Ницше, «Так говорил Заратустра»

Опасность в этом заключается в чрезмерной независимости или откровенной эксцентричности; тем не менее, такие люди более способны дарить любовь, если верить словам Роджерса о любви, что «мы можем любить человека только в той мере, в какой он нам не угрожает». Наш реализующийся человек может утверждать, что способен любить всех, потому что никто не может ему угрожать. Конечно, обстоятельства ограничат возможность его любви ко всем, но это, безусловно, будет счастливой случайностью, если такой персонаж останется полностью моногамным. Для тех людей, которые хотели бы, чтобы над ними доминировали, эксплуатировали их или устанавливали какой-либо другой вид компульсивного симбиоза, он был бы неудовлетворительным партнером; поскольку реализующихся личностей гораздо меньше, чем других, реализующийся обычно несовместим с другими. У Маслоу есть довольно неожиданный комментарий по поводу сексуального поведения «самореализатора»:

Ещё одна характерная черта любви, которую я обнаружил у здоровых людей, заключается в том, что они не проводят по–настоящему чёткого разграничения между ролями и личностями обоих полов. То есть они не предполагают, что женщина пассивна, а мужчина активен, будь то в сексе, любви или в чём-то ещё. Эти люди были настолько уверены в своей мужественности или женственности, что не возражали взять на себя некоторые аспекты роли противоположного пола. Особенно примечательно было то, что они могли быть как пассивными, так и активными любовниками… Пример того, как общие дихотомии так часто разрешаются в актуализации, кажущейся действительной дихотомией только потому, что люди не очень здоровы.⁵

То, что выражает Маслоу, может быть немногим больше, чем предубеждение в пользу определённого типа структуры личности, просто еще один способ компромисса между эросом и цивилизацией, тем не менее мы все вовлечены в некоторый оперативный компромисс. По крайней мере, термины Маслоу указывают направление, в котором мы могли бы двигаться, а не просто теоретический отчёт о том, какой могла бы быть личность, если бы психоанализ достиг цели, которую он до сих пор даже четко не определил и не оправдал перед ожидающим миром: вернуть наши души в наши тела, вернуть нас самих к самим себе и таким образом преодолеть человеческое состояние самоотчуждения.⁶

Удивительно, но тем не менее верно, что Маслоу включил некоторых женщин в свою выборку реализующихся личностей. Но ведь это вполне предсказуемо, даже если мои рассуждения об инкультурации женщин верны. В каком-то смысле действие женского стереотипа настолько очевидно и для многих женщин совершенно недостижимо, что на него можно легко отреагировать. Требуется большое мужество и независимость, чтобы решить создать свой собственный образ вместо того, который вознаграждает общество, но это становится легче, когда вы идёте вперед. Конечно, женщина, решившая идти своим путём, обнаружит, что её обработанность неискоренима, но, по крайней мере, она может распознать её действие и принять решение противодействовать ей, когда как мужчина может обнаружить, что его обманывают более тонко. Женщина, решившая стать любовницей без всяких условий, может обнаружить, что её отношения распались относительно легко из-за того, что она сопротивлялась попыткам «приручить» её, и мнение ее друзей обычно будет поддерживать мужчину, который был готов поступить достойно, который был влюблён в неё и т.д. Её неразборчивость в связях, обусловленная постоянным сексуальным желанием, нежностью и интересом к людям, обычно не отличается от компульсивной неразборчивости или неспособности сказать «нет», хотя она принципиально отличается. Её любовь часто может быть обесцениваема теми людьми, к которым она испытывает наибольшую нежность, и её самоуважение может подвергнуться прямому нападению. Такое давление никогда не может оказаться совершенно безрезультатным. Даже если женщина не сдерживает своё поведение из-за этого, она будет реагировать каким–то другим образом, будучи неуправляемой, когда она только хотела быть спонтанной, и так далее. Она может ограничиться тем, что создаст защиту от распущенности или даже книги о женщинах (Хм.)

Ради любви женщины должны отказаться от тех ролей, которые им предлагают в нашем обществе. Будучи бессильными, неуверенными в себе, низшими существами, они никогда не смогут любить великодушно. Идеал платонической любви, Эроса, как стабилизирующей, созидающей, гармонизирующей силы во Вселенной наиболее полно был выражен на английском языке в абстрактном стихотворении Шекспира «Феникс и черепаха»:

Звучит антифона священное пенье:

Любовью и верностью смерть овладела;

И с Фениксом слившись в огне вдохновенья,

Душой к небесам черепаха взлетела...

Они так любили, что в общем творенье

Растаяла двойственность, чувства умножив…

По сути – отличны, но нет разделенья...

