Этногенез осетин, балкарцев и карачаевцев

Историко-этнографическую общность осетин, балкарцев икарачаевцев частично освещали в нашей литературе В. И. Абаев, В. Б. Ковалевская, Б. А. Калоев, Л. И. Лавров, Н. Г. Волкова, В. М. Батчаев. «Они (осетины, балкарцы и карачаевцы), по словам В. Б. Ковалевского, прошли разный путь, их объединяет не только соседство, связь глубже, она внутренняя, и корни ее уходят в доисторические времена» [275, с. 290].

Балкарцы и осетины-дигорцы «издавна занимают два непосредственно соседствующих ущелья Центрального Кав­каза» [165, с. 78], и по сей день в разговорной речи, обращаясь к своему соплеменнику, и балкарец и карачаевец называют его «алан».

Говоря о сармато-аланском историко-генетическом слое в судьбе балкарцев и карачаевцев, кандидат исторических наук В. М. Батчаев пишет, что «не будет особым преувеличе­нием предположить решающую роль аланского этноса в этногенезе балкарцев и формировании основ их материаль­ной и духовной культуры» [28, с. 127].

Помимо многочисленных археолого-этнографических со­поставлений, свидетельствующих о генетическом родстве этих народов, сегодняшняя краеведческая литература позволяет выявить множество общих фамилий у этих народов. Часть этих фамилий по сей день помнит свое происхождение от исторически родственных соседей. Приведем несколько примеров. Так, балкарские фамилии Газаевы, Керменовы [172, с. 83] считаются родом из Осетии. Осетинскими по происхождению являются и другие балкарские фамилии: Атабиевы, Кобановы, Гузеевы, Кундуховы [44, с. 105], Глашевы, Гасиевы, Мусукаевы, Цораевы, Чочаевы, Мизиевы [44, с. 105], Гоценаевы (Хучинаевы), Кубадиевы. С другой стороны, ряд осетинских фамилий вышел некогда из балкарцев, например, Асановы, Баевы, Цалаевы, Базиевы, Гациевы, Нафиевы, Гулдиевы, Гацилаевы, Ортабаевы [44 с. 105], Мистуловы [44, с. 105]. Одним из «аспектов аланского этнокультурного наследия» [271, с. 289], способного осветить некоторые стороны этногенеза, на наш взгляд, являются своеобразные документы — именно фамильные тамги сравниваемых народов. Рисунки этих знаков широко были известны еще со времен скифо-сарматских культур. Кроме того, сходство кавказских, в частности адыгских, тамг с сарматскими знаками было замечено давно. В качестве сравнительного материала с аланской атрибуцией нами привлечена серия из 40 знаков, введенных в научный оборот публикациями О. В. Милорадовича [275], С. А. Плетневой [199], Г.Е.Афанасьева [276], И. М. Чеченова [277]. Наиболее многочисленны в этой серии знаки, в основе которых лежит геометрическая форма круга,— 17 фигур. В тамговой системе балкаро-карачаевцев и осетин вариации этого мотива также составляют весьма представительную группу. Причем наибольшее число сходств приходится на такие фигуры, как концентрические круги, круг с перемычкой, круг с вписанным в него крестом. Но имеются и отличия. Например, такие дополнительные элементы, как крючок, короткая прямая линия, Т-образные или крестообразные фигуры, примыкающие к кругу с внутренней или внешней стороны, довольно обычны для тамг всех указанных народов, в то время как в используемой здесь аланской серии это явление отмечено только в одном случае. С другой стороны, скажем, зафиксированный на аланской керамике круг с несколькими точками внутри в целом, можно сказать, не характерен для этнографически известных знаков. Разуме­ется, такие отличия вовсе не говорят об отсутствии генетической связи.

Во-первых, они могли возникнуть уже в послеаланскую эпоху как результат длительной эволюции исходных форм. Во-вторых, малочисленность (или отсутствие) параллелей можно объяснить малочисленностью самого материала вообще, и прежде всего аланского.

