История Кассандры и парикмахерская

 

– Бутина, – позвала меня Кассандра, когда подносы с остатками завтрака забрали. – Хочешь, я тебе голову помою?

– Что? – удивилась я. – Это как?

– Наш день в парикмахерской как раз сегодня, а я, – выпрямила спину Кассандра и вздернула приплюснутый носик, – вообще-то сертифицированный стилист.

– У нас есть парикмахерская? Ты шутишь? – все еще не верила я.

– Ну, не то чтобы прям шикарная, как ты привыкла, – ухмыльнулась Кассандра, – но есть, да. Собирайся давай, сама все увидишь. С собой – полотенце, свой шампунь и кондиционер. Я тебя в список запишу. Бегом давай, пока девки из соседнего отделения опять не заняли наше место, – поторопила меня она.

Через минуту я уже стояла за широкой спиной Касс

андры возле двери отделения с бледно-желтым застиранным тюремным полотенцем и завернутыми в него принадлежностями для мытья головы.

Парикмахерская оказалась обычной камерой в двух шагах прямо по тюремному коридору у нашего отделения. Посередине помещения, где едва могли уместиться три человека, стояло огромное черное парикмахерское кресло со свисающими лохмотьями содранного кожзама и торчащими из-под него кусками желтого поролона. Справа на стене висели несколько старых фенов и щипцы-выпрямитель для волос, а на тумбочке под ними в прозрачной пластиковой банке с каким-то неведомым и отвратительно пахучим желтоватым раствором покоились расчески. На стене напротив располагался подвесной шкаф, из которого Кассандра достала еще одну расческу, чтобы не доставать те, что отмокали в растворе. В дальнем углу была обычная белая раковина с гибкой резиновой трубкой вместо крана.

Всюду валялись клоки кудрявых черных волос. Парикмахерскую держали в основном для чернокожих заключенных, которых было необходимо регулярно стричь и брить машинкой – иначе справляться с пушистой кудрявой растительностью было невозможно.

– Велком ту зэ клаб, – рассмеялась Кассандра. – Чай? Кофе? Мисс Бутина.

– Нет, спасибо, бокал шампанского, пожалуйста, – кокетливо улыбнулась я в ответ.

– Садись давай. У нас мало времени, – Кассандра подволокла тяжелое кресло ближе к раковине, чтобы моя голова могла оказаться в углублении для мытья. – Полотенце на, держи в руках, а шампунь мне.

Я расположилась в кресле, запрокинув голову так, чтобы волосы оказались в раковине, и двумя руками придерживала свою шею, чтобы она не затекала от тяжести мокрой шевелюры. И закрыла глаза.

Кассандра быстро профессионально мылила мне голову, радостно приговаривая, что она ужасно соскучилась по своей любимой профессии.

– Кассандра, – аккуратно спросила я, когда мытье закончилось. В нашем салоне красоты никого кроме нас не было, а общение с парикмахером – привычное дело для любого посетителя салона красоты. – А как ты оказалась тут?

– Да так, знаешь, вляпалась в проблемы, как принято говорить, – ответила она, – впрочем, ты мне нравишься, Бутина. Слушай.

И Кассандра поведала мне свою историю. Личную для нее, но обычную и понятную для многих афроамериканцев.

Мама Кассандры, голубоглазая белокожая европейка, встретила чернокожего парня-сверстника, влюбилась и родила в 13 лет девочку. Сперва заботу о ребенке взяла на себя бабушка по маминой линии. Так малышка оказалась в одной европейской стране в городе N – единственная чернокожая девочка в округе. Отношения со сверстниками не сложились – ребенка не приняли, над Кассандрой издевались, на нее показывали пальцем как на гадкого утенка. Не справившись с давлением общества, бабушка отправила девочку к отцу, в Америку. Может, там чернокожему ребенку будет лучше?

К сожалению, папе она оказалась не нужна, а мама к тому времени уже родила пятерых детей и получила срок за распространение наркотиков. Так десятилетняя Кассандра оказалась на улице с пятью малышами на руках.

* * *

 

Мало кто знает, что в США отсутствуют детские дома, а на их месте – так называемые «фостер фэмили», или приемные семьи. В переводе на русский «foster» – «воспитывать, ухаживать, покровительствовать». Суть этой системы такова: дети, оставшиеся без опеки родителей, практически сразу же попадают в приемную семью, члены которой заблаговременно изъявили желание приютить ребенка определенного пола, возраста и расы. Правда, дом у детей в приемных семьях появляется ненадолго – в среднем на 12 месяцев. Потом, когда семье надоедают приемные дети, их перекидывают в новую семью, как надоевшую игрушку, а потом еще в одну и так далее до самого совершеннолетия. Несложно догадаться, как относятся родители-на-год к чужим малышам за деньги. Нелишним будет сказать, что «фостерные семьи» получают небольшое денежное пособие. В среднем оно составляет от 150 до 600 долларов в месяц на ребенка. Социальные работники обязаны твердо убедиться в том, что деньги не становятся для семейной пары главным стимулом для взятия ребенка на воспитание, но на практике так происходит далеко не всегда.

