Она в безопасности, к твоему сведенью.

Ты говнюк.

По-прежнему ничего. Энни немного улыбается, и ее заплаканные щеки светлеют, когда в «Как это сделано» начинают показывать процесс изготовления теннисных мячей. От одного взгляда на нее у меня распирает сердце, оно наполняется такой любовью, что кружится голова. Она заслуживает гораздо большего, чем получила. Намного лучшего, чем есть у нее. Кого-то лучшего, чем Майкл в качестве отца. Дело в том, что мне плевать на своего брата. Не хотелось бы, конечно, чтобы он утонул, скажем, в озере Мичиган. Это было бы ужасно для Энни. Но прямо сейчас мне, честно говоря, плевать, где он и в порядке ли. Я просто хочу знать, что стало с Энни, и что мне делать дальше.

Ответь мне или я подам заявление о пропаже.

Ожидание 24 часа? Это фигня.

Они найдут твою задницу где угодно.

Внезапно все мои предыдущие сообщения отображаются как ПРОЧИТАННЫЕ, и я вижу, что Майкл печатает ответ. Во мне вспыхивает такая чертовски сильная ярость, что я не могу ни видеть, ни слышать, ни думать. Он жив. Он может печатать на своем гребаном телефоне. А это значит, что он специально бросил Энни.

 

Забери ее.

Я не могу о ней заботиться.

Ты, чёрт возьми, выиграл.

 

Ты не можешь этого сделать, Майкл.

Это уничтожит ее.

Это уже произошло.

С Богом, ублюдок.

Позаботься о ней.

Я знаю, что ты сможешь.

 

Я смотрю на сообщения. Не понимаю, как он может быть таким жестоким, ужасным и подлым. Но Майкл уже родился таким. За этого малыша наш священник молился чуть усерднее, чем за всех остальных. Что и не удивительно.

Легким движением пальца я перехожу к значку телефона и звоню брату.

Абонент, которому вы звоните, не может…

И тогда я просто понимаю, что его больше нет. Навсегда. Телефон отключен, и Энни свободна. Ему не из-за чего здесь оставаться. И я знаю, что больше никогда не увижу его лица. Для такого куска дерьма это хорошая новость.

Я нажимаю «отбой» и переворачиваю телефон. На экране телевизора сворачиваются в рулоны огромные куски ярко-зеленого фетра.

Логичная половина меня чертовски счастлива. Я пытался бороться за Энни в неудачной битве в семейном суде. Я хотел втемяшить Майклу, что заберу Энни, а он может продолжать напиваться и терять рубашку на собачьих боях или еще что-нибудь, черт возьми.

Но другая половина меня, половина, которая похожа на Майкла, моего отца, моих дядей и дедушку, так чертовски зла, так чертовски взбешена, так чертовски разъярена...

 

 

___________________

Примечания:

1 — The Joy of Cooking — американская кулинарная книга Ирмы Ромбауэр, изданная в 1931 году и ставшая бестселлером. Считается «кулинарной библией» США.

2 — Джо Монтана — профессиональный игрок в американский футбол, бывший квотербек команд «Сан-Франциско Форти Найнерс» и «Канзас-Сити Чифс», вошедший в Зал Славы профессиональных футболистов.

 

Глава 49

Мэри

Я нажимаю кнопку домофона один раз, затем второй, но вместо приветственного сигнала открывшейся двери я слышу, как у меня в сумочке вибрирует телефон. Положив пирог на щиток домофона, я вытаскиваю мобильный из бокового кармана.

 

Код 7441. Входи.

Мое сердце трепещет в груди, пока я набираю числа. Интересно, что, черт возьми, Джимми для меня запланировал. Что если Бриджит права? Что я скажу?

Я смотрю на свой безымянный палец на левой руке. Да. Единственное, что можно сказать — да. Потому что я его обожаю. Я люблю каждое мгновение, которое мы проводим вместе. И я хочу делить с Джимми каждую минуту, каждую секунду своего времени. Сегодня. Завтра. Всегда.

Поднявшись на лифте, я иду по коридору. Пройдя примерно футов десять, я замечаю, что дверь в квартиру приоткрыта, но стикера нет. Никаких сообщений. Ничего такого.

Внутри я слышу, как работает телевизор, но не чувствую запаха Дня благодарения. В квартире темно и очень тихо. Первое, что я вижу, — это сырая индейка на кухонном острове, а рядом с ней шесть очень-очень раздутых рулетов в виде полумесяца. В духовке горит свет, но она не работает.

Моё сердце замирает. Что здесь происходит? Что случилось? Я кладу пирог на стойку и поворачиваю за угол в гостиную. Там я вижу Джимми на диване с Энни на руках.

— Спит, — говорит он мне.

Его брата здесь нет, я чувствую это. Их всего двое. Его глаза смотрят на меня в мерцающем свете телевизора, и я вижу его суровое, усталое, серьезное лицо.

— Что случилось? — спрашиваю я в ответ.

