Рене Савари, герцог Ровиго (1774–1833)

 

Генерал Рене Савари, адъютант Наполеона, был отважным воином, преданным Франции и своему императору. За заслуги и подвиги он получил титул герцога Ровиго (став правителем этого крошечного герцогства в Италии) и, помимо жалования, как кавалер ордена Почётного легиона, ежегодную «пенсию» в размере ста шестидесяти двух тысяч франков (одну из самых больших в стране).

Савари был исполнительным, может быть даже несколько туповатым выходцем из военной среды, не обладавшим ни изворотливостью Фуше, ни хитростью Талейрана. Тем не менее Наполеон ценил его и давал ему серьёзные поручения, не только военного характера.

Савари был искусным царедворцем и начальником императорской жандармерии. Некоторое время он руководил формально не существовавшей секретной службой Наполеона. Именно он отыскал и завербовал талантливого разведчика Шульмейстера (см очерк о нём). Тот проявил свои способности ещё во время кампании 1805 года, внеся немалый вклад в победу Наполеона над русско‑австрийскими войсками. Его действиями непосредственно руководил Савари, которому заслуженно принадлежит часть лавров Шульмейстера.

Одним из поручений Наполеона, выполняя которые Савари «попал в историю» как в буквальном, так и в переносном смысле, было похищение и убийство герцога Энгиенского. Министром полиции в то время был Фуше, и, казалось бы, этим грязным делом должен был бы заняться именно он. Но Фуше, хитроумный и дальновидный политик, нашёл способ самоустраниться.

Ещё раз напомним, что герцог Энгиенский не был ни заговорщиком, ни активным врагом Наполеона, он мирно жил в городке Эттенгейме на баденской территории и содержался на английские деньги. Наполеон решил расправиться с ним, обратив против него свою месть за действия графа д'Артуа и герцога Беррийского, действительных заговорщиков, живших в Англии.

Савари назначил исполнителем операции по похищению герцога Энгиенского своего агента Шульмейстера. Существуют две версии похищения несчастного герцога. По одной, более известной, «нарушив неприкосновенность государственных границ, драгунский отряд, вторгшись в пределы Бадена, 15 марта 1804 года захватил молодого герцога». По второй, более романтичной, была захвачена возлюбленная герцога и увезена в городок Бельфор, на территорию Франции, на самой границе с Баденом. И когда герцог, получив от неё письмо с просьбой о помощи, приехал вызволять её, он был схвачен. Читатель вправе выбирать любую из этих версий. Так или иначе, герцог Энгиенский был доставлен в Париж и уже через шесть дней приговорён к смерти комиссией, составленной из полковников парижского гарнизона. Его расстреляли 21 марта во рву Венсенского замка.

Это убийство вызвало во всей Европе чувство ужаса и тревоги. Особенно остро на него реагировало российское высшее общество: о разговорах в салоне мадам Шерер подробно рассказано в самом начале романа «Война и мир».

Но и несколько лет спустя, уже после Тильзитской встречи, об убийстве герцога не забыли.

Историк XX века А. Вандаль подробно описал разведывательно‑дипломатическую миссию Савари в Петербурге. Он пишет, что тотчас по заключении Тильзитского договора Наполеон в знак своей признательности царю назначил своим представителем при нём одного из своих адъютантов, генерала Савари. Отправив Савари в Петербург в качестве временного посла, Наполеон хотел поддерживать через него связь с императором Александром впредь до восстановления посольств и правильных дипломатических сношений. Савари должен был на месте ознакомиться с намерениями императора и его двора, а также с настроением общества и настоять на исполнении взятых на себя Россией обязательств против Англии. Он был превосходно принят императором, холодно – императрицею‑матерью и очень дурно – обществом. В то время как император приглашал его к своему столу по нескольку раз в неделю и относился к нему с дружеской фамильярностью, все сановники отказывались принимать его, – ему не посылали ответных визитных карточек. Это было демонстративным отчуждением от «палача герцога Энгиенского». Одушевлённая страстной ненавистью к революции, петербургская аристократия отказывалась признать Тильзитский договор, и эта светская оппозиция представлялась первой опасностью, грозившей союзу, так как русское самодержавие, несмотря на неограниченную власть, имело обыкновение считаться с мнением высших классов. Отсюда вытекала своеобразная форма правления: деспотизм, ограниченный салонами.

