделы земли имели место в византийской

120

деревне. Косьма, в ответ на обращенный к нему запрос о возможности передела земли, разъяснил, что „если местность находится в одном административном подразделении и обложена единой суммой налога и если доли принадлежали к общине, но не прошло еще тридцатилетия со времени раздела — пусть будет снова объединено в общину все подразделение и будут слиты границы, а затем может быть произведен раздел сельской территории между каждым из них соразмерно жребиям с учетом не только количества наделяемой земли, но и качества".

Если прав Ф.И. Успенский, толковавший заметку Косьмы в том смысле, что „определением предусматривается случай, когда сельская община может приступить к переделу земли, не дожидаясь истечения тридцатилетнего периода, когда такой передел требовался господствующим обычаем", то естественно было бы предполагать, что обычай переделов земли существовал и во времена Земледельческого закона. Тогда не следует ли подразумевать под „вечным" обменом земель Земледельческого закона обмен не „навсегда", а лишь на все время до очередного передела? Но даже в том случае, если понимать разъяснение Косьмы лишь как свидетельство о том, что возможность общего перераспределения участков прекращалась после истечения тридцатилетнего срока давности владения землей, то и тогда из указания Косьмы вытекает с полной очевидностью, что разбивке на „доли" предшествовал общий раздел всей деревенской территории.

Тем самым предположение Б. А. Панченко о том, что в ст. 8 Земледельческого закона речь идет об одном лишь дополнительном разделе земли, теряет всякую степень доказательности. Утверждение Б.А. Панченко о том, что в этой статье нет „не только признаков периодического передела, но и вообще всякого передела, понимая под таковым дележ земли на основании изменившихся условий", вступает в полное противоречие с фактами, засвидетельствованными еще и для X столетия магистром Косьмой.

Заметка Косьмы, несомненно, указывает на реально происходивший на практике даже и в позднейшую, чем Земледельческий закон, эпоху передел всей общинной земли, хотя в ней может быть и нет достаточно прочных оснований видеть прямое доказательство существования в эту эпоху периодических переделов земли. Факт сохранения живой традиции регулярного перераспределения всей общинной земли в виде тридцатилетней периодичности, с другой стороны, указывает на то, что практика подобных переделов земли существовала в византийской общине в сравнительно недалеком прошлом, быть может до издания Земледельческого закона.

Возвращаясь к рассмотрению содержания последнего, необходимо поставить вопрос о субъекте верховной общинной собственности, о „мире", который являлся верховным собственником всей деревенской территории. Село, как целое, как верховный собственник земли, выступает как тяжущаяся сторона в ст. 7, споря о границах с другим подобным же коллективом. Чрезвычайно характерно, что в законе при рассмотрении этого случая не упоминается о тяжбе между какими-либо отдельными заинтересованными лицами, а лишь только о защите общей сельской территории.

121

„Если два села спорят о границе или о полз (ниве), пусть обследуют сведущие люди (судьи) и признают право за владеющим более долгий срок; если же есть и старая граница, пусть будет старое владение непоколебимо". Но наиболее интересной с этой точки зрения» является, несомненно, ст. 81, рассматривающая вопрос о построении мельницы на общинной земле.

Древнейшие редакции закона при наличии незначительных расхождений в деталях воспроизводят единообразный текст этой статьи, свидетельствующий о наличии в византийской деревне общинных форм собственности, запечатленных с исключительной четкостью. В статье говорится, что „если кто-либо, живущий в селении определил, что общинная земля пригодна для сооружения мельницы, и займет ее (землю, — Е. Л.), и если затем после окончания сооружения сельская община заявит хозяину мельницы, что он присвоил себе общинную землю, пусть отдадут ему все причитающиеся платежи за издержки по устройству и станут сотоварищами с прежде сделавшим".

Из статьи вытекает, что „мир" имел права на всю общинную территорию, не подвергнувшуюся еще разбивке на отдельные „доли". В полном соответствии со ст. 81 находится и ст. 32 о взрастившем дерево на неподеленной общинной земле. Если место посадки после раздела досталось в долю другого, „пусть не имеет права распоряжения деревом никто, кроме взрастившего его. Если же хозяин участка заявляет, что я, мол, терплю неудобства от дерева, пусть отдаст вместо этого дерева другое взрастившему дерево и получит это". Статья замечательно ярко подчеркивает первоначальную трудовую основу собственности в общине, защищая права члена общины, проявившего инициативу и затратившего свой труд на посадку.

