Бои в Каменке. Взгляд подростка.

                                                    Подошла война в Подмосковье,

                                                    Ночь в накале зарев долга,

                                                    Будто русской жертвенной кровью

                                                    До земли намокли снега.

                                                    Будто руки окаменели,

                                                    Будто вкопан он в грунт во рву,

                                                    Этот парень в серой шинели

                                                    Не пропустит врага в Москву.

                                                                  Алексей Сурков

 

Каждый год, с наступлением первых декабрьских морозов, вот уже в течение 66 лет встают в памяти, как на ленте военной кинохроники, события, связанные с великой войной, которая в день своего начала 22 июня 1941 года положила конец нашему беспечному школьному детству. Цепкая детская память до сих пор хранит события тех первых дней войны, представляя в хронологическом порядке происходящее, как на киносеансе, продолжающемся четыре года с июня 1941 по май 1945 года.  

В нашей семье был батарейный радиоприемник – большая по тем временам редкость у деревенских жителей. Забежав домой, я увидел растерянные, испуганные лица родителей и соседей, слушающих выступление Молотова. Прозвучало впервые слово «война». Первой заплакала бабушка, наверное, потому, что она, пережившая первую мировую и гражданскую войны, яснее других понимала весь ужас произошедшего.

В моем детском воображении война – это Чапаев на коне, размахивая шашкой, рубит врагов, и Крючков, распевающий песню: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим», - и давящий гусеницами танка японских самураев на озере Хасан.

Жизнь резко изменилась. Ввели карточки на хлеб. Все взрослые парни были призваны в армию. На поле между деревнями Кутузово и Каменка были установлены звукоуловители ПВО, извещавшие о приближении фашистских бомбардировщиков. По радио подавался сигнал «воздушная тревога». Налеты начались в июле. Каждый вечер, с наступлением темноты, раздавался нарастающий гул авиационных моторов, на небе появлялись силуэты бомбардировщиков, летевших в сторону Москвы. Бомбили авиационные заводы в Химках. Первые самолеты сбрасывали САБы – светящиеся авиабомбы и осветительные ракеты на парашютах. Становилось светло, как днем. Зенитки открывали огонь. Небо пересекали огненные трассы. Темноту разрывали лучи сотен прожекторов. Прожектористы отыскивали летящие в ночи бомбардировщики, слепили немецких пилотов, не давая им осуществлять прицельное бомбометание. Все это выглядело как теперешнее лазерное шоу. Мы с братом и наши друзья, соседские ребята, каждый вечер забирались на крышу большой террасы бабушкиного дома и в течение всего налета наблюдали происходящее.

В середине августа, заняв, как всегда, свое место на крыше, мы увидели, как несколько прожекторов, скрестив в одной точке лучи, поймали фашистский «юнкерс». Он стал уходить на запад, пытаясь вырваться из перекрестья прожекторов. Потом мы увидели красный и зеленый огоньки – это приближался наш истребитель-перехватчик. Последовала длинная трассирующая очередь, потом короткая вторая. «Юнкерс» отстреливался короткими очередями, уходя на северо-запад. Мы заметили, что у него задымил один мотор. Что произошло дальше, мы узнали из сообщения районной газеты, в котором был помещен снимок. На снимке были видны обломки «Юнкерса», валяющиеся на земле, а в углу фото младшего лейтенанта Виктора Талалихина, с перевязанной рукой, совершившего первый в истории авиации ночной таран. К сожалению, Виктор Талалихин геройски погиб в боях за Родину.

Фронт с каждым днем приближался. Появились первые беженцы, подводы с нехитрым скарбом, стадо колхозных коров. Все уходили на восток в глубь страны. Наша семья перебралась в бомбоубежище, вырытое в горе на нашем участке. На нарах разместились девять человек, согревались железной печуркой, которую топили круглые сутки. На ней растапливали снег, добывая воду для новорожденной сестры, родившейся под гул канонады в «Рукавишке» - так все называли нашу больницу.