Кассандру вместе с двумя братишками и тремя сестренками тоже удочерили. Несколько раз перейдя из рук в руки, дети задержались в одной из семей подольше. Их приютила одинокая женщина, и жизнь, казалось, наконец наладилась. Кассандра ходила в школу, помогала младшеньким с уроками. Но вот одинокая мама встретила друга сердца и вскоре вышла замуж. Девушка-подросток Кассандра очень понравилась новому отцу семейства, пожалуй, больше, чем положено приемному папе. Девушка все терпела – семья ей в целом нравилась, ведь братишек и сестренок кормили и им давали кров, на остальное можно было закрыть глаза: неизвестно какой и на сколько могла бы быть новая семья. Эта щепетильная ситуация вскрылась через пару лет, когда приемная мама застукала супруга за актом сексуального насилия над Кассандрой. Во всем обвинили, конечно же, ее. Так все шестеро детей снова пошли по рукам. В этот раз, правда, с семьями не везло, еды не хватало, и Кассандра начала воровать, чтобы накормить младшеньких. Едва достигнув совершеннолетия, она вышла замуж, чтобы больше не думать о еде и крыше над головой. Брак по расчету, разумеется, не заладился и уже через год распался. Пришлось снова пойти на воровской промысел. Так она получила первый срок, а за ним – второй за нарушение условно-досрочного, ведь детям по-прежнему нужны были деньги на жизнь. В этот момент наши пути и пересеклись в Александрийской тюрьме.

– Я все, – тяжело вздохнула Кассандра, – пошли сушиться. Она взъерошила мои мокрые волосы полотенцем и включила шумный тюремный фен.

Афроамериканские танцы

 

Оставался всего час до отбоя. Я уже приготовилась ко сну и читала, укрывшись одеялом.

– Мария, – широкое, черное как смоль лицо Кассандры в больших очках в толстой черной оправе заглянуло в мою камеру, – помнишь те печеньки, которыми ты со мной поделилась вчера?

– Ага, – кивнула я, не отрываясь от чтения. – Забей. Ничего не надо. Все окей.

– Нет, ну я так не могу, Бутина, – заспорила Кассандра. – У нас на улицах так не принято. Я тебе намедни кое-что обещала. Напяливай свои шорты и пошли вниз. Я научу тебя кой-чему. Сегодня как раз офицер Диаз. Она нам пульт от ящика оставила.

– Ладно, – нехотя согласилась я. Вылезать из-под одеяла в холодную камеру не хотелось, но любопытство взяло верх. Я уже начала догадываться, о чем говорит Кассандра. Вот уже пару недель я просила ее научить меня танцевать традиционные афроамериканские танцы. В народе это называется «тверк» (twerk).

Когда я спустилась на первый этаж, Кассандра уже выбирала музыку для урока.

– Так, Бутина, – строго сказала она. – Сперва посмотри на меня, а потом повторяй. Сразу тебя предупреждаю, по воскресеньям мы это не танцуем, потому что это неприличный танец, а воскресный день – святой. Поняла?

Я кивнула.

То, что я увидела, иначе как чудом не назовешь – в Кассандре было как минимум килограммов 100 лишнего веса, но при этом она без труда начала танцевать так, что позавидовали бы самые спортивные худышки. Элементы танца «тверк» включают ряд различных движений, выполняемых бедрами и ягодицами. Это, например, вибрации ягодицами, ритмичные вращения бедер и поясницы, описывание восьмерки и удары бедрами. Танец предположительно восходит к традиционным танцам африканского континента. В частности, в Западной Африке подобный танец под разными названиями известен в Кот-д’Ивуаре и Сенегале. Танцы с подобными движениями существуют и в африканских диаспорах стран Карибского бассейна. В США это самый популярный танец афроамериканцев, так что в тот день Кассандра, можно сказать, посвятила меня в сообщество чернокожих.

Вокруг нас к этому моменту уже собралось все отделение, чтобы поглазеть, как белая русская сядет в лужу, пробуя афроамериканский тверк.

– Думаешь, ты – крутая, да? – хитро подмигнула я Кассандре, когда она закончила демонстрацию урока. – А теперь смотри. И я практически точь-в-точь повторила ее движения в такт с музыкой.