Любовь победила, число уничтожив…

Это стихотворение не является мольбой о сати, хотя и описывает взаимное подобострастие феникса и черепахи. Оно утверждает и прославляет концепцию гармонии, объединения, слияния воедино, не принесённого в жертву и не уничтоженного, того самого неразрушительного знания, которое Уайтхед научился ценить благодаря трудам Лао-Цзы.

Любовь между ними сияла такая,

Что в пламени взгляда волной отражаясь,

Терялась от чувств черепаха морская,

Сгорая, как Феникс... и вновь возрождаясь...

И свойство зависло в плену отторженья

Привычное эго застыло в руинах,

Природа единства в двойном обрамленье,

Но, всё же, не двойственна и не едина...⁷

Любовь к ровне – это дух общности, единство красоты и истины. Феникс и черепаха не обязательно сожительствуют, поскольку они являются олицетворением принципа симпатии, который не зависит от фамильярности. Феникс постоянно возрождается из своего собственного пепла как фигура многообразного существования. Любовь феникса и черепахи – это не пожизненная согласованность связанной друг с другом пары, а принцип любви, который подтверждается в отношениях нарциссического «я» с миром, частью которого оно является. Это не фантазия об уничтожении своего «я» в другой личности посредством сексуального унижения, ибо это духовное состояние понимания.

Духовность, под которой я подразумеваю чистоту сильной и благородной природы, со всеми её новыми и неиспытанными силами, которые должны вырасти из неё, еще не появилась в нашем мире; и её отсутствие есть естественная последовательность разнообразных интересов между мужчиной и женщиной, которые по большей части объединены привлечением страсти; и которые, если бы не это, были бы далеки друг от друга, словно полюса.⁸

На самом деле мужчины и женщины любят по–разному, и большая часть поведения, которое мы описываем этим термином, настолько далека от доброжелательности и настолько антиобщественна, что её следует считать враждебной самой природе любви. В нашем образе жизни больше Танатоса, чем Эроса, ибо эгоизм, эксплуатация, обман, одержимость и зависимость занимают в нас больше места, чем эротизм, радость, щедрость и спонтанность.

Альтруизм

 

«Любовь живёт не для себя,

Жить для других – её награда.

Ведь, кто живёт, других любя,

Тот сотворяет рай из ада», –

Так думал глиняный комок,

Сто раз потоптанный скотом…¹

Я говорила о любви как утверждении уверенности в самой себе, расширении нарциссизма, чтобы он включал в себя свой собственный класс, рассмотренный со всех сторон. И всё же нам говорят: «Не существует более великой любви, чем у того, кто пожертвовал свою жизнь ради друга». В школах нас побуждали отречься от самих себя и отдаваться другим. Мы не ели сладостей и складывали свои копейки в красно-жёлтый ящик с изображением негритёнка для служб, как будто мы были святыми. То понимание любви заключалось в отрицании через самопожертвование, предание себя забвению в покорности, терпении и самоотречении. Неотъемлемый эготизм этой практики был очевиден для многих из нас в поведении самых благочестивых девушек, ведь целью этого упражнения было в конечном итоге заслужить милость в глазах Господа. Каждый подобный акт должен был быть вознесён к Богу, а иначе божественный взнос не достигал нашего счёта. И всё же это была соблазнительная концепция. Она улавливала наши мазохистские тенденции и была связана с фантазиями об уничтожении. Нам говорили, что это любовь матери, которая накрывает своим телом её ребёнка, когда угрожает опасность, любовь мамы-утки, которая уводит охотников от своего гнезда. Благородная, инстинктивная и женственная. Она была у всех наших матерей, ведь в противном случае они бы не осмелились пройти через боль и болезнь ради того, чтобы принести нас в этот мир. Никто не мог сказать, насколько велики жертвы матери ради её детей, особенно для нас, даже не получавших бесплатного образования. Каждая мать была святой. Заповедь, конечно, гласила любить ближнего своего как себя самого, но монахинь выгоняли из–за вероятности, что они любили ближних своих сильнее, чем себя.