В нашем доме разместились саперы. Они минировали железную дорогу. Приходили вечером усталые и голодные. Мама варила им картошку, поила чаем. Их было шестеро. Однажды пришло только четверо. Из их разговоров мы поняли, что двое подорвались на своих минах, когда их стали бомбить немецкие самолеты.

По карточкам населению выдали муку и керосин. Мука потом здорово выручила нас. Восемь дней, пока в деревне Каменка хозяйничали немцы, мы на печурке пекли пресные лепешки, запивая их кипятком из талого снега.

Вечером 30 ноября на опушке леса появились зеленые фигурки немцев. Застрочил с каменского бугра пулемет, и они быстро скрылись в лесу. Очевидно, это была разведка. Большой бабушкин дом заняли ополченцы. Они были в гражданской одежде, рабочие московских заводов, все солидного возраста. Бабушка поставила самовар, мы с братом помогали ей, как умели. Помню, как один из ополченцев сказал: «Вот, мать, защищай Москву, дали по кинжалу и винтовку на двоих». Мы ушли в землянку, а ночью поднялась стрельба. Утром 1 декабря в Каменке хозяйничали немцы. Во дворе гудели моторы. В бабушкином доме разместился немецкий полевой штаб. Наш маленький дом был разбит прямым попаданием мины. Семь дней и ночей мы сидели безвылазно в землянке – девять человек, мы с братом – мальчишки и грудная девятидневная двоюродная сестра, собака Альма - под нарами. По ночам нашу дверь в землянку обстреливал из автомата немецкий часовой, охранявший в овраге полевой телефонный кабель. Железная печка и кастрюля, стоявшая на повороте у двери, были пробиты пулями.

Утром 8 декабря поднялась сильная стрельба. Когда стрельба немного стихла, мы выбрались из землянки. Первое, что мы увидели, были наши бойцы в белых полушубках, с автоматами в руках, которые бежали в сторону Андреевки. Кто-то из наших спросил у пробегающего красноармейца: «Немцы могут вернуться?» Он ответил: «Могут». «А что же нам делать?» Он сказал: «Уходите», - и побежал дальше, догоняя своих. Из погребов и землянок выбрались деревенские жители, от которых мы узнали, что немцы застрелили Лешу Разбитского за то, что он перебегал из дома в дом, что расстреляли по доносу председателя колхоза Ярославцева, казнили под мостом друга моего дяди Гришу Горчакова. У него была медаль «ЗА ОТВАГУ» в финскую войну. Он был танкистом, и мы, мальчишки, смотрели на него как на самого настоящего героя.

Говорили, что в Каменке был белофинский батальон, воевавший на стороне Германии. Всех выдала «немка» - учительница немецкого языка, жившая на квартире в нашей деревне с огромной немецкой овчаркой. Когда и откуда она появилась, толком не знает никто.

Бабушкин дом был взорван, наш разбит миной – взрослые решили уходить из деревни. Сборами руководила бабушка. Из моих лыж сделали санки, погрузили на них мешочек с мукой и какое-то белье, пригодное на пеленки новорожденной сестренке. Под обстрелом вышли из деревни и пошли по заснеженному полю в сторону деревни Кутузово. На поле мы увидели уже припорошенные снегом трупы наших бойцов – результат утренней атаки в лоб на деревню Каменка. Поднимаясь на Кутузовский пригорок, попали под артобстрел, попадали в снег, сверху нас привалило верхушками сосен. Потом мы долго шли по дороге в сторону Фирсановки. Не помню названия деревни, где мы попали в расположение воинской части. Нас разместили в избе, обогрели, накормили гречневой кашей. Нам, мальчишкам, дали по куску сахара. Потом взрослых собрал комиссар и написал с их слов акт о злодеяниях фашистов в деревне Каменка, который подписали члены нашей семьи – Толокновы, Павловы, Румянцевы. Акт был напечатан в центральных газетах и передан по радио.

В настоящее время я пытаюсь разыскать эти документы для семейного архива и результатами этого поиска обязательно поделюсь с Зеленоградским краеведческим музеем.

