Глава 95. Другие голоса, другие комнаты

В понедельник утром, Сэм отправился на работу, Измаил – в школу, а я стоял внизу лестницы и смотрел вверх на тени, мелькающие на втором этаже, чувствуя, будто у меня на сердце камень, а в ногах недостаточно силы.

После смерти мамы и папы, я закрыл второй этаж. Там была их спальня. Мамина швейная комната. Папина "телевизионная комната", с огромным, неуклюжим и очень тяжёлым телевизором, одной из ранних цветных моделей, которая принадлежала его родителям. У него также был проигрыватель тех давних времен, напольная модель в стиле семидесятых, с боковым шкафчиком, в котором лежала его коллекция пластинок. Он тянулся к кантри и вестернам, но не был против Black Sabbath, Pink Floyd, the Eagles, Fleetwood Mac и других необычных вариантов для мужчины его возраста и взглядов на жизнь. Я рос на «Rumours» Fleetwood Mac; папа так часто её включал, что мама угрожала сломать пластинку пополам.

Мама украсила длинный коридор между их спальней и ванной фотографиями: она и папа, я, затем Сара, затем Измаил (этих было немного), не говоря уже о её тетях и дядях, племянниках, племянницах и остальных. Невозможно было пройти по этому коридору, не познакомившись со всеми важными событиями в жизни семьи Худ за последний век в округе Монро. Рождения. Выпускные. Баптизм. Церковные портреты. Первые собрания. Папина фотография со времен службы в армии. С любовью вставленная в рамку фотография дома, где росла мама с тётей Ширли и дядей Тидди, который подавился и умер во время воскресного ужина в начале девяностых.

Гордостью среди этого алтаря семейной истории была древняя фотография маминых родителей, сделанная в тридцатые годы, когда они поженились. Дедушка стоял рядом с Фордом Т. Бабуля сидела на пассажирском сидении, сияя. Это была одна из нескольких машин, которая ездила по грязным дорогам деревенского Миссисипи в то время, и они гордились ею. Богатство и привилегии им были не чужды, благодаря их предкам, владельцам плантаций.

Я поднялся по лестнице с тяжёлым сердцем.

Не было никакой конкретной причины, по которой я не поднимался наверх со времён их смерти. Ничего специфического, легко узнаваемого. Я просто не хотел. Слишком много воспоминаний. Слишком много мамы, слишком много папы. Слишком много их вещей, слишком многое напоминало мне о них. Было легче блокировать всё это и оставить на месте.

Я отодвинул тяжёлую занавеску, которой закрыл вход, которая удерживала тепло внизу, где мне было необходимо, и блокировала вид на второй этаж.

Там было душно, пыльно, и пахло стариной и давним временем.

Так как я закрыл все окна и задвинул шторы в комнатах наверху, там было темно, и ощущение было жуткое.

Я увидел следы, оставшиеся с того раза, когда я отправил сюда Сэма на поиски свидетельства о рождении Измаила.

Я остановился в коридоре, глядя на фотографии, оставшиеся в темноте и мраке. Я знал все эти снимки, видел их миллион раз. Они висели здесь так долго, что обои потускнели вокруг них, но не под ними.

Моё появление всколыхнуло паутину.

Я остановился перед свадебной фотографией родителей. Мама смотрела в будущее с сияющей улыбкой, обнажая кривые зубы. Она была молодой, красивой, невысокого роста. Папа был на голову выше. Глядя сейчас в его глаза, казалось, что там таилась темнота, которой я не видел раньше. Но, может быть, дело было только во мне.

Он не был похож на мужчину, который изнасиловал бы свою единственную дочь в двенадцатилетнем возрасте и продолжал бы её насиловать, пока она не забеременела. Но опять же, как выглядят такие мужчины, если не просто и обычно? У них ведь не было клейма Каина на лбу или рогов на черепе.

Я долго смотрел на его лицо, внезапно охваченный воспоминаниями о нём – его запах, его ощущение, его манеры и поведение, звук его голоса, его умная и зачастую очень паршивая речь, его тяжёлые шаги по лестнице (моя комната была под лестницей, и я слышал эти шаги каждую ночь, когда он ложился спать). Я помнил его руки на своём лице, как он называл меня «малышом». Отцы других парней называли их ковбоями, чемпионами или приятелями, но мой папа называл меня «малышом», «милым» и «дорогим». Я ненавидел это, особенно, когда он называл меня так перед друзьями. Только в двадцать с мелочью лет я понял, что это были его проявления нежности. Так он называл только свою жену и детей.