Ввиду всех этих обстоятельств в первые месяцы по заключении Тильзитского договора общественное мнение энергично выражало своё недовольство новой политикой императора Александра. Говорили даже о заговоре и о революции и вызывали зловещие воспоминания. 1807 год представлял собой странную аналогию с 1801 годом, и невольно возникал вопрос, не закончится ли настоящий кризис такой же развязкой, как кризис, завершившийся убийством Павла I. Маршал Сульт, командовавший войсками в Берлине, предупредил Александра через Савари, что какой‑то прусский офицер задумал покушение на его жизнь в расчёте на содействие недовольных русских.

Однако, несмотря на многочисленные затруднения и препятствия, Савари не падал духом. Благодаря своей настойчивости и смелости он сумел пробить брешь в петербургском обществе, стал вхож в некоторые дома и зондировал почву с целью расположить в свою пользу или по крайней мере нейтрализовать знать. Он втёрся в доверие к любовнице Александра Нарышкиной и через её посредство доводил до императора конфиденциальные советы: он умолял Александра проявить твёрдую волю, поступить как подобает самодержцу, предупредить протест недовольных, а не ждать его, словом – «пронзить тучу мечом». Наполеон поддерживал своего представителя постоянными инструкциями и всякими другими средствами. Он посылал Нарышкиной парижские наряды и драгоценности, которые сам выбирал. «Вы знаете, – писал он Савари, – что я смыслю в дамских туалетах». Неистощимая предупредительность и бесчисленные мелкие услуги царю постепенно смягчали его горечь военных неудач. Между обоими монархами завязалась личная переписка, и Наполеон пользовался ею, чтобы поддерживать на расстоянии интимные отношения, установившиеся между ними во время тильзитского свидания, напоминал русскому императору о великих планах, которые должны возвеличить его царствование и покрыть его славой, старался воздействовать на его воображение и сердце. Но ещё лучшую службу сослужили в это время Наполеону грубость и насильственность английской политики.

Англичане, резко выступая против Тильзитского договора и не имея возможности наказать ни Россию, ни Францию, отыгрались на маленькой Дании. Подвергнув бомбардировке Копенгаген, высадились там и ограбили, а затем, по выражению историка, «поспешно, как воры, удалились со своей добычей, показав миру пример неслыханного нарушения международного права».

Это облегчило миссию Савари. Он удвоил свои усилия, чтобы добиться разрыва России с Англией. Ему это удалось, и Александр I не только разорвал отношения с Англией, но и объявил ей войну.

После выполнения своей миссии Савари в начале 1808 года был отозван в Париж и направлен в Испанию. Ему было поручено выманить Фердинанда, принца Астурийского, сына короля Карла VII, во Францию, где он стал бы заложником Наполеона. И с этой задачей Савари справился успешно. В результате Фердинанд отказался от своих прав на испанскую корону, и на испанский престол был возведён брат императора Жозеф Бонапарт.

В 1810 году, убедившись в нечестности и заговорщических намерениях министра полиции Фуше, Наполеон отстранил его и назначил на эту должность Рене Савари. Тот сопротивлялся этому назначению, но император крикнул ему:

– Вы министр полиции, присягайте и беритесь за дело!

Фуше, человек достаточно умный и проницательный, не хотел уходить со своего поста «хлопнув дверью», понимая, что в эту дверь ему ещё придётся постучаться. Он нашёл другой способ отомстить императору и своему преемнику.

Фуше радушно принял Савари в своём кабинете, в здании министерства полиции. Рассыпаясь в любезностях, он обещал сдать дела в таком образцовом порядке, чтобы у генерала не возникало никаких трудностей.

Для «приведения министерства в порядок» Фуше попросил у Савари несколько дней, которые тот с удовольствием предоставил ему. Эта неосторожность дорого обошлась генералу.

Вместе со своим преданным другом, Фуше в продолжение четырёх дней и ночей сделал всё, чтобы навести в делах министерства чудовищный беспорядок. Любой мало‑мальски значительный материал извлекался из канцелярских папок. Множество документов было изъято то ли для обеспечения спокойствия Фуше, то ли для создания трудностей его преемнику. Все компрометирующие материалы на людей, над которыми Фуше намеревался сохранить власть, он отвёз в своё имение Феррьер, остальное сжёг.

Досье и карточки на самых ценных осведомителей министра полиции из числа аристократов, придворных или армейских чинов были сожжены, общий указатель агентуры – уничтожен, списки роялистских эмигрантов и секретнейшая переписка исчезли; многим документам были даны неверные номера.