Потом нас погрузили на машину и отвезли в Химки, откуда мы поездом добрались до Москвы. На Ленинградском вокзале был организован эвакопункт, где нам дали направление на станцию Томилино и поселили в пустующем доме, в котором мы прожили до конца февраля 1942 года.

В двадцатых числах февраля мы вернулись в родную деревню. Нас приютили соседи Тарасовы в своем уцелевшем доме, где мы прожили несколько месяцев одной большой семьей. На улицах поселка Крюково и деревни Каменка стояли брошенные немцами машины и танки. В Каменке, на поляне за пожарным сараем, где мы до войны играли в футбол, лежали штабелями накрытые брезентом трупы наших солдат. Предать их земле не было никакой возможности из-за сильных морозов, только весной их сложили в большую яму сгоревшего колхозного овощехранилища и присыпали землей. Так образовалась братская могила, над которой теперь стоит памятник защитникам Москвы. Потом туда хоронили найденные в лесу и оврагах трупы наших солдат. Точно, сколько там захоронено, не знает никто. Весной, когда начал таять снег, мы нашли в овраге тела ополченцев, которые пили свой последний чай вечером 1 декабря в бабушкином доме. Мы, вездесущие мальчишки, помогали старикам и женщинам, как могли.

       Найденные в карманах убитых жетоны (как тогда говорили – «смертельные паспорта») с указанием фамилии и места призыва мы относили в Крюковский поссовет.

       Теперь, когда я прихожу на братскую могилу и, протерев от пыли мемориальную доску, перечитываю 35 фамилий, выбитых на мраморной плите, невольно вспоминаю те далекие дни. Вспоминаю, как читали эти фамилии, извлекая кусочки бумаги из черных коробочек солдатских медальонов. Только 35 семей получили печальные известия. Остальные (а их в десять раз больше), захоронены как неизвестные. Оставшиеся в живых, уцелевшие родственники приносят цветы в День Победы к Могиле Неизвестного Солдата, что у кремлевской стены. Именно с Крюковского рубежа туда были перезахоронены останки неизвестных солдат.

 

                                     

Г. Ф. Сизова (в девичестве Косыгина)

Я прошлым богата…

                                                                             Ты – грядущим, я прошлым богата,

                                                                                   Юность – юным, дружок, наше – нам.

                                                                              Сердце тянется к этим солдатам,

                                                                      К их осколкам и к их орденам.

Юлия Друнина

Раннее детство. Война

       Свои воспоминания начну с рассказов мамы о своих родителях, т.е. моих предках по материнской линии – бабушке и дедушке. Жили они до революции в Саратовской области. Во время коллективизации сельского хозяйства их причислили к врагам советской власти. Семья (за исключением моей мамы) была выслана в Казахстан. К моменту раскулачивания мама была уже замужем. Мой отец, Косыгин Федор Васильевич, спасая свою жену Анастасию Федоровну от ссылки, срочно увез ее из деревни. Так мои родители оказались в Крюкове. Вначале они снимали комнату в самом поселке, затем в деревне Каменка. Были они трудолюбивыми, целеустремленными, понимали, что семья должна иметь собственный дом, поэтому через некоторое время им удалось построить собственный дом в п. Высокое (рядом со стекольной артелью, известной позднее как Стекольный завод в деревне Андреевка).

       У них уже было пятеро детей, когда разразилась война. Отца призвали в армию, служил связистом, дошел до Германии. Имел несколько ранений, контузий, вернулся домой в 1945 г. Весь больной и, по существу, от ран в возрасте 50-ти лет умер. Из его рассказов отчетливо помню его воспоминания, которые касались его сослуживцев – молодых ребят, которые рвались в бой, не жалея себя, за Родину, за Сталина. Самому ему исполнилось всего 33 года, но он был уже отцом пятерых детей, которые остались на руках матери.

