Из истории тамгопользования у горцев

(Вторая половина XIX — начало XX в.)

Существующая ныне литература свидетельствует о том, что возраст северокавказских тамг солиден, что они являлись, главным образом, атрибутом скотоводства, где они имели чисто владельческий смысл. И это не случайно, ведь как только тамга стала выполнять функцию знака собственности, она прочно закрепилась за один из первых помощников человека — конем. Это и понятно, потому что первым видом частной собственности «на пороге достоверной истории был домашний скот» [292, с. 104].

Изучение северокавказских тамг помогает выявить

многие стороны взаимоотношений в этом обществе. В связи

с этим интересным представляется изучение правовых норм

владения как самим железным штампом, так и тамговым

рисунком.

Историческую сущность тамг четко определил В. П. Пожидаев: «Тамгой на Северном Кавказе и в Закавказье называют знак собственности, налагаемый хозяином-скотоводом нa свой скот — овец, коров и особенно лошадей для отличия стада одного хозяина от стада другого» [204, с. 240].

Функциональное назначение всех категорий знаков собственности по сословно-классовому, семейно-р'одственному принципу у кабардинцев впервые охарактеризовал канд. историче­ских наук X. М. Думанов [70, с. 139].

Словом «дамыгъэ» или «лъэпкъ дамыгъэ» (тамга или родовая тамга) кабардинцы называли главный родовой знак, который ставили на круп, ляжку, лопатку лошадей, иногда коров. А дополнительный знак, ставившийся на щеках животных,— «нэпкъыжьэ» (подтаврок), «дамыгъэ къуэдзэ» (в языке кабардинцев Терского района, бывшей Малой Кабарды) представлял собой часто уменьшенное в 2—3 раза изображение основного тавра. Но ввиду того, что «изготовление железного трафарета требовало известных расходов» [27, с. 104], то можно было создать легко еще один опознавательный знак, для чего нужна была лишь часть рисунка главного тавра. Например, одной их половинок основного рисунка тавра в качестве подтаврока пользовалась фамилия Бегидовых в сел. Чегем I (быв. Куденетово): Аналогично поступала фамилия Богатыревых из сел. Верхний Курп (был. Инароково). Смотри тамги Бегидовых и Богатыревых в каталоге.

Конкретное назначение знака нэпкъыжьэ и знаков-надрезов на ушах — «тхьэбзэ» точно выявил X. М. Думанов писавший о том, что они являются знаками «семейной собственности на мелкий скот» [70, с. 83].

Но подтаврок могли поставить и на лошадь в тех случаях. когда «одним тавром пользовались несколько хозяйств одной фамилии». При этом во избежание путаницы он выжигался на «правой или левой стороне шеи» [144, с. 28].

Аналогичное разделение тавр на фамильное «тукъум тамгъа» [172, с. 116] и на семейно-личное бытовало и в скотоводческой культуре карачаевцев и балкарцев, где наряду с ними практиковалось «множество форм ушного мечения» (эн, энле) [172, с. 118].

Для того чтобы молодое поколение обязательно и четко помнило свою фамильную тамгу, у горцев существовало множество традиционных приемов, помимо непосредственного хранения самого железного трафарета. Так, например, метили предметы патронимического пользования [212, с. 91]: участок земли, кош, котел и также личные вещи: оружие, посох лопату, музыкальный инструмент. В сел. Урух (быв. Коголкино) нами был зафиксирован рубель, почти двухвековой давности, изготовленный И. Абазовым. Рубель имел на
поверхности вырезанный четкий рельеф тамги, которым
метили лошадей, и второй его же вариант, которым метили
коров. Изготовленная из сухого твердого боярышника данная
межпоколенная тамговая эстафета явно рассчитана была на
несколько столетий, и его сегодняшнее качественное состояние тому лучшее доказательство.

Аналогичным образом тамговая память для будущего поколения закладывалась и на другом поприще: когда «одним из орнаментальных мотивов являлось изображение родовых тамг, особенно развитое в золотом шитье» [87, с. 264], ту же форму запоминания видим соответственно и у балкарцев «в аппликационных войлоках» [87, с. 264]. Следует сказать, что зарождение «орнаментального стиля, выполняемого знаками» [295, с. 193], должно иметь солидный возраст, но граница тамг и орнаментов — вопрос особый.