Остались карточки лишь на мелких филёров, доносчиков и осведомителей – привратников, официантов, прислугу и проституток: пускай‑ка новый министр попытается с их помощью руководить полицейской службой Великой империи!

Более того, Фуше подкупил старых агентов и служащих, на которых мог бы опереться Савари, с тем, чтобы они саботировали его работу, а обо всём происходящем в министерстве регулярно доносили бы Фуше.

Таким образом машина, передаваемая Савари и именуемая министерством полиции, была почти полностью приведена в негодность.

При передаче дел Фуше предъявил новому министру лишь один серьёзный документ, меморандум, касавшийся изгнанного дома Бурбонов.

Поняв, как его надули, Савари пришёл в бешенство и отправился жаловаться к самому императору. Наполеон направил к Фуше курьера с требованием «немедленной выдачи всех министерских документов» Но Фуше намекнул, что ему известно слишком многое, в том числе о семейных секретах многочисленных братьев и сестёр императора, и он не хотел бы, чтобы эти документы попали в чужие руки, поэтому уничтожил их.

Несколько ответственных чиновников выезжали к Фуше с тем же требованием, но всем им он отвечал одно и то же: бумаги сожжены.

В страшном гневе Наполеон направил к Фуше графа Дюбуа, начальника личной полиции. Тот опечатал все бумаги бывшего министра, оказавшиеся в его имении. Но Фуше особенно не печалился: всё самое важное он успел перепрятать.

Наполеон прислал Фуше лаконичное письмо, в котором потребовал, чтобы тот в течение 24 часов отбыл к месту нового назначения – в Рим. Савари было поручено проконтролировать отъезд Фуше.

Как ни странно, Рене Савари смог навести порядок в своём ведомстве, несмотря на происки Фуше, и наладить систему шпионажа в высших слоях французского общества. Скрупулёзно просматривая все оставшиеся бумаги, он нашёл список адресов, который по каким‑то причинам Фуше не успел уничтожить. Он предназначался для курьеров, разносивших письма. Савари, справедливо не доверявший служащим, забрал список в свой кабинет, где тщательно изучил его и скопировал. Он натолкнулся на имена людей, которых он никогда бы не заподозрил в том, что они являются тайными агентами полиции. Сам он говорил, что ожидал бы скорее встретить их в Китае, нежели в этом списке.

Специальным письмом Савари через собственного курьера вызывал к себе каждого агента, по одному человеку в день. У главного привратника Савари наводил справки о том, часто ли этот посетитель бывал у Фуше, и вообще о том, что привратник знает о нём. Таким образом он подготавливался к встрече с этими людьми и брал правильный тон в разговоре.

Но самые ценные агенты из списка не числились под именами и фамилиями, они значились лишь под цифрой или начальной буквой; иногда они имели по два разных инициала.

Наконец, он применил самый верный и беспроигрышный приём: стал «отлавливать» агентов, приходивших за деньгами. Сначала они не шли, но через несколько недель жадность победила, и они начали регулярно являться за «зарплатой». Савари принимал всех лично. «Сердечность» и «радушие» нового министра покорили их, и они начали работать ещё усерднее, чем при Фуше.

С течением времени Савари не только восстановил все мастерски законспирированные связи Фуше, но и значительно расширил всю систему шпионажа. Вскоре Савари получил прозвище «Сеид Мушара», что на смешанном франко‑турецком жаргоне означало «Шейх шпионов». Он имел целую сеть доносчиков и филёров в самых разных слоях населения по всей Франции и на всех занятых ею территориях. На него работали домашние слуги, шпионившие за хозяевами, и домовладельцы, следившие за слугами. Конечно, Савари не забывал и того, что главные враги Наполеона – роялисты – находились за рубежом, при дворах иностранных государей. Там он тоже заимел своих агентов, которые доносили о каждом шаге противников императора.

Но Савари оставался‑таки деятелем мелкого масштаба. Пронизав всю Францию сетью своей агентуры, он не заметил того, что его мелочная, назойливая слежка вызвала всеобщую ненависть. Его не столько боялись, как презирали. Типичный чиновник, поднявшийся на высшую ступень бюрократической служебной лестницы, он больше заботился о сохранении достоинства собственной фигуры, нежели о пользе дела. Он рассорился не только с людьми света, но и с духовенством.

Незадолго до войны с Россией Савари участвовал в задуманной Наполеоном акции по изготовлению фальшивых денег.