С другой стороны, она ясно свидетельствует, на ряду с вышерассмотренной статьей о мельнице, о наличии неразделенной общинной территории, находящейся в коллективной собственности села, после того как отдельные доли поступили уже в распоряжение его членов.

Но возникает вопрос, в какой мере простирались эти „верховные" права общины на отдельные участки, уже переданные членам общины?

Рассмотрение всей совокупности данных закона дает основание утверждать, что в этом отношении права „мира" были уже сильно ограничены. И все же в них ярко сказывались черты, свидетельствующие о былом неограниченном я всеобъемлющем господстве этих прав. В остатках общинных прав отчетливо видны следы общинной собственности первоначально распространявшейся на все виды земель и угодий села.

При сопоставлении Земледельческого закона с хронологическими и стадиально-близкими к нему памятниками Западной Европы черты эти выступают еще с большей рельефностью. Ни в одной из этих записей обычного права обществ, находившихся на грани перехода от „варварства" к „цивилизации", система общинно-родовых форм собственности не отражена с той степенью четкости и полноты, как в нормах Земледельческого закона.

И постановления о переделах земли (ст. 8), и система превращения всех земель в общее пастбище для скота после снятия с них урожая (ст. 78 и 79), и право неограниченного потребления плодов в чужих виноградниках (ст. 61), и отсутствие полной кристаллизации права частной

122

собственности на определенный участок — все это черты, объяснимые лишь как остатки обычаев и порядков общинно-родового строя, следы исчезающего господства некогда неограниченно существовавших общинных прав. Любопытно постановление Земледельческого закона о праве пользования чужими плодами на месте. Специальная статья, трактующая об этом предмете, предусматривала право неограниченного потребления плодов виноградника или смоковницы на месте. Лишь в том случае если имело место злоумышленное вторжение в чужой виноградник или смоковничную рощу с целью воровства, закон предусматривал определенное наказание (сечение со снятием одежды).

Земледельческий закон идет в отношении признания прав односельчан гораздо дальше, чем, напр., лангобардский закон короля Ротари — памятник приблизительно современной Земледельческому закону эпохи. Эдикт Ротари устанавливал норму безнаказанного потребления плодов на месте, в пределах до трех гроздьев винограда. При уничтожении большего количества плодов, виновный уплачивал штраф. Земледельческий закон карал только злоумышленника за кражу.

Но не менее показательна при определении соотношения форм общинной и частной собственности по данным закона и статья, рассматривающая случай занятия чужой пустоши и разведения на ней виноградника. Возвратившиеся хозяева не имели права разрушения дома и уничтожения виноградника, но обязаны были удовлетвориться равноценным участком. Они получали право уничтожения построек и насаждений, а, следовательно, и вытеснения лиц, захватившего участок, лишь в том случае, если последнее отказывалось возместить захваченный участок другим, очевидно равным ему по своим достоинствам.

Земледельческий закон в этом отношении резко отличен от законодательных установлений предшествующих византийских памятников. Закон Юстиниана 532 г. приравнивал самовольный захват брошенных земель в отсутствие их владельцев к краже и насильственному вытеснению. Тем самым на эти случаи был распространен деликтный иск против самоуправства, приводивший к устранению самовольно сделанного.

В полном соответствии с определениями римского права и лангобардский закон устанавливал в аналогичном случае полную защиту прав законного первоначального владельца и вытеснение захватившего участок, „потому что все должны знать, — заключал лангобардский законодатель, — что есть свое, и что есть чужое". Такое ярко выраженное определение права частной собственности, повидимому, было чуждо обществу, о котором идет речь в Земледельческом законе. В Земледельческом законе ст. 21 даже не ставит вопроса о самоуправстве или о каких-либо исключительных и преимущественных правах владельца именно на данный участок — все сводится лишь к справедливому возмещению попасенного ущерба с предоставлением самовольно захватившему землю всех законных прав на нее.

Но даже при наличии всех этих ограничений, значительно суживавших право каждого из членов общины в распоряжении своим участком, последнее было все же достаточно обширно. Частная собственность уже отвоевала у общины не только дома, но и поля, которые находились в полном, длительном и, по всей вероятности, наследственном распоря-

123

жении члена общины при условии соблюдения им общеобязательных для всей общины условий системы „открытых" полей. Он имел право обмена земли “мог отдавать ее на различных условиях в обработку и даже закладывать ее за деньги (ст. 67).