Идеал альтруизма, вероятно, высок, но, увы, он фантастичен. Мы не можем освободиться от самих себя, и мы не можем действовать вопреки своим собственным мотивациям, если только мы не мама-утка и действуем, как инстинктивные создания, прислужницы своего вида. Мы, дети, находящиеся на принимающей стороне, знали, что самопожертвование наших матерей существовало, главным образом, в наших головах. Нас постоянно призывали быть благодарными за дар жизни. Вместе с искуплением, за которое мы никогда и не надеялись быть достаточно благодарными, хотя мы и не имели чёткого понимания, почему кто-то вообще должен был умирать ради нас, мы должны были быть благодарны за дар жизни. Монахини акцентировали внимание на том, что Заповедь любить наших родителей шла сразу же после Заповедей о любви к Богу, и поскольку они сами были в качестве родителей и жили исключительно ради Бога и своих ближних, мы должны были быть благодарными и за это тоже. Но дети прагматичны. Мы видели, что наши матери шантажировали нас самопожертвованием, даже если мы не знали, были бы они великими звёздами оперы или местными знаменитостями, если бы не родили нас. В наши своенравные моменты мы отмечали, что не просили о том, чтобы рождаться или даже ходить в дорогую школу. Мы знали, что у них, должно быть, были их собственные мотивы для того, что они делали с нами и ради нас. Представление о самопожертвовании наших родителей наполняло нас не благодарностью, а смятением и чувством вины. Мы хотели, чтобы они были счастливы, но они были безрадостными и обездоленными, и это была наша вина. Плач матери Портноя – это плач каждой матери, если только она до конца не отвергнет роль мученицы. Когда нас ругали и били за то, что мы заставляли наших матерей волноваться, мы пытались отметить, что мы не просили их настолько скрупулёзно вникать в наши дела. Когда наши школьные табеля приносили позор и контробвинения, мы знали, чьё удовлетворение должна была принести жертва. Была ли для нас возможность быть на кредитной стороне эмоциональных транзакций? Что касается монахинь, мы были совершенно уверены, что при отрешении от мира во имя того, чтобы посвятить свои жизни Богу и нам, они не отказались от всего, чего страстно желали, особенно не ради нас, которых они не знали.

Но в то время как мальчики могли оставаться относительно отстранёнными и циничными в отношении мотивации их родителей, маленькие девочки, в конечном итоге, воспроизводили её. Их представления о самих себе настолько сумбурны, а привитая им зависимость настолько сильная, что они начинают практиковать самопожертвование с довольно ранних лет. Они по-прежнему искупают свою первородную вину за то, что родились, когда они смело отказываются от всех прочих интересов и концентрируются на том, чтобы сделать счастливыми своих мужчин. Каким-то образом восприятие настоящей мотивации к самопожертвованию существует рядом с его официальной идеологией. Эксперты по связям с общественностью стремятся привлечь девочек к сестринскому делу, называя его самой благодарной работой в мире, и в то же время она самая трудная и самая низкооплачиваемая. Удовлетворение приходит от ощущения того, что ты делаешь добро. Медсёстры чувствуют себя хорошо не только потому, что они облегчают боль, но и из-за того, что они получают за это небольшую награду; поэтому они являются постоянными эмоциональными кредиторами. Любой пациент государственной больницы расскажет вам, что эта эксплуатация женственного мазохизма означает на практике. Любой, кто ворочался всю ночь от боли вместо того, чтобы вызвать переработавшую и упрекающую ночную медсестру, может вам рассказать.

В сексуальных отношениях это спутывание альтруизма с любовью извращает большинство. Самопожертвование идёт красной нитью во всех брачных играх, которые ведут женщины, от самых незамысловатых («Я отдала тебе лучшие годы своей жизни») до самых изощрённых («Я переспала с ним лишь ради того, чтобы он тебя повысил»). За такое большое количество личных жертв ожидаемой наградой является безопасность, и видя, что за это ожидается награда, это вовсе нельзя, строго говоря, назвать самопожертвованием. Фактически это своего рода коммерция, в которой женщина всегда должна быть кредитором. Конечно, это также практикуется и мужчинами, которые объясняют свою неспособность выполнять увлекательную работу или отважиться на нестабильность своими обязательствами перед женой и/или детьми, но это не неизменно, в то время как представить отношения мужчины и женщины, в которых отсутствует элемент женского самопожертвования, довольно трудно. До тех пор, пока женщины вынуждены жить опосредованно, через мужчин, они должны трудиться, чтобы сделать себя незаменимыми, и это – работа на полную смену, которая обычно ошибочно зовётся альтруизмом. Если называть вещи своими именами, альтруизм – это абсурд. Женщины жертвуют собой прямо пропорционально своей неспособности предложить что-либо ещё, кроме этой жертвы. Они жертвуют тем, чего у них никогда не было: своим «я». Крик покинутой женщины «Что я сделала, чтобы заслужить такое?» тотчас же изобличает лживую эмоциональную экономику, которой она следовала. Большинство мужчин только в ссорах обнаруживают то, как лицемерно и неохотно сдались им женщины. Разумеется, ложный альтруизм не является монополией женщин, но до тех пор, пока женщинам нужны мужчины, чтобы выживать, а мужчины могут жениться или нет и жить точно так же, он будет более важен для женской мотивации, чем для мужской. Неверно истолкованная заповедь Алистера Кроули «делать что пожелаешь» предупреждает о том, чтобы не вводить себя в заблуждение, будто бы ты можешь поступить иначе, и брать на себя полную ответственность за то, что ты делаешь. Когда кто-то действительно выбрал для себя курс, нельзя держать ответственным за это другого человека. Альтруизм женщин – это попросту неискренность женской личности, перенесённая в поведение. Это ещё одно следствие дефекта женского нарциссизма.