Заключенные безмолвствовали. Такого поворота событий не ожидал никто. Наконец одна из них начала робко хлопать в ладоши, ее аплодисменты тут же подхватили и остальные.

– Слышь, Бутина, ты – первая белая, которая смогла станцевать тверк. Один вопрос, сестра, – и она подставила мне свой кулачок для удара – традиционное в гетто «рукопожатие» своего. Я симметрично ответила на жест, тяжело дыша от исполненного номера. – Откуда?

– У каждого свои секреты, Кассандра, – улыбнулась я. – Скажем так: когда-то, очень-очень давно, я была танцовщицей.

– Ну ты, Бутина, даешь, – засмеялась в ответ Кассандра. – Уважаю, бро!

В этот момент кто-то из латиноамериканок-заключенных уже стащил у нас пульт от телевизора и нашел на одном из каналов сальсу.

– Бутина, – обратилась ко мне одна из них, – а так можешь?

И женщины одна за другой, все наперебой стали учить меня своим традиционным танцам. И чего я только не узнала в тот вечер – самбу, румбу, ча-ча-ча, хип-хоп и брейк-данс.

Веселый смех и радость наполнили наши обычно тяжелые от слез и страданий тюремные стены. Стоило веселью развернуться в полную силу, вошла надзиратель, офицер Диаз, тоже латиноамериканка. Она рассмеялась, закатила глаза, тяжело вздохнула и, сделав вид, что ничего не заметила, тихонько вышла из отделения. Мы все танцевали и танцевали почти до самого отбоя.

За десять минут до него Кассандра отобрала у нас пульт и строго сказала:

– Так, все, теперь пора петь вечернюю молитву.

Мы все собрались в круг, взялись за руки и закрыли глаза. Сперва Кассандра пела совершенно ангельским голосом «Отче наш», а затем каждый молился на своем языке – английском, румынском, испанском, корейском и, конечно, один человек – на русском. В какой-то момент я чуть-чуть приоткрыла глаза и увидела, что каждая из женщин улыбается, и этими улыбками в тот вечер, будто солнечным светом, освещался каждый закуток нашего тюремного царства.

Ты им не ровня

 

Следующим утром я позвонила Полу и с восторгом рассказала, как вчера меня приняли в клуб нашего афро- и латиноамериканского сообщества танцевальным посвящением:

– Ты даже представить себе не можешь, как я рада, Пол! Мне кажется, я никогда не была так счастлива здесь, как вчера, несмотря на то что я в тюрьме.

В трубке повисла пауза.

– Мария, ты знаешь, – медленно, растягивая слова, начал Пол. – Тебе не стоит этого делать. Ты понимаешь, ты им не ровня. Ты принадлежишь к другому обществу. Ты там по ошибке, а они все – преступники.

– Что значит «не ровня», Пол? Если они все преступники, то я тоже. Это вашим белым политикам, просиживающим кресла в сенатах и дорогих кабаках и не знающим жизни, я – не ровня, дорогой, – вспылила я. – Эти люди накормили меня, когда было нечего есть, они дали мне воды, когда меня мучила жажда, они дали мне одежду, когда мне было холодно, они говорили со мной, когда я была заперта в одиночной камере, они научили меня молитве, когда я забыла слова. Они спасли меня. Вы прячете их в тюрьмы, когда они от безвыходности воруют еду для своих голодных детей, вы не хотите видеть их, просящих милостыню, и на годы отправляете их в заключение работать за копейки, зачищая от них улицы, потому что они вашему взгляду неприятны. Они – моя семья, а не вы, – закончила я и повесила трубку. По щекам потекли слезы.

– Бутина, ты как? – сказала все еще заспанным голосом Кассандра, подойдя ко мне. – Слышь, сестра, не плачь. Что случилось?

– Нет, бро, все в порядке, я просто указала одной белой заднице его место.

– А, понятно, – понимающе улыбнулась Кассандра и добавила: – Бывает. Есть будешь? Я тут как раз бутерброды сделала. Пошли к нам.

– Буду.

За нашим маленьким столом уже расположились на серых пластиковых стульях «цветные» женщины и наперебой рассказывали истории про своих любимых, но оставшихся без матерей детей.

Я тебя никогда не забуду

 

– Мария, я бы хотел, чтобы вы посмотрели вот этот документ, – агент Хельсон протянул мне несколько листов бумаги. – Я полагаю, что вы имеете право знать.

«Господи, что они еще придумали?!» – подумала про себя я, но вслух лишь сказала: «Хорошо, Кевин».