Столь широкое распространение в тамговой и орна­ментальной символике народов Кавказа фигуры круга, очевидно, не случайно. Возможно, это так или иначе было связано с определенным языческим культом. Наиболее популярная в научной литературе интерпретация круга предполагает самую непосредственную связь его с культом солнца. Такую трактовку этого знака — причем именно на аланском материале — выдвинул, например, Г. Е. Афанасьев [266, с. 130]. На наш взгляд, это вполне возможно. Во всяком случае, не исключены и другие направления поиска. Нелишне, в "частности, обратить внимание на чрезвычайную попу­лярность данной символики у горцев Северного Кавказа (да и не только у них) в качестве «оберега». Например, у балкаро-карачаевцев и кабардинцев вокруг упавшего человека на земле как можно быстрее старались очертить круг, призван­ный, по представлениям суеверных горцев, оградить постра­давшего от негативного вмешательства «нечистой силы». Что касается круга с вписанным крестом, то он мог отражать какие-то синкретические формы верований, скажем языческо-христианские. Интересно в этом отношении приводимое в работе И. Иванюкова и М. Ковалевского описание так называемой «присяги крестом», которое практиковалось в прошлом у балкарцев. «Начертав на земле круг, татарин (балкарец.— X. Я.) острием своей палки проводит по нем крест-накрест две черты и, став в середине круга, там где пересекаются линии, произносит клятвенное обещание ска­зать судьям правду» [281, с. 106].

Столь же часты довольно близкие (порой доходящие до тождества) параллели на примере фигур в виде прямоуголь­ника, квадрата, ромба с вписанными в них дополнительными элементами — крестом, клеткой, перемычкой и т.д.

Семантику этих (как, впрочем, и многих других) знаков трудно определить «без риска перейти границы разумного» [127, с. 103]. С изрядной долей гипотетичности их можно, вслед за некоторыми другими исследователями, трактовать как символику, связанную с астральными или земледельче­скими культами — знаками-оберегами и пр. [280, с. 106]. Но в общем-то, конечно, вовсе не обязательно в любом знаке пытаться выявить некий «сокровенный» смысл, которого может попросту не быть.

Многочисленные знаки равноконечного («греческого») креста на аланской керамике изображены посредством либо двух простых пересекающихся линий (нарезных или рель­ефных), либо восьми коротких линий, соединенных попарно под прямым углом и взаиморасположенных таким образом, что пространство между четырьмя «угольниками» образует крест. В одном случае на концах такого креста имеются поперечные «перекладины» (см. с. 50). Разнообразны (хотя и не всегда идентичны с аланскими) формы крестов и в известном нам этнографическом материале.

Как в древности, так и в последние столетия изображения креста могли не иметь никакого отношения к христианству. На Кавказе этот знак известен еще с эпохи бронзы [281, с. 11]. Надо полагать, что в различных регионах Старого Света в древности этот знак осмысливался по-разному. На Кавказе его языческая символика оказалась настолько устойчивой во времени, что в характерных для последних столетий условиях религиозного синкретизма его изображения встречались порой в весьма курьезных сочетаниях. Например, на стенах некоторых мечетей Чечни были зафиксированы кресты с начертанными на них подписями «Аллах» и «Мухаммад» [282, с. 347].

Свастика одинаково типична для знаковой системы как алан, так и многих народов Кавказа. Вообще же этот знак имеет весьма широкое распространение и в пространстве и во времени: появившись еще в эпоху энеолита, в последующие тысячелетия он встречается уже практически во всех частях света [34, с. 74]. Это обстоятельство как будто не исключает и иное (не аланское) происхождение свастики в рассматрива­емом случае. Здесь, однако, следует иметь в виду два немаловажных факта. Во-первых, время максимального распространения свастики на Северном Кавказе приходится на сармато-аланскую эпоху (хотя спорадически он встречался и ранее) [8, с. 43]. Во-вторых, в пределах Старого Света он представлен десятками вариантов [285, с. 16], в то время как на Северном Кавказе и в аланскую эпоху, и в позднем средне­вековье он был известен лишь в 2—3 вариантах, сохранив­шихся без изменений вплоть до этнографической действи­тельности.