Префект парижской полиции Паскье в своих мемуарах вспоминал, что его секретные агенты обнаружили тайную типографию, где искусные мастера за большие деньги занимались по ночам какой‑то работой. Дом строго охранялся, входы в него были наглухо заперты и забаррикадированы. Паскье распорядился о полицейском налёте.

Взломав дверь, полицейские обнаружили, что фабрика печатала фальшивые ассигнации, но не французские, а австрийские и российские. Главой фабрики оказался некий господин Фен, брат одного из доверенных секретарей Наполеона.

Паскье немедленно доложил об этом его открытии своему начальнику, министру полиции Савари. Но тот огорошил его, заявив, что подделка кредиток производится по личному приказу императора. На них предполагается покупать продовольствие во время войны на территории неприятельских стран.

Савари добавил, что император следует лишь примеру англичан, которые давно «взяли на вооружение» производство фальшивых денег.

В 1812 году и его достоинству, и его карьере был нанесён жестокий удар. Это был заговор генерала Мале, задуманный и осуществлённый в самое тяжёлое для Наполеона время – в октябре 1812 года, когда он со своими войсками начал отступать из Москвы.

Генерал Мале ничем особым не проявился в битвах. За время службы его несколько раз отстраняли от должности за служебные промахи и злоупотребления, но Наполеон каждый раз миловал его. В 1808 году Мале был разоблачён как участник заговора и заключён в тюрьму Сен‑Пелажи, но благодаря покровительству Фуше был переведён в частную больницу некоего доктора Дюбюиссона. Это был наполовину санаторий, наполовину арестный дом. Заключённым разрешалось «под честное слово» разгуливать на свободе, принимать посетителей. Находясь в больнице, Мале разработал план нового заговора. Воспользовавшись длительным отсутствием императора в далёкой и дикой России, Мале предполагал объявить о его смерти и провозгласить «временное правительство». Он почему‑то рассчитывал на поддержку войсковых частей, которыми собирался командовать лично.

В лечебнице содержались и другие лица, недовольные Наполеоном. Ранее, в тюрьме, Мале познакомился ещё с двумя генералами – Лабори и Гидалем. Но у полубезумного Мале хватило ума, чтобы полностью довериться только одному лицу, аббату Лафону, смелому и рискованному роялистскому заговорщику.

Мале часто забавлялся тем, что облачался в свою парадную военную форму, и поэтому, когда в восемь часов вечера 23 октября 1812 года он в полной форме вместе со своим другом аббатом Лафоном вышел «прогуляться», это никого не удивило. В этот период императора в Париже представлял Жан‑Жак Камбасере, герцог Пармский. Всей полицией руководил Савари. Занимаясь сбором мелких сплетен, он ничего не знал о действительных настроениях в городе, а тем более о заговоре Мале. Префект, генерал Паскье, был честным администратором, но не человеком дела, так же, как и военный комендант Парижа генерал Юлен.

Гарнизон города состоял в основном из рекрутов, ибо все ветераны наполеоновской армии находились либо в Испании, либо в России.

Появившись у ворот ближайшей казармы, Мале назвался генералом Ламотом, имя которого было популярно в Париже, и приказал начальнику караула проводить его к командиру.

Предварительно Мале заготовил множество фальшивых бумаг: депешу, извещавшую о смерти Наполеона в России, резолюцию Сената о провозглашении временного правительства, приказ о подчинении ему, Мале, гарнизона столицы.

Командир, которому Мале предъявил эти документы, нисколько не сомневаясь, подчинился ему. Он разослал сильные отряды для захвата ключевых позиций в столице – застав, набережных, площадей. Один из отрядов безо всяких недоразумений освободил из тюрьмы генералов Гидаля и Лабори.

Лабори явился к Мале и по его приказу арестовал префекта Паскье. Затем он арестовал застигнутого врасплох не предупреждённого своими агентами министра полиции Савари. Это произошло около восьми часов утра 24 октября. Оба были отправлены в тюрьму Ла‑Форс, из которой только что были освобождены Гидаль и Лабори.

Савари впоследствии иронически называли «герцогом де Ла‑Форс» (непереводимый каламбур, имеющий два смысла: «герцог от насилия» и «герцог из тюрьмы Ла‑Форс»).

Мале направился к военному коменданту Парижа генералу Юлену и предъявил свои полномочия. Но тот усомнился в них и под каким‑то предлогом попытался выйти из комнаты. Мале выстрелил в него и раздробил челюсть. В это время в комнату вошёл генерал‑лейтенант Дорсе, а за ним ещё один офицер и прибежавший на выстрел отряд солдат. По приказу Дорсе они скрутили Мале.