       Жить было не на что. Мама пошла работать на завод. В войну завод изготовлял стекло для керосиновых ламп. Работа была не только изнуряющая, но и очень вредная для здоровья, поскольку стекло «закаливали» вручную, без приборов, готовность определяли глазами. Дома оставались дети – 3, 4, 8 и 10 лет, одна дочь умерла в 1941 г., уже в период войны. За работу получала карточку (на себя – рабочую и на четверых детей – «иждивенцев»), по которой полагался минимум продуктов питания (в основном, хлеб).

       Известно, что вскоре после начала войны гитлеровские армады самолетов стали летать, чтобы бомбить Москву. Пролетали над нами низко, серебристые, с черными крестами. Было очень страшно. Услышав приближающийся гул самолетов, все в срочном порядке собирались в доме, ложились на пол, и мама закрывала нас, детей, своим телом, чтобы, если суждено, погибнуть всем вместе.

       Фронт приближался, но артель продолжала работать. Осенью, чувствуя неотвратимость беды, вырыли землянки, где стали прятаться от налетов авиации и разрывов снарядов. Затем в Андреевку пришли немцы (историки уточнят дату). Были они недолго, но сумели «показать» свое фашистское лицо. По доносу предателя была расстреляна семья коммуниста, в том числе погиб и сын – комсомолец. По отзывам односельчан, это были хорошие люди, жили, как и все бедно, у них не было даже своего дома, ютились в общежитии, работали в артели. При отходе немцы все, что успели, заминировали. Мины взрывались, унося жизни и калеча мирных жителей. Так, двух подростков разорвало на клочки, некоторые на всю жизнь остались инвалидами. Весь лес, окружавший поселок, долгое время был разрыт (окопы, землянки и др.).

        После отхода немцев начался страшный голод – кормить семью было в буквальном смысле нечем. (К этому времени дедушке удалось выехать из Казахстана, и он жил с нами).  Было решено маленьких детей отправить в эвакуацию, а старшие вместе с дедушкой остались дома. Мама продолжала работать в стекольной артели.

       Отчетливо помню свои годы эвакуации в Саратовской области. Сплошные беды – голод, полураздетые (зимой не выходили на улицу – не было теплой одежды). Три раза были на грани смерти из-за отравлений. Постоянный голод побуждал искать пищу (вместо сахара съели кальцинированную соду, на складе, где хранились пчелиные соты, нашли и съели мышиный помет, затем объелись беленой). То, что остались живы после таких серьезных отравлений, свидетельствует только о чуде – врачей и лекарств, конечно, не было. Изнуряющая чесотка – в расчет не принималась, это было уже привычным делом.

Увидев нас, когда мы возвратились из эвакуации, мама заплакала: вид был жалкий, все в болячках, худые дистрофики.

      Начинался новый учебный 1944/45 учебный год. Я очень хотела учиться, как любимый герой детей младшего возраста нашего поколения - Филиппок. В пять лет я уже умела читать и рассчитывала, что меня примут в 1-й класс. Но меня не записали, так как в войну все дети были настолько ослаблены, что их школьная биография начиналась лишь с 8-ми лет. Видя мое стремление учиться, учительница Анастасия Александровна Лисицкая, разрешила мне присутствовать на уроках. Однако вскоре я заболела воспалением легких, так что вынуждена была прекратить занятия в школе. Официально меня приняли в школу осенью 1945 г. И с этого времени начинается новый, светлый этап в моей жизни

                                                                     Школа…

                                                     … с дерева неведомого плод,

                                                      Беспечные, беспечно мы вкушаем.

                                                      Кто посвящал ему и труд, и время,

                                                      И о тебе не скажет ничего

                                                      Своим потомкам сдержанное племя…

                                                      И, с каждым днем окружена тесней,

                                                      Затеряна давно твоя могила,

                                                      И память благодарная друзей

                                                      Дороги к ней не проторила..

                                                                                               Н.А.Некрасов

   Эти строки моего любимого поэта – дань запоздалого раскаяния перед теми, кто в самые трудные годы жизни был рядом с нами – школа и учителя.

