Россия, Сибирь, Демидовым, Личный город. Невьянск

 

Если бы кто‑нибудь в XVIII веке послал письмо Акинфию Демидову по этому адресу, оно непременно дошло бы до адресата. На родном Невьянском заводе, в рабочем поселке и на огромной прилегающей территории именно они были верховной властью, обличенной правом строить и разрушать, сочетать и разлучать, награждать и судить, казнить (конечно, неофициально, но вполне реально) и миловать. Это было настоящее государство в государстве, со своей армией, границей, со своим правительством, законами, даже со своей тюрьмой, таможней и налоговыми сборами. Вполне можно сказать, что у этого анклава были свои деньги, в качестве которых выступали заводские расписки, по которым рабочие отоваривались в заводских же лавках, и своя паспортная система.

Такой ситуацией часто пользовались проезжие купцы. Они предпочитали везти свой товар не по государственным трактам, по которым ехать было не только опасно, ибо легко было нарваться на воинственных башкиров либо на разбойничью банду из беглых каторжан, но и экономически не выгодно. Ибо, проезжая по трактам они вынуждены были платить внутренние таможенные сборы и подорожную подать. Официальная дорога в Сибирь была проложена в 1596 году и проходила от Соликамска к Верхотурью, где с купцов собирали пошлину, и дальше – по реке Туре[84]. Однако дорога эта, из за частых болот и многих горных перевалов была не весьма удобной, в особенности летом, когда ей вообще не было возможности пользоваться. Поэтому купцы быстро нашли значительно более короткий, удобный и выгодный объездной путь из Казани и Вятки через Кунгур[85] и Уктус[86] к главному сибирскому торговому центру по торговле пушниной и прочим местным товаром – Ирбитской[87] ярмарке. Дорога эта была почти запретной, поскольку обходила Верхотурье стороной, и проходила значительной частью по демидовским землям. Украдкой проезжая по ней, купцы тратились лишь на постой в демидовских слободах, что опять же приносило Верхотурскому заводскому комиссару и его сыну немалую выгоду. Да и разбойникам на своей территории Демидовы особо баловать не давали. Василий Татищев, которого в 1720 году прислали на Урал, с заданием «в Сибирской губернии на Кунгуре и в прочих местах, где обыщутся удобные места, построить заводы и из руд серебро и медь плавить», заметив такие дорожные перипетии, решил перенести официальный тракт. Он отправил доношение об этом в столицу и сразу занялся обустройством основного участка, от Кунгура, где располагалась его ставка, до Уктуса. Ему даже удалось, не дожидаясь ответа из центра, пробить разрешение коллегии на установку по пути почтовых корчм. Доводы Татищева, которые он приводил в донесении, были просто железными и непробиваемыми. Он упирал на то, что дорога эта все‑равно уже существует и запретить ее никак невозможно, поскольку по дороге этой демидовские крестьяне возят на хозяйские заводы не облагаемый дорожной пошлиной хлеб. С другой стороны, проезд по этой, более короткой дороге позволяет купцам сэкономить до 40 процентов транспортных расходов, что должно привести к росту их доходов, росту товарооборота, а значит – и к росту доходов казны. Все это было настолько логично, что Татищев, даже уже начал искать места для строительства застав на возможных путях объезда. Но в пришедшем, наконец, ответе о каком‑либо переносе речи не шло. Напротив, предписывалось «прочия дороги, кроме Верхотурья…. хотя, может, оныя дороги в проезде и способнее…. запретить, и теми дорогами с товары и без товаров никому не ездить, и не пропускать». Несложно догадаться, кто пролоббировал наверху такое решение. Ну не желали Демидовы, чтобы через их вотчины проходила официальная государственная трасса, которая могла лишить их доходов от нелегальных купеческих перевозок.

По современной терминологии, демидовскую уральскую страну вполне можно назвать офшором, жители которого платили подати Демидовым, а те уже решали, сколько отпустить на верх, сколько раздать на взятки, а сколько оставить себе.

Подведомственная им территория постоянно и довольно интенсивна росла. К началу 1720‑х годов бывшим тульским кузнецам принадлежало уже несколько заводов, десятки приписанных к ним слобод, сотни деревень и многие тысячи крестьян и рабочих людей. Но столицей этой внутренней империи всегда был и оставался Невьянск.

