Глава восьмая. ГОСПОЖА ДЕ БРАЗИ

 

Хотя поверх серебристо‑голубого парчового платья на ней было сюрко из горностая, а на плечи наброшен плащ, подбитый тем же мехом, Катрин до того продрогла, что ей пришлось плотно сжать губы, чтобы не стучать зубами. Декабрьский мороз нещадно кусался в маленькой романской часовне замка Брази, несмотря на лежавшие повсюду толстые ковры и разбросанные у всех под ногами бархатные подушки. Священник, в своем блистающем роскошью облачении, выглядел заледеневшим, а маленькие прислужники все время украдкой потирали носы рукавами. Свадебная церемония была короткой. Как во сне, Катрин услышала свой ответ «Да» на вопрос священника. Ее голос упал до шепота, и старику пришлось наклониться вперед, чтобы уловить ее ответ. Гарэн же ответил отчетливо — спокойным, равнодушным голосом.

Время от времени взор Катрин, блуждая, останавливался на этом человеке, который отныне стал ее мужем. Колючий мороз зимнего дня, казалось, трогал его не более чем сознание того, что он только что женился. Он стоял возле нее, сложив руки; единственный глаз неподвижно смотрел на алтарь с тем странным вызывающим выражением, которое так поразило Катрин при их первой встрече в Нотр‑Дам. Его отделанная соболем одежда из черного бархата, похоже, была не толще, чем обычно, и он не надел плаща поверх своего короткого камзола. Драгоценностей на нем тоже не было, за исключением большого капле видного, ослепительно сверкающего алмаза, искусно вставленного в лапы золотого леопарда, приколотого к складкам капюшона. Когда Гарэн снял перчатки, чтобы взять за руку Катрин, она с удивлением обнаружила, что его руки теплые. Во время всей службы Гарэн стоял так безжизненно и неподвижно, что легко мог сойти за одну из многочисленных статуй, украшавших церковь.

Поднявшись на ноги после вознесения даров, Катрин почувствовала, что плащ спадает, и уже собралась ухватить его, как кто‑то быстро вновь накинул его на ее дрожащие плечи. Чуть — чуть повернувшись, она увидела Одетту де Шандивер и улыбнулась в знак благодарности. Месяцы, прошедшие после смерти Барнаби, подарили ей нового друга: дочь госпожи де Шандивер вернулась домой.

Тремя месяцами ранее завершился тернистый путь незадачливого Карла VI. Он умер в объятиях своей возлюбленной, в уединении своего дворца Сен‑Поль. Оказавшись теперь совершенно одинокой и подвергаясь все большим притеснениям со стороны Изабеллы, ненависть и злоба которой усилились с тех пор, как тучность королевы почти лишила ее возможности двигаться, «маленькая королева» возвратилась в свою родную Бургундию. Между доброй молодой женщиной — ангелом‑хранителем безумного короля и Катрин, гордой и прекрасной, завязалась дружба. Одетта знала, почему Гарэн женится на Катрин; ей также было известно, что побудило Филиппа принять решение превратить маленькую горожанку в знатную даму, и она искренне жалела свою подругу. Ей самой был известен ужас быть отданной незнакомцу, но Небо, по крайней мере, явило ей свою милость, позволив любить этого неизвестного мужчину, невзирая на его безумие, и она полюбила его гораздо сильнее, чем считала возможным.

Но сможет ли Катрин полюбить Филиппа, надменного сластолюбца, не позволяющего, чтобы что‑либо стояло на пути его желаний? Одетта, со всей мудростью своих тридцати трех лет, очень в этом сомневалась.

Служба заканчивалась, и Гарэн подал жене руку. Старые дубовые двери часовни медленно, со скрипом отворились, открыв убеленный снегом зимний пейзаж. По церкви промчался порыв ветра, пустив в пляс пламя огромных желтых восковых свечей, стоявших на алтаре, и вызвав дрожь у горстки людей, присутствовавших на этом почти что тайном бракосочетании. Снаружи у главного входа, прижимаясь друг к другу для большего тепла, стояла группа замерзших крестьян с синими носами и красными, потрескавшимися от холода руками. Теперь все они начали кричать: «Счастливого Рождества!»— но не очень убедительно, ибо им очень хотелось вернуться в свои дома. Гарэн запустил руку в глубокий кошель, который носил у пояса, вынул пригоршню золотых монет и бросил их в снег. Крестьяне закричали и возбужденно бросились за деньгами, едва не затеяв при этом драки.