В моих руках была распечатка электронного письма моего дорогого сердечного друга, Пола Эриксона, в котором он, с веселыми картинками и фотографиями с моего съезда организации «Право на оружие» в Москве осенью 2015 года, отчитывался о выполненной задаче – успешно проведенной разведывательной операции, о положении дел моей оружейной группы, а также ее возможной роли в построении «новой России» с новой властью во главе. Адресатом сообщения было руководство Национальной стрелковой ассоциации Америки и Союз консерваторов – одна из организаций в составе Республиканской партии США. В документе также излагались методы воздействия на русских, которые, по мнению автора, сродни туземным племенам, а потому для установления контакта им нужно дарить недорогие подарки из-за океана, как в свое время индейские племена получали от приехавших на Американский континент жителей Старого Света яркие бусы.

В моей голове всплыли яркие моменты начала наших взаимоотношений с Полом – когда он, как мне казалось, в качестве знака элементарной вежливости и внимания посылал мне подарки на день рождения – красочные веселые открытки, маленькие милые безделушки и мягкие игрушки. Он никогда не забывал добавить в коробку еще что-нибудь для моих единомышленников – наклейки с логотипом американских оружейников, брелоки и прочую дребедень, которая хоть и захламляла офис организации, но выкинуть это добро, как я считала, было просто неуважением к проявлению внимания со стороны единомышленников по ту сторону Атлантики.

– Мария, с вами все в порядке? – аккуратно поинтересовался Кевин, видя, как мое и без того бледное, изможденное месяцами тюремного заключения лицо теряет остатки цвета. – Мне действительно очень жаль, но мы полагаем, что вы должны знать правду. Видите ли, – добавил он, – не примите за грубость, но это поразительно, как вы, умная женщина с таким добрым сердцем, за такое длительное время ваших взаимоотношений ничего не почувствовали. Как вам известно, первый обыск, еще до вас, мы провели у Пола. И когда мы прочли все изъятые у него документы, не только о политике, но и о его десятках лет финансовых мошеннических схем, в которых он совершенно хладнокровно годами забирал последние деньги даже у самых близких ему людей (кстати, судя по всему, вы тоже в их числе), мы совсем иначе представляли вас, ведь, как говорят у нас в Америке, "Girlfriend always knows" (подруга всегда в курсе – аналог русской фразы «Два сапога – пара»). Но теперь мне кажется, что вы – совершенно другой случай. Кстати, вы имеете право подать на него в суд за те деньги, которые он украл у вашей семьи, пока вы находились в тюрьме.

Когда Кевин закончил, в комнате повисла гробовая тишина. Я еще несколько минут молчала, а потом тихо ответила:

– Я не хочу ни на кого подавать в суд. Я его прощаю. Бог ему судья. Я только хочу вернуться домой, в Россию.

– Я понимаю, как это тяжело, – сказал Кевин. – Но я должен показать вам еще несколько документов, Мария.

И он протянул мне толстую пачку бумаг с электронными сообщениями Пола, где он в красках описывал наличие у него некой связи с Россией, высокопоставленных контактов, которые, по его словам, могли бы быть выгодны новой администрации Трампа. Так он, освоив мастерство продажи воздуха, продавал меня и мои несуществующие (он об этом прекрасно знал) контакты с российской властью своим несчастным инвесторам, которые теряли деньги, развесив, как говорится, уши. Я никогда не видела этих сообщений, правда, об одном из них узнала еще до ареста – из американских газет, но тогда Пол это объяснил враждебностью прессы и неизменным передергиванием. Мне хотелось верить ему, а потому я заглушила в себе остатки разума, и тема была закрыта.

Кроме сказок о политических связях, которые у меня якобы были, в части сообщений он просил наших американских друзей, с которыми я на почве общих философских взглядов, ничего не подозревая, вела долгие беседы об истории и важности мира между двумя державами, помочь мне, бедному гонимому диссиденту, деньгами. Впрочем, как несложно догадаться, об этом я тоже не знала и этих денег никогда не видела.

– Мария, думаю, мы обнаружили только часть совершенных им действий. Лишь некоторые из этих людей обратились к нам за помощью, но, полагаю, масштаб был намного больше, – продолжил Кевин, когда я закончила читать. – Я понимаю вашу боль, но, повторюсь, мы посчитали, что вы имеете право знать правду.

– Спасибо, Кевин, – тихо сказала я. – Как говорят у нас в России, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Такие уж мы, русские.

– Полагаю, что на сегодня достаточно, – Кевин встал. За ним поднялась я и послушно пошла в угол для надевания наручников и кандалов.

Уже через несколько минут я была в своей камере. Железная тяжелая дверь одиночки снова закрылась, но я, пожалуй, в тот день была этому рада, видеть людей у меня больше не было ни малейшего желания. Именно в тот день из открытого жизнерадостного экстраверта-идеалиста я превратилась в закрытого молчаливого социопата. Как говорит один мой мудрый товарищ, «все к лучшему, если мы растем».