Поскольку горская фамилия имела на кладбище свой патронимический «участок» [109, с. 204], следует упомянуть роль тамги и здесь.

Традиционная структура композиции текстов на мо­гильных плитах XIX — начала XX в., как правило, однотипна во многом. Наверху памятника эмблема ислама — полумесяц со звездой, а ниже орнамент. Под ним нередко изображали конкретный атрибут горского костюма, поясняющий пол погребенного: женский нагрудник или мужские газыри. Далее краткая молитва и имя погребенного. Еще ниже ставилась фамильная тамга и дата смерти. В самом низу схематические рисунки, поясняющие профессию: ножницы, крючок для удержания тесьмы, игла, шашка, кинжал, пистолет; четки, кубган, молитвенный коврик.

Фамильная тамга нередко ставилась и на боковых плоскостях памятника, изредка и на тыльной стороне — вероятно, эти варианты практиковались с целью экономии лицевой, главной площади памятника. Так же, как и на примере тамги, вырезанной на поверхности рубеля, каменные могильные плиты являлись надежной формой передачи тамги следующим поколениям. Например, на двух памятниках тамги были высечены как на лицевой, так и на тыльной стороне, что давало возможность опознать место захоронения и саму плиту с тамгой даже при повале памятника.

Проблема сохранения информации о тамгах прослеживается и у других народов. У туркмен, например, «голи

племенные узоры, помещались на центральном поле ковра»

[294, с. 152], или же «у йомутов при выходе девушки замуж в другой род родовой знак помещался на свадебных ковровых изделиях» [294, с. 158].

Мы присоединяемся к мнению профессора Л. И. Лавро­ва, что «тесные связи между родственниками и взаимное доверие, без которого подобные связи невозможны, позволяли прибегать к этим же трафаретам значительному числу однофамильцев» [127, с. 104].

Следует сказать, что одним тавром могли пользоваться не только люди, связанные узами родства, но и даже друзья и соседи. Предоставление железного трафарета с правом таврения им своего скота являлось показателем доверия и уважения. Доверенное тавро морально обязывало. По этому поводу бытовала пословица: «Дамыгъэм л1ыгъэ и1эщ» (Тавро честью обладает).

Интересное сведение о тамге как о патронимическом

документе, например у абазин, дает кандидат исторических

наук Ш. Ш. Хуранов: «В народных преданиях говорится, что

если возникал спор о чьем-либо происхождении, то истец

должен был доказать свою принадлежность к той или иной

фамилии, представив оригинал тамги, сделанный из железа»

[244, с. 157].

На материале кабардинского фольклора в подобные случаях мужчина предъявлял часть коромысла с тавром, для чего женатые братья, расселяясь, распиливали коромысло, меченное фамильным тавром, столько раз, сколько братьев.

Предоставление тавра второму лицу было бесплатным, а его изготовление — не везде. Например, в сел. Плановском (быв. Боташево)—20—30 копеек; в сел. Каменномостском (быв. Кармово)—2—3 рубля. Разница в цене тавра объяс­няется как сложностью конфигурации, так и дефицитностью железа в данном районе.

Фамильное тавро одновременно являлось классическим документом социального символизма. Например, жители сел. Плановского должны были пользоваться тавром Боташевых, жители квартала Жерештиево — тавром Жерештиевых и т. п. Подобная картина наблюдалась и в Балкарском обществе. Например, «жители Верхнего Чегема использовали тамгу Барасбиевых, Карасу — Суншевых (Сююнчевых), Хулама — Шакмановых» [172, с. 118]. Пользование тавром князей имело одно преимущество, потому что при этом возрастала «гарантия, что их скот никто не тронет» [172, с. 118].