Глядя на Энни, он немного распутывает ее волосы, и она сует большой палец в рот, свернувшись клубком. Джимми встает с ней на руках, а затем снова опускает ее, убедившись, что она укрыта, и проверяя, чтобы ее голова лежала на подушке. Он подает мне знак идти в сторону ванной, и я следую за ним. Когда я прохожу, Джимми уже держит дверную ручку в руке и закрывает за нами дверь.

— Что случилось? Она заболела?

Пощипывая переносицу, Джимми скрипит зубами.

— Этот ублюдок бросил ее.

— О, Энни. Бедняжка. Бедная милая девочка.

— С ней все в порядке, или будет, — говорит Джимми, хотя сам определенно не в порядке. Он начинает расхаживать по ванной комнате, как животное в клетке. — Она, бл*дь, пришла одна, а на ее куртке даже нет молнии. Ты, блин, можешь в это поверить? На улице пятнадцать градусов, а Энни ходит с болтающимися рукавицами и расстегнутой курткой. Ублюдок.

— С Майклом что-то случилось?

— К черту Майкла.

Я делаю шаг назад. Сейчас я ощущаю себя как укротитель, застрявший в клетке со львом. Разумом я понимаю, что в безопасности, но не чувствую этого. Потому что Джимми в ярости. В такой ярости, в которой я надеялась никогда не увидеть его.

Джимми качает головой, прикусывая губу.

— Он свалил. Наконец-то он это сделал. В гребаный День благодарения, — говорит Джимми, и его голос звучит как глубокое мрачное рычание. Он сильно хлопает кулаком по ладони. — Ты вообще можешь в это поверить?

Звук удар кулака по ладони пугает меня, и я отступаю еще дальше. Но Джимми так взволнован, что даже не замечает этого. Он снова начинает ходить по комнате, мускулы его челюсти подергиваются, шея напряжена.

Сейчас он вулкан, и в его глазах я вижу ярость, жар и гнев, которые никогда не хотела видеть снова, пока жива.

Мэри. Все нормально. Это не то же самое. Ты знаешь это. Это Джимми. Это просто Джимми.

Но это не тот Джимми, которого я знаю. Я никогда не видела такого Джимми.

И этот Джимми меня пугает.

Я беру его руки в свои.

— Все в порядке. Ты знаешь, я думаю, что Энни повезло с тобой.

Но ничего из того, что я говорю, не доходит до Джимми. Он, наверное, закипал уже в течение нескольких часов, не позволяя себе взорваться при Энни.

Напряжение. Нарастание. Взрыв.

Это не то же самое. Это другой человек. Ты другой. Все по-другому.

Джимми снова начинает ходить, сжимая руки в кулаки.

— Джимми, успокойся, — говорю я. — Всё будет хорошо.

Кажется, будто у него в голове что-то щелкает, Джимми делает два шага и оказывается перед моим лицом.

— К черту это, Мэри. Ничего не будет в порядке. Никогда. Не для этой маленькой девочки, — он указывает на гостиную. — Её отец бросил её. На долбанной улице. В День Благодарения. Когда ей было три года...

Джимми ударяет своей огромной рукой в стену, пробивая гипсокартон, и его мышцы натягивают ткань рубашки. Я слышу, как обломки штукатурки и гипсокартона рассыпаются между досками.

Комнату наполняет безошибочно узнаваемый порошкообразный минеральный запах гипса. Джимми извлекает окровавленную руку из отверстия в стене и поворачивается ко мне с такой яростью и гневом в глазах…

Теперь щелчок звучит уже в моей голове.

Меня охватывает такой внезапный, такой мгновенный, и в то же время такой примитивный и простой страх, что он кажется почти умиротворяющим. Я не буду в этом участвовать. Я не могу быть здесь. Меня здесь не будет. Будто со стороны я наблюдаю, как беру сумочку и выхожу из комнаты.

И набирая скорость, бегу по коридору.

 

***

 

Вернувшись домой, я поднимаюсь по ступенькам в ошеломленном тумане и провожу пальцами по рваным узорчатым обоям, направляясь к двери своей квартиры. Я нащупываю ключи и открываю замок, внезапно чувствуя себя слабой и отчаянно нуждающейся оказаться в своей постели.

По звукам телевизора и смутному запаху какой-то выпечки я понимаю, что Бриджит еще не ушла к своим родителям. Я прохожу через парадную дверь и бросаю сумочку на пол. Подруга выглядывает в коридор, ее волосы накручены на бигуди.

— Какого черта ты здесь делаешь?

Именно в этот момент мои губы начинают дрожать, а мир становится нечетким и расплывчатым.

Она обнимает меня.

— Что случилось?

— Он так рассердился, Бридж, — говорю я в рукав ее кофты. — Он так разозлился, и я просто не могла оставаться там. — У меня сильно текут слезы. — Я просто не могла находиться с ним в той комнате. Он ударил…

Я вжимаюсь в слегка влажную махровую ткань ее кофты и падаю на пол.

— Он ударил тебя?

— Нет! — кричу я, рыдая. — Нет. Но Бриджит...

