Taken: , 1Глава одиннадцатая. Поединок с людоедом и новый друг

 

Когда д'Артаньян, все еще от души пыжившийся своей победой – и, надо сознаться, к тому были все основания, – въезжал в ворота, гордо подбоченившись так, что напоминал бронзовый монумент королю Генриху Четвертому, навстречу ему попался человек в черном, шагавший так уверенно и горделиво, словно его только что назначили канцлером королевства, изгнав г-на де Сегье. Однако вид у него был отнюдь не благородный, и д'Артаньян, считая простого горожанина пустяковым препятствием, и не подумал сворачивать, направив своего каракового конька прямо на субъекта, чья физиономия к тому же крайне не понравилась нашему гасконцу. По его глубокому убеждению, находившемуся в полном соответствии с нравами той эпохи, человек, не имевший права носить шпагу, не имел равным образом права и на столь горделивую осанку – гордыня хороша только в том случае, если имеешь возможность ее отстоять (гасконец искренне полагал, что сделать это можно исключительно при посредстве шпаги, ибо не был искушен в других средствах вроде судейского крючкотворства, в особенности подкрепленного тугим кошельком…).

Враз потеряв кичливый вид, субъект в черном выскочил из-под копыт с проворством вспугнутого перепела и проводил д'Артаньяна злобным взглядом. Не обратив на это ровным счетом никакого внимания, д'Артаньян передал английского жеребца конюху, поднялся к себе и с внешне безразличным видом сказал, подавая Планше шпагу:

– Планше, повесь-ка эту рапиру на стену… Нет, погоди. Можешь раздобыть где-нибудь подходящий крюк?

– Запросто, сударь.

– Найди, пожалуй что, три, – приказал д'Артаньян. – Вколотишь их в стену где-нибудь на видном месте, на один повесишь эту самую шпагу, а два других пусть пока остаются пустыми. Ну, а я уж постараюсь, чтобы и для них побыстрее нашлись украшения…

– Никак, сударь, вас можно поздравлять со славной победой?

– Пустяки, любезный Планше, – сказал д'Артаньян с тем же наигранным безразличием. – Особенно и нечем гордиться – один-единственный королевский мушкетер, не бог весть какой подвиг… Вот кстати, у тебя есть повод выпить за мое здоровье…

И он с царственным видом протянул слуге экю – одну монету из двух, остававшихся в его кошельке. Славный малый рассыпался в благодарностях, а д'Артаньян, не мешкая, отправился к хозяйке.

– Луиза! – радостно воскликнул он, врываясь в гостиную с той бесцеремонностью, какую в отсутствие Бриквиля полагал своей привилегией. – Поскольку я привык выполнять свои обещания, особенно данные очаровательным женщинам, могу вас обрадовать касаемо испанского романа… Черт побери, да вы плачете! Что случилось?

В самом деле, глаза прекрасной нормандки были заплаканы, и выглядела она совершенно потерянной. «Уж не вернулся ли Бриквиль с полдороги и не устроил ли сцену? – пронеслось в голове у д'Артаньяна. – Ревнивцы, особенно бессильные в постели, способны на самые грязные выходки…»

– Это все из-за Бриквиля, – произнесла Луиза, всхлипывая.

– Черт возьми, значит, он все-таки вернулся? – воскликнул д'Артаньян, хватаясь за шпагу. – Пожалуй, вы правы, Луиза, его и в самом деле следует…

– Вы не поняли, Шарль, – сказала Луиза. – Беда не в том, что он вернулся, как вы решили, а именно в его отсутствии…

– Уж не осмелился ли кто-то вас обидеть? – воинственно вскричал д'Артаньян. – Скажите только имя…

– Вы тут ничем не поможете, Шарль… Обида того рода, когда обидчик пользуется покровительством закона… Бывают такие случаи…

– Что за вздор, не должно быть таких случаев вовсе!

– Вы еще так плохо знаете жизнь… Ко мне приходил Перраш, что живет на углу Старой Голубятни и Феру, ростовщик…

– Ага, ага! – сказал д'Артаньян, начиная кое о чем догадываться. – Невысокого роста, пожилой субъект самого гнусного облика? Я только что видел, как он выходил в ворота…

– Вот именно, – печально сказала Луиза. – Видите ли, Бриквиль прекрасно помнит о тех деньгах, что сам давал в долг или должен с кого-то получить – тут он не ошибется ни на одну минуту, ни на одно су… Совсем по-другому обстоит с теми деньгами, которые он сам кому-нибудь должен… Короче говоря, он так и уехал, запамятовав, что подошел срок уплаты по векселю. О чем Перраш и нагрянул объявить. Я в жутком положении, в доме нет такой суммы…

– Сколько же он требует?