Отмена крепостного права в Кабарде и Балкарии, переселенческая реформа, выселение горцев в страны Восто­ка, уход многих владельцев на Кубань, гибель их в ходе Кавказской войны привели к большим социально-экономиче­ским изменениям. Появляются ростки капиталистических отношений. Естественно, это повлияло на нормы тавровладения—появляется некая резервная группа тамг. По сло­вам Л. И. Лаврова, «после смерти последних представителей известной фамилии их тамгу присваивала другая» [127, с. 105]. Начинается период, когда «крестьяне тоже стали пользоваться тамгой» [70, с. 83].

В пореформенный период выдвигаются «разбогатевшие кулацкие хозяйства» [146, с. 132], сумевшие поставить свое дело на передовые методы. Появилось немало крупных землевладельцев и скотоводов, «владевших табунами лошадей, мелкого рогатого скота» [169, с. 49].

Для этого периода характерно осуществление древних тамг феодальных династий с тамгами, заимствованными из арабского, русского, грузинского алфавитов. Этим объясня­ется и весьма категоричное заявление части информаторов, что все тамги якобы являются начальными буквами имен, фамилий владельцев.

После отмены крепостного права появляется обилие новых фамильных тамг, в основной своей массе принадлежа­щих бывшим зависимым сословиям, сумевшим приспособить­ся к новым социально-экономическим переменам. Эта категория тамг характерна тем, что, как правило, они являются русскими буквами, соответствующими первой букве фамилии. Например, фамильная тамга Жолдашевых не что иное, как русская буква «Ж», у Керашевых — буква «К», а у Мурзабековых— монограмма из двух букв «М» и «Б». Впрочем, здесь легко впасть в крайность, потому что это могли быть и представители родов, некогда потерявших свои родовые тамги из-за каких-то социально-политических потрясений. Но вместе с тем следует заметить, что не каждое совпадение или сходство является фактом преемственности. Например, если жители сел. Лачинкай (быв. Тохтамышево) должны были метить скот графической основой фамилии Тохтамышевых, напоминавшей русскую букву «X», то вполне естественно, что этим знаком пользовались также и предста­вители фамилий, начинающихся с буквы «X».

Такая же ситуация и с тамгой фамилии Беевых, которая, на первый взгляд, не что иное, как русская буква «Б», а между тем документально известно, что эта фамилия в прошлом числилась в уделе князей Ажгериевых [288, с. 31]. Основа тамги Ажгериевых — общеизвестный трезубец. Зная, к чему обязывала сословная принадлежность и частую форму вертикального изображения тамги, нетрудно догадаться, что в основе буквовидной тамги Беевых лежит тамговая основа их владельцев, изображенная вертикально.

Кстати, из-за отсутствия верной информации от предыду­щего поколения некоторые сегодняшние информаторы не только склонны объяснить свои фамильные тамги буквами русского алфавита, но, на наш взгляд, иногда сами Дорисовывали штрихи, максимально приближавшие их к соответствующей русской букве, как, например, тамга Мазановых и Беевых.

Можно встретить также ряд тамг, являющихся, по мнению профессора Лаврова, явными вариантами грузинско­го алфавита [130, с. 135]:

 

тамга кабардинцев Дударовых — грузинская буква Т;

тамга кабардинцев Клишбиевых — грузинская церковная X;

тамга балкарцев Урусбиевых — грузинская
церковная [130, с. 125].

Встречаются также явные заимствования из арабского алфавита:

 

- Тудуевы

 

  - Уардоковы     

 

 

Перед нами первые три буквы фамилий, написанные на арабском языке.

Очень важную роль горские тамги имели в расчетных делах скотоводов. Например, «чабан вместо расписки давал хозяину отары выструганную палочку в 3—4 вершка (бирку) с пометками — зазубринами на обеих сторонах (пхъэибзэ) и вырезанной на конце фамильной тамгой» [144, с. 29]. Именно эта фамильная тамга позволяла помнить чабану, у какой фамилии он взял то или иное число овец.

С помощью тамги расчет производился и у балкарцев, в среде которых этот факт описан был Н. П. Тульчинским: «Он, хозяин, выделяет из своего стада около ста овец... Это маленькое стадо тотчас метится особым знаком. По истечении пяти лет весь приплод, а равно и помеченные бараны делятся пополам, одна половина идет в собственность работника и служит платою за труд, а другая половина идет владельцу»

[295, с. 19].