Она притягивает меня ближе и гладит мои волосы.

— Все в порядке. Я уверена, ты со всем этим справишься.

Но это не просто страх. Это всеобъемлющий ужас. Я так плачу, что едва могу дышать, и чувствую, как Бриджит ведет меня на кухню. Я скатываюсь по одному из шкафов на пол и сжимаюсь в клубок, и Фрэнки подходит ко мне и забирается на колени. Он кладет лапы мне на грудь и слизывает мои слезы.

— Давай, ты, — говорит она Фрэнки и дает ему кость. — Иди и займись вот этим. С ней все будет в порядке.

Я тяжело всхлипываю, так сильно, что издаю что-то вроде отвратительного гудка, а Фрэнки наклоняет голову и бьет меня лапкой по голени.

Бриджит тоже соскальзывает на пол и протягивает мне стакан с алкоголем. Я делаю большой глоток, а затем еще один.

Она кивает мне, как это делают медсестры, наблюдая за тем, как пациенты принимают лекарство.

— Выпей, — говорит она, снимая одну из бигудей, и длинный локон падает ей на плечо, как будто мы живем в другом веке. — И расскажи мне, что, черт возьми, происходит.

 

***

 

— Я не могу с этим справиться, Бриджит, — уже в который раз говорю я подруге. — Не могу быть с человеком, который так злится.

Бриджит поджимает губы, достает тарелку из одного из ближайших шкафов и снимает одну за другой бигуди, складывая их в тарелку, расположенную у нее на коленях.

— Я не могу оставить тебя здесь одну, — говорит Бриджит. — Я ни за что не пойду к маме и папе, когда ты в таком состоянии.

Я упираюсь лбом в колени.

— Я в порядке. Я буду смотреть «Очень странные дела» и плакать, пока не засну.

Даже этот сериал теперь будет напоминать мне о Джимми.

Этот ребенок с зубами — мой герой.

— Бриджит, я так сильно влюбилась в него. Как я могла быть такой глупой? Я его даже не знаю.

По кухне разносится звук телефонного гудка. На мгновение мне кажется, что Бриджит, должно быть, звонит Джимми, чтобы, как всегда, вмешаться и устроить беспорядок там, куда ей лезть не следует.

Вот только отвечает ее мама.

— Тебе лучше побыстрее сюда приехать, дорогая. Твой отец кружит над начинкой, и ты знаешь, что я не могу его удержать.

Мое сердце болит... Из-за начинки, которую я никогда не сделаю для Джимми, из-за пирогов с орехами пекан, которые я никогда не увижу, как он ест, из-за тыквенных пирогов, которые я никогда не сделаю для него. Я была так близко к тому, чтобы иметь это, но теперь все потеряно.

— Найдется место для еще одного человека? — спрашивает Бриджит.

— Не говори мне, что у тебя спустило колесо, и ты встретила мужчину. Снова, — говорит ее мама со своим странным резким австралийским акцентом.

— Мама! — Бриджит рычит. — Один раз. Один!

— Дважды, Бриджит Шоу. Дважды.

Бриджит раздувает ноздри.

— Это Мэри. Она в дерьмовом настроении, и я не могу оставить ее одну.

— Какого черта ты не сказала, что это Мэри? — спрашивает ее мама. — Конечно, мы ей рады. Конечно! Но поторопитесь, девочки. У меня здесь голодный мужчина, и он хочет вернуться к своему футболу. Скажи, Мэри, ты все еще встречаешься с этим ловким квотербеком?

Я тихо плачу.

 

Глава 50

Джимми

 

Пока Энни спит, я снова и снова пытаюсь дозвониться до Мэри. После шестой попытки во мне поднимается пламя гнева, и я бросаю свой телефон через диван. Что неудобно, потому что, если я решу позвонить ей в седьмой раз — а определенно так и будет — мне придется переместить Энни.

Поэтому я решаю просто ни о чем не думать хотя бы минуту. Начинается новый эпизод «Как это сделано», и, конечно же, поскольку я тот еще везунчик, в нем речь пойдет об ароматических свечах, замороженном апельсиновом соке, макаронах и... боксерских перчатках.

— Просто прекрасно, — шепчу я в экран, отчего Энни шевелится в моих объятиях. Я чувствую себя чертовски ужасно из-за произошедшего. Никогда в своей жизни я не бил кулаком в стену до сегодняшнего дня, пока этот ураган по имени Майкл не взорвал мою жизнь.

Ладонью я касаюсь лба малышки, чтобы проверить, не горячий ли он. Ей жарко — во сне Энни, как и мне, часто жарко, и теперь она похожа на горячий маленький комочек, — поэтому я снимаю с нее одно одеяло, а затем другое.

Мне все еще трудно уложить в своей голове происходящее. Я столько времени в разъездах, что у меня нет даже комнатного растения. А теперь у меня есть ребенок.

У меня есть ребенок.

Энни моя.

Бл*дь.