На всем этом был до странности нереальный, почти что зловещий отпечаток. Вспоминая веселые церемонии, на которых она присутствовала, когда женились коллеги дяди Матье, и шумные крестьянские свадьбы в краю виноделов, Катрин сказала себе, что это, бесспорно, самая унылая свадьба, на которой она когда‑либо бывала. Даже небо, казалось, отражало общее настроение. Оно было желтовато‑серым, свинцовым, набухшим от готовящегося выпасть снега, и каркающие вороны, пролетая мимо, усиливали мрачное впечатление от происходящего…

Ледяной воздух ожег лицо, и было больно дышать. Катрин прикусила губы, чтобы удержаться от слез. Если бы не сердечная дружба Мари де Шандивер и Одетты, она чувствовала бы себя ужасно одинокой в этот самый важный в жизни каждой женщины день. Ни Жакетт, ни Лоиз, ни добрый дядюшка Матье не удостоились чести быть приглашенными на свадьбу, несмотря на слезные мольбы Катрин.

— Это невозможно, — только и говорил Гарэн. — Монсеньор возражал бы против их присутствия, хотя сам он и не смог быть на свадьбе. Вы должны постараться заставить всех забыть о вашем низком происхождении и для начала позаботиться об этом самой.

— Не очень‑то надейтесь на это! — яростно вскричала Катрин. — Как я могу забыть мою матушку или сестру, или дядю, или кого‑нибудь из тех людей, которых я люблю! И я хочу, чтобы вы ясно поняли еще кое‑что. Если вы попытаетесь воспрепятствовать тому, чтобы я приглашала их в этот так называемый «мой дом», я сама пойду на свидание с ними, и никто на земле — ни вы, ни кто‑либо другой — не остановит меня.

Гарэн устало пожал плечами.

— Вы можете делать, что вам угодно… если только будете при этом благоразумны.

На этот раз она даже не ответила ему. В течение нескольких дней будущие жених и невеста не сказали друг другу ни слова. Катрин дулась. Ее дурное расположение духа, однако, не возымело ни малейшего действия на Гарэна, который, казалось, не спешил достичь примирения. Отсутствие матери и дяди в день свадьбы было жестоким ударом для новобрачной. На нее не произвело впечатление прибытие посланцев от герцога Филиппа, который задержался во Фландрии. Это были беспечный, элегантный Юг де Ланнуа, близкий друг Филиппа, чей бесстыжий пристальный взгляд не очень‑то способствовал тому, чтобы Катрин чувствовала себя непринужденно, и молодой, но непреклонный Николя Роллен, который лишь несколькими днями ранее был назначен канцлером Бургундии. Было ясно, что оба они присутствовали затем лишь, чтобы выполнить неприятную обязанность, и это несмотря на то, что Роллен был ближайшим другом Гарэна. Катрин знала, что он не одобряет этот брак.

В главном зале замка Брази двенадцать гостей, прибывших на бракосочетание, ждал торжественный обед. Стол, стоявший перед полыхающим огнем, был покрыт шелковой камчатной скатертью и уставлен великолепным сервизом из позолоченного серебра. Государственный казначей любил пышность и изысканность. Зал украшали роскошные аррасские гобелены, которые не только создавали уют, но и предохраняли от мороза. Сам замок был небольшим. Основная часть здания примыкала к массивной башне. Войдя, Катрин направилась через зал к камину погреться. Голова ее разламывалась от боли. Ей казалось, что она промерзла до самого нутра. Сара, возведенная отныне в ранг главной камеристки, помогла ей снять плащ. Катрин с радостью отдала бы и свой высокий серебристый головной убор в виде полумесяца, усыпанный сапфирами и окутанный облаком тончайшей вуали, но придворный этикет не позволял сделать этого.

Сам Гарэн, после нападения на него Барнаби, не проявлял к Катрин никакого интереса, и она не осмеливалась посмотреть на мужа. Собственно говоря, с тех пор Катрин вообще не виделась с ним, поскольку он сопровождал герцога Филиппа в поездках. В конце августа скончался английский король Генрих V. Победитель сражения при Азенкуре умер в Венсенне от свища, оставив ребенка нескольких месяцев от роду — своего сына от Екатерины Французской. Со своей обычной осторожностью Филипп Бургундский отказался от приглашения стать регентом Франции и возвратился во Фландрию, не дожидаясь погребения короля. Филипп остался во Фландрии даже после того, как до него дошло известие о кончине короля Карла VI 2. Гарэн де Брази был там вместе с герцогом, однако каждую неделю присылал подарки: драгоценности, произведения искусства, часослов, богато иллюстрированный Жакмаром де Эсденом, и даже пару караманских борзых, славящихся как превосходные охотничьи собаки. Но никогда не было даже коротенькой записки. В то же время Мари де Шандивер регулярно получала письма с наставлениями о подготовке к свадьбе и правилами учтивости, которые следовало преподать невесте. Гарэн вернулся за восемь дней до свадьбы, как раз вовремя, чтобы не дать Катрин пригласить свою семью.