* * *

 

На следующий день я попросила Боба запретить наше общение с Полом под предлогом того, что это может повредить ходу моего дела. Он мою просьбу выполнил. Комментарии здесь были излишни. Пол продолжил добиваться разговора со мной, писал мне десятки писем в неделю, звонил моим родителям и сестре. Мои родственники с ним разговаривали, я не могла сказать им правды, и они так и не знали, кем был этот человек, до того самого момента, пока я не прилетела домой в Россию.

* * *

 

В ноябре 2019 года Пол Эриксон признал себя виновным в мошенничестве и отмывании финансовых средств. Прокуратура заявила, что за 20 лет обманным путем он получил от инвесторов более 3 миллионов долларов. За это судья определила ему наказание в виде 7 лет лишения свободы. «Вы вор, и вы предали своих друзей и семью, почти всех, кого вы знаете», – сказала в обоснование своего приговора судья. Он отбывает срок за мошенничество в колонии-поселении. Никаких обвинений, связанных с моим делом, ему не предъявляли.

Вязание

 

Однажды утром в наше отделение пришла начальница отдела занятости тюрьмы:

– Заключенные! Внимание! Скоро столетний юбилей окончания Первой мировой войны. Нам нужны добровольцы для вязания маковых цветков, которые, как символ праздника, будут размещены в Музее штата Вирджиния.

Вместе с пятью другими заключенными я вызвалась помогать в благом деле, ведь Российская империя и США были союзниками на стороне Антанты в Первой мировой войне. Начальник отделения занятости говорила о подготовке празднования 11 ноября 2018 года. В этот самый день сто лет назад было объявлено о прекращении боевых действий в Европе между странами Антанты и Тройственного союза. С тех пор этот день в США отмечается как День ветеранов.

Символом праздника является красный мак, который был воспет канадским врачом и поэтом, подполковником Джоном Маккреем в стихотворении «На полях Фландрии». Красный цвет символизировал пролитую в боях кровь. Профессор университета Джорджии Мойна Майкл, вдохновившись им, написала свое стихотворение под названием «Надо помнить» и поклялась надевать красный мак в петлицу каждый год в дни памятных мероприятий.

В России день памяти русских солдат, погибших в Первую мировую войну, проводится 1 августа – в день начала Первой мировой войны, но отдельные мероприятия 11 ноября организуются общественным организациями с участием некоторых официальных представителей региональных властей.

Получив пластиковый крючок и две упаковки красной и черной пряжи, я была полна энтузиазма приступить в работе. Но тут система дала сбой: я обнаружила, что напрочь забыла этот навык, который нам прививали на школьных уроках труда на вязании варежек и шарфиков.

– Кассандра, – обратилась я к моей чернокожей подруге, которая с легкостью заканчивала пятый маковый цветок размером не больше ладошки, – можешь помочь?

– Конечно, бро, – хихикнула она. – Смотри.

Через неделю на моем счету было уже около сотни цветков, которые было положено сдавать тюремной администрации: «Забавно, – думала про себя я, – даже в тюрьме я продолжаю борьбу за мир». Успешно справившись с этой задачей, наше отделение получило новую – надвигалась зима, а потому приюту для бездомных требовались теплые вязаные одеяла. В отделение привезли большую тележку с разноцветной пряжей. Я выбрала фиолетовый, желтый и черный для одеяла и белый, синий и красный для кое-чего еще и приступила к работе. Днем в общем зале я вязала фиолетовое одеяло с желтыми поперечными полосками и черной окантовкой, а ночью в камере, как несложно догадаться, российский флаг – из чувства протеста по отношению к происходящему, разумеется. Я была невероятно счастлива, представляя, как мое одеяло согреет какого-нибудь несчастного в холодную зимнюю ночь, а мой маленький, размером не больше ладони, российский флаг, спрятанный в ящике с тюремной униформой, грел душу мне как крупица далекой Родины.

Девочки-заключенные связали с десяток шапочек и варежек для чернокожих малюток, оказавшихся в приюте для бездомных вместе с мамами, которым больше некуда пойти. Каждая вложила в свои поделки всю любовь и заботу, на которую только была способна. Все женщины, собравшись за вязанием в кружок в общем зале, рассказывали истории о своих ребятишках. Наше отделение, привычно мрачное, наполнилось радостью служения ближнему.