Всевозможные мысли — детали, идеи, планы, юридические формы — заполняют мою голову. Первое и самое главное — это законно усыновить её. Майкл ни в коем случае не заберет ее обратно, не будет дергать ее. Он причинил достаточно вреда. Вероятно, нужно как можно скорее обратиться к детскому психологу. Если есть хоть какой-то шанс минимизировать вред от ужасного воспитания моего брата и того факта, что ее бросила сначала мама, а потом папа, то чем скорее Энни начнет говорить об этом, тем лучше. А была ли она у обычного врача в этом году? Делали ли ей какие-нибудь прививки, все ли нормально у нее со здоровьем? Майкл никогда не кормил ее досыта, сколько бы денег я ему ни давал. Ублюдок.

Однако ничто из этого не является сейчас более важным, чем Мэри. Я знаю, что смогу позаботиться об Энни, но не хочу делать ничего без Мэри рядом со мной. И у меня никогда не будет другого шанса, если я потеряю ее сегодня.

Я откидываю голову на подушки дивана.

— Рабочий дважды прошивает швы боксерских перчаток...

Укачивая Энни, я протягиваю руку, чтобы взять свой телефон. У меня разбивается сердце, когда я вижу, что Мэри все еще не написала и не позвонила мне. Я увидел страх и ужас в ее глазах, когда вытащил руку из стены. Я помню, что она говорила мне за ужином о насилии и гневе. О ее бывшем. Я помню, как сказал: «Тебе не нужно беспокоиться об этом со мной». Но я солгал, сам того не желая. Гнев. Гребаный предохранитель Фалькони. Я так старался сдерживаться в течение стольких лет. Я выпиваю максимум две кружки пива из-за гнева. Я медитирую из-за гнева. Это дерьмо следует за мной повсюду, как пресловутый черный пес. Это часть меня, и я знаю, как с этим справиться. Но не сегодня, сегодня я не справился. А это значит, что я единственный, кто будет виноват в потере Мэри.

Я не могу позволить себе так думать. Не могу. Ещё нет. Сейчас я должен сосредоточиться на том, что передо мной, то есть на Энни и на завтрашней игре. Христос. Поэтому я беру телефон и звоню Вальдесу. На заднем плане слышится хаотичный шум, люди смеются и чокаются бокалами.

— Счастливого Дня благодарения, чувак! — говорит Вальдес.

— Медведь, мне нужна услуга.

— Андале, конечно. Что нужно?

Мысленным взором я вижу его маму. Пухленькая, хорошенькая леди с мягким голосом, которая однажды приготовила мне на день рождения четыре дюжины эмпанад. Мария Дель Кармен.

Мария.

Мэри.

Бл*дь.

Возможно, все вокруг будет вечно напоминать мне о ней.

— Мне нужно знать, сможет ли твоя мама присмотреть за Энни в эти выходные. Мне нужен кто-то, кто бы смог присмотреть за ней и немного побаловал, — говорю я. — Мне нужно знать, что она в безопасности.

Вальдес даже не спрашивает об этом маму.

— Конечно, бро. Конечно. Для нее это будет честью. Слушай, ты не хочешь приехать? Мы собираемся играть в «Парашюты и Лестницы».

Волна печали накатывает на меня из-за большой семьи, которая у него есть. Любовь. Хаос. Жена…

— Нет. Но спасибо.

— Ты в порядке? — спрашивает Вальдес.

Нет, это не так. Определенно, бл*дь, нет. Но я говорю, что да, и заканчиваю разговор.

Подхватив малышку на руки, я прижимаю Энни к груди, пока делаю для нее что-то вроде домика из одеял. Я укладываю ее внутрь и убеждаюсь, что ее голова снова лежит на подушке. Крепко спящая, она подносит большой палец ко рту. Я сажаю ее жирафа рядом с малышкой и накрываю ее. Оказавшись на кухне, я стараюсь не смотреть на индейку, булочки и жалкое подобие сладкого картофеля, которое я собирался попробовать приготовить. Вместо этого я достаю двухфунтовый пакет куриных наггетсов в форме динозавров и раскладываю их на тарелке. Засунув ее в микроволновку на тридцать секунд, я сажусь за стол и впадаю в задумчивость. И тогда я замечаю пирог, который оставила Мэри. Прекрасный пирог с горстью орехов пекан, расположенных сверху в виде сердца.

Я слышу шорох на диване и вижу, как Энни садится. Ее волосы растрепаны на макушке, и она сжимает одеяло в своих маленьких пальчиках, оглядываясь вокруг.

— Папочка?

Микроволновка звенит, и я открываю ее.

— Его сегодня здесь нет, Джеллибин.

Энни выглядит смущенной, но потом постепенно воспоминания возвращаются к ней. Я присаживаюсь перед малышкой на корточки, мои колени хрустят, и я стираю немного слюны с уголка ее рта.

— Ты останешься здесь. Со мной.

Она морщит лоб.

— А где Мэри?