Заговор был раскрыт, сообщники Мале арестованы, Савари и Паскье выпущены из тюрьмы.

Постановлением военного суда генерал Клод Франсуа де Мале был приговорён к смерти и расстрелян вместе с двенадцатью своими сторонниками, большинство из которых было виновно лишь в излишней доверчивости.

Известие, полученное Наполеоном о заговоре, стало одной из причин того, что он бросил свою отступавшую армию и поспешил в Париж.

Несмотря на скандальный провал, Савари отделался лишь выговором и остался на прежнем посту.

В 1814 году, когда Париж был взят войсками союзников, Савари оставался начальником полиции.

Во время Ста дней, в 1815 году, Наполеон предложил Савари стать его министром полиции, но Савари отказался, и на это место вернулся непотопляемый Фуше.

 

ЛАФАЙЕТ БЭКЕР (1826–1868)

 

К началу Гражданской войны в США практически не существовало военной разведки. Аллан Пинкертон и сотрудники его сыскного агентства в годы войны были, скорее, контрразведчиками, нежели разведчиками. Между тем командующему северян, бывшему кандидату в президенты Уинфилду Скотту, требовалась подробная информация о противнике, которые не могли дать войсковые разведчики или случайные перебежчики.

Молодой офицер Лафайет Бэкер добровольно вызвался пробраться через линию фронта в лагерь конфедератов, может быть даже в их столицу Ричмонд. Он был представлен самому генералу Скотту. Тот внимательно выслушал горячего энтузиаста и спросил:

– А вы понимаете, что одного лишь патриотизма недостаточно? Требуется не отдать жизнь за родину, а собрать нужные данные и вовремя доставить их. Учтите, что Дэвис, Борегар и другие конфедераты не будут церемониться с вами, если поймают. Вас, конечно, будет жаль, но ещё хуже, что пропадут собранные вами сведения. Поэтому вы должны быть предельно осторожны.

Бэкер получил подробный инструктаж от начальника штаба и через несколько дней отправился в путь под видом странствующего фотографа. Весьма странная, на наш взгляд, маскировка, ведь фотокамера в руках человека, бродящего по войсковым тылам, это явный признак того, что он занимается шпионажем. Но ведь дело происходило в 1861 году, когда фотографический аппарат на огромном штативе являлся такой экзотической новинкой, посмотреть на которую сбегались солдаты со всей округи, а уж быть сфотографированным, даже без надежды получить снимок, было величайшим счастьем. Пикантной подробностью этого дела было то, что фотоаппарат Бэкера был поломан и им нельзя было никого и ничего снять, но никто, в том числе и контрразведка южан, этого не обнаружила.

Самым трудным для Лафайета оказался переход через линию фронта со стороны федеральных войск. Его окликали, за ним гнались, в него даже стреляли, и дважды он был задержан и обвинён в шпионаже в пользу южан. Только вмешательство генерала Скотта спасло ему жизнь и позволило продолжить путь. Незапланированные мытарства разведчика закончились, когда он попал в руки кавалерийского разъезда южан. Весёлые кавалеристы усадили фотографа с его громоздким грузом на запасную лошадь и доставили в штаб. Никто не догадался обыскать его, иначе двести долларов золотом, которые имел при себе бедный фотограф, могли бы стоить ему жизни.

Разведчика на пару дней посадили под замок, быстро провели поверхностное следствие и выпустили. Но разбитной и весёлый малый настолько понравился наивным южанам, что они сделали его своего рода придворным фотографом. Его приглашали в самые высокие инстанции. В Ричмонде с ним беседовали и позволили «увековечить» себя сам президент южных штатов Джефферсон Дэвис и вице‑президент Александр Стивенс. С ним беседовали и его допрашивали генерал Пьер Борегар, тогдашний главнокомандующий южан. Бэкер вполне «откровенно» передавал южанам те сведения, которые собрал во время своего пребывания в Вашингтоне. Руководители южан были весьма довольны полученной от него информацией о положении на Севере, и сами, в порыве откровенности, иногда выбалтывали то, что в разговоре с более уважаемой особой никогда бы себе не позволили. Кем был для них Бэкер, несмотря на свою экзотическую профессию? Такой же ничтожной личностью, как странствующие актёры, музыканты, шуты и фокусники, которых можно не стесняться. Но, так или иначе, первое время он находился под подозрением и фактически под арестом. Ночевать ему зачастую приходилось в тюрьмах и караульных помещениях, а в Ричмонде сам начальник конной полиции держал его под замком.