Сейчас в Невьянске проживает, согласно последней переписи, больше 25 000 человек. Площадь города – 17 квадратных километров, в нем есть несколько гостиниц, таксопарки, супермаркеты, ночные клубы, различные промышленные предприятия, свое телевидение и радио. Главные кафе города носят названия «Демидов» и «Акинфий», оба расположены, естественно, на главной улице города, названной в честь вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина, о посещении которым Невьянска сведений не сохранилось. А вот улицы Демидова там нет. В России есть одна, в Иваново, но тамошний Демидов к нашим не имеет никакого отношения. Тоже купец, но другой. По европейским меркам, Невьянск – довольно большой город, по российским – средних размеров административный центр в Свердловской области. Собственно городом этот расположенный в 75 километрах от Екатеринбурга населенный пункт стал лишь в 1919‑м, а до того он значился частновладельческим поселком. То есть, поселком, в котором все, до последнего гвоздя, принадлежит одному частному владельцу. Хозяину.

Считается, что Невьянск был основан в 1701 году по личному указу Петра I, в котором царь и самодержец «указал мастеров з женами и з детьми для железных заводов послать на Верхотурье, а с Верхотурья в те места, где железным заводам быть пристойно и они сами пристойно выберут. А как вода скроется, и велеть руды копать и в груды большие для воски метать и на ан‑бары и строение плотников с слабод собрать на поденщины… и построить плотину, и колеса, и анбары, и всякий камень и известь им дать, чтоб без остановки вскоре завесть. И на тех заводах горн и домну и всякие снасти, что на те заводы надобно, построить, а построя, из руд, из магниту железо плавить и делать им, мастерам, всякому мастеру, хто что умеет». Но некоторые городские патриоты добавляют родному городу еще 32 год. Дело в том, что демидовский Невьянский завод был тут не первым, неслучайно в официальных документах его иногда именовали не просто Невьянским, а новым Невьянским заводом. Первым был тут построен тот самый завод Дмитрия Тумашева, о котором мы немножко уже говорили и о котором ниже еще немножко скажем. Еще во время царствования Тишайшего Алексея Михайловича «холоп ваш Митька Тумашев» просил разрешения в «Верхотурском уезде по рекам и по горам ездить, искать всяких руд беспенно (то есть, без пенни, оплаты, – В. Ч.)… и опыт чинить». Вскоре, после получения разрешения, он отрапортовал в центр, что «обыскал железную руду в Верхотурском уезде выше Красного поля над Невьею (Нейвою) – рекою на пустом месте… и завод заведен к железному плавлению и нынче у меня, холопа вашего, к тому железному делу кузнецы и работные люди заняты…» Тумашевское заведение было по‑настоящему крупным предприятием, на нем работало до 17 человек, а иногда – и больше, в год на нем выковывали порядка 900 пудов (14,76 тонн) кричного железа в год, больше 40 килограмм в сутки. В Далматовском Успенском мужском монастыре, в городе Долматове (Курганская область) на Исети, притоке Тобола, есть колокол, на котором можно прочитать: «Лит в Невьянских заводах в 1689 году месяца августа по благославлению старца Далмата и сына его…»