Свадебное застолье проходило уныло, несмотря на усилия Юга де Ланнуа оживить обстановку. Катрин, которая сидела возле Гарэна во главе стола, почти не прикасалась к еде, которая застревала в ее горле. Гарэн и Катрин едва ли обмолвились словом во время обеда. Гарэн совершенно ее не замечал, как не замечал он, собственно, всех других присутствующих дам, предоставив им беседовать между собой. Он разговаривал на политические темы с Николя Ролленом, проявляя несомненный интерес к предстоящему посольству канцлера в Бург‑ан‑Брэсс, где бургундцам и приверженцам Карла VII предстояло попытаться договориться о мире в соответствии со страстными чаяниями герцога Савойского.

Страдания Катрин все усиливались, и к тому времени, когда слуги в пурпурно‑серебряных ливреях внесли сладкое: вазу с вареньем, куски нуги и засахаренные фрукты, у нее было такое ощущение, что нервы вот‑вот лопнут, как натянутые струны, и она спрятала дрожащие руки под скатертью. Через несколько мгновений, когда все встанут из‑за стола, дамы проводят ее в брачный покой и оставят одну с человеком, у которого теперь была полная власть над ней. От одной только мысли, что ей придется прикоснуться к нему, у Катрин мурашки побежали по коже. Отчаянным усилием, призвав на помощь все свои силы, она пыталась изгнать из памяти постоялый двор во Фландрии, лицо, голос и страстный, властный поцелуй. Ее сердце замерло, когда она подумала об Арно и таких скоротечных мгновениях их любви. Что бы ни сделал Гарэн этой ночью, что бы ни сказал он, это в лучшем случае станет жалкой пародией на тот самый дорогой момент в ее жизни. Да и как может быть иначе, с горечью подумала она, если — а она уж знает это, без тени сомнения, — в лице Арно она встретила настоящую любовь, мужчину, для которого она была создана Богом.

Запел менестрель, аккомпанируя на арфе грациозным танцовщицам:

Моя Любовь, Владычица, Отрада,

Мне даже память о тебе — награда

За муки жизни от тебя вдали…

От этих печальных слов на глаза девушки навернулись слезы. Они были так похожи на эхо стенаний ее собственного сердца — как будто менестрель на мгновение позаимствовал ее голос… Сквозь пелену слез она взглянула на молодого человека и увидела, что он был очень юн, тонок и белокур, с выступающими коленками и детским лицом… В это время издевательский голос Юга де Ланнуа разрушил чары, и она возненавидела его за это.

— Что за мрачная песенка для брачной ночи! — воскликнул он. — Во имя Неба, молодой человек, разве ты не знаешь какого‑нибудь веселого ронделя, которым можно было бы развлечь новобрачных?

— Это красивая песня, — вступился Гарэн. — Я ее не знаю. Где ты услышал ее, менестрель?

Юный певец вспыхнул, как девушка, почтительно преклонил колено и снял свою зеленую шапочку, на которой колыхалось перо цапли.

— От моего друга, если будет угодно вашей милости, который слышал ее по ту сторону Ла — Манша.

— Английская песня? Не верю, — сказал Гарэн презрительно. — Эти люди сочиняют лишь застольные песни!

— Если будет угодно вашей милости, песня эта из Лондона, но она французская. Его высочество Карл Орлеанский сочиняет баллады, песни и оды в своей английской тюрьме, чтобы скоротать долгие и утомительные часы. Эта песня стала известна за тюремными стенами, и мне повезло услышать ее…

Он бы продолжал и далее, если бы Юг де Ланнуа не вытащил свой кинжал и не прыгнул через стол, взметнув руку, чтобы поразить незадачливого менестреля.

— Кто это смеет произносить преданное анафеме имя Орлеана на бургундской земле? Проклятый дурак, ты дорого заплатишь за это!

Вне себя от гнева вспыльчивый друг Филиппа уже собирался заколоть менестреля, когда Катрин поднялась на ноги, не в силах сдерживать свои чувства ни на мгновение дольше.

— Довольно, господин рыцарь! Вы под моей крышей, и это мой свадебный ужин. Я запрещаю вам проливать здесь невинную кровь! Песню должно судить по красоте, а не по происхождению.

Ее голос, который дрожал от негодования, звучал ясно, как зов трубы. Воцарилась тишина. Рука ошеломленного Юна де Ланнуа опустилась. Глаза его, как и всех остальных гостей, были прикованы к молодой женщине. Она стояла очень прямо, касаясь стола кончиками пальцев и высоко подняв подбородок; глаза ее еще пылали гневом, но держалась она с таким достоинством, что никто из присутствующих не смел даже выразить удивление ее поведением. Красота Катрин никогда не сияла столь ярко, как в тот момент. Все присутствующие мужчины были поражены величественностью ее манер. Может, эта девушка и жила раньше в лавке суконщика, но царственная красота ее была достойна королевы.