– Полторы тысячи ливров.

– Черт побери, сто пятьдесят пистолей! – уныло протянул д'Артаньян. – Отроду не держал в руках таких денег… Что же делать? У вас нет родственников или знакомых, которые могли бы выручить?

– Увы…

– А договориться с ним нельзя?

– Не получится, Шарль. Он с родной матери стребовал бы долг через судейских…

– Ну да, он сразу показался мне душевным и добрым… – сказал д'Артаньян, лихорадочно пытаясь что-нибудь придумать и горестно осознавая, что найти выход он не в состоянии. – Вы говорите, на углу Феру? Нужно что-нибудь придумать…

– Что?

– Вот что, Луиза, – многозначительным тоном сказал д'Артаньян, в голову которому пришла великолепная идея. – Не отчаивайтесь, я скоро вернусь…

И он выбежал из гостиной. По его глубокому убеждению, истинный дворянин в такой ситуации не должен был сидеть сложа руки. Коли уж делишь с женщиной постель, следует принимать близко к сердцу и ее злоключения… Поднявшись к себе, он засунул пару пистолетов за пояс и взял длинный хлыст. Неплохо было бы ради пущего устрашения прихватить с собой Планше с мушкетом, да вот беда, у Планше пока что не было мушкета ввиду печального состояния финансов его хозяина…

К дому Перраша он подошел, нахлобучив на нос шляпу и грозно помахивая хлыстом. Шпоры отчаянно звенели при каждом шаге, блестели новехонькие пистолеты, шпага колотилась о ботфорты – а из-под нахлобученной шляпы сверкали нешуточной решимостью глаза и не обещавшая ничего доброго усмешка, старательно скопированная у Рошфора. Д'Артаньян не без оснований подозревал, что выглядит весьма внушительно – должно быть, это мнение разделял и привратник, шарахнувшийся с дороги, жалобно что-то пискнув.

Ободренный первой победой, д'Артаньян без церемоний вошел в дом и оказался в обширном помещении, судя по всему, игравшем роль приемной, – на стульях у стен сидели с видом просителей несколько человек, в том числе даже один несомненный дворянин. Зрелище это разозлило д'Артаньяна еще больше. «Приемная, прах меня побери! – взревел он про себя. – Как будто этот паршивый буржуа – принц крови!»

К нему тут же подошел слуга и без всякого почтения поинтересовался независимым тоном:

– Что вам угодно, сударь?

Вид у него был столь спесивый и чванный, словно он служил кому-то из герцогов, а то и принцев крови. Однако такого обращения д'Артаньян не стерпел бы и от лакея Королевского Дома.

– Мне нужно немедленно видеть вашего хозяина, – сказал он столь же независимо. – Кажется, его зовут Перраш?

– Господин Перраш сейчас изволит быть занят, – сказал слуга, загораживая дверь.

– Черт побери, вы имеете дело с дворянином! – сказал д'Артаньян, закипая не на шутку.

– Знали б вы, сударь, как часто господину Перрашу приходится иметь дело с дворянами… – сказал слуга, едва ли не зевая ему в лицо. – Присядьте, что ли, и подождите, а я посмотрю, удастся ли для вас что-нибудь сделать…

– С дороги! – рявкнул д'Артаньян. – Немедленно!

– Сударь, если вам нужда ссуда, ведите себя пристойнее…

– Ну хорошо, – сказал д'Артаньян вкрадчиво. – Судя по вашему выговору, милейший, вы откуда-то из Оверни?

– Предположим, сударь…

– А значит, вы плохо знакомы с обычаями гасконцев, любезный… – тем же тоном, который кто-то по недоумию мог бы даже назвать ласковым, продолжал д'Артаньян. – Чтоб вы знали, в наших краях не принято пасовать перед столь наглыми и незначительными препятствиями. Если на дороге у меня стоит такой олух, как ты, мешающий мне пройти туда, куда я непременно желаю попасть…

– Ну, ну! – подначивал слуга, и в самом деле плохо знакомый с гасконскими нравами.