Будучи страховым агентом, он был не особо ярким парнем, но он был надёжным, большинство вечеров проводил дома и казался довольным тем, что дала ему жизнь.

По крайней мере, я так думал.

Глядя на него, я почувствовал внутри яркую, внезапную ненависть. Мне захотелось ударить кулаком по его фотографии, будто это каким-то образом передаст ему мои чувства.

Сара всегда была крохотной. Будучи на восемь лет старше её, я всегда возвышался над ней. А папа возвышался надо мной. Что она должна была чувствовать, когда такой большой мужчина приходил в её комнату ночью? Как она могла бороться с ним? Каково было, когда этот кабан нависал над ней в темноте, делая то, что она вряд ли могла понять?

Глядя на его лицо, я думал, как он мог это делать.

Как?

Это было не просто гадко, запутанно или извращённо. Это было губительно. Болезненно. Травмирующая и ужасная вещь по отношению к маленькой девочке.

Как такое вообще могло прийти ему в голову?

И видеть, как у этой маленькой девочки растёт живот, зная, что ты отец этого ребёнка...

Какого чёрта Сара не рассказала мне?

Я прошёл по коридору, открыл дверь в спальню родителей. Она была именно такой, как я помнил. Два папиных костюма всё ещё лежали на кровати, где я их оставил после попыток решить, в каком из костюмов он должен быть похоронен. Мне было так жаль его. Его пристрелила собственная жена, моя мать, его опозорили перед всем обществом. Я хотел, чтобы он был в своём лучшем костюме, но не мог решить, который взять. Я сузил выбор до трёх вариантов; два оставил на кровати и ушёл, не трудясь вешать их обратно, думая, что когда-нибудь после похорон зайду и всё уберу. Но я так и не вернулся.

Тот день вернулся ко мне с внезапной, острой, болезненной ясностью.

Я сел на кровать, закрыв лицо руками.

Иногда прошлое казалось бременем на моей шее, которое душило меня, топя в своей непостижимой мерзости. Как я мог держать голову высоко, когда мой собственный отец делал такие ужасные вещи, когда этого отца одолела какая-то болезнь, какое-то сумасшествие, которое в итоге привело к трагедии? Как я мог смотреть на себя в зеркало и не видеть глаза отца, или нос матери, и не помнить, что они сделали – и на что был способен я? Как я мог смотреть людям в глаза, когда позор был прописан в моей ДНК?

Всё это время я был в ярости на маму, моя ярость граничила со странным ошеломляющим отвращением от того, что она сделала – или я думал, что она это сделала.

Я оглядел их комнату, вздохнул, поднялся, подошёл к окну и раздвинул занавески, позволяя солнечным лучам упасть на пол.

Если Сара пришла домой в тот день... Если Сара, а не мама, застрелила папу...

Тогда почему мама покончила с собой?

Если дело было сделано... если тело папы лежало на стуле за кухонным столом, где я его нашёл... если всё было кончено... почему мама направила пистолет на себя, а не вызвала полицию?

Я знал почему.

Конечно.

Могла быть только одна причина.

Я открыл окно, чтобы впустить свежий воздух, положил руки на подоконник и расплакался.

Глава 96. Я хочу щенка

Практически ровно в три тридцать, Измаил спустился по ступенькам автобуса, повернувшись помахать другому мальчику, пока автобус уезжал.

У него появился друг.

– Как прошёл твой день, милый? – спросил я, беря его за руку, пока мы шли обратно к дому.

– Нормально, дядя Ген. Я голодный!

– Ты всегда голодный.

– Но я голодный.

– Вас в школе не кормят?

– Твоя еда лучшее.

– Правильно будет «лучше».

– Я знаю! Поэтому мне и нравится.

– Нет. Нет такого слова «лучшее».

– Я знаю. Я голодный, дядя Ген. Можно мне печенье?

– Ты заслуживаешь печенье?

– Да.

– Почему?

– Потому что я получил звезду.

– Звезду?

– По правописанию. Я написал все слова правильно, и мисс Кора дала мне звезду.

– Тогда, полагаю, ты заслуживаешь печенье.

– Крутяк!

– Что такое крутяк?

– Я не знаю. Так говорит дядя Сэм.

– Он довольно крутой, да?

– Я хочу показать ему свою звезду.

– Он будет очень тобой гордиться.

Он остановился, с прищуром глядя на меня через свои толстые очки.

– Дядя Ген?

– Да?

– У Кейдена есть щенок.

– Оу?