Юг де Ланнуа, чьи бледно‑голубые глаза светились странным блеском, медленно вложил кинжал в ножны, отпустил менестреля и подошел к столу. Он улыбнулся и преклонил колено:

— Простите меня, милостивая госпожа, за то, что я вспылил в вашем присутствии. Я молю вас о прощении и улыбке…

Когда Катрин увидела, что все взоры прикованы к ней, уверенность снова покинула ее. Она с легким замешательством улыбнулась молодому человеку и в растерянности повернулась к мужу.

— Скорее вам, мессир, надлежит принимать извинения. Простите, что я говорила за вас. Но надеюсь, вы будете…

Гарэн поднялся на ноги и взял ее за руку, чтобы прервать ее извинения и вывести из затруднения.

— Как вы справедливо сказали, это ваш дом… и вы моя жена. Я счастлив, что вы так поступили, ибо вы полностью правы. Будем же считать, что наши друзья согласны и позволят нам удалиться…

Румянец на щеках Катрин сменился смертельной бледностью. Ее рука задрожала в руке Гарэна. Неужели страшный момент наступил? Лицо ее мужа, безусловно, не наводило на мысли о сладостных любовных излияниях, но вел он ее тем не менее к брачным покоям.

Гости последовали сзади, возглавляемые шестью музыкантами, игравшими на флейтах и виолах. Охваченная волнением, Катрин быстро оглянулась на Одетту, которая шла за ней чуть позади в сопровождении де Ланнуа. В выражении ее лица она увидела теплое сочувствие и жалость.

— Тело не имеет значения, — сказала ей Одетта этим утром, помогая одеваться. — Момент физического соединения болезнен почти для всех женщин, даже когда они любят; однако же тем, кто не любит, иногда суждено полюбить потом.

При этих словах Катрин отвернулась, чтобы принять головной убор от одной из служанок. Несмотря на свою тесную, но все же короткую дружбу с Одеттой, она пока не решилась довериться ей и рассказать о своей тайной страсти к Арно де Монсальви. Она считала, может быть, и глупо, что если облечет свою тайну в слова, то и так уже смутный, отдаленный образ станет еще более призрачным, и разрушатся чары, привязывающие ее к возлюбленному‑врагу.

…Мне даже память о тебе — награда

За муки жизни от тебя вдали…

Слова печальной песни эхом отозвались в ее сердце. Они казались особенно горькими сейчас, когда Катрин подошла к порогу брачных покоев. Еще несколько мгновений — и за ней захлопнется эта дверь.

Одетта ушла последней, оставив Катрин ждать прихода мужа. Прощальный сестринский поцелуй, мимолетная улыбка — и молодая женщина исчезла. Катрин знала, что Одетта должна возвратиться в свой замок Сен‑Жан‑де‑Лонь, где ее ожидала дочь. Несмотря на снег и жгучий мороз, гости разъехались. Заночевали лишь Гийом и Мари де Шандивер, и их присутствие под одной с нею крышей было некоторым утешением. Тем не менее она вовсе не сожалела об отъезде де Ланнуа и Роллена.

Сидя на огромной кровати, на занавесях которой были вытканы сцены охоты, она вслушивалась в звуки отходящего ко сну дома. Постепенно все погрузилось в тишину, и в большой мрачной комнате слышны были только потрескивание огня в огромном каменном камине и зевки одной из собак у кровати. Вторая собака спала, положив голову на лапы.

Еще утром каменные стены ее довольно аскетически обставленной спальни завесили новыми драпировками, которые прикрыли узкие окна и скрыли из виду пустынные снежные равнины под черным небом. По полу разложили несколько любимых Гарэном бурых медвежьих шкур, что не только спасало от холода, но и делало круглую комнату, расположенную в башне, более красивой и уютной. Ярко пылавший огонь отбрасывал блики, и от камина исходил такой жар, что Катрин чувствовала, как по ее спине струится пот, но сцепленные руки по‑прежнему были холодны как лед. Она напрягла слух, чтобы уловить звук шагов в коридоре.

Служанки под присмотром Одетты обрядили ее в ночную рубашку из белого шелка, которая стягивалась вокруг шеи золотой лентой. Рукава рубашки были столь широкими и свободными, что соскальзывали к плечам, когда она поднимала руки. Волосы заплели в две толстые косы, которые стелились по красному камчатному покрывалу.

Несмотря на то, что Катрин внимательно следила за дверью, она не увидела, как Гарэн вошел в комнату. Он внезапно появился из скрытого темного угла и направился к ней, ступая по меховым коврам бесшумно, как привидение. Катрин подавила в себе крик и нервно натянула покрывало до самой шеи.

