Н. Н. Пунин - И. Н. Пуниной и А. Г. Каминской

2 августа 1949 года. <Ленинград>

Милые мои девочки, должен огорчить вас — как и сам огор­чен ужасно: кошка умерла. В тот день (воскресенье), когда я писал вам о ее болезни, я хотел ехать на Петровский. Напоив перед уходом Андромеду (как прозвала ее Тика за рубенсовский колорит ее шерсти) сульфидином и видя, что она заснула на зе­леном диванчике, я ушел, поручив Акуме навещать и поить кош­ку время от времени. Я поехал к Тике, но у нее я решил на Петровский не ехать, т.к. беспокоился за Андромеду; проводив Тику до остановки, я вернулся домой. Войдя в первую комна­ту, я не нашел кошки ни на диванчике и ни в каком другом мес­те, где она обычно сидела; я вошел к себе и на полу у окна уви­дел мертвую Андромеду. Она лежала пушистая, как всегда, и чистенькая, т.к. за день до болезни мы ее выкупали. Дома был только Лева*; мы похоронили Андромеду в саду под кустом; ко­гда Аня вернется, пусть сложит из камешков памятник над ее могилкой...

Теперь я брожу по опустевшему дому и мне все кажется, что она тихо мурлычет где-то или что я вижу в темном углу ее белую грудку или огненную шерсть ее спины. Словом, я в горе и даже временами хочется пореветь. Так недолго она радовала мир своей красотой...

Аню обнимаю, пусть напишет Зине*. Самый сердечный при­вет и благодарность Роману Альбертовичу*.

Н.Н.ПУНИН- И.Н.ПУНИНОЙ

<Август 1949 года. Ленинград>

Спасибо, милая моя Ируша, за посылку. Я угощал варень­ем Акуму — «это небо»,— сказала она. Странно, что нет ника­кой записки; уже давно не имею вестей от вас.

Сейчас половина шестого утра; мне не спится: все мрач­ные мысли одолевают и какое-то одиночество без Андромеды. Еще когда Тика бывает здесь,- лучше, но вчера она рано ушла.

Третьего дня ездили в Колтуши; там сейчас никого нет; гу­ляли, но как-то без энтузиазма, и очень устали на обратном пу­ти, т.к. два часа ждали автобуса — это было воскресенье. День был прелестный, пожалуй, лучший за все лето; тихо и синее чис­тое небо.

Сегодня отправляю письмо Андрианову; есть основания ду­мать, что из этого будет толк.

Получил «стихи» из «Огонька»; на меня они не произвели впечатления, как и на Акуму; Тика нашла в них что-то. Видно, я устареваю; по-моему, это не стихи, т.е. не поэзия, а что-то, как правильно пишет Роман Альбертович, в стихотворной фор­ме («произведение в стихах»). Во всяком случае, большое ему спасибо за внимание.

Тика была у Зайцева; он обещал помочь ей с комнатой и посоветовал ей относительно работы. Вообще, имеются кое-ка­кие симптомы улучшения для всех нас.

Знаешь, листья желтеют, черемуха совсем порыжела сверху. Над могилой Андромеды лежат желтые листики... Любящий тебя папа.

Н.Н.ПУНИН - И.Н.ПУНИНОЙ.

августа 1949 года. <Ленинград>

Ирушка!

Деньги я получил, как ты, вероятно, уже знаешь.

Никак и мои дела; от Андрианова нет ответа, и это меня удручает — в чем дело? Не понимаю. О снятии Акимова вы, ве­роятно, читали.

Два дня у меня гостила Люлька с Тикой; в доме было ве­село и все время слышались Тикины вопли: «Не выпустите кош­ку!». Как-то заходил Лева Пунин — у них поставили газ; живут они потихоньку; Лева ждет назначения.

Сообщи, надо ли вас встречать на вокзале и что пригото­вить дома. Впрочем, сообщить, вероятно, уже не успеешь. Те­леграфом только. Привет Роману Альбертовичу; Аню благода­ри за письмо.

Целую. Папа.

Н.Н.ПУНИН

Целую, целую всех трех. Я не теряю надежды. Папа [Записка, оставленная дома Пуниным при аресте 26 августа 1949 г. И.Н.Пунина с мужем и Аня Каминская находились еще в Пумпури; един­ственным близким человеком, кто был дома и с кем он мог проститься, была А.А.Ахматова. Текст записки приведен И.Н.Пуниной по памяти].