Но что бы там не говорили, а именно поселок при заводе возник в начале XVIII века. Никита привез с собой на Урал массу тулян и москвичей, которые тут же начали отстраивать свое жилье и налаживать быт. Естественно, приехав на новое место, земляки старались и строиться рядом. Первая улица, появившаяся в поселке и тянувшаяся от завода к северу, была справедливо названа Тульская. А на юг шли Большая и Малая московские улицы[88]. Поселок постепенно разрастался, и на его плане появлялись Тагильская, Шуралинская, Осиновская, Елабуга[89] и целый район, прозванный по деревне, откуда приехали его жители, Барабой[90]. По переписи 1717 года поселок при Невьянском заводе оказался одним из крупнейших населенных пунктов Урала. Здесь проживали пришлые люди из Москвы, Тулы, Архангельска, Нижнего Новгорода, Галича, Устюга, Вятки, Чердыни, Ветлуги, Симбирска, Уфы, Костромы, Сольвычегодска, Каргаполья, Верхотурья, прочих российских городов. Были и иностранцы, большей частью шведы. Сам завод был с трех сторон обнесен массивной деревянной крепостной стеной с семью крытыми тесом деревянными же башнями, поставленными на каменные фундаменты. Одна из этих сторожевых башен, кстати, тоже звалась «Тульской», что, скорее всего, говорило о происхождении ее строителей. Внутри крепости, кроме собственно заводских корпусов, располагался большой «господский двор» с двумя каменными домами. В одном, двухэтажном каменном «ружейного мастера и камисара Никиты Демидова…. живет сын его Акинфий Никитин», в другом располагалась заводская контора. Петр Паллас описывал палаты Демидова как «старинной, но величавой и обширной хозяйской каменной дом с двумя флигелями, конторою и протчими деревянными пристройками». Среди этих «протчих деревянных пристроек», согласно описям, были людская (дом для прислуги), конюшня, каретный сарай на несколько карет, погреба, бани, склады и прочее. Господский дом был построен частично на сваях, частично – на каменном фундаменте. В его отделке использовались дорогой дуб и металл, а потолочные своды были расписаны фресками в древнерусском стиле. Конек здания украшал «гребень из листового железа на ребро, и на нем вырезаны фигуры разные, петушки и отверстия разных форм». К сожалению, до нашего времени невьянский дом Никиты не сохранился, но те, кому удалось в нем побывать, рассказывали о нем много интересного. Стены в нем были толщиной в два аршина (примерно полтора метра), с этажа на этаж вели чугунные, литые лестницы, второй этаж был оборудован узенькими, для одного человека, балкончиками. В стены были вмонтированы поставцы – подобия сундуков на высоких опорах, выполнявшие еще и роль лавок. Но самым интересным помещением в доме была, безусловно, особая «Слуховая комната». Акустика в ней устроена была таким образом, что стоя в разных ее частях можно было отчетливо слышать все, что происходит, и о чем говорят в других комнатах, не только прилегающих, но и довольно отдаленных. Такая звуковая хитрость позволяла хозяину дома быть в курсе всех тайн дворни и часто пресекать непорядки еще до их проявления.

Здание конторы было обнесено «чугунными узорчатыми решетками», а ее двор был выложен покрытыми сложными узорами чугунными плитами. Здесь же, в крепости, был обустроен и социально‑культурный комплекс, состоявший из деревянной, крытой выложенным красивым узором, тесом, деревянной Спасо‑Преображенской церкви, постоялого двора, рынка, лавки, в которой торговали заводской продукцией бытового назначения и даже небольшого подобия зверинца – сарая для содержания потешных зверей. Ассортимент товаров в лавке был довольно велик, на заводе производили не только железо, чугун, пушки и ядра, но и рабочие инструменты, сковороды, котлы, трубы, кастрюли, самовары, подносы, ендовы[91], братины[92], тазы, якоря и так далее. Делали тут и сложную, высокоточную технику, такую как производственные станки, башенные и столовые часы. Станками и башенными часам, разумеется, в лавке не торговали, за ними надо было обращаться в контору. Этот невьянский торговый центр пользовался немалой популярностью среди купцов‑контрабандистов, как европейских, так и азиатских, которые, объезжая верхотурских налоговиков и таможенников, неизменно попадали в демидовскую столицу. Здесь они могли весьма выгодно продать свои товары и купить что‑то для дальнейшей перепродажи. Современник писал о местной торговле: «Заводские жители делают разные вещи по домам и во время съездов оными торгуют… С 25 по 29 июня торгуют на ярмарках и съездах медною, железною, чугунною, деревянною посудою, ящиками, юфтевыми и подошвенными кожами, мукой ржаной, пшеничной, ячной, солодом, крупой просовой, разными харчевыми припасами; приезжают иноверцы за покупкою лошадей».

Невьянский завод являл собой настоящий образец производства. «Таких заводов не токмо в Швеции, но и во всей Европе не обретается» – говорилось о нем в специальном указе Берг‑коллегии от 19 января 1726 года. К 1720 на заводе, согласно рабочим спискам, работало более полутысячи человек: «молотовых мастеров 80 человек, подмастерьев со 100 человек да при них учеников со 150 человек. Доменных всяких мастерств человек со 100. Дощатых мастеров и которые перетягивают из брусков и полосового железа на тонкое корабельное и обручовое железо от тех ото всех мастерств со 100 человек, да чернопередельцев кузнецов у починки всяких снастей с 30 человек» и так далее. В дополнение к первой домне к концу второго десятилетия тут было построено еще три. В 1716 году мастер Федор Казанцев сложил тут первую в России круглую печь, потреблявшую при работе значительно меньше дров. Всего к 1721 году, по докладам государственных проверяющих было «При том заводе построено четыре домны, десять молотовых амбаров, а в них молотов: шесть колотушечных, шесть кричных, пять досчатых, один, которым делают молоты, один же молот, которым руду разбивают…». Уже в 1840‑х годах «старанием приказчиков Федора и Григория Махотиных» здесь была поставлена крупнейшая в мире «Царь‑домна», высотой 13,5 метров и сумасшедшей производительностью 1200 пудов (почти 20 тонн) первоклассного чугуна в сутки.