– …я попросту отшвыриваю негодяя и высаживаю дверь, – сказал д'Артаньян решительно.

И тут же претворил обещанное в жизнь – могучим ударом кулака отправил слугу в угол приемной и наподдал по двери ногой так, что она распахнулась, с грохотом ударившись о стену. Не теряя времени, д'Артаньян ворвался в комнату и захлопнул дверь за собой с видом разъяренной богини мщения из греческой мифологии, о коей он краем уха что-то такое слышал в те времена, когда отец в меру финансов и разумения пытался еще приобщить сына к азам науки.

Жаль только, что на господина Перраша столь шумное и неожиданное вторжение вооруженного до зубов незнакомца не произвело, нужно признать, особенного впечатления. Он так и сидел за столом, заваленным испещренными цифирью бумагами, кучками монет различного достоинства и гусиными перьями, взирая на гасконца словно бы с некоторой скукой.

Именно это как раз и ввергло гасконца в некоторую растерянность. Столкнувшись с бранью или вооруженным отпором, он сумел бы проявить себя должным образом, но это ленивое безразличие сбивало с толку почище, чем любые проявления враждебности.

Впрочем, он быстро овладел собой. Ростовщиков не любят нигде, а в Гаскони особенно. Деньги для захудалых дворян – большая редкость, сплошь и рядом, чтобы их раздобыть, приходится, наступив на глотку гордыне, обхаживать таких вот субъектов, набитых пистолями, и отсюда проистекают разные унизительные коллизии, а если вспомнить о существовании вовсе уж оскорбляющих дворянское достоинство мерзости вроде процентов, закладных, просроченных векселей и торгов, не говоря уж о налагаемых на имущество должника арестах… Одним словом, ярость очень быстро взяла верх над растерянностью.

– Вы, сударь, даете деньги в долг… – процедил д'Артаньян ядовито.

– Совершенно верно, – сказал г-н Перраш. – Если у вас есть необходимость в займе, для этого вовсе не нужно так шуметь, молодой человек, и портить стены…

– Я вам не молодой человек! – рявкнул д'Артаньян. – Я – дворянин из Беарна, кадет рейтаров…

– Здесь у меня бывали и гвардейцы, и особы титулованные, – как ни в чем не бывало сообщил г-н Перраш. – Изложите ваше дело взвешенно и по существу…

– Вы не можете не знать господина Бриквиля, хозяина меблированных комнат…

– Могу вас заверить, молодой человек, – всех своих должников я прекрасно помню… Вас это удивляет?

– Он вам должен полтораста пистолей…

– Вот именно. И срок уплаты истек.

– Ну да, я знаю. Вы имели наглость привести госпожу Бриквиль в совершеннейшее расстройство… Она рыдает, черт побери! Что вы себе позволяете?

– Я?! – изумился г-н Перраш, подняв брови в нешуточном удивлении. – Я всего лишь напомнил ей, что срок уплаты истек, и я в соответствии со своими законными правами могу выставить на торги их домашнюю обстановку…

– Вот об этом и речь! – воскликнул д'Артаньян. – Как вы посмели надоедать женщине?

– Надо вам знать, юноша, что по законам французского королевства жена вправе произвести уплату по векселям мужа в случае, если последний отсутствует…

– Но у нее нет сейчас таких денег!

– В таком случае, придется распродать обстановку…

Все грозные взгляды д'Артаньяна и его вызывающий тон разбивались о ледяное спокойствие этого субъекта, словно волны о стену берегового укрепления. Д'Артаньян с неудовольствием отметил, что теряет инициативу.

– Послушайте, как вас там, Перраш… – сказал он тоном ниже. – В конце концов, нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход… Вскоре Бриквиль вернется и уплатит вам сполна… Его жена тут совершенно ни при чем, а вы довели ее до слез…

Перраш с любопытством воззрился на него бесцветными глазками:

– Любопытно бы знать, отчего вы столь близко к сердцу принимаете горести и треволнения госпожи Бриквиль? А! Я понял! Вы, должно быть, ее кузен из провинции или другой близкий родственник, только что прибывший в Париж, исполненный родственных чувств, но совершенно незнакомый со столь скучными материями, как векселя и закладные?

Все это было произнесено с видом крайнего простодушия, но д'Артаньян, несмотря на молодость, кое-что повидал в этой жизни и был убежден, что простодушный ростовщик – явление столь же редкое, как человек с двумя головами или чиновник, не берущий взяток.