Иисус Христос. Я не могу с этим справиться. Мой нос щиплет от навернувшихся слез. Я не буду плакать перед Энни. Я не растаю. Я качаю головой, и малышка хмурится так сильно, что у нее выпячивается нижняя губа.

Боль внутри меня подобна кровавой ране. Я знаю Мэри недостаточно долго, чтобы понять, как ее вернуть, но достаточно, чтобы уверенным в этой женщине больше, чем в чем-либо еще в своей жизни. Я беру крошечную ручку Энни в свою и вижу, как она изучает мой нахмуренный лоб.

— Почему ты грустишь, дядя Джимми?

Грустный. Черт возьми, да. Я печальный. Убитый горем в День благодарения. Я смотрю в ее серо-голубые глаза и заставляю себя солгать Энни для ее же блага в самый первый раз.

— Я в порядке, Джеллибин. Давай принесем тебе что-нибудь поесть.

Я поднимаю ее на руки, и она цепляется за мою шею, прижимаясь лицом к моей щеке. Одной свободной рукой я раскладываю ее наггетсы в форме динозавров на тарелке.

— Ты хочешь кетчуп?

Она откидывается назад и смотрит на тарелку, затем качает головой.

— Они милые.

— Да, милые, — шепчу я.

Конечно.

 

Глава 51

Мэри

 

После ужина родители Бриджит засыпают рядом на диване: ее мама свернулась аккуратным клубком под старомодным лоскутным одеялом, а папа растянулся с широко открытым ртом, положив ноги на пуфик, отделанный золотыми кисточками. Бриджит и я вместе убираемся на кухне, и я погружаюсь в ритм намыливания, полоскания и сушки тарелок из фарфора, таких тонких, что сквозь каёмки пробивается свет.

 Фарфор убран, большие стеклянные бокалы сушатся вверх дном на кухонном полотенце рядом с раковиной, а мы с Бриджит наслаждаемся шумом волн на озере. Она спрашивает, люблю ли я Джимми, а я запихиваю в рот холодную булочку. Она спрашивает, что же я теперь буду делать, а я набиваю рот взбитыми сливками, чтобы не отвечать на этот вопрос. И мы пьем: водку с тоником, потом вино, а потом портвейн, который — вдобавок к «отверткам» — делает меня чуть более чем слегка навеселе, к тому моменту, когда мы добираемся до тыквенного пирога. Мы даже не утруждаем себя тарелками и просто копаемся в заварном креме тонким серебром, которое принадлежало ее бабушке Бриджит, — причудливыми маленькими вилками с заостренными зубцами.

 И тут у меня звонит телефон. Снова.

 — А он настойчив, — говорит мне Бриджит. — Нужно отдать ему должное.

 Мой телефон танцует на кухонном столе, придвигаясь всё ближе и ближе к нетронутой миске с клюквенным соусом.

— Я оставлю тебя с этим наедине. — Бриджит берет пирог и шаркающей походкой выходит из кухни в одних носках. — Возьми трубку, Мэри. Выслушай его. Не будь трусихой.

 Глубоко вздохнув, я беру трубку и отвечаю.

— О, черт, слава Богу, — говорит Джимми. — Сначала я подумал, что ты просто злишься. Потом я подумал, что с тобой что-то случилось. А затем я был уверен, что что-то произошло…

— Джимми.

 Он резко останавливается.

— Мне чертовски жаль. Я не знаю, что на меня нашло.

 Я крепко держусь за край стола, пока мир мягко вращается вокруг меня.

— Ты многого обо мне не знаешь. К примеру, что изначально я училась боксировать, чтобы защитить себя. Или что я не выношу криков. Ты столького не знаешь. Мы столького не знаем друг о друге. И все произошло слишком быстро, Джимми. Очень быстро. Я просто...

 Я слышу через трубку, как скрипит дверь, и когда Джимми снова начинает говорить, его голос звучит странно и гулко. Он либо в ванной, либо в коридоре. Оба этих места уже до потолка заполнены воспоминаниями.

— Я полностью осознаю это.

 Когда я открываю глаза, кухня начинает раскачиваться. Я беру вилку и рисую штрихи на клюквенном соусе.

— Осознаёшь?

— Конечно, черт возьми, я осознаю, — тихо говорит он. — Всё произошло очень стремительно, но Мэри... Я не хочу, чтобы с тобой было по-другому. Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.

— Ты серьёзно? — я вращаю вилку маленькими кругами. — Ты любишь меня?

— Да, черт возьми, и ты должна знать об этом. Ты должна знать, что я чертовски безумно люблю тебя. Как до луны и обратно. Я люблю тебя. Да.

 Я так давно не слышала этих слов, что они звучат не по-настоящему. Джимми говорил что-то подобное в постели, что хочет, чтобы я позволила ему любить меня. Но не так серьезно, и не эти три слова. До этого момента — нет.

 После минутного раздумья Джимми говорит:

— Знаешь, я ведь купил тебе кольцо.

 Мое сердце так переполнено, что, кажется, будто мои ребра могут треснуть. Я быстро втягиваю воздух.

— Ты купил кольцо?