Но самым интересным сооружением города была, безусловно, построенная при деревянной церкви каменная колокольня, вполне заслуживающая отдельного рассказа.

 

 

Колокольня эта сохранилась до наших дней. Сейчас это памятник архитектуры «Невьянская наклонная башня», гордость жителей Невьянска и одна из главных достопримечательностей не только Урала, но и всей России. По количеству связанных с нею легенд и по мрачности имиджа она вполне может поспорить с московской Сухаревской башней[93], в которой, по слухам, располагались алхимические лаборатории чернокнижника Якова Брюса[94]. Но у Невьянской башни перед Сухаревской есть большое преимущество: ей удалось пережить трудное советское время в целости. Сказать, когда ее построили точно нельзя, но нет никакого сомнения, что сделали это при Акинфии и что он проводил в ней значительную часть времени. Точно известно, что в 1724 году ее еще не было, а в 1732 она уже стояла. Официально башня была. конечно, колокольней при церкви, но это только официально. Неофициально же это был настоящий символ и центр демидовской империи. Это было высочайшее в восточной России сооружение, поднимавшееся ввысь на 57,5 метров, что сопоставимо с современной 20‑этажкой, а длинна его стен у основания была равна 9,5 метрам. При этом в ней было всего девять этажей, не считая шпиля. На первом располагалась «заводская архива» и нечто типа главного офиса заводоуправления, с небольшими конторскими кабинетами заводского топ‑менеджмента. Второй этаж был личным кабинетом Акинфия Демидова, в который попасть было сложно, да и мало кому хотелось. Кабинет это пользовался у рабочих дурной славой. Поговаривали, что в нем Акинфий лично допрашивал провинившихся рабочих, откуда их часто отправляли в подвал башни – тюрьму, из которой уже мало кто возвращался. Советская власть еще больше усилила связанный с этим этажом отрицательный настрой, переделав обширный кабинет под городскую тюрьму. Этажом выше был обустроен «пробирный горн» – заводская лаборатория, в которой местные специалисты плавильщики, рудознатцы и химики определяли состав присылаемых многочисленными поисковиками руд. По слухам, именно тут Демидовы незаконно выплавляли серебро и золото, а может даже печатали фальшивые деньги. В пользу этих слухов говорят следы драгметаллов, обнаруженные при анализе сажи, взятой из печных дымоходов. На четвертом этаже Акинфий оборудовал, по примеру отцовской, свою «слуховую комнату», замечательные свойства которой до сих пор поражают многочисленных туристов, посещающих башню. Только здесь хорошо прослушивалось не то, что происходит в других комнатах а все, что происходит здесь же. Акустика в комнате устроена так, что стоя в одном углу довольно большой залы, можно слышать то, что происходит или говорится в другом углу так же четко, как если бы это говорилось или произносилось в одном метре от слушающего. Этому феномену зала обязана особому устройству сводчатого и слегка приплюснутого потолка. Вполне возможно, что Акинфий, в эпоху слабой грамотности, использовал «акустическую комнату» как переговорную. Во всяком случае, если здесь кому‑то что‑то говорили, то потом уже сложно было оправдаться за невыполнение сказанного, ссылаясь на то, что «я не расслышал». Седьмой этаж занимал механизм купленных Акинфием в Англии башенных курантов. Заводчик отдал за них 5000 рублей, сумму, за которую можно было купить небольшую деревню. Для сравнения можно сказать, что при продаже поселка во второй половине XVIII века вся башня целиком, вместе с часами, была оценена в 4207 рублей, а это значит, что во время постройки она стоила не более 2000. На восьмом этаже находились собственно колокола. Причем, не только церковные, но и колокола курантов, отлитые, согласно клеймам, в 1730 году знаменитым английским колокольным литейщиком Ричардом Фелпсом[95]. Это косвенно говорит о том, что башня была построена в 1720‑х годах. Действительно, сложно представить, чтобы серьезный бизнесмен, каким, безусловно, был Акинфий, заказывал бы такие серьезные колокола и такому серьезному мастеру не зная, куда их повесить. В то же время, большие колокола на заводе Фелпса отливались только по специальным заказам, поэтому вероятность того, что заводчик купил уже давно отлитые неизвестно для чего колокола, практически исключена. Венчает башню смотровой чердак, с которого виден как на ладони весь город, но и окружающие его окрестности, и высокий шпиль. На вершине шпиля смонтирован массивный 25‑килограммовый флюгер с выбитым на нем дворянским гербом Демидовых. Флюгер этот исправно работает и сейчас, четко показывая направление даже совсем слабенького ветра. Флюгер этот выполняет еще и функцию молниеотвода: от него по стене башни вниз идет настоящее рабочее заземление из железной полосы. Точно известно, что в 1745 году этот молниеотвод на башне уже был. Так что российские патриоты вполне могут себя поздравить, заявив приоритет на это изобретение, приписываемое по недоразумению американцу Бенджамину Франклину[96]. Он создал молниеотвод по крайней мере на 7 лет позже, в 1752 году. Обозревать окрестности со смотровой площадки на чердаке башни было легко и удобно, поскольку местность вокруг поселка была на несколько верст очищена от леса и приспособлена для выпаса скота. Скот у Демидовых тоже был не обычным. Основную массу господского стада составляли коровы холмогорской породы происходившие от нескольких пар, подаренных некогда Никите его другом, царем Петром.