– Что за глупости вы несете! – воскликнул д'Артаньян, чуть покраснев под проницательным взглядом ростовщика и, мало того, сознавая, что тот это заметил. – Долг всякого подлинного дворянина – встать на защиту дамы…

– Такое поведение делает вам честь, молодой человек, – с непроницаемым видом сообщил Перраш.

– Послушайте, – сказал д'Артаньян. – Я вам настоятельно предлагаю: дождитесь возвращения Бриквиля…

– Один бог знает, когда он соизволит вернуться, – ответил Перраш. – Ну, а ежели, не дай-то бог, он по дороге утонет в реке или станет жертвой разбойников? – Похоже, затронутая тема пришлась ему по вкусу, и он с некоторым даже воодушевлением продолжал: – Путник может сломать шею, упав с лошади, отравиться насмерть трактирной пищей, стать мишенью молнии, умереть от удара, заполучить…

– Вы надо мной издеваетесь? – зловеще поинтересовался д'Артаньян.

– Помилуйте, как я смею? Я просто добросовестно перечисляю все дорожные случайности… Кто мне заплатит, если с Бриквилем что-то подобное стрясется? Лучше уж не рисковать и получить свое, пока есть возможность. И потом… Молодой человек, в каждом ремесле есть свои незыблемые правила. Если станет известно, что я простил одного должника, все остальные тут же решат, что меня можно разжалобить первой с грехом пополам придуманной сказочкой или причитаниями… Нет, такого нельзя допускать! Дело не в очаровательной госпоже Луизе, а в принципе!

– Да вы просто людоед!

– Я, сударь? – воскликнул задетый не на шутку Перраш. – Клянусь телом Христовым и смертными муками Спасителя нашего, что я ни разу не набрасывался на людей из-за угла где-нибудь в темном переулке и не приставлял им нож к горлу, требуя принять от меня некую сумму взаимообразно! Провалиться мне на этом месте, ко мне всегда приходят сами!

– Значит, вы отказываете?

– С прискорбием, молодой человек, с величайшим прискорбием!

Д'Артаньян, опершись обеими руками на край стола, навис над ним:

– Да я вам уши отрежу!

– Вынужден вам заметить, юноша, что у вас чересчур бедная для уроженца Гаскони фантазия, – ответил Перраш, зевнув от скуки. – Уши мне обещали отрезать раз двести. А также – повесить вверх ногами на моем же собственном крюке для лампы, четвертовать, удавить, содрать кожу, набить из меня чучело, разорвать на кусочки, стереть в порошок… Прямо-таки удручает порой бедность выдумки…

– Ах ты, каналья! – взревел д'Артаньян. – Ты попросту до сих пор не имел дела с гасконцами…

Одному богу ведомо, что за жуткие вещи произошли бы в кабинете ростовщика мигом позже, но в эту самую секунду дверь с треском распахнулась, вновь избороздив тяжелой медной ручкой многострадальные обои из тисненой кордовской кожи, и на пороге показался побитый слуга в компании трех или четырех сотоварищей, прихвативших в качестве убедительных аргументов для беседы кто каминные щипцы, кто кухонный вертел.

– Ах, вот как? – воскликнул д'Артаньян, поворачиваясь к ним лицом и подбоченясь так, чтобы они в должной мере могли оценить его арсенал. – Нет уж, второй раз такая штука со мной не пройдет! Я вам сейчас покажу, канальи, как нападать на гвардейца!

И он, не колеблясь, схватился за шпагу.

– Гильом, Жан! – укоризненно произнес г-н Перраш. – Вы подумали, что будет говорить о нравах этого дома наш юный гость? Право же, он решит, что Перраш держит в услужении неотесанную деревенщину! Сейчас же убирайтесь вместе с этими сугубо мирными приспособлениями… а вы, Эсташ, задержитесь, на случай, если мне придется послать за полицией…

После короткого замешательства все, кто был, если можно так выразиться, вооружен, покинули комнату с недовольным ворчанием, а наглый слуга, скрестив руки на груди, привалился к косяку двери с самым многозначительным видом.