Идентичную картину мы наблюдаем и у абазин.

«Возвратясь с гор, каждое объединение строило специальную

ограду, куда загоняли скот. Все члены объединения забирали

оттуда своих животных, которые узнавались по специальным

меткам...» [124, с. 67] «Абазинам были известны два

способа мечения скота: 1 — дамыгъэ-анц1ара;

  2 — хц1ара анц1ара. И тот и другой способ означает — нанести знак

собственности. Разница заключается в том, что 1-м способом

(дамыгьэ) метили крупный рогатый скот, лошадей и отчасти

мелкий рогатый скот и домашнюю птицу. Тамгу ставили путем выжигания: к телу животного прикладывали раскаленное железное клеймо. Рану посыпали солью и через некоторое время, когда спадал струп, на теле животного четко просматривался знак собственности. Животных клеймили в возрасте 1-1,5 лет. Лошадям тамгу ставили на крупе или на задние ляжки. Крупному рогатому скоту тамгу ставили только на задние ляжки. Случалось так [124, с. 68], что два брата пользовались одним и тем же знаком. Чтобы не перепутать животных, они заранее договаривались, кому какой бок метить: старшие метили правый бок, а младшие - левый.

«Дамыгъэ» передавалась по наследству, и имели их только владетельные лица. «Дамыгъэ» позволяла быстро находить то или иное животное в большом стаде, табуне, отаре. В том случае, когда пропадала какая нибудь скотина, знаки собственности того или иного князя были известны не только внутри одного его селения, но и далеко за его пределами, и каждый, кто обнаружит животное, считал cвoим долгом доложить об этом хозяину. Последний в свою очередь за приятную весть щедро одаривал вестника. Принцип нанесения знака собственности «хц1ара» заключался в том, что тамгу наносили только на уши путем отрезания кончика ушей (пхьырсара), надрезов (ш1ырсара), проколов (к1ылш1ара). Но иногда на мелком рогатом скоте можно было встретить оба знака собственности: надрез или прокол на ушах и «дамыгъэ» на щеке. Термин «хц1ара» встречается и в другой отрасли хозяйственной деятельности. Каждая хозяйка метила свою домашнюю птицу (кур, гусей, индеек и т. д.) путем отсечения когтя на каком-нибудь пальце ноги [124, с. 69].

Родовые тамги несли в горском обществе и функцию «производственного клейма» [127, с. 103], поскольку многие владельцы табунов занимались селекционной работой. Так, были известны, например, следующие породы лошадей, названия которых происходили от фамилий владельцев: щолэхъу (Шолохов), абыкъу (Абуков), бекъан (Беканов), къудащ (Кудашев), егъэн (Еганов), хьэгъундокъуэ а(Хагундоков), трам (Трамов), абзон (Абезуанов), къундет (Куденетов), есеней (Есанеев), мэршэн (Маршенов), жарэщты (Жерештиев), шеджэрокъуэ (Шегероков), къэбан (Кабанов), ачэтыр (Ачетыров), къурэлей (Куралеев), ло (Лоов), кърымщокъал (Крымшокалов), дэндыр (Дандыров). Перед нами фамилии кабардинских, адыгейски, черкесских, осетинских, абазинских, карачаевских, ногайских владельцев, занимавшихся селекцией в коневодстве и сумевших вывести свои породы лошадей. Каждая из них имела свои достоинства и обязательно носила фамильную тамгу селекционера в качестве производственного клейма, поскольку у них имело место «линейное разведение». Обычно каждое семейство коннозаводчиков старалось свою лошадь разводить в чистоте и совершенствовать [189, с. 226]. Например, про абуковскую породу бытовала общеадыгская пословица: «Зы абыкъурэ, зы аркъэнре уи1эмэ уунагьуэщ» (Если ты заимел лошадь абуковской породы и аркан, ты уже имеешь семью).

