Глава двадцать седьмая. Окончательный диагноз

Неприкасаемые

Журавлев кивнул вошедшему Максимову, ука зал на стул рядом с диваном. Вставать не стал, только подтянул ноги, теплый плед сбился бугром, из-под края вылезли голые ступни.

— Гаврилов уехал?

— Ускакал, — махнул рукой Максимов, удобно устраиваясь на стуле.

Журавлев вытянул руку, нажал на кнопку пульта экран телевизора ожил.

— Гаврилов запись привез. Что скажешь? Максимов несколько минут разглядывал жену и дочь Журавлева, гуляющих среди каких-то греческих развалин.

«Дочка телом в папу пошла, проблема будет замуж выдать. А жена красивая. Есть такой тип красоты, от доброты идущий», — подумал Максимов, глядя на смеющихся женщин. Теперь они стояли на лестнице, круто уходящей вверх по зеленому склону.

— Нормально. Съемка «скрытой камерой», работал профессионал. Видите, — он указал на экран: женщины шли по рынку, подолгу задерживаясь у лотков, заваленных диковинными рыбами. — На камеру они абсолютно не работают, даже не подозревают, что их снимают. Хороший признак.

— Угу, — кивнул Журавлев, раскрывая портсигар. Кассету он, как понял Максимов, успел просмотреть не раз, и вовсе не из-за красот Средиземноморья. Сейчас он меньше всего походил на счастливого отца семейства, получившего весточку от наслаждающейся отдыхом семьи.

Журавлев нажал кнопку, увеличив звук почти до максимума, комнату заполнила разноголосица южного базара и отчетливый плеск близкого моря.

— Завтра ты страхуешь Кротова. После этого надобность в твоих услугах отпадает. До конца операции максимум две недели. — Журавлев со значением посмотрел в глаза Максимову. — Что будешь делать дальше?

— Отлежусь, отосплюсь, погуляю на гавриловские деньги. Потом найду работу. Войны на мой век хватит, — как мог беззаботно сказал Максимов, показывая глазами на потолок.

Журавлев кивнул; как ни создавай шумовой фон, а ничего не стоит отфильтровать запись, оставив только нужное. Жили они под плотным контролем и ходили по лезвию, об этом забывать не стоило.

— Не знаю, как тебя отблагодарить за вчерашнее, — сказал Журавлев, оторвав взгляд от экрана.

— Гаврилов уже отблагодарил, — усмехнулся Максимов. — Выписал чек на пять тысяч. Правда, их еще получить надо.

Журавлев покосился на банковскую справку, все еще лежащую между пузырьками с лекарством. Намек Максимова он понял прекрасно — пока они жили под негласным домашним арестом, чеки можно было выписывать хоть каждый день и на любые суммы. Он посмотрел на жену, что-то выбирающую в рыбных рядах. Судя по всему, у нее-то деньги были настоящие.

Больше всего ему сейчас хотелось оказаться там в этом белом городе, купающемся в солнечных лучах пройтись по горбатым улочкам, круто сбегающим к лазоревой воде, заглянуть в полные счастья и покоя глаза жены и хоть раз в жизни почувствовать себя безмятежно счастливым.

— Хорошо, где нас нет, — вздохнул Журавлев.

— Что мне надо, я увидел, можно выключать. — Максимов встал и подошел к окну.

Журавлев с завистью отметил, что не прошло и суток после налета, а движения Максимова вновь стали легкими и крадущимися, как у большой кошки.

Максимов ждал. Телевизор продолжал показывать картинки средиземноморского рая, звук был включен почти на полную мощность, но Журавлев молчал.

«Зря он молчит, — подумал Максимов. — Зря. Стоит только намекнуть, что вчерашняя просьба остается в силе, и я готов поклясться, что я или наши вытянем его семью. Естественно, в обмен на материалы на Кротова. Вычислить город труда не составляет: бортовые номера шхун, две лавочки и дом на повороте к морю я запомнил четко. Что же он, дурак, молчит?»

Он закрыл глаза и попытался настроиться на Журавлева. Перед внутренним взором тут же предстала картинка грузно развалившегося на диване человека! Его тело представилось Максимову черным, как тяже лая грозовая туча. Внутри, в верхней трети живота горел багровый светлячок, от него во все стороны тянулись тонкие алые лучики. Два самых длинных и ярких вонзились в правое легкое и в печень, наполняя их мерным багровым свечением.

«Все! — ужаснулся Максимов. — Рак ожил. Метастазы в легком и печени. Старику конец». — Он задал себе вопрос, и в сознании сам собой эхом откликнулся ответ: «Меньше месяца».

Максимов повернулся. Журавлев остановившимся взглядом уставился на экран телевизора.

— Кирилл Алексеевич, — тихо окликнул его Максимов.

— А? — Журавлев с трудом оторвал взгляд от экрана. Вытянул руку с пультом, остановил пленку. Пожевал толстыми губами, слизнул обметавшую их белесую пленку. — Мне еще надо кое-что уточнить. Недельку-другую придется поработать. — Он со значением посмотрел на Максимова. — А вчера…

— Вчера был неудачный день, так? — Приходилось говорить намеками.

— В принципе, да, — кивнул Журавлев. — Понимаешь, не привык я не доводить дело до конца…

— Я все понял, — оборвал его Максимов. Этот человек был ему симпатичен, еще минуту назад под влиянием сострадания Максимов против собственных правил первым предложил помощь. Теперь все в прошлом. Выбор был сделан. Плох или хорош, но сделан. Самостоятельно и после здравого размышления.