– Передайте вашей… родственнице, молодой человек, – победительным тоном начал Перраш, – что ваш визит только укрепил меня в прежнем решении. Ни минуты отсрочки, слышите? А вам я посоветую побыстрее удалиться из моего дома, иначе этот вот расторопный слуга мигом сбегает за комиссаром полиции, а уж он-то вам втолкует, что мы живем при таком правлении, когда не позволено являться грозить человеку, одолжившему свои собственные деньги с самыми добрыми намерениями… И получившему взамен визит наемного бретёра…

– Эй вы, полегче на поворотах! – вспылил д'Артаньян. – Я вам не наемный бретёр!

– О, прошу прощения! – моментально сбавил тон Перраш. – Я и забыл, что вами руководят самые благородные побуждения. Ах, эта счастливица Луиза! Благородные господа наперебой спешат встать на ее защиту… Увы, молодой человек, каковы бы ни были ваши побуждения, они не меняют дела. Вы сами уйдете или все-таки сбегать за комиссаром?

Д'Артаньян не убоялся бы и десяти комиссаров, не считая прочих судейских крючков, но благоразумие напомнило ему, что он явился сюда не разбивать головы и мебель, а договориться об отсрочке взыскания по векселю – каковая миссия, должно признать, с треском провалилась…

А посему он, гордо задрав голову и сжимая эфес шпаги, величавой поступью покинул обиталище современного людоеда, грохоча ботфортами со всем возможным презрением, – единственное, что он мог сделать в столь безнадежной ситуации. Как ни унизительно, пришлось отступить – этот чертов Париж был полон полиции и стражников, готовых без всякого почтения к фамильным гербам накинуться на всякого возмутителя спокойствия и нарушителя их клятых законов, несомненно выдуманных такими вот лихоимцами для защиты от справедливого возмездия…

У ворот его ждал тот самый дворянин, что сидел в приемной, пока д'Артаньян уговаривал слугу допустить его к ростовщику.

– Черт возьми, сударь, вы славно проучили этого кровопийцу! – сказал он одобрительно. – Будет впредь знать, как связываться с благородными людьми… Сразу видно королевского гвардейца!

Хотя д'Артаньян, строго говоря, и не одержал никакой победы, лесть ему была приятна, как всем смертным.

– Пустяки, – сказал он скромно. – Какой-то буржуа… С кем имею честь, сударь?

– Я маркиз де Пишегрю, дворянин из Нормандии, служу в роте швейцарских гвардейцев.

– Черт возьми, вы тоже из Королевского Дома! – обрадовался д'Артаньян. – Я – д'Артаньян из Беарна, служу в рейтарах.

– Очень рад знакомству, – раскланялся маркиз.

Это был человек лет тридцати, худой и подвижный, с длинной рапирой на боку, грозно закрученными черными усами и чрезвычайно юрким взглядом. Одет он был довольно скромно (по чести говоря, определение «потертый» подходило к нему как нельзя лучше), но д'Артаньян, сам не блиставший богатством гардероба, не склонен был считать обтрепанное перо на шляпе и выцветший камзол чем-то постыдным для дворянина.

– Искренне вам сочувствую, д'Артаньян, – сказал маркиз с самым дружеским участием. – Простите, но вы так шумели, что вся приемная оказалась в курсе вашего дела…

– Я в отчаянии, маркиз, – сказал д'Артаньян. – Только подумать – все упирается в какие-то жалкие полтораста пистолей… Честное слово, я уже начинаю подумывать ограбить кого-нибудь… разумеется, не дворянина, – добавил он торопливо.

– Грабеж, любезный д'Артаньян, это серьезное ремесло, требующее навыка и хватки, – рассудительно сказал Пишегрю. – Иначе вы в два счета окажетесь на галерах, а то и на эшафоте… Я, знаете ли, давненько обитаю в Париже. Случалось видеть, как молодые глупцы, считающие себя ловкачами, избирали карьеру ночного грабителя… и дорого платились. Поверьте человеку искушенному: уличный грабеж – не ремесло для дворянина… В особенности неопытного в этих делах.

– Помилуйте, я выразился чисто фигурально, для красного словца. Чтобы выразить глубину своего отчаяния, – пристыженно сказал д'Артаньян. – Но мне и в самом деле позарез необходимы эти полторы сотни пистолей…

– Но ведь есть вполне честные способы, вполне достойные дворянина! – живо сказал маркиз.

– Любезный Пишегрю, назовите их, немедля!

– Вы, должно быть, недавно в гвардии и вообще в Париже, мой друг?

– Увы… – признался д'Артаньян.