Обычно, привод в башню ничего хорошего для простого рабочего не сулил. Здесь проводился суд, а осужденного наказывали публично недалеко от нее. Наказывали строго, дабы никому неповадно было. Демидовы вообще были довольно строгими хозяевами и частенько нарушали царское предписание «наказывать без жестокости». Уже в 1704 году, меньше чем через 2 года после того, как Демидовы получили себе Невьянский завод, крестьяне написали на Никиту челобитную, в которой говорилось, что он крестьянина Максима Симбирца и «детей его стегал на плотине плетьми насмерть и держал их в железах 6 недель и морил голодом смертию». В другой челобитной, писанной уже в 1708 году на Акинфия Демидова говорилось, что народ терпит от него «всякую бедность и голод», потому что «он, Акинфий, за тое работу, за рубку дров и за кладку куч и за возку железа и припасов, денег нам не дает, неведомо для чего, и отчего мы Акинфиевы налоги и непомерной изгони обнищали и задолжали и все, конечно, разорились, и многие наши братья крестьяне разбрелись неведомо куда…». В своих письмах Акинфий требовал от приказчиков наказывать виновных рабочих, мастеровых и крестьян «без всякого к ним послабления» и «без упущения чепью и кучною ломкою», а также «присматривать и наведываться тайно и явно» за подьячими и служителями.

Удивительно, но при этом практически во всех народных легендах, связанных с отцом и сыном Демидовыми говорится, что они были настоящими трудоголиками и мастерами, руки которых были поистине золотыми. На самом деле, если вспомнить всех выдающихся руководителей, кому судьбой было предназначено поднимать новые отрасли промышленности, мы вряд ли найдем тех, что отличались мягкостью. Человечество, в основе своей, довольно лениво, не любопытно, и не склонно бежать вперед, когда есть возможность постоять на месте и спокойно покурить. Не будем вновь говорить о Петре I, одном из самых жестоких русских царей и самом жестоком из русских императоров. Возьмем тех, кто поближе. Создатель российской космонавтики Сергей Павлович Королев[97] на своих предприятиях не терпел никакой демократии. Прислушиваясь к чужим советам он всегда оставлял решение за собой. Вместе с тем он безжалостно выгонял людей, которые не могли справиться с задачей, которую перед ними поставил Генеральный. Он мог сам не спать несколько суток и требовал этого от других. Рассказывают, что на одном из совещаний Сергей Павлович спросил у присутствовавших конструкторов, сколько им надо времени на выполнение некоей очень важной задачи. Конструкторы перешепнулись, перекинулись записками, после чего один из них приподнялся и, глядя в поверхность стола, сказал:

– Сергей Палыч, если очень постараться, за полмесяца справимся.

– Точно справитесь?

– Если постараться.

– Это если постараться, – генеральный конструктор сделал паузу. – Ну а если ОЧЕНЬ постараться, то можно и за неделю справиться. Ведь можно?

Конструкторы молчали. Королев подытожил:

– Значит можно. Так вот, даю вам неделю, и 24‑го числа жду от вас результатов.

Тут конструкторы удивленно подняли головы и разом загалдели:

– Сергей Павлович, вы сказали – неделя, а 24‑е – это же через три дня!

– Правильно, – ответил Королев. – Все правильно. Вы же все тут инженеры, значит считать умеете. До 24‑го у нас трое суток. Трое суток – это три дня и три ночи, стало быть вместе – шесть. Ну, а еще один день вы для меня как‑нибудь выкроите.