— Вы напугали меня: я не видела, как вы вошли… Он ничего не сказал, но подошел еще ближе и поднялся на две ступени, которые вели к кровати. Его темный глаз пристально и неотрывно смотрел на молодую жену, а плотно сжатые губы не улыбались. Он выглядел бледнее, чем обычно. Облаченный с головы до пят в длинную, черного бархата мантию, он наводил на мысль о похоронах, что казалось довольно неуместным. Он походил на злого духа или призрака, обреченного бродить по этому уединенному замку. С тихим стоном Катрин закрыла глаза и стала ждать, что он сделает дальше.

Она почувствовала, как его руки прикоснулись к ее голове, и поняла, что Гарэн расплетает ей косы. Его руки двигались проворно и нежно. Вскоре распущенные волосы рассыпались по ее плечам и спине. Казалось, он не спешил. Катрин набралась мужества, открыла глаза и увидела, что он рассматривает длинную золотистую прядь волос, которую держит в руке и раскачивает так, что она поблескивает в свете огня.

— Мессир, — пробормотала она.

Он подал ей знак замолчать. По‑прежнему не глядя на нее, он продолжал созерцать шелковистую прядь волос. Затем внезапно промолвил:

— Встаньте.

Она не сразу подчинилась, не понимая, что он имеет в виду. Поэтому он мягко взял ее за руку и повторил:

«Встаньте».

— Но…

— Слушайтесь меня! Ну же! Разве вы не понимаете, что отныне вы должны всецело подчиняться мне? Или вы не расслышали, что говорил священник?

Его голос был холодным и бесстрастным. Она покорно выбралась из кровати и побрела босиком по медвежьим шкурам, подобрав одной рукой шелковую ночную рубашку, чтобы не споткнуться о волочащийся подол. Гарэн снова взял ее за руку и подвел к огню. Лицо его было непроницаемым. Сердце Катрин колотилось. Что он хочет от нее? Зачем он заставил ее подняться с постели. Она не смела спрашивать.

Когда Гарэн развязал золотую ленту, щеки ее вспыхнули, и Катрин закрыла глаза, плотно сомкнув веки, будто они могли создать заслон. Она уже не чувствовала его рук, но поняла, что белый шелк сползает с ее плеч и падает к нотам. Жар от огня нещадно жег ее обнаженное тело.

Прошло несколько минут. В плотно закрытых глазах Катрин плясали искры. Гарэн не прикасался к ней. Он молчал. Она даже не ощущала его присутствия. Однако от сознания собственной наготы она попыталась прикрыть тело руками. Ее остановил короткий приказ, услышав который она вновь открыла глаза.

— Нет!

Тогда она посмотрела на него. Он сидел в высоком дубовом кресле, положив подбородок на руку. На его лице было странное выражение — смесь ярости и отчаяния. Взгляд был столь напряженным, что Катрин отвернулась. Она обратила внимание на то, что его огромная черная тень протянулась до старого сводчатого каменного потолка. Катрин охватил стыд, этот человек пристально рассматривал ее тело, изучая и оценивая его.

— Пожалуйста… — жалобно произнесла она, — огонь обжигает меня.

— Отодвиньтесь.

Катрин вышла из белой кучи шелка на полу, с невинной дерзостью думая положить конец этой злой, пугающей игре, которую он с ней затеял. Тепло огня не только согревало, но и возбуждало. Однажды она уже испытывала этот глубокий таинственный трепет, это странное состояние полуоцепенения. Здоровое молодое тело Катрин жаждало поцелуев и ласк, положенных ей по праву. Но у Гарэна де Брази, сидевшего в кресле с высокой спинкой, не дрогнул ни один мускул. Он все так же пристально смотрел на нее…

Внезапно Катрин охватила ярость и неимоверный стыд. Она была уже готова повернуться и побежать к кровати, где смогла бы зарыться в покрывале и спрятаться от унижения. Но он, возможно, почувствовал ее настроение и железной хваткой сжал запястье, заставляя остаться возле него.

— Вы принадлежите мне! Я могу сделать с вами все, что захочу…

Его голос слегка охрип, но рука, сжимавшая запястье, была тверда. Странно, но его, казалось, не тронула красота обнаженного женского тела. Свободной рукой он прикоснулся к ее лицу, горящему от стыда, а затем долгим неспешным движением скользнул вокруг одной груди, вдоль бедра и ноги. Это была не ласка, а скорее восхищенный жест знатока, когда он кончиками пальцев любовно оглаживает полированную поверхность мрамора или прослеживает чистоту линий какой‑нибудь статуи. Катрин вздрогнула, когда теплые пальцы прикоснулись к ней. И вновь послышался его хриплый голос:

— Женское тело может быть самым прекрасным или самым безобразным актом творения, — сказал Гарэн. — Мне приятно, что ваше тело столь великолепно.