К тавру владельцы относились очень ревностно, стараясь не скомпрометировать свой символ социального и родового статуса. Идя на скотокрадство, они иногда ухищрялись осуществлять это на краденой лошади с чужим тавром или же на своей, на которую, как и в первом случае, с целью дезинформации преследователей предварительно ставили чужое тавро. Похитителю же, под которым погибала лошадь с его собственным тавром, ничего не оставалось, как срезать тавро.

О кабардинцах «своим коневодством приносивших и приносящих немалую пользу государству» [117, с. 223], писал генерал Смекалов 24 января 1889 г. Эту характеристик можно отнести ко всем горским коневодам, чьи лошади регулярно отправлялись в русскую армию.

Аналогичное явление наблюдалось и в среде балкарских животноводов. Например, «на выставке в ст. Прохладной в 1900 г. лошади коннозаводчика Н. Урусбиева были отмечены малой серебряной медалью» [208, с. 240].

Л. И. Лавров характеризует четыре функции кавказских тамг: знака собственности, производственное клеймо, печать или подпись, герб [127, с. 91]. Есть основания полагать, что в кабардинском обществе бытовала категория тамг совер­шенно иного назначения.

Общеизвестно, что каждый народ выработал свои методы общественного порицания. По нашим материалам, у ка­бардинцев эти тамги по степени суровости можно разделить на три категории:

а) когда она касалась лишь одежды: рубашка труса,
черный шерстяной колпак труса [185, с. 127], прожженная
шапка труса [29, с. 93];

б) когда она касалась следующих понятий достоинства:
усы, борода, волосы;

в) когда знак наносили непосредственно на самое тело:
лоб, щека, нос, уши, палец, спина.

Последняя группа тамг кабардинцами называлась соби­рательно «тхьэгъэпц1 дамыгъэ» (тамга клятвопреступника, предателя), а тамга, наносимая на щеку, имела еще и свое название — «нэк1у дамыгъэ» (лицевая тамга). О том, что знаки на лице соотносились с понятием чести, повествует, например, бытовавшая в прошлом в сел. Каменномостском поговорка, которой подзадоривали нерешительных драчунов-подростков: «Япэу емыуэнум Думэнхэ я нэпкъыжьэр и нэк1ум тыраудзэ» (Тому, кто не ударит первым, пусть на лицо поставят подтаврок Думановых). Последний состоял из двух параллельных линий, выжигаемых вдоль морды овцы. Следует упомянуть и бытовавшие формы словесного руча­тельства за правдивость даваемых слов: «Ар мыпэжмэ, си

пащ1р уэзгъэупсынщ» (Если это неправда, то сбреешь мне усы); «Ар мыпэж мэ, си пэнц1ывыр позгъэупщ1ыынщ» (Если это неправда, я согласен не отсечение кончика носа). Подобные заверения означали, что люди знали такие тамги в качестве традиционных знаков позора, идущих вразрез с понятием адыгэ напэ (адыгская честь) [29, с. 93].

По этим знакам в литературе пока ничего фактически определенного нет. По нашим полевым материалам ясно лишь одно: на лице они вырезались, точнее, надрезались или выжигались в виде какой-либо прямой линии, а на лопатке только выжигались. Упомянутую группу тамг точнее было бы назвать порицательно-опознавательными. Существовавшее в народе мнение, согласно которому в кабардинском обществе князь метил левую ляжку, дворянин — правую, а простолюдин тоже левую, но ниже того места, где ставил тамгу князь, вероятно, некогда имело место. В. П. Пожидаев комментировал этот факт следующим образом: «...во избежание недоразумений в Большой Кабарде лошадь уорка метилась на левой ляжке, лошадь крестьянина на правой; однако, в Малой Кабарде этого обычая не придерживались строгой» [202, с. 37].

В доказательство данного обычая можно сослаться и на И. А. Гюльденштедта: «...тамгами княжеской фамилии Беслен, зарисованными им в 1774 году, были помечены именно левые ляжки» [127, с. 91].

Поскольку первоначальными обладателями фамильных тамг были «только князья и уорки» [70, с. 83], то поговорка «Дэмыгъэ зытрадзэр шэсырабгъурщ» (Тавро ставят на ту сторону, с которой садятся, т.е. слева), вероятно, является отголоском того, что данный социальный символизм некогда действительно имел место.