– Можно мне?

– Щенка?

– Да.

– Мне нужно будет поговорить об этом с твоим дядей Сэмом.

– Пожалуйста?

– Я не знаю. Со щенком много мороки. Ты будешь о нём заботиться?

– Да.

– Уверен?

– Да. Пожалуйста?

– Ты должен о нём заботиться.

– Я буду, дядя Ген. Обещаю.

– Ты должен кормить его и поить.

– Я буду! Вот увидишь.

– И ты должен научить его ходить в туалет во дворе, а не на мой ковёр.

– Я знаю. Пожалуйста, дядя Ген?

– Давай поговорим с дядей Сэмом и посмотрим, что он скажет.

– Хорошо.

Он побежал вперёд, поднимаясь по ступенькам на крыльцо так, будто он хозяин этого места, врываясь через входную дверь и бросая свой рюкзак на пол, чтобы отправиться прямиком на кухню.

Я улыбнулся.

Глава 97. Её зовут Бо

После обеда мы забрались в новый грузовик Сэма и поехали домой к Гвен и Шелли.

– Ты уверен насчёт этого, ковбой? – спросил Сэм.

– Я хочу щенка, – воскликнул Измаил, вне себя от предвкушения.

– Ну, мисс Шелли сказала, что кто-то подбросил выводок ей домой. Она сделала им прививки и всё такое, и если ты хочешь взять одного из них, она сказала, что будет счастлива его подарить, но ты должен о нём заботиться.

– Я буду, дядя Сэм.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Клянёшься на мизинчиках?

– Клянусь.

Он протянул палец и поклялся на мизинчиках со своим дядей Сэмом.

– Я запомню твоё слово, приятель. Не подведи меня.

– Не подведу, дядя Сэм, – очень серьёзно поклялся он.

Мы заехали на подъездную дорожку, обогнули главный дом и направились к станции во дворе, где нас ждали Гвен и Шелли.

– Только посмотри на себя, козюлька, – воскликнула Гвен, когда Измаил выскочил из грузовика. – Ты такой красивый в этих очках.

Измаил усмехнулся.

– Твой дядя Ген говорит, что ты хочешь щенка, – сказала Шелли, приседая на корточки и беря руки Измаила в свои.

Он кивнул.

– Щенок – это серьёзная ответственность. Ты будешь вести себя правильно, если я подарю тебе одного из своих щенков?

Он снова кивнул.

– Что ж, давай разбираться.

Шелли взяла его за руку и повела на свою станцию, а мы поплелись следом.

– Как у вас дела? – спросила Гвен у нас с Сэмом.

– У нас всё отлично, – сказал Сэм.

– Я никогда не представляла тебя отцом, Сэм Рейкстроу.

– Я тоже, – ответил он. – Но Изи замечательный.

– Значит, всё получается?

– Мы справляемся. Я весёлый, так что Гену приходится делать всё сложное. Что меня вполне устраивает.

– Это уж точно, – сказал я.

– Большой папочка Сэмми, – усмехнулась Гвен.

– Иди к папе! – с ухмылкой ответил Сэм.

– И курочка-Ген, – добавила она.

– Вам пора об этом забыть, – сказал я.

На дальнем конце станции Шелли, среди её различных подопечных, мы нашли выводок щенят, всего шесть – коричневые, чёрные и один полностью белый. Гончие собаки. Ничего особенного, но они были совершенно очаровательны. Мягкие, сладко пахнущие и игривые.

Измаил присел перед их клеткой на корточки, зачарованный.

– Им примерно шесть недель, – сказала Шелли, присаживаясь рядом с ним. – Они начинают есть твёрдую пищу, но лучше добавлять в их корм немного тёплой воды, чтобы им было легче есть. Тебе кто-то из них нравится?

Измаил просунул свою маленькую руку сквозь решетку и захихикал, когда щенки лизнули его.

– Он мне нравится, – сказал Измаил, указывая на белого щенка.

– Хочешь с ним поиграть?

– А можно?

– Конечно.

Шелли открыла дверцу клетки и достала белого щенка, которая оказалась девочкой.

– Это девочка, – сказала она, показывая Измаилу, как её держать.

Он стоял на месте, сияя, пока щенок пытался облизать ему лицо.

– Что у вас тут? – спросил Сэм, изображая замешательство.

– Это мой щенок, – тихо произнёс Измаил.

– Как её зовут, ковбой?

– Она Бо. Её зовут Бо.

– Бо? – повторил Сэм.