— Чёрт, да, я так и сделал. И оно здесь. Ждёт тебя. Когда ты будешь готова вернуться.

 Я смотрю через большие панорамные окна на залитый лунным светом берег и прислушиваюсь к ветру.

— Ты же вернешься? Пожалуйста.

  Я хочу любить тебя так сильно, что дух захватывает.

— Возвращайся назад. Приезжай домой, — говорит Джимми с дрожью в голосе.

 Домой.

 Джимми полностью выбил меня из колеи, и кажется, будто я плыву, не имея под собой почвы. Откровенно говоря, я даже не знаю какой сегодня день. Я потеряла счет всему, кроме него. Но я знаю, что не смогу просто так вернуться в его дом. Я слишком взволнована, слишком расстроена, слишком неуверенна в себе — не говоря уже о том, что пьяна. Слишком тяжело будет снова столкнуться с этим прямо сейчас. И в особенности потому, что теперь мы должны быть сильными ради Энни. И я ни за что не вернусь сегодня в эту квартиру, чтобы встретиться лицом к лицу с этой дырой в стене и с Джимми, а также с тем фактом, что я была полнейшей дурой, как только что осознала.

— Ты должен дать мне немного времени, Джимми. Всего день или два.

 Он делает глубокий, медленный, спокойный вдох.

— Я дам тебе все, что ты захочешь. Все, что тебе необходимо, — его голос дрожит от слез. — Только не отказывайся от меня. Не сейчас.

 Я тоже чувствую подступающие слезы. Я хочу быть с ним. Я уверена, что хочу быть с ним. Я знаю, что сбежала, как трусливый крольчонок. Оглядывая кухню, я замечаю календарь, приколотый к стене, и вижу наклейку в форме индейки, приклеенную к сегодняшнему дню.

— Джимми... — я касаюсь пальцем календаря. — Какой сегодня день?

— Четверг. День Благодарения.

 — Нет, я имею в виду... Сегодня 28-е?

 — Ну да.

 Если минуту назад я думала, что мое сердце находится на самом дне, то теперь оно провалилось еще глубже. Если сегодня 28-е... Это значит... Я снова и снова смотрю в календарь, затем снимаю его со стены и смотрю на понедельник после Хэллоуина.

— Ты в порядке? Ты все еще здесь, Мэри?

— Ты уверен? — я пялюсь на птиц Великих озер, изображённых на календаре. Довольно угрожающего вида гагара смотрит на меня с фотографии, как бы говоря: О, да … Ты влипла.

— Да, я уверен. А что? Мы играем завтра с «Колтс» в Индианаполисе. 29-го. Так что сегодня определенно 28-е число.

 Проведя пальцем по ноябрю, я считаю недели. Потом дни. Мои месячные задерживаются почти на неделю.

 Я стою там, совершенно ошеломлённая, не знаю даже, как долго. Джимми говорит:

— Послушай. Я не хочу, чтобы ты приезжала завтра на игру. Со мной все в порядке и хочу, чтобы у тебя было все пространство, которое тебе необходимо.

— Джимми... — произношу я и замолкаю.

Что я собираюсь ему сказать? У меня задержка почти на неделю, что мне не характерно. Так что, ну, знаешь, нам нужно кое о чем поговорить. Или, возможно, просто вся эта буря эмоций и потрясений вызвала задержку, так что не волнуйся. Но, вполне вероятно, — держи это в глубине своего сознания, — я могу быть…

 Беременна?

 Нет. Я не могу так поступить с Джимми. Только не сегодня. Для одного дня он уже достаточно натерпелся. А завтра ему может и понадобится хорошая встряска, но совсем не такая.

— Ты останешься в Индианаполисе или вернешься домой после игры?

— Домой. Черт возьми, — говорит он, и его голос снова срывается. — Да. Я буду дома. Завтра ночью.

 Слова уже сформировались в моей голове, прежде чем я произношу их. Всё так ясно, так очевидно и так просто, что я не понимаю, почему я не сказала их раньше.

— Я люблю тебя, Джимми. И я сожалею о сегодняшнем дне.

 Он глубоко и с облегчением выдыхает.

— Я тоже тебя люблю. Так чертовски сильно, Мэри. Чертовски сильно.

 Джимми кладет трубку.

 Кажется, будто все вновь происходит с кем-то другим. Я осознаю, что стою подвыпившая посреди кухни и, вполне вероятно…

 Ношу в себе ребенка Джимми Фалькони.

 И тут входит Бриджит с Фрэнки на руках.

— Все в порядке?

— Бриджит, — говорю я, положив руку на мордочку гагары на календаре. — Нам нужен тест на беременность. Прямо сейчас.

 И впервые за все время, что я ее знаю, у Бриджит отвисает челюсть, и она не произносит ни единого слова.

 

***

 

 Мгновение спустя мы уже в машине. Бриджит садится на водительское сиденье и опускает все стекла, чтобы холодный воздух наполнил «Вранглер», — классический отрезвляющий прием Бриджит Шоу.