Говорят, что к 24‑му задача была выполнена. В этой сценке речь генерального очень сильно облагорожена, на самом деле он никогда не стеснялся применять по отношению к подчиненным то, что мы называем ненормативной лексикой, которую постоянно использовал для того, чтобы стимулировать нерадивых работников к более тщательному выполнению обязанностей. Конечно, секретный академик мог быть и помягче, и покультурнее, но тогда он вряд ли бы смог достичь того чего достиг и сделать то, что сделал. Знаменитый советский астрофизик Иосиф Шкловский[98] рассказывал в своих «Невыдуманных рассказах»: «Никогда не забуду, как где‑то около 1960 г., на заре космической эры, проводивший важное совещание в своем кабинете на Миусах[99] Келдыш[100] неожиданно скверно выругался. Это он сделал явно сознательно, подлаживаясь под стиль грубиянов‑конструкторов и разработчиков. В устах интеллигентнейшего, никогда не повышавшего голоса Главного Теоретика матершина прозвучала неестественно, дико. Я потом проверял на многих участниках совещания – всем было неловко, люди не смотрели друг другу в глаза. А вот у бывшего зэка Сергея Павловича Королева матерщина, право же, ласкала слух…». Это что касается космических технологий. Еще одним техническим прорывом, ядерным, руководил в СССР Лаврентий Павлович Берия[101]«мягкость» которого в административных делах пожалуй не требует приведения примеров.

Но больше всего люди боялись не саму башню, а ее подземелья. По бумагам, в них располагались господские кладовые. На самом же деле, это, как уже говорилось, была личная тюрьма Демидовых, в которую помещались провинившиеся работники и в которой содержались работавшие на Демидовых беглые каторжники, из наиболее серьезных и отчаянных. В обширном подземелье были оборудованы подземные ходы, уходившие далеко от башни, удобные пыточные залы, карцеры и много прочих интересностей. Возможно, именно здесь, а не на третьем этаже, силами беглых каторжников‑фальшивомонетчиков Демидовы помогали государству печатать деньги, если они их и правда печатали, что точно пока не доказано. В народе говорили, что особо провинившихся здесь живьем замуровывали в стены или сжигали в больших печах. Особая система шлюзов связывала подземелье с заводским прудом, так что, открыв ее в любой момент, подземелье можно было просто затопить вместе со всеми его обитателями. О том, делалось ли это когда либо, точных сведений нет, но в народе говорят, что делалось периодически, когда приезжие царские ревизоры начинали искать у Демидова беглых каторжан.

Кроме прочего, Невьянская башня является официальным конкурентом башни Пизанской. Вот уже более трех веков она потихонечку падает. К счастью, происходит это очень медленно. На сегодня она, при высоте почти 60 метров, отклонилась от вертикали всего на 1 метр 85 сантиметров. Но наклон этот виден хорошо, поэтому ее называют Невьянской наклонной башней. Впрочем некоторые архитекторы утверждают, что падение башни постепенно останавливается. Метеорологи же вообще утверждают, что ничто никуда не падает и наклон был остановлен перед тем, как на верхнюю часть башни, которая вообще стоит вертикально, водрузили флюгер. Ибо в противном случае эта массивная 25‑килограммовая конструкция, при малейшем отклонении, обернулась бы к земле и потеряла всякую работоспособность, чего на протяжении веков не происходит. Обследовавшие башню строители установили, что наклон произошел из‑за проосадки подмытого грунтовыми водами фундамента. Скорее всего, строили супербашню в два этапа, о чем говорит разный цвет раствора, которым скреплены кирпичи нижней и верней части строения. По всей видимости, строители, начав работы, через некоторое время заметили, что башня начала крениться и остановили работы. Через несколько лет стройка была возобновлена, причем новые зодчие попытались выровнять покосившееся строение, что им частично удалось. Однако у народа в ходу были другие объяснения феномена. Продемидовски настроенные горожане говорили, что наклон башни был, на самом деле, изначально задуман талантливым архитектором. Наклонена она почти точно в направлении Тулы и этот наклон якобы должен был символизировать уважительное отношение Акинфия Демидова к своей исторической родине. По другой легенде, поддерживаемой людьми, не особенно любившими хозяев Невьянска, после того, как башня была построена, Акинфий Демидов вместе с архитектором поднялся на смотровую площадку. Захватывающий вид вызвал у хозяина завода восторг. Теперь он был выше всех, земля была далеко внизу, а он сам, «аки птица», уже находился на полпути к небу. Чтобы убедиться в том, что ничего более величественного создать невозможно, он спросил у сопровождавшего его зодчего:

– А мог бы ты построить еще что более великое и красивое?