Постепенно к Лафайету стали относиться с бо́льшим доверием, и ему удалось начать разведывательную деятельность. Он побывал во всех полках южан, находившихся в Вирджинии, «снимая» панораму каждого полка и во время обеда, и на строевых занятиях, и на спортивных площадках. «Сфотографировал» штаб бригады, обещая молодым офицерам и генералам великолепные снимки.

Но снимки так и не были проявлены и отданы клиентам. Сначала решили, что он просто жулик, которого следовало, по тогдашним обычаям, вываляв в дёгте и куриных перьях, выгнать на все четыре стороны. Однако контрразведчики в городке Фредериксберге оказались более прозорливыми. Его прямо обвинили в шпионаже и заключили в тюрьму. Дожидаться военного суда, исход которого для него был ясен, Бэкер не стал. На остатки своих денег он приобрёл кое‑какой инструмент, взломал ветхую дверь камеры и скрылся. На память у южан остались его аппарат со штативом и ощущение того, что над ними жестоко подсмеялись.

Пробираясь по ночам, Лафайет достиг линии фронта, где «сдался» федеральным войскам. Он был доставлен к самому генералу Скотту, который вместе с офицерами его штаба выслушал обстоятельный доклад разведчика. Генерал был настолько поражён наблюдательностью, памятью и аналитическим складом ума Лафайета, что назначил его начальником военной полиции. Впоследствии Бэкер был произведён в бригадные генералы и руководил как разведкой, так и контрразведкой северян.

Один из агентов Бэкера, имя которого так и осталось неизвестным, сумел проникнуть в штаб южан в Ричмонде. Уже через две недели он явился к Бэкеру с письмом президента Джефферсона Дэвиса на имя Климента Клэя, эмиссара Конфедерации в Канаде. Конверт пропустили невскрытым, так как агент предупредил, что в нём содержится только рекомендательное письмо, лично написанное и запечатанное Дэвисом. После благополучного обмена письмами агент стал постоянным курьером на канале Ричмонд – Канада. Но теперь все письма, которые он провозил, прочитывались службой Бэкера. При этом специалисты пользовались бумагой и печатями подлинных пакетов, для чего в Англии закупали бумагу такую же, как та, которой пользовался в Канаде Клэй.

В одном из писем содержался план опасной диверсии: предполагалось вызвать пожары и взрывы в Нью‑Йорке и Чикаго, заложив одновременно в крупных магазинах и многолюдных местах развлечений адские машины. Полицейские и военные власти приняли необходимые меры. Пожар произошёл только в одном месте, адские машины не причинили ущерба.

И ещё одна успешная операция была проведена под руководством Бэкера. Через агентуру стало известно, что в течение первого года войны после каждого заседания кабинета министров на Юг отправлялся подробный доклад. Служба Бэкера установила, что разведывательная организация, поставлявшая эти доклады, состояла в основном из начальников почтовых отделений штата Мэриленд, которые почти все, кроме троих, являлись агентами южан. Разгром этой организации и явился одной из главных заслуг бригадного генерала Лафайета Бэкера.

 

АЛЛАН ПИНКЕРТОН (1819–1884)

 

Наши предки зачитывались детективными рассказами о приключениях Ната Пинкертона. Уже в те времена это считалось дешёвым чтивом, но Нат Пинкертон был всё же существом более реальным, нежели Шерлок Холмс. Дело в том, что «пинкертонами» называли сотрудников сыскного агентства Аллана Пинкертона, и возможно, среди них был и некий Нат.

В Соединённых Штатах в середине XX века царил полный правовой беспредел. В полиции, как и в политике и в экономике, господствовал пиратский дух. Шефы полиции, избранные в городах и штатах, были скорее надёжными представителями своих партий или кланов, нежели добросовестными полицейскими. Взаимодействия между полицейскими учреждениями не существовало. Преступнику достаточно было переехать из одного штата в другой, чтобы оказаться в безопасности. Какой‑либо центральный полицейский орган отсутствовал.

Именно в эти времена и появилось «неподкупное частное агентство» Аллана Пинкертона, которое получило мировую известность и стало синонимом американской уголовной полиции.

В 1819 году в Глазго в семье бедного ирландского полицейского Пинкертона родился сын Аллан. Как и многие другие ирландцы, он в поисках счастья эмигрировал в Америку. Там работал бондарем.