   Моя первая школа помещалась в бывшем помещичьем доме около Андреевской церкви. Фамилии помещика я не помню (пусть ее уточнит профессиональный историк-краевед), говорили, что он, имея трех сыновей – Александра, Михаила и Андрея, каждому подарил по деревне. Впоследствии эти деревни стали носить имена их владельцев – Александровка, Михайловка и Андреевка.

  Дом был деревянный, внутренней перепланировки не делали, учились в комнатах, которые сохранили свой прежний вид, обогревание в школе было печное. В нашем классе учились ребята разных возрастов (1934-1937 г.р.). А учили нас прекрасные педагоги. Они сумели своей теплотой, знанием психологии детей, прошедших через тяжкие испытания, заглядывая в будущее подготовить нас ко всем возможным его проявлениям. С особой теплотой вспоминаю Леонькову Тамару Филипповну. Все семь лет, проведенные в Андреевской школе, она была самым близким для меня человеком – вначале вела занятия в начальной школе, затем преподавала биологию и одновременно подключила нас к внеклассной работе.

      Надо себе представить картину тех лет: деревня Андреевка окружена лесом, рядом был Крюковский питомник по выращиванию саженцев для воссоздания лесного хозяйства. Сама же деревня представляла собой унылый вид: не было в приусадебных хозяйствах ни фруктовых деревьев, ни ягодных кустарников, на огородах отсутствовала привычная сейчас клубника. Ничего подобного не было и рядом с нашей школой. Живыми свидетелями тех лет остались повзрослевшие сосны у кладбища и постаревшие деревья в ограде Андреевской церкви.

       И вот моя учительница, Тамара Филипповна Леонькова. создала в нашей школе кружок юных натуралистов, работая в котором, мы открыли для себя новые, ранее не знакомые нам виды деревьев, кустарников, ягод, а также дополнительный источник питания для своей семьи. Вскоре кружок юннатов стал знаменитым: был среди участников Сельскохозяйственной Выставки в Москве, занимал призовые места. У нашего кружка были связи с аналогичными юннатскими объединениями из московских школ. Мой одноклассник, Стасик Иванов, тогда учащийся четвертого класса, ездил вместе с учителем в Москву для обмена опытом и произведенной продукции.. Ему подарили собрание сочинений Аркадия Гайдара, которым «зачитывались» все ученики. Что делали в кружке? Собирали семечки различных видов нужных растений в коробочки, выращивали рассаду, прививали и высаживали в грунт. Из Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева привезли черенки и кусты смородины. Высаживали все на месте теперешних гаражей на подходе к Андреевской церкви под руководством директора школы Поспеловой Марии Михайловны. Много высаживали разнообразных культур и на юннатском огороде: клубнику, капусту, морковь, свеклу, турнепс. Весь урожай делили поровну между участниками кружка. Работать в нем было престижно и выгодно.

В качестве премии однажды получили кусты клубники и вишни Владимирской. Эти виды стали выращивать и около своих домов. Деревня стала преображаться.

       Зимой тоже не скучали. В школе был создан живой уголок, который помещался в кладовке помещичьего дома: там выращивали кроликов, которые, как известно, много едят, но зато быстро плодятся. Кормили кроликов урожаем с огорода (приносили уже из дому).

       В те трудные времена домашних библиотек не было, а у детей моего поколения была страсть к чтению. Вот и ходили в любую погоду в библиотеки, которые находились в деревнях Андреевка, Каменка и в поселке Крюково. Один раз чуть не утонула, попав в разлив реки в районе деревни Каменка.

       В школе было тепло и уютно. Учителя, понимая, что родители с утра до позднего вечера работают, превратили школу в своеобразный клуб, где работали разные кружки, проводились разнообразные игры и т.д. Бурно развивалась самодеятельность  разного направления. Формировались лидеры. Так, упомянутый Стасик Иванов, самостоятельно научившись играть в шахматы, организовал в школе шахматный кружок. Шахматы стали повсеместным увлечением, хотя и были одни на всех. Пристрастилась к шахматам и я. Участвовала в соревнованиях по шахматам, занимала призовые места. (Даже студенткой принимала участие в институтских соревнованиях.)