– Я сразу так и подумал… Будь вы получше знакомы с Парижем, знали бы, что здесь есть немало мест, где дворянин может совершенно законно, не погрешив против чести, составить себе состояние.

– А именно?

– Игорные дома, любезный д'Артаньян! Что с вами? Вы переменились в лице так, словно я вам предложил заключить письменный договор с дьяволом…

Д'Артаньяну стыдно было показаться в глазах своего нового знакомого неотесанным провинциалом, но он все же признался:

– Мой отец категорически наставлял не иметь дела с подобными заведениями…

– Отцовские заветы, не стану спорить, дело святое, – сказал Пишегрю вкрадчиво. – Вы только не поймите меня превратно, но наши отцы, боюсь, не всегда представляют во всей полноте те изменения, что произошли со времен их собственной молодости…

– Клянусь небом, вы читаете мои мысли!

– Вот видите, д'Артаньян! К тому же ваш почтенный отец, без сомнения, имел в виду какие-нибудь подозрительные притоны… и предостерегал вас от игры ради самой игры, то есть от бесцельного разгула. Разве он мог предполагать, что вам деньги понадобятся для того, чтобы выручить из беды женщину, заслуживающую всяческого уважения?

– Вряд ли он мог это предвидеть, – в задумчивости произнес д'Артаньян, которому новый друг нравился все больше и больше.

– Вот видите. Ради благородной цели можно и отступить от родительских предписаний… Слышали ли вы, что в Лувре есть зал, именуемый Прихожей короля?

– Разумеется.

– Там каждый день идет игра, – сказал Пишегрю деловито. – Легко догадаться, что общество, которое там собирается, состоит отнюдь не из завсегдатаев подозрительных притонов… Почему бы вам не отправиться туда и не попытать счастья? Новичкам, знаете ли, везет.

– Я бы не прочь, но…

– Что же на сей раз вам мешает?

– У меня остался в кармане один-единственный экю, – сконфуженно признался д'Артаньян. – Хотя я не искушен в азартных играх, но подозреваю, что столь мизерные ставки непозволительны, тем более в Лувре, где собирается знать…

– Полноте, д'Артаньян! – с мягкой укоризной сказал его новый друг. – Разве это препятствие для дворянина? Я вам охотно одолжу хоть пять пистолей, хоть десять. В последние дни мне, знаете ли, везло.

– Вы тоже там играете?

– Частенько. И успешно.

Вообще-то, внешний вид маркиза находился в некотором противоречии с его последними словами, но д'Артаньян, опасаясь показаться неучтивым, не стал задавать неуместных вопросов. Он попросту был рад, что судьба свела его со столь любезным кавалером, без сомнения, отличным знатоком Парижа и всех тех удовольствий, что предоставлял желающим этот многоликий город.

– Черт возьми, вот вам моя рука! – воскликнул д'Артаньян. – Ведите меня, любезный маркиз, кратчайшей дорогой!

Очень быстро д'Артаньян убедился, что судьба послала ему поистине бесценного друга. Маркиз де Пишегрю был прямо-таки кладезем знаний о Париже и тех его обитателях, что только и могут интересовать дворянина из провинции, намеренного сделать карьеру и стать заметным. Пишегрю, казалось, был в курсе решительно всех любовных историй, поединков, скандалов в благородных домах, поверенным всех тайн, обычно тщательно скрываемых от смертных. На д'Артаньяна обрушилась сущая лавина имен, любовных связей, мелких и крупных секретов титулованных особ, чьи имена в провинции обычно произносились едва ли не со священным трепетом.

Д'Артаньян, правда, так и не смог определить, является ли его новый друг роялистом или кардиналистом. Пишегрю тщательно избегал, при всей своей словоохотливости и всеведении, касаться как короля с королевой, так и кардинала. То ли он не был еще до конца уверен в д'Артаньяне, то ли выбрал себе жизненную позицию, позволявшую стоять в стороне от будораживших Париж политических страстей и интриг, на что, по мнению гасконца, имел полное право.

Когда они добрались до Прихожей короля, д'Артаньян обнаружил там столько людей, сколько, наверное, не мог бы собрать на свои выступления самый искусный проповедник Парижа. Он поначалу робел, но Пишегрю (многим здесь знакомый) подтолкнул его к выбранному столу и уверенно заставил делать ставку.