В 1850 году случай сделал его криминалистом. В городке, где он жил, шла охота за шайкой неуловимых мошенников. В ней принял участие и Аллан. Дотлевавшие угли костра на соседнем острове навели его на след шайки. Он моментально приобрёл репутацию великого детектива в государстве, где самое сильное управление полиции (в Чикаго) насчитывало одиннадцать весьма сомнительного вида полицейских. Аллан Пинкертон использовал свой шанс и тут же основал Национальное детективное агентство Пинкертона. Эмблемой агентство избрало открытый глаз, а девизом слова: «Мы никогда не спим…».

Пинкертон и поначалу всего девять его сотрудников вскоре доказали правдивость избранного ими девиза. Они были неподкупными и неутомимыми детективами, отличными психологами, прекрасными наблюдателями, асами маскировки и перевоплощения, отчаянными смельчаками и мастерами стрельбы из револьверов. Беглых преступников они преследовали верхом на лошадях с такой же лёгкостью, как и на крышах поездов, кативших на Дикий Запад. За несколько лет «пинкертоны» превратились в самых лучших криминалистов Северной Америки.

В начале 1861 года Соединённые Штаты стояли на пороге Гражданской войны между северянами (федералистами) и южанами (конфедератами).

В ту пору в Вашингтоне не существовало ни сухопутной, ни морской военной разведки. Не было и настоящей контрразведки. Правительство Линкольна привлекало все силы, которые могли оказать ей содействие, в том числе и частные сыскные агентства.

Директор железной дороги Филадельфия – Балтимор Фелтон вызвал из Чикаго Аллана Пинкертона с группой его сотрудников и предложил им действовать в качестве контрразведчиков этой железнодорожной компании.

– У нас есть основания подозревать, – сказал он, – что южане намерены провести диверсии на этой дороге с целью отрезать вашингтонское правительство от северных штатов. Особой угрозе подвергаются паромы и мосты.

Пинкертон никогда не действовал наобум. Лишь собрав необходимые сведения, он направился в Балтимор, в ту пору центр мятежно настроенных южан. Там он снял дом и под вымышленным именем Э. Дж. Аллен внедрился в высшие круги города. Другой член его группы, талантливый разведчик Тимоти Уэбстер, сумел прикинуться сторонником южан и попасть в кавалерийский отряд, действовавший в районе железной дороги Филадельфия – Балтимор. В группе Пинкертона был также молодой разведчик Гарри Дэвис. Изящный, красивый, потомок старинной французской семьи, он готовился стать иезуитом и обладал даром убеждения, свойственным иезуитам, но предпочёл разведку. Прожив ряд лет в Новом Орлеане и других городах Юга, он хорошо изучил повадки, обычаи, особенности и предрассудки южан, был лично знаком со многими вожаками Юга.

Гарри Дэвис, действовавший под именем Джо Говарда из Луизианы, вошёл в круг радикально настроенных молодых южан. Все были убеждёнными рабовладельцами и в любую минуту готовились выступить с оружием в руках против Севера. Подбадривая себя виски, они кричали, намекая на недавно избранного президентом Линкольна, который в молодости был лесорубом:

– Ни один дерзкий янки – выскочка из лесорубов никогда не сядет в президентское кресло!

От некого Хилла, молодого фанатика, Дэвис услышал, что готовятся не только диверсии, но и покушение на президента Линкольна.

– Если на меня падёт выбор, я не побоюсь совершить убийство. Цезаря заколол Брут, а Брут был честный человек. Пусть Линкольн не ждёт от меня пощады, хотя я и не питаю к нему ненависти, как иные. Для меня тут главное – любовь к отечеству, – заявил Хилл.

Узнав о том, что фанатики готовы убить президента, Аллан Пинкертон решил предпринять меры для предотвращения покушения. С этой целью Пинкертон и Дэвис через Хилла познакомились с «капитаном» Фернандино. Незаметный цирюльник, он, по существу, стал глашатаем балтиморских ультра. Сыщики убедились, что очень многие видные граждане, которых он когда‑то стриг, брил и пудрил, считают его теперь своим вожаком.

Дэвис сумел втереться в доверие к Фернандино, изображая из себя сторонника крайних мер. Однажды он был вместе с Хиллом приглашён на собрание заговорщиков. Их было около тридцати. Фернандино привёл всех к присяге, причём Дэвис сделал мысленную оговорку: «в интересах защиты своей родины».