Запомнился своей любовью к географии Поспелов Александр Сергеевич. Акцент в своей работе делал на знание географических карт (до сих пор знаю весь атлас: и мировой, и СССР). Он был сыном священника в п. Голубое. У брата его была уникальная библиотека.

И вот закончилась семилетка. Грустно было расставаться со своими наставниками, которые в то голодное и холодное послевоенное время сумели сделать школу для нас родным теплым домом. Многие из окончивших 7 классов вынуждены были пойти работать, чтобы побыстрее помогать семье. Часть ребят, несмотря ни на что, хотели получить высшее образование. Это были лучшие выпускники Андреевской школы – Станислав и Михаил Ивановы, Раиса Полякова и др.

    Новый учебный год (1952-1953 гг.) мы начали в Крюковской средней школе № 1,

которая находилась от места нашего жительства в трех километрах. Мы попали в сборный 8 «Г» класс. Его сформировали из детей, которые жили в окрестных деревнях –

Брехово, Баранцево, Ржавки, Савелки (им пешком было ходить еще дальше, чем нам). Кроме того, в класс попали и многие второгодники, некоторые из них – переростки.         Мы, Андреевские, нацеленные на учебу, привыкшие к дисциплине, напряженной и интенсивной работе после уроков, всегда имевшие чувство локтя и взаимной поддержки, попали в совершенно в другую ситуацию. Тон задавали второгодники: им не нравилось наше серьезное отношение к учебе. Мы подвергались насмешкам и оскорблениям, часто просто нам вредили, например, замазывали чертежи или же портили тетради. И вот наша маленькая группа андреевских ребят, общественников по своему мировоззрению, решила переломить ситуацию - вывести самый проблемный класс (из четырех параллельных) на первое место. И нам удалось это сделать! Большую роль сыграл наш классный руководитель, фронтовик (мы знали, что серьезное ранение – потерю ноги он получил в боях за Крюково), Леонид Архипович Синюк, он преподавал историю. Но запомнился он как мудрый, добрейшей души человек. Он понимал всех детей. На уроках была «полнейшая демократия», т.е. никакой дисциплины. Но он никогда никого не ругал, никогда ничего не навязывал. Он мог что-то тактично предложить. Озорники его очень любили и уважали. И как-то само собой получилось, что мы, энтузиасты – общественники, вписались в общей контекст педагогического мастерства Леонида Архиповича. Наша амбициозная цель сделаться лучшим классом при мягкой режиссуре педагога стала постепенно становиться реальностью. Мы после уроков занимались с отстающими учениками по всем предметам, вскоре сократилось число двоечников, которые почувствовали вкус к учебе при первых же успехах. Мы начали дружить. На выходе наш класс был лучшим и по успеваемости и по другим показателям.

   Некрасов Владимир Григорьевич преподавал литературу и русский язык (одновременно был и завучем). На уроках стояла «мертвая» тишина: класс завороженно слушал учителя. Это был учитель-артист. Сейчас я думаю, что он, учитывая характер сидящих перед ним учеников, переживших столько горя и живущих в крайней нужде, иногда расставлял другие акценты, нежели авторы изучаемых произведений. Однажды я по своей детской наивности (я читала все изучаемые произведения), попыталась его поправить, сказав, что в тексте этого (о чем он говорил) не было. На что он, не смущаясь, ответил: ну и что, если бы автор жил сейчас, он бы сам это добавил. Он много успевал, говорил быстро, без запинок, интересно, побуждая ученика все-таки заглянуть в книгу. Большое внимание уделял подготовке к сочинениям: в процессе обсуждения темы на уроке совместными усилиями составлялся план сочинения, а затем в каждом разделе Владимир Григорьевич расставлял акценты и обязательно указывал страницы произведения, которые нужно было перечитать и осмыслить в связи с поставленной проблемой.

  Он был очень хорошим человеком. Терпеливым, никогда никого не унижал и не повышал голоса, хотя поводов для этого было больше чем достаточно. Он любил нас. Одет был очень просто, но аккуратно. Пользовался большим уважением.