АННА АХМАТОВА

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Я над этой колыбелью

Наклонилась черной елью.

Бай, бай, бай, бай!

Ай, ай, ай, ай... Я не вижу сокола Ни вдали, ни около.

Бай, бай, бай, бай!

Ай, ай, ай, ай....  

августа 1949 (днем)*

Фонтанный Дом

 

XXI. Следствие — Этап - Письма из Абези - «Тер петь, терпеть» - «Я буду сидеть до тех пор...» -«И сердце то уже не отзовется»

МАТЕРИАЛЫ СЛЕДСТВЕННОГО ДЕЛА № 3764

ПОСТАНОВЛЕНИЕ НА АРЕСТ

г. Ленинград, 1949 г., августа 11 дня я, старший оперуполномоченный УМГБЛО лейтенант Прусаков, рассмотрев материалы о преступной деятельности Пунина Николая Николаевича 1889 г. рождения, урожен­ца гор. Хельсинки (Финляндия), русского, гр-на СССР, из семьи военного врача, б/п, дважды подвергавший­ся аресту: в 1921 г. за контрреволюционную деятель­ность (освобожден 5.П. 1921 г.* за недоказанностью состава преступления) и в 1935 г. как участник контр­революционной террористической группы (освобожден 4.XI. 1935 г. по указанию врага народа Ягоды), по спе­циальности искусствоведа, бывшего профессора Лен. Гос. университета им. А.А.Жданова и Академии худо­жеств в Ленинграде <...> нашел:

Пунин враждебно настроен к существующему в СССР государственному строю. В 1935 г. высказывал террористические намерения по адресу руководителя ВКП(б).

В первые годы существования Советской власти Пунин Н.Н. в своих статьях проповедовал идеалисти­ческие взгляды.

В начале 1921 г. Пунин Н.Н. был привлечен к уго­ловной ответственности за контрреволюционные пре­ступления, однако постановлением О О ВЧК от 5 фев­раля 1921 г. дело в отношении его было прекращено за недоказанностью состава преступления.

В 1935 г. Пунин вторично был арестован как уча­стник антисоветской террористической группы совме­стно со студентами Ленгосуниверситета Бориным А.П., Гумилевым Л.Н.(сын поэтессы) и др.

На допросе 24.X. 1935 г. Пунин показал: У меня по ряду вопросов действительно сложилось отрицатель­ное отношение к руководителю ВКП(б)... которое на­шло свое отражение в редких высказываниях по адре­су (называет имя руководителя партии и Советского государства)*.

При этом Пунин высказал террористическое наме­рение по адресу руководителя большевистской партии и Советского правительства. <...>

Являясь апологетом формализма, Пунин в своих лекциях, на семинарских занятиях, а также и в науч­ных работах на протяжении ряда лет защищал форма­листические принципы в искусстве, преклонялся перед буржуазным искусством Запада и заявлял, что «рус­ское, тем более советское изобразительное искусство яв­ляется лишь жалким подражанием живописи европей­ских стран».<...>

На основании вышеизложенного постановили Пунина Николая Николаевича подвергнуть аресту и обыску.

Старший оперуполномоченный Прусаков

Начальник отдела УМГБ ЛО майор Григорьев

«Согласен» — Нач. отдела упр. МГБ ЛО полковник Миничев

Настоящее постановление мне объявлено 27 авгу­ста 1949 г.

Подпись арестованного: Н.Пунин.

АНКЕТА АРЕСТОВАННОГО

Словесный портрет: 1. Рост: высокий (171-180). Фигура: средняя. Плечи: опущенные. Шея: длинная. Цвет волос: темно-русые. Цвет глаз: голубые. Лицо: овальное. Лоб: высокий. Брови: дугообразные, узкие. Нос: большой, тонкий, спинка носа: прямая. Рот: ма­лый, опущенный. Губы: тонкие. Подбородок: скошен­ный. Уши: малые.

ПОКАЗАНИЯ ПУНИНА Н.Н.

Из допроса 14 сентября 1949 г.