Державший кости шевалье де Моншеврей, дворянин из французского Вексена, состоявший в свите герцога де Лонгвиля, ставку гасконца принял благосклонно, без малейшего неудовольствия. Кости застучал по столу…

Все познания д'Артаньяна в игре сводились пока что к тому, чтоб понять, выиграл он или проиграл. По совету Пишегрю он принялся удваивать ставки – при неудаче он терял все, зато при фортуне и выигрыш удваивался…

То ли выбранная тактика не подвела, то ли сыграло свою роль пресловутое везение, свойственное новичкам. Как бы там ни было, часа через два д'Артаньян стал полноправным обладателем целых девяноста шести луидоров – и решительно отказался, вопреки уговорам Пишегрю, от дальнейшей схватки, твердо заявив, что новый друг обязан вспомнить о причинах, толкнувших его испытывать судьбу.

Пишегрю был несколько разочарован, но настаивать не стал. Вернув ему долг, д'Артаньян помчался на улицу Старой Голубятни, словно на крыльях.

Увы, на сей раз он застал хозяйку не просто заплаканной – рыдающей в три ручья.

– Господи! – воскликнул он в ошеломлении. – Неужели стряслось что-то еще?

– Вы все испортили, Шарль… – сообщила Луиза. – Перраш опять приходил, так и пыша злобой… Он меня упрекал в том, что я, по его собственным словам, натравила на него то ли наемного бретёра, то ли нахального любовника, который его едва не зарезал в собственном доме… Все слуги могут подтвердить, что бешеный гасконец угрожал шпагой и пистолетами самому хозяину и его домашним…

– Черт возьми, но ведь все было совершенно не так!

– Шарль, порой все решает не истина, а количество свидетелей… Перраш сразу после вашего ухода побежал к комиссару полиции нашего квартала и сделал жалобу по всей форме, требуя, чтобы вас послали на галеры или по крайней мере засадили в Шатле и продержали там подольше…

– Выходит, я должен теперь спасаться от полиции?

– Ну, не все так плохо, – улыбнулась Луиза сквозь слезы. – С нашим комиссаром я давно знакома. Очень приличный и справедливый господин, дворянин из старого, хоть и обедневшего рода. Уж он-то никак не склонен без тщательной проверки давать ход наглым жалобам какого-то буржуа. Я сумела ему объяснить, что вы – воспитанный и благонравный молодой человек, и если разок погорячились, то исключительно из лучших побуждений и по юношеской запальчивости… Преследования против вас возбуждено не будет, комиссар мне обещал твердо. Однако во всем прочем он не властен. Перраш назначил на завтра торги, всю мою обстановку продадут…

– Успокойтесь, – сказал д'Артаньян с видом победителя. – Пусть продают, я знаю человека, который ее немедленно купит исключительно для того, чтобы она осталась на своем месте…

И он принялся пригоршнями выгребать из карманов выигранные луидоры, со звоном усыпая золотыми монетами стол.

– Боже мой, Шарль! – просияла Луиза, с непросохшими глазами бросаясь ему на шею. – Вы лучший мужчина в мире!

Скромность заставляет нас воздержаться от детального описания того, что происходило в гостиной возле усыпанной золотом скатерти в красно-синюю клетку. Мы можем упомянуть лишь, что корсаж прекрасной нормандки оказался безжалостно расшнурованным, ее русые локоны пришли в совершеннейший беспорядок, а д'Артаньян, считавший, что ему открыты все тайны любви, тем не менее узнал еще кое-что новое о женщинах. Учитывая, что стоял еще светлый день и дом был полон слуг, все произошедшее было совершеннейшим безумием, но накал страстей, охвативший любовников, был очень уж велик…

Когда молодые люди вернулись в здравый рассудок, д'Артаньян вновь поразился, каким самообладанием и остротой ума обладают дочери Евы: Луиза, быстренько приведя себя в порядок, выглядела так, словно ничегошеньки не произошло, и они занимались вдвоем чтением богословских книг или другим не менее благонамеренным занятием.

– Шарль, мне пришла в голову великолепная идея… – сообщила Луиза с тем же самообладанием. – Вовсе не нужно, чтобы нашу обстановку выкупали вы…

– Отчего же? Я ее незамедлительно куплю и подарю вам…

– А в какое положение вы меня этим поставите? Приличную замужнюю женщину? Бриквиль отнюдь не болван, и он вряд ли поверит, что вас к этому подарку подтолкнуло лишь желание сделать ему приятное… Да и противный Перраш, чует мое сердце, постарается ему наговорить черт-те что… Нужно их упредить.