  К 10-му классу стало очевидно, что коллектив «вырвался» в передовики и число претендентов на продолжение учебы после окончания школы увеличилось. Видимо, поэтому к нам пришла новая учительница по математике Наталья Николаевна Богатская.

Интеллигентная, выдержанная, тоже никогда не повышавшая голоса. Все работали по своим индивидуальным заданиям. Те же ученики, которые занимались дополнительно с отстающими ребятами, тоже получали задания и инструкции, как лучше донести материал и добиться, чтобы «подопечный» его усвоил. Существовало негласное соревнование: кто больше подготовил хорошистов. А как замирало сердце, когда твой «подопечный» отвечал у доски. Доходило дело до анекдотичных ситуаций. В классе была боковая дверь, которую использовали для «помощи» учащимся во время контрольных и экзаменов. Наш отличник Миша Иванов по-пластунски проползал  между рядами парт, быстро брал задание в зубы,  задачки быстро решались, и он снова полз, чтобы передать выполненное задание. Сам Миша окончил школу с золотой медалью, затем – МВТУ им. Баумана,  там же защитил кандидатскую диссертацию и  работает доцентом до сих пор.

По образованию я химик. Окончила Московский химико-технологический институт им. Д.И.Менделеева. Свой выбор сделала благодаря учительнице по химии (к сожалению, забыла ее имя и фамилию). Она была молоденькая, но на уроках творила чудеса. От озорства некоторых учеников отвлекала разнообразными опытами, которые проводились в классе на учительском столе, где не было никакого оборудования, кроме спиртовой горелки. У нее был уникальный талант: задавать вопросы на сообразительность. Эти вопросы вовлекали и слабых учеников, которые очень часто оказывались впереди «теоретиков» и были очень горды этим. Так создавалось разными способами содружество учителей и учеников.

В классе был настоящий лидер – Станислав Иванов. Он отлично учился, у него был талант организатора. К примеру, все классы сдавали металлолом (его было предостаточно после войны), соревнуясь друг с другом. Наш же класс был всегда вне конкуренции. Мы заранее собирали у себя в округе весь ненужный металлический хлам, Станислав шел на Стекольный завод, договаривался о машине, на которую мы погружали все собранное и торжественно подъезжали в школу на машине. У него было обостренное чувство справедливости, за что неоднократно он попадал в немилость к администрации. Будучи секретарем комсомольской организации школы, он на одном из собраний резко раскритиковал (по делу) директора школы. И тот ему отомстил. На выпускном экзамене директор как председатель комиссии (по специальности он был химиком) поставил Стасику Иванову по химии удовлетворительно. Иванов Станислав не получил медаль. Это был для всех шок. Но Иванов Станислав выдержал конкурс и поступил в тот институт, куда стремился – Московский инженерно-строительный институт им. В.В.Куйбышева. Это был целеустремленный человек, всегда ставивший интересы общественности на первое место. Наша студенческая жизнь проходила в то время, когда начала осваиваться Сибирь. Понимая, что это нужно для страны, он возглавил в своем институте движение по организации комсомольских строительных отрядов и после 1-го курса уехал строить объект, который вошел в историю нашей страны, как «Томск-7» Там он и остался жить.

  К сожалению, его уже нет в живых - «сгорел на работе и замерз на морозе». Так о нем говорят те, кто хорошо его знал. Светлая ему память.

Заканчивая свои воспоминания, хочу отметить, что детство и юность – очень важный этап в самосознании человека. К этому периоду своей жизни человек, как правило, обращается постоянно как к источнику дорогих воспоминаний о доброте, сочувствии и понимании. Это норма нашей жизни. С теплотой вспоминаю всех своих земляков. Перефразируя немного А.С.Пушкина, скажу о нашем первом послевоенном поколении учащихся и педагогов:

  Куда бы нас не бросила судьбина,

  И счастие куда б ни повело,

  Вы те же мы: нам целый мир чужбина.

  Отечество нам – Крюково-село!

                                                          Б.С.Турбин.