<...> Безусловно, борьба со сторонниками «право­го искусства» и положение на художественном фронте того времени, естественно, толкали меня на обобщения, которые приобретали постепенно политическую окра­ску. В своих публичных выступлениях и в печати я за­являл, что становится все очевиднее, что в наших советских условиях почти нет людей, для которых искусст­во могло бы жить, что русскому искусству и русским художникам нечем и не для кого жить.

И далее, подновляя сюжет, мы тем самым не оживляем искусство, не надо даже видеть картины на «новые сюжеты» из советской жизни, чтобы понять бес­смысленность всех попыток к оживлению искусства. Однако, по моим утверждениям, такие попытки дела­ются официально, якобы во имя новой культуры, и это только доказывает, как я неоднократно об этом гово­рил, какой глубины падения достигла сейчас русская художественная жизнь. Я неоднократно задавал себе вопрос — чувствуют ли сами художники хоть какое-ни­будь творческое волнение от всего этого? И здесь же прямо давал себе ответ — по-моему, они (художники) полностью деморализованы, потеряли совесть, чтобы говорить об искусстве, о качестве, а лишь можно слы­шать жалобы на то, что их никто не ценит и не поку­пает, т.е. «нечем жить».

В самой культуре, по моим утверждениям, проис­ходит что-то такое, от чего творчество даже признан­ных, всеми уважаемых художников безжизненно и сдавленно.

Таким образом, исходя из сказанного, к периоду 1935 г. мои политические взгляды стали таковы, что я стал ярым противником политики Партии и Правитель­ства в области искусства.<...>

Из допроса 19 сентября 1949 г.

<...> Я не отрицал роли великого русского насле­дия и русского реалистического искусства в целом; так, я всегда высоко ценил и говорил об этом в своих вы­ступлениях творчество Сурикова, Ф.Васильева, боль­шую часть работ Репина и других русских худож­ников-передвижников, а также высоко ценил таких реалистов, как П.Соколов, Федотов и др. Специально занимался изучением творчества гениального русского художника Александра Иванова. <...> Я проработал в Русском музее 19 лет, и я не мог не ценить русского наследия реалистического искусства, отрицаю также и тот факт, что я якобы преклоняюсь перед формалисти­ческим искусством современного Запада.<...> Я прин­ципиально считаю, что художник не должен ни перед кем слепо преклоняться и <должен> идти своей дорогой, учась у тех мастеров, которые могут научить его делать хорошие картины. <...>

 

ИЗ ДОПРОСА СЕРОВА В.А.,

1910 г.р. <...Ж ДЕЛУ №735-49 21 ноября 1949 г.

Вопрос: С какого времени знаете и какие взаимо­отношения были у Вас с ним?

Ответ: Я знаю Пунина Николая Николаевича как преподавателя ЛАХ с 1930 г., но личного знакомства с ним не было. Примерно в 45—46-е гг. встречался с ним в Союзе художников. Пунин выступал на собра­ниях и конференциях, я с ним был не согласен. Дру­гих отношений у меня с ним не было.

Вопрос: Какие отношения у Вас с Джаковым?

Ответ: С Джаковым у меня взаимоотношения хо­рошие. Мы встречаемся с ним иногда и в домашней об­становке.

Вопрос: Какие отношения у Джакова с Пуниным?

Ответ: Мне сказать трудно, знакомы ли они, но Джаков не разделяет его взглядов и об этом выступал на страницах газет.

Вопрос: С кем общается Пунин?

Ответ: Я не знаю. По слухам, мне известно, что наиболее близкие отношения у него с художником Траугот.

Вопрос: Что Вам известно по поводу выступлений Н.Н. Пунина по искусству?