– Возможно, в честь Бо Уоллеса, – сказал я.

– Бо – хорошее имя, – согласился Сэм. – Она очень хорошенькая.

Измаил поднял взгляд на меня и вдруг нахмурился.

– Что?

Он повернулся к Шелли, протянул ей щенка и расплакался.

– Что такое, милый? – встревожено спросил я.

Он бросился ко мне в объятия и рыдал, пока я наблюдал, совершенно сбитый с толку.

– Возможно, немного переволновался, – предположила Гвен. – Готова поспорить, у него раньше никогда не было щенка.

– Ты в порядке? – спросил я, снимая его очки, чтобы он мог вытереть глаза. – Что случилось?

Он ничего не ответил.

– Эй, ковбой, – произнёс Сэм, опускаясь на колени. – В чём дело?

– Я люблю её, – несчастно произнёс он, поворачиваясь посмотреть на своего щенка.

– Ну, поиграй с ней, – сказал Сэм.

– Она, правда, мой щенок? – спросил он, поднимая взгляд на нас обоих.

– Конечно, – сказал я.

– Я люблю её.

– Мы это знаем.

– Мама сказала, что я слишком тупой, чтобы заводить щенка.

– Это неправда, – парировал я.

– Мама сказала, что я тупой.

– Ты не тупой, милый, – сказал я. – А теперь, почему бы тебе не поиграть с ней? Уверен, она очень счастлива иметь такого друга, как ты.

Он сел, и Шелли передала щенка ему в руки.

– Оу, – мягко произнёс он, уже не обращая на нас внимания. – Оу, оу, оу, – она положила лапы ему на грудь, облизывая его лицо. – Эй! – воскликнул он, улыбаясь.

– Думаю, они друг другу нравятся, – сказала Гвен.

– Будь очень мягким с мисс Бо, – предупредила Шелли, внимательно наблюдая за ним. – Она становится игривой и может себе навредить. Ты должен наблюдать за ней и смотреть, чтобы она не упала, если ты её несёшь. Падать вниз ей будет далеко.

– Я буду осторожным, – пообещал он, хихикая, пока Бо лизала его лицо.

Я встал и долгие мгновения наблюдал за их игрой.

Сэм взял меня за руку и улыбнулся.

Глава 98. Большой и крепкий

– Он не будет спать с этой собакой, – твёрдо сказал я. – Теперь тащи свой зад туда, забери эту собаку и посади её в коробку, чтобы она могла поспать в нашей комнате. И не буди его, иначе он не успокоится.

– Но они мило спят вместе, – возразил Сэм.

– Гуд будет делать что угодно, но сон с животными – это единственная черта, которую мы никогда не пересекаем.

– Ты спишь со мной.

– И посмотри, к чему это меня привело.

– У них всё будет в порядке.

– Она написает ему в кровать, а мне и так хватает стирки. Теперь иди, Сэм Рейкстроу.

– По крайней мере, мы знаем, кто здесь главный.

– И не забывай об этом, мистер.

– Если эта собака будет лаять всю ночь и не даст мне спать...

– Не будет. А если залает, мы дадим ей ксанакс. Иди разберись с этой собакой, а когда закончишь, возвращайся сюда, отнеси меня в спальню и займись со мной любовью.

– Отнести тебя?

– Мне нравятся большие и крепкие мужчины.

– Это я знаю, малыш.

– И тебе может понадобиться больше смазки. Ты заезжал в аптеку, чтобы пополнить запасы Виагры?

– С тобой мне Виагра не нужна.

– Я серьёзно. Я не хочу чего-то десятиминутного, чтобы облегчиться, всунуть и высунуть. Я не Макдональдс любви, знаешь ли. Как мать нашего ребёнка, я заслуживаю внимания. Может, немного поиграть с сосками.

– С сосками?

– Я хочу жёсткого секса, чтобы взмокнуть. Как думаешь, ты к этому готов?

– Я это знаю, а ты ещё узнаешь, любовничек, – ответил он с блеском в глазах.

Он подошёл к двери, остановился и повернулся посмотреть на меня.

– Что? – произнёс я.

– Ты выглядишь счастливым.

– Я всегда счастлив.

– Я не это имел в виду. Ты выглядишь... по-настоящему счастливым. А ты уже давно не был по-настоящему счастлив, Ген.

– Я по-настоящему счастлив.

– Так в чём разница?

– Изи. Кажется, он уже успокаивается. Он заводит друзей в школе. И, думаю, он нам доверяет. Думаю, он привыкает.

– Мы знали, что так и будет.