Обсуждался важнейший вопрос: о предстоявшем покушении. Предполагаемый убийца президента должен был определиться путём жеребьёвки. Среди белых шаров, лежавших в ящике, был один красный. Вынувший его заговорщик не должен был выдать этого ни словом, ни жестом, и считать себя удостоившимся чести привести план в исполнение.

Хилл, однако, узнал и под большим секретом сообщил Дэвису, что в ящике не один, а восемь красных шаров: руководители заговора не были уверены в своих сообщниках и решили перестраховаться. Дэвису и Хиллу достались белые шары, но восемь человек остались при убеждении, что именно каждый из них несёт ответственность за спасение Юга от «презренного янки».

Аллан Пинкертон сопоставил сообщение Дэвиса с информацией Уэбстера и других своих агентов и убедился, что заговор действительно имеет место.

Убийство Линкольна должно было произойти во время его проезда через Балтимор и послужить сигналом для разрушения мостов, паромов и железнодорожных путей. В результате северяне остались бы без вождя, столица оказалась бы отрезанной от северных штатов и началось бы восстание рабовладельцев Юга.

Идейные вожди южан, консервативно настроенные, ничего не знали о предстоявшем покушении. Зато начальник полиции Балтимора Кейн принял в его подготовке самое деятельное участие. Он спланировал размещение полицейских в день приезда президента таким образом, чтобы вокруг Линкольна могла собраться толпа, в которой затаились бы участники покушения. Произведя выстрел или нанеся удар кинжалом, убийца должен был затеряться в толпе, а затем скрыться. На берегу Чесапикского залива ждала бы лодка, которая должна была отвезти его на быстроходный пароход. На нём убийцу доставили бы в какой‑нибудь отдалённый порт Юга, где его чествовали бы как героя.

Получивший эти сведения Пинкертон направил членам президентского окружения две предостерегающие записки.

21 февраля 1862 года он встретился с президентом и представил ему свои доказательства балтиморского заговора, при этом подвергся перекрёстному допросу, не менее придирчивому, чем в уголовном суде.

Одновременно сведения о заговоре поступили и из других источников, в том числе от Джона Кеннеди, начальника полиции Нью‑Йорка.

С учётом всех этих сообщений условия поездки Линкольна из штата Иллинойс в Вашингтон были изменены. Охрана приняла срочные меры. Президент должен был выступать в Гаррисберге на банкете в его честь. Но по совету охраны он предусмотрительно покинул банкетный зал и проследовал к запасному пути, где уже стоял специальный поезд, состоявший из одного вагона. Внезапный отъезд Линкольна был объяснён приступом головной боли.

Поездкой президента, которая частично проходила через мятежную территорию, распоряжались директор железной дороги Фелтон и Пинкертон. По железной дороге, движение на которой было заранее прекращено, Линкольн был доставлен в Филадельфию. Он подчинился всем мерам предосторожности, которые требовала охрана. Ему пришлось изобразить из себя инвалида, которого опекала сердобольная сестра. Её роль исполняла миссис Кет Уорн из пинкертоновской команды. Кстати, она была первой женщиной в Америке, а возможно, и в мире, ставшей профессиональным частным сыщиком.

Президент и сопровождавшая его команда заняли три купе спального вагона поезда. В этот же поезд сели Джон Кеннеди и вооружённая охрана. По совету Пинкертона и распоряжению Фелтона бригады специально подобранных рабочих были посланы красить мосты. Эти люди могли стать резервом охраны в случае мятежа или нападения на поезд. На всех переездах, мостах и запасных путях дежурили вооружённые агенты Пинкертона, снабжённые сигнальными фонарями.

Уже в пути, на одной из станций, от Уэбстера было получено сообщение о том, что отряды рабочих‑железнодорожников проходят подготовку якобы для охраны железной дороги, а в действительности для её разрушения по сигналу о начале мятежа.

Аллан Пинкертон разместился на задней площадке вагона, в котором спал президент. Он изучал местность и получал сигналы от своих людей, расставленных вдоль дороги.

Наконец поезд прибыл в Балтимор, миновать который было нельзя. В те времена спальные вагоны, направлявшиеся в столицу, приходилось перетаскивать по улицам Балтимора с помощью конной тяги на вокзал вашингтонской линии. Можно себе представить, каково было Линкольну и его спутникам ехать по улицам города, полного заговорщиков. Но Балтимор мирно спал, не ведая о том, что происходит. До вокзала добрались без всяких осложнений, хотя ещё пришлось понервничать, так как поезд на Вашингтон опоздал на два часа.

На следующее утро Линк