– Каким образом?

– Я все продумала, – решительно заявила Луиза. – Нужно сделать так, чтобы это я заняла у кого-нибудь деньги, понимаете? Вы для роли кредитора не годитесь, это опять-таки чересчур явно… Приведите мне кого-нибудь из ваших знакомых, на кого можете положиться, и я по всем правилам выпишу ему заемное письмо на эти деньги. Представляете, в каком положении окажется Бриквиль? Даже если Перраш ему что-нибудь гнусное наговорит – а это уж будьте уверены, – мой муженек не успеет задать мне выволочку. Я первая перейду в наступление. Выскажу ему все: как эгоистичен и непредусмотрителен он был, забыв о долге и сроке уплаты, в какое положение он меня поставил своей забывчивостью, сколько трудов мне пришлось приложить, пока я, в отсутствие хозяина взвалив на хрупкие женские плечи груз забот, отыскала сговорчивого кредитора…

– Черт возьми, а ведь ему будет не до нападения! – расхохотался д'Артаньян. – И уж никак не до попреков и подозрений!

– Вот именно, Шарль… Есть у вас кто-нибудь на примете?

«О женщины, вам имя – вероломство! – подумал д'Артаньян. – Право слово, недурно подмечено! И фразочка неплоха! Нужно будет ее запомнить и при случае предложить кому-нибудь из тех, что пишут пьесы для театра…»

– Луиза, – сказал он решительно. – Все будет улажено быстрее, чем вы себе представляете!

Он незамедлительно поднялся к себе, крикнул Планше и, не теряя драгоценного времени, спросил:

– Планше, как ты думаешь, кто ты таков?

– Слуга вашей милости, – незамедлительно ответил малый.

– Главным образом, – сказал д'Артаньян. – Главным образом… Но есть еще и другая сторона твоей славной личности. Да будет тебе известно, что в данный момент ты – алчный ростовщик, лихоимец, ссуждающий деньги в долг…

– Я, сударь?! – воскликнул Планше в совершеннейшем изумлении. – Да у меня и денег-то нет! Тот экю, что я, согласно вашим приказаниям, должен был пропить за ваше здоровье, уже остался в кабачке «Сосновая шишка»…

– Друг мой, ты пребываешь в совершеннейшем заблуждении, – сказал д'Артаньян, загадочно ухмыляясь. – В гостиной, на столе, лежит куча золотых монет, которые ты под заемное письмо ссудил нашей любезной хозяйке…

И он вкратце посвятил Планше в тайны задуманного предприятия, ставившего своей целью посадить дражайшего г-на Бриквиля на невидимую миру цепь и напялить на него столь же невидимый намордник.

– Ну что же, сударь, – вздохнул Планше. – Коли вы приказываете… Откровенно говоря, не лежит у меня сердце к ростовщикам, даже дикие турки, я слышал, их не любят и ущемляют всячески, даром что безбожные агаряне… А у нас в Ниме одного ростовщика опустили головой вниз в выгребную яму, причем до сих пор неизвестно, кто его так искупал… Но, коли уж мой господин приказывает… Я, знаете ли, не слепой и кое о чем догадываюсь, но язык буду держать за зубами, как хорошему слуге и подобает…

– Планше, ты образец слуги, – сказал д'Артаньян. – Когда я стану маршалом Франции, отдам тебе в управление все ветряные мельницы в какой-нибудь провинции…

– Благодарю вас, сударь, но у нас в стране нет такой должности…

– Что за важность? – фыркнул д'Артаньян. – Мы ее изобретем специально для тебя! Пошли, нужно послать за стряпчим и быстренько составить заемное письмо…

План Луизы был претворен в жизнь незамедлительно – уже через час Планше был сделан заимодавцем, что подтверждалось соответствующей бумагой, а назавтра выставленная на торги обстановка была им куплена и, разумеется, так и осталась на месте.

– Черт возьми, а если Бриквиль привезет кучу денег, выиграв-таки процесс о наследстве? – спросил д'Артаньян ночью, пребывая, как легко догадаться, в супружеской постели помянутого господина. – И быстренько расплатится?

– Нам нечего беспокоиться, Шарль, – сообщила Луиза. – Наследство это заключается в земельном участке и недвижимости. У Бриквиля всегда было туговато с наличностью…

И больше о деньгах в эту ночь не было сказано ни слова.