Архитектор не сориентировался и, видимо приняв вопрос за форму предварительного заказа на новый небоскреб, ответил:

– Конечно, ваша милость, можно и повыше и покрасивше сделать.

Демидов был так раздосадован этим ответом, что приказал слугам незамедлительно сбросить незадачливого строителя с башни. А на следующее утро заводские люди увидели, что башня наклонилась в сторону, в которую был сброшен бедный архитектор, и с ее верхней площадки течет вода. Башня оплакивала своего создателя.

Уже в наши дни Невьянской наклонной башне чуть было официально не присвоили статус «чуда». В 2007 году именно ее от России, наравне с Московским кремлем и Красной площадью выдвигали на соискание звания одного из «новых Чудес Света». В том же 2007 году Министерство финансов РФ выпустило в ее честь памятную серебряную монету достоинством три рубля.

 

Великая уральская война

Стычка с Татищевым

 

Считается, что кличку «Татищев» дали предку Василия Никитича, тоже Василию, еще во времена Великого князя Ивана III[102] за то, что он хорошо ловил воров – «татей».

 

Василий Никитич Татищев

 

Вплоть до 1720 года Демидовым на Урале жилось замечательно. Даже ведомое Плещеевым следствие не могло особо помешать их местному владычеству. До Москвы было далеко, до Санкт‑Петербурга – еще дальше, местное начальство предпочитало на демидовские земли не лазить, боясь высокопоставленных покровителей тульских выскочек, и предпочитая прямым боевым действиям легкие уколы и челобитные. Чтобы не расслаблялись, и чтобы наверху видели, что они тут, на месте, работают и блюдут государственные интересы. Такая же политика позволяла еще и получать от старшего Демидова, обладавшего большим дипломатическим талантом, чем младший, пусть не такие большие, как для Меньшикова, или Апраксина, но зато регулярные подарки. Главными жалобщиками на Демидовых были Строгановы. До того, как Никита и Акинфий приняли на себя заботы о Невьянском металлургическом гиганте, они были в Сибири полноправными хозяевами, права которых свято охранял генерал губернатор князь Гагарин. А тут вдруг у них появился конкурент. Да еще какой! Какому позволено было то, и даны были такие льготы, каких сами Строгановы добивались многие десятилетия, а чего‑то так и не смогли добиться. Враждовать с такими было нельзя, но держать их на расстоянии, и постоянно напоминать о своем месте – необходимо.

Но, несмотря на горячие желание Никиты и еще более горячее – Акинфия, чтобы так продолжалось бесконечно, ничего бесконечного не бывает, всему приходит конец. Конец демидовскому спокойствию и самовластию на непонятно чьих, то ли собственных частных, то ли все‑таки на государственных землях был положен.

Нельзя сказать, что назначенный в 1720 году на Урале горным начальником и управляющим над казенными заводами Татищев был кристально честен, чист и неподкупен. Вовсе нет. Более того, он открыто признавал, что взятки берет. Но он слишком хорошо знал себе цену, и цена эта была очень высока. Столь высока, что Демидовы, если бы захотели купить пусть не расположение государственного представителя, но лишь его невнимание к их делам, им вполне могло не хватить на это своих доходов. Прибыв на место, он пришел в ужас, увидев в каком состоянии находятся доверенные его попечению казенные предприятия. Талантливый администратор, он сразу приступил к укреплению государственных металлургических заводов. Первым делом – Уктусского[103], на базе которого организовал так называемую «горную канцелярию» – специальное управление, ведавшее горнодобывающей промышленностью. Татищев завел почту между Вяткой и Кунгуром, что позволяло ускорить до того весьма неторопливый процесс документооборота, и тем самым приблизил столичное начальство к демидовским вотчинам, улучшил дороги, закрепил за заводами новых пришлых крестьян, составил специальную инструкцию для оберегания лесов. Каждое из этих действий ударяло по Демидовым, для которых укрепление конкурентных казенных заводов вовсе не казалось благом.