Ответ: Осенью 46-го г. в Союзе художников Пу-нин сказал: «хочет или не хочет наше правительство, но нашему искусству придется отчитываться перед со­временным западноевропейским искусством». Все вы­ступления, в том числе и это, стенографировались, и Пунину дали стенограмму его выступления для прав­ки. Пунин возвратил стенограмму в исправленном ви­де, и я обратил внимание на то, что указанная мною фраза была опубликована без исправления. В помеще­нии Союза художников в этот момент находился проф. Исаков С.К., которому я показал эту фразу из высту­пления Пунина Н.Н., Исаков обратился к Пунину, на­ходящемуся в соседней комнате, и сказал ему, что та­кую фразу в стенограмме оставлять неуместно. Пу­нин Н.Н. прочел эту фразу, зачеркнул слово «прави­тельство» и написал «правление». Я сказал Пунину, что

.на собрании он говорил о правительстве, что все это слышали, да и смысл этой фразы опровергает наличие в ней понятия правления, т.к. Правление Лен. Союза художников не может отчитываться за искусство всей страны. <...>

Вопрос: Вы написали статью в газете «Вечерний Ленинград» — «За дальнейший расцвет искусства»?

Ответ: Да, такую статью я написал в начале 1949 г.

Вопрос: В этой статье Вы называете Пунина Н.Н. «идеологом нового искусства» и «проповедником реак­ционной идейки — искусства для искусства». На осно­вании каких данных Вы делаете это заключение?

Ответ: Примерно в 1918-19 гг. Пуниным были из­даны «Лекции об искусстве», которые он читал и пуб­лично на курсах художников. Кроме того, в эти же го­ды Пунин печатал ряд статей в газетах об искусствах. Я сам читал в этих сочинениях Пунина о том, что, по его мнению, старое русское искусство, которое он называл реалистическим, уже отжило и на смену ему пришло молодое искусство левых. Он говорил: «Футу­ризм — это поправка к коммунизму. Реализм и бездар­ность — это одно и то же. Футуризм и кубизм - это выражение будущего искусства. Форма — это уже дос­таточное содержание для искусства».

На основании этих высказываний Пунина я и сде­лал вывод, что он является идеологом «левого реакци­онного искусства» и проповедником реакционной идеи: «искусство для искусства» и теоретиком формализма в искусстве.

Вопрос: В этой же статье Вы писали, что Пу­нин Н.Н. охаивал лучшие работы советских художни­ков и издевался над методом социалистического реализ­ма, откуда это Вам известно?

Ответ: В апреле 1945 г. в Союзе художников Пу­нин Н.Н. читал доклад на тему: «Импрессионизм и кар­тина» и здесь же утверждал: «Советское искусство от­сталое искусство, а современное западноевропейское искусство, как, например, искусство Пикассо, а так­же искусство Западной Европы начала 20-го века, как искусство Сезанна и Ван Гога, является высшим дос­тижением современной культуры»*. Как мне помнит­ся, тогда же Пунин говорил, что он не понимает, что такое соцреализм, т.к. это, мол, неопределенное поня­тие. <...>

.Вопрос: Как Вы оцениваете искусство Сезанна, Ван Гога, Пикассо?

Ответ: Искусство Сезанна, Ван Гога является вы­ражением упаднического направления и оценивается советской общественностью как формалистическое. К формалистам относится и Пикассо, несмотря на его полезную общественную деятельность в пользу мира.

СПРАВКА

Ахматова Анна Андреевна, 1892 г.р., уроженка г. Ленинграда*, разрабатывается 5-м отд. УМГБ ЛО по делу-формуляр, в связи с чем она не допрошена в качестве свидетеля по делу Пунина Н.Н.

Гумилев Лев Николаевич арестован б ноября 1949 г. и направлен в распоряжение следственной части по осо­бо важным делам МГБ СССР.

Нач. 2 отд. след. отдела УМГБ ЛО л-т Ковалев 24 ноября 1949 г.

СПРАВКА

Учебник по истории западноевропейского искусст­ва, изданный под редакцией и при личном участии Н.Н.Пунина в 1940 г. издательством «Искусство», со­держит крупные ошибки формалистического и космо­политического характера и проникнут буржуазным субъективизмом. По распоряжению Президиума Ака­демии художеств и Директора Ин-та им. Репина этот учебник с 1-го сент. 1948 г. не рекомендован как учеб­ное пособие и одновременно был изъят из фондов биб­лиотеки Академии.

Н.Н.ПУНИН- М.А.ГОЛУБЕВОЙ

7 сентября 1950 года. <Вологда>

Тика, родная! наконец-то... Пишу на стене из Вологды (по дороге в лагерь)*.

Ничего не могу сейчас написать толком. Вынес год твоей любовью и любовью к тебе. Этим и держусь теперь. Все.