Эготизм

…На это Камень из ручья

Ответил ядовито:

«Любовь корыстна и жадна!

Покоя нас лишая,

Все под себя гребет она –

с ней Ад и в кущах Рая!»¹

Если альтруизм химерен, из этого не следует, что все любовное поведение в основном эготистично. Нарциссизм, который я отметила как основу любви, – это не феномен эго, которое являющийся единственной сознательной и самосознательной частью личности, а функция всей личности в целом. Эготизм в любви – это не своего рода любовь одного к другому, а попытка двух людей создать союз, который должен быть усилен и защищен от всех попыток общества вмешаться в него. Если человек любит только одного другого человека и безразличен к остальным своим собратьям, его любовь – не любовь, а симбиотическая связь или, иначе говоря, расширенный эготизм.² Фрейд предположил, что сексуальная страсть исключительна, потому что ревность казалась столь неотъемлемой частью её, и мы действительно увидим, что большинство экспериментов насчёт группового брака основано на трудностях, с которыми сталкивается почти каждый человек, изо всех сил пытающийся побороть сексуальный эготизм. Ревность мужчины к его женщине явно эготистична в том плане, что она сильно отличается от женской ревности. Женщина становится продолжением эго мужчины, как его лошадь или его машина. Она может быть украдена, и преступление будет лежать на воре, а не на имуществе. И поэтому мужчины пытаются восстановить подмоченную репутацию и применяют насилие к мужчинам, которые танцуют с их женами или глазеют на них.

Обычно предполагается скорее не то, что женщины распутны и что своим поведением вызывают мужскую ревность, а то, что они просто более уступчивы в отношениях с мужчинами. Похоже, что мужчины чаще всего флиртуют с женщинами, которые уже с кем–то встречаются из-за собственного стремления заполучить, а не из–за желания самих женщин, и следствием такого поведения является «синдром петушиных боев», который даже в англосаксонском обществе двадцатого века до смешного распространён. Для некоторых людей любовные отношения определяются с точки зрения исключительности ревности. «Мне просто нравится быть рядом с ней. Я не хочу особо с ней разговаривать. Мне просто ужасно, когда я вижу её с кем-то другим».³ Выражения такой страсти всегда недоброжелательны. «Я никогда не хотел никого, кроме тебя» и «Ты единственная женщина, которую я когда-либо любил» считается достаточным основанием для неоспоримого владения. Поскольку любящий не может жить без своей возлюбленной, она должна оставаться с ним даже против своей воли.

Это чаще всего и называют любовью. Пока возлюбленная рядом, к ней можно относиться с великим благородством, но как только она уходит, она становится объектом ненависти и мести. Смысл такого рода отношений проиллюстрировала мрачная история, опубликованная в итальянских газетах. Мео Каллери похитил тринадцатилетнюю Марию Терезу Новару из дома ее родителей в Асти в Пьемонте и поместил ее в неизвестную никому подземную комнату. Там он держал ее, принося еду и фуметти (итальянские комиксы – прим.пер.), на полях которых она вела своего рода дневник, в котором она описывала дни, когда ее «партнер» приходил к ней. Но в один день он погиб в результате несчастного случая. Никто не знал о его «любовном гнездышке», и несчастная заложница медленно задыхалась в помещении без вентиляции. По-другому и не скажешь: она не могла жить без него.⁴

И всё же утвердительные ответы на вопросы вроде «Чувствуете ли вы, что не можете жить без него?» и «Если бы он ушел завтра, вы бы почувствовали, что жизнь больше не имеет смысла, и что вы никогда не будете чувствовать то же самое к кому–либо другому?»⁵ один современный сентиментальный психолог считает признаком истинной любви. Если мужчины считают преданность женщин необходимой опорой для поддержания своего эго, а быть рогоносцами для них – огромный позор, и такое происходит даже в Англии, то женщины, в свою очередь, готовы терпеть супружескую неверность, потому как им чрезвычайно нужна фактическая, а не вероятная надёжность. Они готовы страдать от ревности из-за страха одиночества, угроза которого кажется им более чем вероятной. Ни один мужчина не ожидает, что его бросят, пока он напрямую не убедится, что ему изменили или оставили одного. Как Комптон Маккензи заставил одну из своих «Extraordinary Women» наблюдать: Вольтер сказал, что ни один мужчина не может себе представить, что его женщина может желать возлежать с кем-то, кроме него; но я думаю, что он мог бы также сказать, что после определенного возраста ни один мужчина не может быть полностью уверен в том, что женщина хочет спать с тем, с кем спит. Но с самого первого момента, когда женщина начинает спать с мужчиной, она думает, что он хочет спать с другими женщинами.⁶