За выполненной работой пришли через месяц. А вскоре мы случайно обнаружили, что все наши с любовью связанные вещи пылятся в подсобном помещении отделения. Оно обычно запиралось на ключ, но однажды охранник забыла закрыть кладовую. Почему связанные детские шапочки, варежки и одеяла так и не отдали в приют, как громко и помпезно заявляло руководство тюрьмы приходившим к нам инспекторам из Бюро тюрем, для меня так и осталось загадкой.

Российский флаг у меня однажды все же нашли и изъяли, как контрабанду.

Обезьяны. Мы – зоопарк

 

Периодически, где-то раз в месяц, наше отделение любили показывать посетителям с воли. Происходило это всегда по вечерам, когда женщин, работавших в прачечной, только-только приводили обратно в отделение. Главной и единственной мечтой этих несчастных уставших заключенных было дождаться своей очереди в душ и обессиленно упасть на бетонные койки камер. И именно в это время, когда не могло возникнуть конфликтов, потому что люди были слишком измучены, чтобы даже просто общаться, не то что конфликтовать, к нам приводили на экскурсию группу любознательных натуралистов, желающих воочию созерцать людей в клетках. Как несложно догадаться, восторга у женщин это не вызывало. Мы чувствовали себя, будто зверюшки в зоопарке, но если зверям хоть иногда перепадало «лакомство» за позирование посетителям, нам же, к сожалению, на это время только закрывали душ, чтобы не смущать любопытных зевак. Группу обычно заводили на первый этаж тюрьмы и, показывая на нас толстыми пальцами-сосисками, рассказывали, что вот, мол, в каких прекрасных условиях живут эти страшные преступники.

– Так, меня это достало, – сказала после одного из таких визитов Хелен. – Что ж это такое в конце концов? Зоопарк, что ли? А мы кто – зверье?

И мы с девочками сговорились, что раз на нас приходят посмотреть, как на мартышек, то почему бы нам не доставить посетителям и тюремной администрации истинное удовольствие, немного подыграв.

В следующий раз, когда группа «юных натуралистов» в очередной раз вошла в отделение, мы превратились в зверей: кто-то хрюкал, кто-то чесал подмышки, будто горилла, кто-то мяукал или гавкал. Полное лицо надзирателя, вожака группы, сначала вытянулось в гримасу удивления от созерцания нашего зверинца, а потом побагровело от злости. Он сжал зубы, но орать было нельзя: что же скажут наблюдатели на такое обращение с заключенными?! Потому он просто замер и бессильно таращился на издающих звериное рычание людей. Группа посетителей тоже замерла, не зная, как реагировать на происходящее. Визит быстро свернули, и больше к нам группы не приводили. Так мы отстояли свою тюрьму.

Мне до сих пор интересно слушать рассказы людей, никогда не сидевших на скамье подсудимых, про американские тюрьмы. Как правило, они бывали в пенитенциарных учреждениях по программам какого-нибудь западного фонда.

– Все вы врете, Мария! Мы-то видели, своими глазами, как там хорошо! – возмущаются они, не предпринимая даже малейших усилий напрячь мозг и подумать, что реальную жизнь в тюрьме им никто никогда не покажет.

Калифа и Михаил Лермонтов

 

После обеда дверь в отделение открылась, и в помещение вошла молодая, худая как жердь чернокожая женщина с большим круглым животиком, который она бережно обнимала одной рукой, а в другой держала сетку-мешок с тюремными вещами. Все женщины в отделении отвлеклись от своих занятий и молча уставились на новенькую. Почувствовав внезапно повисшую тишину, я тоже оторвалась от вязания и стала с любопытством оглядывать заключенную.

– Калифа, Бог мой, – вскрикнула Кассандра, взмахнув руками, – ты опять здесь? Ты ж обещала не возвращаться. Ох, иди сюда, садись, рассказывай, что на этот раз?

Калифа молча поплелась и шлепнулась в синее пластиковое кресло возле Кассандры, кинув мешок в ноги на бетонный пол.

– Так вышло, бро, – пожала плечами она, оглядывая уставившихся на нее женщин. – Может, оно и к лучшему, на жратву денег нет, да и за аренду платить давно нечем. Мать возьмет к себе Джонни. Вдвоем им все равно легче, чем со мной, еще и вот, – и она тихонько погладила свой живот. – Сама видишь. Правда, я реально ничего не сделала на этот раз. Просто какая-то тетка сдала меня копам, сказав, что я пыталась побить своего ребенка. Слышь, Кассандра, ты ж знаешь, что я бы никогда!

– Знаю, знаю, – ответила Кассандра, тяжело вздохнув. – Надеюсь, они скоро разберутся. Когда суд у тебя?

– Через две недели, сказали, а пока я вот с вами потусуюсь, – улыбнулась Калифа. – Тут хоть кормят, да и спать есть где. Не айс, конечно, но все лучше, чем сдохнуть на улице.