Конфликт интересов горного начальника и частных заводчиков произошел уже на самых первых этапах пребывания Татищева на новом месте. До этого демидовские команды свободно брали руду с любых местных рудников, хоть своих, хоть государственных, и никто с ними не спорил. Татищев попытался остановить эту практику. Приказчикам на казенных рудниках было категорически наказано не пускать на них представителей частного капитала. В ответ на это приехавшие на медное месторождение близ Уткинской слободы за очередной порцией руды демидовские рабочие просто избили попытавшуюся противодействовать им охрану и не просто сами накопали породу, как это было раньше, но увезли то, что уже было накопано татищевскими рудокопами и приготовлено к отправке на завод. Показав, таким образом, кто на горе хозяин. Удивленный Татищев послал к оккупантам двух своих представителей, фискала Поздеева и подьячего[104] Гобова, чтобы выяснить, что за беспредел творится. Встретивший их приказчик Демидова заявил:

– Ответа им никакого не будет. Мы капитану не послушны, указов его не принимаем и ему до нас дела нет. Если нужно что, – пусть сам едет… А посланных с указами будем в кандалах держать, в тюрьме, до приезда хозяина.

«Капитаном» комиссар Демидов и его команда презрительно называли Татищева. По простой причине: Василий Никитич, и правда, находился в чине капитана артиллерии, что было ниже комиссарского чина Никиты Демидова. Но вот, что касалось должности, так «горному начальнику», в соответствии с определением Берг‑коллегии, следовало подчиняться «и Демидову, и прочим промышленникам». Должность же во все времена ценилась выше, чем чин, ибо любому офицеру хорошо известно, что чин (звание) можно выслужить, а вот должность – только заслужить.

Вскоре Татищев организовал централизованную добычу огнеупорного камня, необходимого для строительства и поддержания работы домен. На казенные заводы он отправлялся бесплатно, а в частные руки продавался «за деньги, во что обошлась добыча». И частники платили. Все, кроме Демидовых. Их рабочие просто заезжали на территорию государственного карьера, выбивали оттуда казенных мастеров, грузили на телеги то, что они уже успели нарубить, и уезжали восвояси.

Возмущенный таким поведением капитан направил жалобу в Берг‑коллегию. А пока он ждал ответа, к нему, на уктусский казенный завод, явился местный рудоискатель Яков Савин и подал такую челобитную:

«Благородным господам артиллерии капитану Василию Никитичу Татищеву да бергмейстеру Ивану Ивановичу Блиеру [105]. Доношение.

В прошлых годах, назад тому лет с девятнадцать, обыскали мы, нижепоименованные, медную руду, которую объявляем при сем, Верхотурского уезду, вверх по Тагилу, по речке Выя, в горе, от деревни Тагильской в двух верстах. И оную руду объявили мы на Верхотурье управителю Алексею Калетину. И оный Калетин тое руду промышлять не почал. И в прошлом 1714 году оную руду мы объявили Никите Демидову. И оный Демидов до 720 году [106] не промышлял; а в 720 году промышлять начал и промышляет доныне. А ныне нам, нижепоименованным, руду искать запрещает; а которую руду обыскали мы, нижепоименованные, в других местах, и оный Демидов объявлять нам не велит. И по всем дорогам учинил заставы и говорит: «ежели буде станете руды объявлять на Уктусский завод, то‑де‑мы вас бить станем кнутом и в домны помечем».

А сего июня в 5 день соседи наши уехали из домов своих для прииску медной руды; и, приехавши после их к ним в домы от Демидова, шурин его, Иван Иванович сын Малых, детей их из дому выбросал и говорил: «ежели отцы ваши в домы будут, то я их кнутом застегаю».

А сего июня в 12 день носили мы, нижепоименованные, сюда на Уктус, для объявления медных руд. И оный Демидов посылала за нами в погоню и хотел нас взять и увезти к себе на завод. И мы, нижепоименованные, ушли от них лесом.

Да сего июня в 27 день, как шли мы сюда на Уктус с медной рудой, которую объявляем при сем, и будучи в Покровском селе, и того села жители нас задержали, пропустить не хотели, говорили: «не доносите‑де на нашего хозяина и руд никаких не объявляйте».

От него же, Демидова, учинены заставы, куда мы ходили промышлять бобров на ясак в казну [107] великаго государя, а именно по Тагилу и по Черной речкам. И они нас бобров промышлять не пускают, и промышленничьих собак прибили, и от того пришли мы в конечную скудость и ясаку платить стало не чем.

А вышеописанную руду обыскали мы по той же Вые речке, где Демидов промышляет, в одной версте, в горе‑ж. И после нас, от него, Демидова, ту руду копать начали. А расстоянием от Демидовых заводов оная руда оная руда в шести верстах.

Того ради всепокорно просим Вашего благородия, дабы указом царского величества нас о