Русские художники прошлого, писавшие кабардинских всадников, тоже помещали тавро на левых ляжках, например, тавро князей Шолоховых. Для общества, где отсутствовали инстанции, определявшие стандартные параметры качества продукции, тавро несло большую ответственность, ложившуюся как на тех, кто их ставил, так и на тех, кто ими обладал: «...приемщика Фролку Минаева бить кнутом и сослать в Азов, пусть не ставит клейм на плохо сделанное оружие», — писано в одном из петровских указов [298, с. 48].

Тамга, действительно, чтилась у горцев, другими словами, «ее хранили и берегли как дорогую реликвию» [145, с. 53]. О том, как ревностно относились к фамильному тавру в кабардинском обществе, предание повествует следующее. Когда в Кабарде появилось слишком много лошадей с тавром редкой известной породы шолох, настоящий владелец табуна этой породы Шупаго Талостанов решил их разоблачить. Для этого он объявил, что устраивает смотр всех лошадей шолохской породы, для чего предварительно приготовил большую изгородь, высота которой могла быть преодолена лошадьми лишь чистой шолохской породы. Когда все лошади с тавром «шолох» были помещены туда, Талостанов влетел верхом с длинной хворостиной и стал хлестать табун. Чистокровные быстро перемахнули через преграду и оказа­лись на свободе, полукровки повисли на нарочно заостренных кольях изгороди, а все остальные остались в загоне. Предание гласит, что это разоблачение стоило ему жизни. Это предание имеет в народе несколько вариантов.

В тех случаях, когда одинаковым тавром метили скот владельцев и его подданных или же метили скот тавровладельца и того, кто одолжил тавро, появлялась необходимость отличать свою собственность. Для этого можно метить разные стороны животного или же разные части тела одной стороны: один ляжку, другой лопатку, третий шею; можно менять и угол рисунка тавра. Однако практика (хищение, подделка, порча) показала недостаточность этого арсенала. Поиск привел к появлению двух дополнительных знаков — «бжьэибзэ» (надрезанный рог) и «пащ1эжьэ» (жженая губа). Первый представлял собой какой-нибудь производный штрих, вырезанный на рогах. О назначении второго знака единого мнения в среде наших информаторов нет, в литературе этот знак пока не описан.

По мнению одних, эта прямая или дугообразная линия, выжигаемая у края губ на том месте, где удила входят в пасть лошади, является дополнительным опознавательным знаком. Другие считают его средством против тугоуздия, потому что боль, причиняемая коню при нажатии удил на обожженный угол губ, заставляла животное подчиниться.

Кстати, проблему тугоуздия действительно приходилось решать горским животноводам, недаром при первом седлении коня «поэтическим словом, характерным для горского обряда» [299, с. 69] произносили следующую здравицу (хъуэхъу):

Ялыхь, 1эк1э 1эсэу, Лъэк1э псынщ1эу тхуэщ1!

(О, Аллах, сделай его покорным руке И скорым на ногу!)

Третьи же отрицают существование подобного знака вообще и как средство против тугоуздия приводили свой метод, заключавшийся в том, что внутреннюю сторону удил зазубривали и образовавшиеся острые шипы удерживали коня.

По мнению четвертых, этот знак «пащ1эжьэ» имел два значения: опознавательный и средство против тугоуздия.

Главной причиной появления этого знака, на наш взгляд, является все-таки проблема тугоуздия, хотя позже, естественно, он остался как один из опознавательных штрихов. По словам 98-летнего X. С. Мусукова в Верхней Балкарии, этот знак на губу лошади наносили в день скачек, и именно непосредственно перед началом состязания.

Сказанное выше показывает, что серьезное изучение обычных норм тавровладения у кабардинцев и балкарцев поможет осветить многие аспекты экономических, сословных, правовых, патронимических, родственных взаимоотношений в горской среде.