Она встала, подобрала вещмешок и поплелась в свою камеру в углу первого этажа. Ей дали самую холодную камеру в отделении. На дворе стояла поздняя осень и, хоть снега еще не было, постоянно моросил ледяной дождь, от которого и без того холодное отделение стало совсем морозильной камерой с высокой влажностью. Угловые камеры, как я знала по своему личному опыту пребывания в таковой во время режима сегрегации, были самыми ледяными – две бетонные стены соприкасались с улицей, а потому промерзали основательно, отбирая остатки драгоценного тепла у и без того холодного помещения.

– Зачем же они так? – обратилась я к Кассандре, когда девушка скрылась в камере. – Она же беременная. Ей нельзя мерзнуть.

– Так-то оно так, только ты сама знаешь, что ничего нельзя сделать, – тяжело вздохнула Кассандра.

Уже поздно вечером я тихонько постучалась в дверь камеры Калифы, которая мирно сопела, отвернувшись к стенке:

– Калифа, – тихонько позвала ее я, – слушай, у меня тут штаны есть теплые и кофта. Не смотри, что они такие поношенные, они чистые, только вчера из прачки принесли. Возьми, пожалуйста. Надень, ладно? Хоть чуток согреешься. Малышу-то холодно.

Это были мои единственные теплые штаны и кофта, которые в свое время, когда меня только доставили в отделение, мне принесли женщины, но думать, что эта бедная девочка замерзает в камере, у меня не было сил. Эта жертва оставляла меня в одной футболке в не больше, чем 15 градусах тепла в отделении.

Девушка повернулась на другой бок и уставилась на меня.

– А ты? – тихо спросила она. – Тебе самой надо. Тут собачий холод. Перебьюсь. И она снова отвернулась от меня и уставилась в стену.

– Калифа, – строго сказала я. – Возьми. Это не тебе, это малышу надо. Ты должна теперь не только о себе думать. Мне всегда очень жарко, – соврала я, чувствуя, как кожа покрывается гусиными мурашками. – Я вот тут в уголочке положу, а ты, как надумаешь, оденься, пожалуйста.

Я оставила маленький сверточек со штанами и кофтой в уголке камеры, внутрь чужих камер нам входить не разрешалось, и ушла.

* * *

 

Следующим ут

ром, когда подали завтрак, я заметила, что под зеленую униформу Калифа все-таки надела штаны и кофту, но лишь про себя с облегчением выдохнула, ничего не сказав.

После завтрака она подошла ко мне, когда я, как всегда, вязала в кресле шерстяное одеяло для дома малышки, напевая под нос какой-то русский романс про любовь.

– Слышь, ты, – тихо, чтобы никто не слышал, обратилась она ко мне. – Спасибо, короче. Так реально теплей.

– Пожалуйста, – улыбнулась я. – Меня Мария зовут. Как тебя, я уже знаю. Скоро? – кивнула я на ее живот.

– Ага, – улыбнулась Калифа. – Это мой второй, пацан будет.

– Понятно. Как назвать придумала? – полюбопытствовала я, стараясь поддержать разговор, чтобы не спугнуть только-только раскрывшуюся мне девушку.

– Не-а, – помотала головой она.

– Кушать хочешь? – приветливо спросила я. – Малыш наверняка требует что-нибудь повкусней тюремной баланды. Моей маме, например, когда она носила меня, постоянно хотелось хурмы. Я ее и сейчас обожаю.

– Сладкого б, – вздохнула Калифа. – Но где ж тут найдешь. Денег у меня все равно нет.

– Сейчас, погодь, – я отложила вязание в сторону и пошла в свою камеру. В моих запасах была пара карамелек и упаковка заварной лапши. – На, возьми. Я все равно это не ем.

– Ну и на фига тебе это надо? – удивилась Калифа, не осмеливаясь принять подарок.

– Это не тебе, Калифа, – улыбнулась я, настойчиво протягивая ей еду, – это малышу, помнишь? Девчонки мне в свое время дали, когда мне было нечего есть, так что это, скажем, по-христиански.

– А я мусульманка, – гордо ответила Калифа, скрестив руки на груди над животом.

– Ну и какая разница, – сказала я, – значит, будет по-мусульмански. Бери, давай. Хватит вредничать. Ты ж по возрасту как моя сестра. У меня еще есть лишняя чашка, надо?

После этих слов Калифа протянула свои длинные худенькие черные руки, взяла конфеты и лапшу и быстро удалилась с ними в камеру.