Здоровье хорошее; обращение было безукоризненное. Сей­час самое трудное — этап. Думаю, скоро напишу обо всем. О, Тика!

Целуй всех. Синь.

Н.Н.ПУНИН- М.А.ГОЛУБЕВОЙ.

сентября 1950 года. <Абезь>

Тика, родная пишу на адрес Фонтанки, т.к. не знаю, жи­вешь ли ты в Академии. О деле писать не буду; нет ничего тебе не известного.

Мой адрес: Коми АССР. Кожвинский район, поселок Абезь, почтовый ящик 388/16-г. Писем от меня в скором времени не жди*; ко мне же можно писать в неограниченном количестве; поэтому пишите все и как можно больше; я могу также полу­чать бандероли, поэтому шлите газеты наиболее интересные («соцреализм» также) и книги, какие найдешь достойными. Имею право получать в месяц 100 р., проси от меня Леву Пу­нина помочь деньгами. Мне разрешается еженедельно получать посылки. Я зачислен в 4 кат., то есть освобожден от всех ра­бот, не знаю, куда себя девать; может быть, к весне вышлешь мне ящик с красками; я снова займусь живописью. Нуждаюсь в энергичной и длительной помощи.

Много у тебя теперь будет забот.

Не отчаивайся, смотри! Как я писал тебе из Вологды, ме­ня удивительным образом держит твоя любовь и моя любовь к тебе. Я никого не любил с таким страстным уважением, так про­сто. Но об этом в другой раз.

Передай Ирочке, что я благодарю ее за мою жизнь, про­житую с нею.

Здесь еще тепло, в ясные дни солнце хорошо греет.

Целую тебя нежно, и целуй всех так же. Жду — как жду — писем.

Твой Синь.

Н.Н. ПУНИН - М.АЛОЛУБЕВОЙ.

ноября 1950 года. <Абезь>

Тика, голубка моя, тихий свет и утешение. Пользуюсь сво­им правом послать тебе второе письмо в этом году. В тюрьме я еще надеялся писать тебе много, но и это прошло; вероятно, все это отмщение мне за горе, которое я тебе причинил: саночки, Пермь, Черная дорога, Загорск и пр. (Как я плакал, проезжая 4 сентября Загорск, над твоей несложившейся жизнью!) Но все равно, ты лежишь на моем сердце, и нигде и никогда я не бы­ваю без тебя, так что, если мне суждено будет умереть здесь -я умру не один. Странно только, что я не могу ни видеть тебя, ни слышать, ни тронуть рукой — все остальное только лишения, т.е. более или менее — пустяки.

Полтора месяца я пролежал в больнице; изрядно отдохнул и осмотрелся. Лекарства ваши пришли как раз в день выписки, так что лечить меня было нечем, но я поправился сам собой.

.Первая «восторженная» посылка обрадовала всех, меня ок­ружающих. Я знаю, что ты не можешь меня кормить, не зани­мая денег у родственников, поэтому не роскошествуй; я пони­маю, что вы обрадовались тому, что я жив, и, конечно, чай «экстра» чудесен на вкус, но все-таки...

Радио у нас работает плохо и газеты редки, поэтому при­сылай бандероли с более свежими газетами и книгами (пришли, если можно, Вельфлина «Основные понятия»*). Стихи в «Огонь­ке» прочитал; я ее любил и понимаю, какой должен быть ужас в ее темном сердце*.

Слышу каждое твое слово и каждую интонацию, и нет там ничего сухого. Ирочке я уже не могу написать, но она знает, как я ее люблю и благодарю.

Анюта! целую тебя столько же раз, сколько ты получила троек за этот год в школе. Роме благодарность и привет. Поце­луй в лобик Нику и Люлли, целую также Ирочкины тонкие паль­чики.

Хочу еще поздравить тебя, голубка и хранитель, и Ирочку с днем рождения. Пусть Ирочка передаст всем мой завет: «бе­регите Тику»...

Искусством здесь очень интересуются. Есть один профессор-историк*; он очень хорошо говорит о работах Пикассо, о про­странстве и времени в искусстве...* Историю искусств знает не хуже меня. Долго жил в Париже.

Ну, до свидания; м.б., завтра будут от вас письма (прихо­дят по субботам).