Затем он встал и отпустил ее руку. Катрин, широко раскрыв глаза, в изумлении глядела, как он пересек комнату и отворил дверь.

— Спите спокойно, — сказал он тихо.

Он исчез в темноте так же бесшумно, как и вошел. Его темный силуэт, словно по волшебству, слился с ночными тенями. Она осталась стоять посередине огромной комнаты, медленно приходя в себя от удивления. Хотя и трудно было в этом признаться, но она чувствовала глубокое разочарование. Затем, заметив свою тень на стене и вспомнив о своей наготе, метнулась через комнату и юркнула в постель. Сердце ее бешено стучало. Очутившись в тепле и уюте шелковых подушек и мягких одеял, внезапно, вопреки логике, она начала плакать.

Когда она успокоилась, огонь в камине уже догорел. Голова раскалывалась от боли. Катрин медленно выбралась из кровати. Глаза ее были красными и опухшими. Катрин нашла ночную рубашку, лежавшую у камина, и накинула ее. Затем вымыла лицо в серебряном тазике, который стоял на комоде возле кувшина с флердоранжевой водой. От прохладной воды ей стало лучше. Было тихо, и ее охватило чувство одиночества. Она легла, удобно устроившись на подушках, и попыталась бесстрастно оценить ситуацию. То, что случилось в эту странную брачную ночь, помогло ей больше узнать себя. Когда она предалась объятиям Арно, то могла объяснить этот поступок непреодолимой любви к нему. Ну, а в этот‑то вечер? Любви к Гарэну не было, ее ни в малейшей степени не влекло к нему… и все же она была на волоске от того, чтобы отдаться ему.

Она и не пыталась угадать причины такого поведения своего мужа. Разобраться в этом было поистине невозможно!

На следующий день был сочельник. Тихие звуки музыки пробудили Катрин ото сна. Занавеси были отдернуты, открывая мрачный зимний пейзаж, но огонь в камине весело плясал. В дубовом кресле сидел Гарэн, а у его ног лежала борзая. Гарэн по‑прежнему был в черной бархатной мантии, и как будто только что встал. Когда Катрин приподнялась в постели, он слабо улыбнулся.

— Это рождественские гобои, моя дорогая. По традиции они будут играть здесь весь день до полуночи. Вы должны поспешить, чтобы принять музыкантов. Я вызову служанок.

Все еще в полудреме, Катрин смущенно наблюдала, как служанки весело вбежали в комнату, чтобы пожелать ей доброго утра. Они оказались проворными и засновали вокруг кровати: одна протягивала просторный халат, подбитый мехом, другая — комнатные туфли, третья — зеркало. Но их озорные взоры то и дело скользили в другой конец комнаты, где, сдержанный и прямой, сидел Гарэн. Он со снисходительным видом наблюдал за этой веселой суетой, в совершенстве исполняя роль молодожена. Катрин не знала, смеяться ли ей над этим притворством или рассердиться.

Одна лишь Сара сохраняла невозмутимое спокойствие. Она пришла последней и принесла с собой платье, которое Катрин должна была надеть в этот день, первый день после свадьбы. Верхнее платье было сшито из шерсти медового цвета, расшитое шелковыми снопами пшеницы того же цвета, причем по контуру рисунка шла тонкая золотая нить. Его широкие рукава, воротник и подол были оторочены каймой из соболя сочного коричневого цвета. Нижнее платье — из однотонного медового атласа. Головной убор, полностью скрывавший волосы Катрин, состоял из двойной собольей каймы, окружавшей высокий конус из расшитого сукна, на котором колыхалась того же цвета вуаль. Широкий золотой пояс филигранной работы удерживал на месте складки как раз под грудью. Наконец, ожерелье из топазов, перемежавшихся золотыми пшеничными снопами, завершало наряд, надеть который Сара помогала своей госпоже с церемонными жестами священнослужителя пред алтарем какой‑то языческой богини. Лицо цыганки, однако, было хмурым, и пока Катрин одевалась, она не произнесла ни слова. Гарэн удалился, чтобы заняться своим туалетом, и две женщины могли свободно поговорить друг с другом, если бы не озорной рой молодых служанок, сновавших по комнате. Когда Катрин была готова, Сара мановением руки отпустила их и затем повернулась к молодой женщине с выражением беспокойства на лице.

— Ну что? — спросила она. — Ты счастлива? Внезапность атаки застала Катрин врасплох. Сара, похоже, была в свирепом расположении духа. Ее черные глаза вглядывались в лицо новоиспеченной госпожи де Брази, как будто она надеялась что‑то прочитать на нем. Катрин нахмурилась.

— Почему бы и нет? Или, вернее, с чего бы это мне быть счастливой? Я выходила замуж не для счастья. Или ты не знала?