Вечером она с гордостью проследовала к микроволновой печи, разогрела воду в желтой пластиковой чашке, погрузила туда лапшу и уселась гипнотизировать еду, ожидая, пока она заварится. Я сидела за столом и читала недавно принесенную мне отцом Виктором книгу Михаила Лермонтова «Герой нашего времени» на русском языке.

– Бутина, – позвала меня Калифа через стол, уже успев набить рот лапшой. – А что ты читаешь?

– А ты уже и фамилию мою знаешь, – улыбнулась я. – Это Михаил Лермонтов, известный русский писатель.

– А про что он писал? – полюбопытствовала Калифа.

– Да про все – много про любовь и философию жизни, – ответила я.

– Угу, – продолжая хлебать горячую похлебку, согласилась она. – Про философию и про любовь мне тоже нравится читать. Как ты сказала зовут твоего писателя?

– Ми-ха-ил, – по слогам повторила я.

– Вот клево, – рассмеялась она, – назову своего сына в честь известного русского писателя. «Михаил» мне нравится. Только пусть будет не Майкл – это как-то обычно, а Михаил – совсем другое дело! Спасибо, бро!

День рождения

 

«Итак, мне 30», – написала я в своем дневнике. В этот день я твердо решила быть счастливой. Просто из вредности. Всем чертям назло. Если и есть день для счастья, то он – сегодня.

Ранним утром щелкнула дверь – пора было выходить за подносом с завтраком. Стоило мне открыть дверь, как ко мне подлетела моя чернокожая мадонна Калифа: «Хэппи Бездей Ту Ю»! И она принялась прыгать и танцевать вокруг меня, придерживая одной рукой свой огромный животик.

– Я тебе подарок приготовила, Бутина, – и она сунула мне в руки самодельную открытку. – Смотри-смотри, там бриллианты!

Открытка была свернутым пополам листом обычной бумаги из блокнота, на которой по-детски неумело было выведено: «С Днем Раждения, Мария!», а надпись окружали те самые бриллианты: Калифа раздробила о бетонный пол маленькие разноцветные карамельки, которые я дала ей накануне, и налепила кусочки зубной пастой. На свету они действительно выглядели россыпью драгоценных камней. Держа открытку в руках, я чуть не плакала. Это были самые драгоценные бриллианты, которые мне когда-либо дарили.

– Бутина, с днем рождения! – окружили меня остальные девочки. Хелен протянула мне еще одну открытку, воистину предмет искусства. На свернутом пополам листе была натянута розовая веревочка из вязальной пряжи, а на нее нанизаны маленькие треугольнички-флажочки с буквами поздравления. Каждый флажок был тщательно раскрашен цветными карандашами.

«Мария! – прочла я, раскрыв открытку. – Счастливого 30-летия! Мы очень сожалеем, что этот день рождения ты отметишь здесь, в тюрьме, но мы очень рады, что проведем его тут с тобой! Ты такая сильная и замечательная женщина, мы благодарны Богу, что он свел нас с тобой. Ты для нас всех – пример мужества, щедрости, верности, смирения и любви. Этот список можно продолжать бесконечно. Спасибо тебе за твою безграничную доброту! Мы верим, что тебя ждет великое будущее!»

Внизу стояли подписи каждой из девочек.

– А вечером тебя ждет сюрприз, – хитро улыбнулась Кассандра. – Не спрашивай, все равно не скажу!

– Спасибо, мои дорогие, – от счастья плакала я. – А теперь заниматься! – добавила я, вытерев слезы.

– Мы думали, что ты не будешь вести тренировку в день рождения, – удивились девушки из моей утренней фитнес-группы.

– Размечтались, – рассмеялась я. – По местам!

Спустя час уставшие девчонки расползись по камерам, а я отправилась звонить родителям. По нашей семейной традиции поздравлять именинника положено ранним утром. Конечно, у них был уже вечер, но это – мелочи. Я услышала родные и любимые голоса мамы, папы, бабушки и, конечно, сестренки. Не успела я договорить, как за мной пришел надзиратель – ко мне посетители. В это время это могли быть только российские консулы: «Боже мой! Они не забыли!»

На первом этаже в кабинете для свиданий меня действительно ждали двое мужчин, но на этот раз не в строгих серых костюмах, а обычных свитерах и джинсах.

– А вы-то чего здесь? – как и в нашу первую встречу, обронила я, улыбнувшись родным лицам, – у вас же выходной?

– А у вас, Мария, день рождения, – улыбнулся мне российский консул Максим Гончаров. – Мы с подарком от Посольства Российской Федерации!

Максим протянул мне красивую открытку с рисунком здания посольства России на обложке. Внутри были напечатаны теплые и искренние пожелания здоровья и крепости духа, подписанные акк