— Маленькая новость. — Максимов прошел к двери и уже взялся за ручку. — Гаврилов отослал Стаса в Москву. Дачу опекает сосед напротив, ему придана тревожная группа. Пока не поступят дальнейшие распоряжения, я отвечаю за охрану и оборону этого дурдома.

— М-да, — протянул Журавлев. — Твои акции у Гаврилова растут.

— Еще бы и зарплата росла! — Максимов посмотрел в глаза Журавлеву. Тот отвел взгляд. — Работайте, Кирилл Алексеевич, — сказал Максимов и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Когти Орла

Он быстро сбежал по лестнице, прошел через гостиную на веранду. Любимое кресло Кротова пустовало, его хозяин после отъезда Гаврилова из своей комнаты еще не выходил. Инга уехала с Гавриловым, ей что-то потребовалось купить в Одинцове.

Максимов толкнул дверь на кухню. Инга успела помыть посуду после завтрака, тарелки аккуратной стопочкой стояли на столе. Но ведро с мусором, как и надеялся Максимов, было полным. Выносить его было обязанностью Стаса, но тот теперь навсегда был избавлен от этой позорной повинности.

Максимов взял с подоконника старый номер «Московского комсомольца», постелил на полу и осторожно высыпал на газету содержимое ведра. Инга от природы была чистюлей, плюс искусно скрываемые признаки спецподготовки, азы которой, как известней требуют не разводить вокруг себя бардака, чтобы па малейшему нарушению порядка сразу же вычислят присутствие чужих, но сегодня врожденные и благоприобретенные качества дали осечку. Нарушился привычный порядок — не стало Стаса, — ив ведре осталось то, что следовало скрыть.

Максимов, давно отучивший себя от ненужной брезгливости, разгреб остатки завтрака и картофельные очистки и стал с интересом рассматривать ампулки с отколотыми горлышками. Судя по названиям лекарств, вчера ночью Инга вколола Журавлеву инсулин и лошадиную дозу обезболивающего. Нашел две стеклянные трубочки экспресс-тестера на сахар в крови. Колешь в палец, по изменению окраски реактива в трубочке определяешь уровень сахара. Если судить по цвету реактива, в крови Журавлева сахара было, как в сахарнице.

Он развернул комок вощеной бумаги и тихо присвистнул. В нем лежали три ватных катышка, пропитанных кровью, и тонкая никелированная пластинка с острым шипом на конце, такой пользуются при взятии крови из пальца. Максимов закрыл глаза и на секунду сосредоточился: тут же вспомнил, что несколько раз во время разговора Журавлев машинально поглаживал безымянный палец на левой руке.

«Ай-яй-яй, Инга! — усмехнулся Максимов. — Анализы у Журавлева взяла. Вот зачем с Гавриловым уехала. Та-ак! Мне-то и без рентгена ясно, что у Журавлева рак, а им анализа крови может и не хватить. Или уже знают?»

Он сгреб газету, бросил мусор в ведро, быстро вымыл руки под краном. Наскоро протерев пальцы полотенцем, распахнул холодильник. Одно из отделений на двери было полностью заполнено коробками с лекарствами. Максимов перебрал все. Антидиабетические препараты, полный набор обезболивающих, витамины для инъекций. Одна из упаковок была надорвана. Максимов вытряс ампулку на ладонь. По маркировке на стекле определил, что это были не витамины, а морфин.

«Все ясно. О болезни Журавлева знали заранее. Он еще на что-то надеется, что-то там крутит, а они его уже похоронили. Стресс убыстряет течение болезни, Журавлев вчера поимел такой стресс, что едва жив остался. Вот Инга и встрепенулась. Нашептала Гаврилову, сестра милосердия, на фиг, вот и поехали с кровушкой Журавлева туда, где лежит его история болезни. По анализу вполне можно установить, спровоцировал стресс ускорение болезни или нет. Та-ак. Вывод прост: перспектив у дела нет. Гаврилов проболтался, что Журавлев просил о встрече с неким Подседерцевым. Очевидно, с куратором операции. Судя по тону, Гаврилов на просьбу плевал с высокой колокольни. Теперь понятно, почему: Журавлев — не жилец, и это с самого начала учитывали. А вместе с ним и все мы: Кротов, Костик и я. Ингу Гаврилов уберет последней. Вот и весь расклад на ближайшую неделю».

Он подхватил ведро, толкнул дверь на улицу. Конвой, спавший на крыльце, радостно забарабанил хвостом.

— А вставать в присутствии начальства уже не обязательно? — строгим голосом спросил его Максимов. — Да будет тебе, обормот, известно, я назначен старшим сторожем этого лепрозория.

Пес наклонил голову набок, прислушиваясь к словам своего вожака. Смысла их он, естественно, не понял. Но за наигранной веселостью интонации уловил что-то, что заставило его вскочить и уткнуться носом в колено вожака. Он поднял полные грусти глаза и тихо заскулил.

— Да брось ты, псина. Прорвемся! — Вожак потрепал его крепкой ладонью по холке, и пес блаженно закрыл глаза.

Максимов сбежал с крыльца и, размахивая полупустым ведром, пошел к мусорному ящику у ворот.

Конвой вздохнул и улегся на крыльце. Пока у вожака в пальцах оставалась стальная пружинная сила, ни за него, ни за свою жизнь можно не опасаться.