— Я знала. Просто хочу, чтобы ты рассказала мне, что произошло в твою брачную ночь. Первый опыт физической любви так важен, особенно для женщины…

— Все прошло хорошо, — загадочно ответила Катрин, решив не признаваться ни одной живой душе, даже Саре, в том, какое унизительное испытание она претерпела минувшей ночью. Ее гордость восставала против признания, даже своей старой наперстнице, в том, что муж, налюбовавшись ослепительной наготой новобрачной, ушел к себе в комнату и провел ночь один, не удостоив ее даже поцелуя. Сару, однако, не так легко было провести.

— Так ли уж все хорошо? Ты не выглядишь усталой, как любая женщина наутро после брачной ночи. У тебя даже нет кругов под глазами.

Тут Катрин вспылила и топнула ногой.

— Я хотела бы знать, какое все это имеет отношение к тебе. Я — такая, какая есть! А теперь оставь меня в покое. Я должна спуститься к мужу.

Раздражение молодой женщины вызвало у Сары слабую улыбку. Она положила свою коричневую руку на плечо Катрин. Затем, прижав ее к себе, быстро поцеловала в лоб.

— Дай Бог, чтобы ты говорила правду, мой ангел, ибо тогда мне не надо больше беспокоиться за тебя. Боже, как мне хотелось бы, чтобы ты нашла себе настоящего мужа! Но я в этом сомневаюсь.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, Сара отворила дверь спальни, предварительно укутав Катрин в необъятный плащ коричневого бархата, который дал ей герцог Филипп и который она заботливо сохранила. Затем Сара проводила ее вниз по холодной, продуваемой сквозняком каменной лестнице башни к Гарэну, ожидавшему ее возле дома. Увидев жену, он поспешил дать ей руку.

Группа молодых людей в веселых сине‑красных одеждах стояла напротив входа в башню, играя на гобоях, причем когда они дули в свои инструменты, их щеки надувались, как яблоки. Появление молодой хозяйки замка только усилило их рвение, и они стали дуть еще энергичней. Бледное, водянистое солнце слабо проглядывало сквозь тучи.

Весь этот день Катрин добросовестно играла новую роль хозяйки замка, под аккомпанемент рождественских гобоев. На закате она вместе со всей челядью и жителями деревни направилась в маленькую домашнюю церковь, зажечь факелы от алтарной лампады, чтобы по возвращении домой зажечь от этого священного пламени свои собственные огни. Катрин стояла рядом с Гарэном и смотрела, как в камине главной залы подожгли традиционное святочное полено — огромный кусок дерева. Потом она помогла мужу раздать всем крестьянам рождественские подарки: по отрезу сукна, по три серебряных монеты и по большой буханке хлеба. В полночь, прослушав три мессы, отслуженные, согласно традиции, в домашней часовне, той самой, где накануне происходило бракосочетание, они вернулись домой к ожидавшему их ужину.

К концу этого длинного и наполненного событиями дня Катрин утомилась. Наступление ночи вновь пробудило ее сомнения и страхи. Что случится в эту ночь? Будет ли Гарэн вести себя так же странно, как и в предыдущую ночь, или же наконец потребует исполнения супружеских обязанностей? В течение дня он был совершенно обычным, даже добродушным, часто улыбался ей, а когда они вышли из‑за стола после полуночного ужина, подарил ей по случаю Рождества два жемчужных браслета. Но иногда Катрин ловила на себе столь странный взгляд, что у нее все внутри холодело. В эти моменты она могла поклясться, что он борется с какой‑то темной и ужасной тайной. Но что это было? И против кого была направлена его мрачная ярость? Она вела себя с ним так мягко и послушно, как только мог пожелать самый придирчивый муж. Сердце государственного казначея Бургундии казалось самой непостижимой загадкой!

Страхи Катрин, однако, оказались напрасными. Гарэн проводил ее до дверей спальни, пожелал спокойной ночи и, слегка наклонив высокий стан, запечатлел на лбу жены быстрый поцелуй. Поцелуй был поспешным и небрежным, но Катрин не могла не заметить, что губы его горят. Орлиный взор Сары не упускал ни одного из этих странных проявлений супружеской близости, но она удержалась от замечаний.

На следующее утро с бесстрастным лицом она сообщила Катрин, что ее мужа внезапно вызвали в Беон по какому‑то делу герцога. Он передал, что извиняется за столь поспешный отъезд, и просит, чтобы его жена в течение этого дня вернулась в Дижон и расположилась в доме на улице Пергаментщиков. Там ей следует ожидать возвращения мужа, которое может быть не очень скорым, поскольку он получил указания сопровождать канцлера Николя Роллена в поездке к герцогу Савойскому. Гарэн пришлет кого‑нибудь из Беона за своим багажом. Он просил Катрин самостоятельно устраиваться в ее новом доме.