— Ты в состоянии вести машину? — я спрашиваю Бриджит, потому что это совершенно точно не так. А еще я так злюсь на себя. Как я могла не понять? Что будет с ребенком после всего этого вина, всего этого портвейна? А отвертка?

 Малыш. О Боже, ребенок.

 Наш ребенок.

 Его ребенок. Внутри меня.

 Мое сердце начинает биться быстрее, и я понимаю, что не боюсь. Я не волнуюсь. Я просто на седьмом небе от счастья. Счастлива настолько, что едва ли могу говорить. В панике и оцепенении, но совершенно и бесконечно влюблена во всё, что происходит. Это словно растопило мое заледеневшее сердце.

— Да, блин. Я пью с тех пор, как мне исполнился 21 год. Я в порядке. Так что пристегнись, красавица. Пора проверить, подвел ли тебя «НоваРинг» или нет.

 Мы едем по длинной извилистой подъездной дорожке от дома ее родителей и направляемся к ближайшему супермаркету.

— И что ты будешь делать, если беременна? — спрашивает Бриджит и смотрит на мой живот, отчего почти инстинктивно моя рука тянется к нему.

— Я…

— Не важно! — она глушит мотор. — Нет смысла беспокоиться об этом, пока мы не узнаем наверняка.

 Свет внутри супермаркет потрясающе яркий, и от этого у меня режет мои опухшие глаза.

 Бриджит врывается первой, держа мою руку в своей. Парень за стойкой подскакивает, когда мы проходим через раздвижные двери, и, фыркнув, просыпается.

— Добрый вечер! — он говорит.

 Бриджит полностью берет ситуацию под свой контроль, обхватывает меня за плечи и тащит по проходу к отсеку с товарами для оказания первой помощи. Там, внизу, лежит тест на беременность фирмы First Response, хвастающийся тем, что это ЕДИНСТВЕННЫЙ БРЕНД, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ПОКАЗАТЬ РЕЗУЛЬТАТ НА ШЕСТЬ ДНЕЙ РАНЬШЕ!

— Раньше, чем что? — спрашиваю я, вглядываясь в него и пытаясь прочитать подозрительно мелкий шрифт в углу.

— Ничто! К тебе это не относится.

Бриджит хватает тест, открывает коробку, вытаскивает один из завернутых в пластик тестов и кладет мне в руку вместе с аккуратно сложенным листом инструкций, напечатанным на тонкой бумаге.

— О Боже, ты ведь не думаешь, что я буду делать его здесь? — я смотрю в окно на заднюю сторону мигающей таблички «ОТКРЫТО 24 ЧАСА».

— Ты что, хочешь, чтобы в этот момент моя мама нависла над тобой, спрашивая, не хочешь ли ты еще глинтвейна? Давай! — говорит Бриджит и толкает меня в уборную, а сама идет к стойке, чтобы расплатиться.

 Маленькая туалетная комната слишком светлая и пахнет, в основном, освежителем воздуха с ароматом яблока и корицы. Мои руки так сильно трясутся, что мне приходится использовать зубы, чтобы вскрыть упаковку. Я стягиваю леггинсы и нижнее белье, пытаясь прочитать инструкцию. Сначала я пытаюсь читать её по-испански — в течение смущающе долгого времени — прежде чем понимаю, что это далеко не английский, и переворачиваю лист. Я кладу инструкцию на ногу и спускаюсь вниз, шаг за шагом, двигая пальцем вдоль каждой строчки.

 Я писаю, подставляя конец палочки под струю, отсчитываю пять секунд и заканчиваю. Затем держу полочку вниз и надеваю колпачок точно так, как говориться в инструкции.

 А теперь я готовлюсь ждать три минуты.

  Три минуты.

 Я достаю из сумочки телефон и смотрю на часы. 10:51 вечера.

 Часть меня знает, что я должна позвонить Джимми. Мне нужно ему позвонить. Он должен знать. Но какая-то часть меня все еще настолько ошеломлена, что я даже не знаю, о чем думать, или что делать, или где я вообще нахожусь.

 Но я знаю одно: я так счастлива, так воодушевлена, так взволнована, что мне приходится сморгнуть новую волну слез.

 Мой телефон показывает 10:52 вечера. Не вставая с унитаза, я бросаю взгляд на тест, но пока ничего не происходит, поэтому я закрываю глаза. И жду. Я думаю о Джимми, лежащем на кушетке с Энни, об этой милой маленькой девочке, у которой был худший и лучший день в ее жизни, хотя она и не знает об этом. Потому что ей повезло, невероятно повезло, что она оказалась с Джимми. Он добр, заботлив и никогда больше не допустит, чтобы с ней случилось что-то плохое. Или со мной.

Или с нашим ребёнком.

У меня перед глазами начинаю мелькать картинки, словно я листаю флипбук¹. Каждое мгновение, каждое свидание, рука Джимми в моей. Он стоит рядом со мной в приемной; он, говорящий на половину родильного зала, одетый в медицинскую шапочку.