Интересные факты, связанные с локализацией патрони­мии, дают сопоставления сходных фамилий с их тамгами. Эту группу можно разделить на две категории. Первая — это те фамилии, у которых изменение фамильного имени произошло минимально — к нему прибавилось исконно-адыгское патронимическое окончание «къуэ» — сын. Напри­мер: Елдар — Елдарыкъуэ; Щам — Щамыкъуэ. (Елда-ров - Елдароков, Шамов — Шамоков). Сравнивая имею­щиеся в нашем распоряжении тамги из 75 фамилий, насчитанных нами в кабардинском языке, удалось выявить 11 совпадений и сходств графической основы тамги.

Вторая группа представляет собой категорию фамильных имен, между которыми нет совершенно этимологического сходства в данное время. Речь идет о тех родах, часть которых в разное время полностью сменила фамильное имя. Их количество вместе с теми, кто имел в прошлом и фамиль­ные прозвища, в книге [300] кандидата филологических наук И. X. Пшибиева доходит до 170. Рассматривая их через призму тамговой взаимосвязи, можно заметить 5 случаев сходности, которые никак не могут оказаться фактами конвергенными.

Фамильные тамги у адыгов, за исключением тамги Трамовых, не имели своих собственных названий, произо­шедших от формы знака, как это, например, широко было распространено у ногайцев, и потому они так и назывались с упоминанием фамилии владельца: «Мысост дамыгъэ» -тавро Мисостовых, «Щолэхъу дамыгъэ» — тавро Шолоховых

И Т. Д.

Собственные названия имеют лишь подтавровки, являю­щиеся, как правило, простейшими геометрическими фигурами: круг —хъурей, полукруг — хъурейныкъуэ, треугольник -щимэ, четырехугольник — пл1имэ; или же контурами каких-нибудь предметов быта: крюк — жьэк1адзэ, трехшиповая вила — гуахъуэжьищ, ножницы — лэныстэ, подкова — нал и т. д.

Тамга же Трамовых стала исключением, на наш взгляд, по причине ее совпадения с одним из основополагающих элементов адыгейской орнаментики — лирообразного знака или же сердцеобразного. Кстати,.карточную масть пики адыги поэтому называют «трамэ». Указанный знак стойко прослеживается в хронологическом диапазоне от археологических материалов античности Северного Причерноморья [54, с. 67] до этнографических материалов XX в.

Горский обычай пользования тамгами охватывал множество сторон, касающихся как сословных этнических родственных отношений, так и обычных бытовых явлений семьи и патронимии. Основополагающим фактором при этом является ее отношение к имуществу: домашний скот и предметы быта.

После отмены крепостного права частичному изменению подвергся не только обычай пользования тамгами, а сам источник тамг. Обычай пользования тамгами показывает, что патронимическая тамга являлась свидетельством коллективной защиты стад» [212, с. 92].

 

 

В период феодальной истории Северного Кавказа родовой тамгой обладали лишь князья и дворяне, а позже - состоятельные скотовладельцы незнатного происхождения, одалживавшие тамгу какого-нибудь феодала или же вариант ее рисунка.

Тамга оставалась единственным средством для опознания и удостоверения подлинного владельца пропавшего, похищенного животного, косяка или же табуна.

По данным Ш. Ш. Хуранова, когда абазинский наездник Идрис Камбиев угнал табун лошадей Крымшамхаловых в 50 голов и продал его казакам, «Крымшамхаловы по тамге узнали одну свою лошадь и распутали всю цепь» [244, с. 160].

Подобные факты во всех горских обществах прошлого были весьма типичными и частыми.

Феодально-сословный принцип зависимости: князь - дворянин — простолюдин — прослеживается в сходстве тамг указанных сословий. Например:

 

 

 

Среди полутора сотен кабардинских фамильных тамг, обнаруженных мной в сел. Сармаково (быв. сел. Бабугово — Бабыгуей), фактически одна треть рисунков тамг является производной от графических основ фамильных тамг бывших владельцев сел. Бабугоевых.

А по сообщению 80-летнего информатора М. А. Халишхова, жителя сел. Чегем (был. сел. Куденетово — Къундетей), почти все жители их селения в прошлом пользовались рисунками тамг, взятых с основы тамги владельцев селения Куденетовых.