Катрин незамедлительно подчинилась, испытывая некоторое облегчение от этого нового поворота событий и радость при мысли о такой неожиданной свободе. В полдень она уселась вместе с Сарой в портшез, закрытый прочными кожаными шторами, и покинула маленький замок в Брази, направляясь в герцогскую столицу. Было не так холодно, как раньше, а солнце, похоже, решило какое‑то время посветить. Катрин радостно подумала, что на следующий день сможет навестить свою мать.

 

Глава девятая. ФИЛОСОФИЯ АБУ‑АЛЬ‑ХАЙРА

 

В день Святого Винсента, 22 января, Катрин и Одетта де Шандивер были приглашены на большой традиционный обед с молочным поросенком, который ее дядя Матье давал каждый год на своих виноградниках в Марсаннэ. Подобные пиры устраивались по всей Бургундии в честь виноградарей, покровителем которых считался святой Винсент.

Было раннее утро, когда молодые женщины покинули дом Брази, где Одетта гостила несколько дней. Когда они добрались до Марсаннэ, наступила ночь. Большая свита слуг сопровождала закрытые носилки, в которых они сидели, возбужденно болтая, как две школьницы на каникулах. Чтобы не замерзнуть, они распорядились поставить две грелки для ног — металлические посудины, наполненные горячими углями.

Катрин почти забыла, что теперь она замужняя женщина. Прошел почти месяц с отъезда Гарэна. Она с детским восторгом осваивала роль хозяйки в доме мужа и ее собственных роскошных апартаментах. День за днем проходили в открытии все новых и новых чудес. Она была слегка захвачена врасплох, оказавшись вдруг такой богатой и знатной дамой. Но в новом положении она не забыла своей семьи и часто заглядывала на улицу Гриффон, чтобы повидаться с матерью и дядюшкой Матье и поцеловать их. Ее всегда с любовью принимали в доме дядюшки Матье, особенно теперь, когда Лоиз ушла в монастырь. На обратном пути Катрин заглядывала на улицу Тотпур, чтобы минутку поболтать с Мари де Шандивер.

Замужество сестры оказало странное воздействие на старшую дочь Гоше Легуа. Окружающий мир, который виделся ей прежде более или менее сносным, теперь внезапно стал для нее отвратителен. Труднее всего было смириться с мыслью, что Катрин, вынужденная подчиниться власти мужа, оказалась в стране врагов — в этом полном мужчин мире, который она так ненавидела. Примерно через месяц после того, как Катрин поселилась в особняке Шандивер, Лоиз объявила о намерении поступить послушницей в монастырь бернардинок в Тарте, который придерживался траппистского устава Цистерцианского аббатства. Никто не осмелился противиться этому решению. Дядюшка Матье и его сестра даже испытали некоторое облегчение. Характер Лоиз день ото дня становился все более несносным, а ее нрав, который никогда не был очень легким, стал ужасно свирепым. Жакетт к тому же все более беспокоило мрачное будущее, которое, казалось, было уготовано ее старшей дочери. Монастырь, в который та стремилась с самого детства, представлялся единственным местом, где Лоиз могла бы обрести мир и спокойствие. Поэтому они позволили ей присоединиться к будущим Христовым невестам, одетым во все белое.

— Пожалуй, это хорошо, — сухо сказал дядя Матье, — что наш Господь бесконечно терпелив и бесконечно кроток… ведь ему придется иметь дело со строптивой невестой.

И в глубине своего миролюбивого сердца этот славный малый почувствовал облегчение, когда угрюмая, чопорная фигура его племянницы перестала появляться в великолепной церкви Святого Бонавентуры. Он и его сестра зажили вдвоем тихой жизнью, и Матье, который любил, чтобы за ним ухаживали и баловали, сполна теперь этим наслаждался.

Катрин и Одетта застали жителей деревни Марсаннэ в состоянии сильного возбуждения. Там уже несколько дней готовились к пиршеству. Снег был старательно выметен с главной, и единственной, улицы. Тончайшие полотна и ярчайшие куски сукна, которые только можно было отыскать в сундуках с приданым, были вывешены на всех домах, даже самых бедных. Зимние листья и ягоды, серебристая омела, ветки, собранные с великим риском на самом верху старого дуба, и колючий остролист украшали двери и окна. Сильный запах жареной свинины стоял по всей округе, крестьяне забили всех самых жирных свиней, поскольку этому достойному животному предстояло снабдить мясом все это пиршество.

У дядюшки Матье, который вместе с монахами Сен‑Бенина был владельцем богатейших виноградников в Марсаннэ, не менее десяти свиней заплатили своими жизнями ради обильного обеда, на который торговец тканями пригласил всех