 Я снова открываю глаза. Все еще 10:52. Я хватаю несколько листов туалетной бумаги из большого промышленного дозатора, и время перескакивает на 10:53.

 Но потом, когда я протягиваю руку между ног, чтобы вытереться, мое сердце останавливается. Я чувствую очень знакомое ощущение и смотрю на бумагу.

 И вижу крошечное, едва заметное пятнышко крови.

 Рыдание разочарования срывается с моих губ прежде, чем я успеваю остановить его, и Бриджит врывается в комнату.

— Ты беременна?

 Прижав руку ко рту и все еще сидя на унитазе, я качаю головой, и пелена слез заливает мне глаза. Внезапно и неожиданно я совершенно раздавлена тем, что было у меня лишь на мгновение, а я и понятия не имела, как сильно хотела этого. Я совсем не боялась беременности, а в глубине души хотела её, настолько сильно, что совершенно этого не понимала.

— Нет, — всхлипываю я. — Вовсе нет. Но, Боже, Бридж. Я так сильно хочу, чтобы это было так. — Я роняю тест на пол и комкаю инструкцию в руке.

И тогда слезы начинают литься ручьём.

Я чувствую, как мои бедра скользят к краю унитаза, а слева джинсы Бриджит касаются моей обнаженной кожи. Ее руки обвиваются вокруг меня, и я позволяю своему мокрому лицу упасть в ее идеальные распущенные кудри.

 

__________________________

Примечание:

1 — Флипбук — это небольшая книжка с картинками, при перелистывании которых создается иллюзия движения.

 

Глава 52

Джимми

 

По моим подсчетам я сыграл приблизительно в тысяче игр, если начать считать с тех игр в Одессе¹, когда мне было пять лет, а шлем на моей голове был таким тяжелым, что я думал, будто могу развалиться, словно дозатор PEZ². Но без сомнений, игра, которая начинается прямо в этот самый чертов момент, вероятно, самая серьёзная и самая важная из всех.

А Мэри здесь нет.

Но мне кажется, будто она рядом. Я забинтовал ногу точно так же, как это делала она. Недалеко от меня стоит Кертис, а не Мэри, но я слышу ее голос в своих ушах, когда спускаюсь в толпу.

Я люблю тебя, Джимми. И мне очень жаль.

Наша команда стоит перед «Колтс», у которых оборонительная линия такая же дружелюбная, как тюремный корпус в Аттике³. Я не знаю, откуда набрали этих парней, но они жуткие. Примерно у половины из них до локтя видны паутины татуировок, а другая половина выглядит достаточно грозно, чтобы убить тату-мастера ещё до того, как тот зарядит чернила в машинку.

В начале четвертой четверти ничья: 7-7. До сих пор всё шло неплохо. Несколько дебильных обзывательств и несколько грязных приёмчиков. Но самая большая проблема — это чертова снежная катастрофа, падающая с неба. То, что синоптики называют «слякоть», мы называем «дерьмом собачьим».

Пан или пропал. И Вальдес, одетый в тесное термобельё под майкой с логотипом «Медведей», потирает руки.

— Готов?

Черт возьми, да. Готов, как никогда.

— Да.

Мы выбегаем на поле вместе.

Щелчок — и мяч летит.

Я делаю бросок Мартинсу, который покачивается, но ловит его, прежде чем выскользнуть за пределы поля. Это игра ярд за ярдом, а мы как гусеницы на поле.

Но на третьей попытке я мешкаю, и один из защитников подхватывает мяч прямо у меня на глазах и убегает. Его следы на снегу — это единственный признак того, что он только что был здесь. В районе отметки в 50 ярдов, когда я уже едва могу его разглядеть, соперник ненадолго теряет равновесие. Но парень стремителен, внезапен и подпитывается адреналином победоносного захвата. Не проходит и десяти секунд, как толпа разражается радостными криками.

Я смотрю на небо и падающий снег, ярко освещенный огнями.

— Ты что, мать твою, молишься? — спрашивает Вальдес.

И я понимаю, что да, блин, это так.

— Я не знаю, что еще делать.

Он смеется и, становясь на одно колено, крестится.

— Мы еще сделаем из тебя гватемальца, эсе. Просто подожди и увидишь.

Но что бы это ни было: Пресвятая Дева Гваделупская, Господь Бог, Джо Намат, надежда и удача, или же всё и сразу, но оно срабатывает. «Колтс» пропускают удар, и мяч отскакивает назад, рикошетируя от стойки.

Мы вновь выходим на поле, и я бросаю взгляд на игровое табло. Первый даун⁴ я преодолеваю с первой попытки, но затем оборона противника смыкает ряды. В следующих двух даунах мы получаем в общей сложности минус два ярда.

Часы на табло тикают, тикают и тикают. 20. 19. 18. И Радович берет тайм-аут.

Мы спешим за пределы поля, в то время как команда техников расчищает его от снега маленькими пластиковыми лопатами, достаточно легкими, чтобы не повредить газон.

На перерыве мы почти не разговариваем. То, что мы