Различные варианты трезубца, столь популярные в антич­ную эпоху, в аланских материалах единичны. Но в этнографи­ческом материале они по своему удельному весу, пожалуй, не уступают античным прототипам.

Можно полагать, что в распространении этого знака сарматы сыграли значительно большую роль, нежели аланы. И все-таки факт наличия трезубца на аланской керамике не приходится игнорировать — хотя бы как хронологически промежуточное звено.

Наряду с рассмотренными выше имеются и менее типичные знаки, встречающиеся в археолого-этнографическом материале спорадически. В аланской серии это, например, вертикальный прямоугольнике неравными по длине продоль­ными боковыми линиями, горизонтальный овал с поперечной перемычкой или разновидность, в которой плавно изогнутые линии заменены прямыми углами, и т. д. Всем им можно подобрать более или менее близкие соответствия в этнографи­ческих сериях.

Определенное значение в аспекте рассматриваемой темы имеют также факты стилистического или абсолютного сходства тамг, этнографически фиксируемых у различных этнических групп Северного Кавказа — кабардинцев, балкар­цев, осетин, карачаевцев и др. Подобрать их соответствия в аланском материале не всегда удается. Тем не менее, не исключая в принципе интерпретацию их как следствие межэтнических связей последних 3—4 столетий, мы в то же время склонны допускать, что в определенной степени такие сходства (как и все рассмотренные выше) могут объясняться и наличием общего для указанных народов этнического компонента — аланского (об этом смотри в таблицах на с. 32—35).

ВЫВОДЫ

Фамильные тамги дают возможность проследить мигра­ции семей, родов, племен как внутри данного этноса, так и за ее пределами.

Эти символы являлись структурной частью наследственной памяти коллектива. Этнографы, говоря об эстафете куль­турно-традиционных ньюансов, часто называют четыре факто­ра: «...словесный, письменный, изобразительный и овеще­ствленный» [260, с. 5].

Если учесть, что межпоколенная передача фамильной тамги непременно сопровождалась своеобразными аннотаци­ями словесного, письменного (журналы тамг у некоторых сельских старшин), изобразительного (рисунок самой там­ги), овеществленного (сам железный трафарет), то нетрудно понять, что тамга классическим образом несла в себе все четыре вышеупомянутых компонента «межпоколенной пере­дачи культуры» [260, с. 5].

Тамга—документальное явление исконно патронимиче­ской структуры. Число нами обнаруженных сходных тамг у одинаковых фамилий разных племен гораздо меньше фактически существовавших.

Во-первых, нередко, оказавшись в новой этнической среде, то есть при утрате принципа локальности, преследуемый род в целях безопасности был вынужден скрывать своя фамильную тамгу.

Во-вторых, из-за многих драматических событий прошлого часть лиц оказалась лишенной патронимической информации о родовом знаке, когда, например, братья селились в разных аулах.

В-третьих, иногда скрывали и тамгу, и фамилию.

Вполне естественно, упомянутые варианты во многом зависели от сословно-политических факторов—вопрос был в том, какому сословию принадлежали эти лица.

Л. И. Лавров дает любопытное сообщение: «Один из представителей абхазской княжеской фамилии Ачба (Анчабадзе) уверял... что их род происходит от абазинских князей Лоовых» [132, с. 86]. Кстати сказать, исходя из наших данных, не поверить   в общность происхождения этих фамилий трудно, поскольку вдобавок они еще и пользовались одинаковой тамгой.

Из сказанного следует, что в составе некоторой части разных фамилий, владевших одинаковой тамгой, доля случайности совпадения не так уже велика (хотя и она имела место). В таких случаях, вероятнее всего, речь шла о распавшихся ветвях некогда целой патронимии.

Глава II