– Я знаю, но приятно это видеть. И когда у него случилась небольшая истерика у Шелли, в первую очередь он развернулся и бросился ко мне в объятия.

– И это сделало тебя счастливым?

– Ну, да. Это значит, что он доверяет мне. Он знает, что кто-то есть рядом, когда ему плохо. Ему есть к кому обратиться, на кого положиться.

– У него есть и я тоже.

– Но ты как отец. Ты весёлый, но ещё должен командовать. Ему нужна ещё и мама, и эту роль играю я.

– Я никогда не думал об этом в таком ключе. Ты ведь думаешь о таких вещах, не так ли?

– Конечно.

– Ты будешь хорошей мамой, Ген.

– О Боже! – воскликнул я, кладя руку на грудь.

– Что?

– Кажется, у меня начинает вырабатываться молоко.

Глава 99. Голосование

– Так чем мы сегодня займёмся? – спросил Сэм.

Это был вторник следующей недели, и в этот день должно было состояться долгожданное голосование по постановлению об алкоголе. Изи сидел за столом, поедая хлопья, пока Бо бродила вокруг и ждала подачек. Эта собака училась быстро.

– Пойдём по магазинам и растратим все свои кредитки? – произнёс я.

– Ещё лучше, – сказал он.

– Есть чизкейк и арахисовое масло, пока не стошнит?

– Ещё лучше.

– Голосовать «за» указ об алкоголе?

– Бинго!

– С чего ты взял, что я буду голосовать «за»?

Я поставил перед ним тарелку с беконом и яичницей и улыбнулся.

– Изи проголосовал бы, верно, Изи? – сказал он.

– Что за голо-сование? – спросил Измаил.

– Не бери в голову, – ответил я. – Ешь свой завтрак. Скоро приедет школьный автобус.

– Ты будешь голосовать, – сказал Сэм, сердито глядя на меня. – Так ведь?

– А папа римский католик?

– Этот новый? Я не уверен. Учитывая некоторые его высказывания, я удивлюсь, если его не пристрелят.

– Не говори так!

– Люди не меняются. Секс грязный и отвратительный, и заниматься им нужно только в браке, и это никогда не изменится.

– В церкви обсуждают не только секс, – сказал я в защиту.

– Не я считаю мастурбацию смертным грехом.

– Что такое мас–турация? – спросил Измаил.

– Ешь, – ответил я, краснея.

– Зачем ты ешь хлопья, ковбой? – спросил Сэм.

– Они мне нравятся!

– Но бекон... бекон, Изи! Как ты можешь отказаться от бекона? Ты уверен, что ты южный парень?

– Он жирный. Во всяком случае, мне нравятся Фруктовые колечки.

– Это я вижу. Скоро ты начнёшь говорить, что не любишь жареную курицу, и у твоей бабули разобьётся сердце. Я никогда не видел, чтобы кому-то не нравился бекон.

– Фруктовые колечки лучшее.

– Ты уверен, что не болеешь и ничего такого?

– Я не болен, дядя Сэм.

– Если ты не против, – сказал я, – мы пытаемся избегать детского ожирения как можно дольше.

– Это просто бекон.

– Жареный на большой сковороде жира. Жир – это плохо. Верно, Изи?

– Жир гадкий.

– Ты сделал своё домашнее задание, милый?

– Я не распомню.

– Вспомню.

– Я не омню.

– Вспомню, – с нажимом произнёс я. – Я не вспомню.

– Вспомню!

– Спасибо.

– Я помог ему всё сделать, – сказал Сэм. – Верно, ковбой?

Измаил улыбнулся.

– Так что, Изи, кто твой любимый дядя? Я или Ген?

Он хихикнул.

– Я твой любимчик, да? – произнёс Сэм.

Измаил кивнул.

– Да, но это я пеку печенье, когда он приходит домой из школы, – сказал я. – Но если ты его любимчик, полагаю, сегодня днём мы можем поесть морковные палочки.

– Ни за что! – воскликнул Измаил.

– Зелёную фасоль?

– Фу!

– Козий зельц?

– Гадость!

– Итак... кто твой любимый дядя?

Он одарил меня улыбкой.

– Это нечестно, – надулся Сэм.

– Ну, возможно, мы оба можем быть его любимчиками. Как насчёт этого, Изи?

– Хорошо, – сказал он. – Дядя Ген?

– Да?

– Мне нужно пукнуть.

Изи и Сэм захихикали, как школьники.

– Надеюсь, всё получится, – ответил я.