Глава одиннадцатая. ПОЕДИНОК

 

Пир казался Катрин затянувшейся пыткой. Все, чего ей хотелось, — это чтобы ее оставили одну в тишине и покое комнаты, где можно подумать о человеке, так неожиданно вернувшемся в ее жизнь. Когда этим вечером она вдруг увидела Арно, сердце ее замерло, а потом, когда он уходил, стало биться все быстрее и сильнее, и когда его фигура в черных доспехах исчезла в дубовых дверях, она почувствовала столь сильное желание выбежать вслед за ним. что ей потребовалось все самообладание и здравый смысл, чтобы не уступить своим чувствам. Она не знала, что случилось бы потом, но за счастье говорить с ним, дотрагиваться до него, чувствовать на себе жестокий взгляд его черных глаз — за эти скудные радости Катрин Отдала бы все, что имела. А за наслаждение одного короткого мига в его жарких объятиях продала бы душу дьяволу.

На протяжении всего вечера Катрин разговаривала, улыбалась и с грацией принимала знаки внимания и комплименты, вызванные ее красотой. Но ее губы и глаза двигались механически. На самом деле Катрин была за многие мили от Амьенского дворца. Она скакала галопом бок о бок с Монсальви и Ксантраем по дороге в Гиз, где расположился лагерь короля Карла. С безошибочной точностью любящей души ей рисовался силуэт в черных доспехах, склонившийся над лошадиной гривой, его четкий профиль и сжатые губы в тени забрала. Катрин почти слышала глухой стук копыт, бряцание оружия, даже биение сердца Арно под его доспехами. Она была возле него, заодно с ним, стала частью его, словно плоть и кровь рыцаря были ее собственными. Она не обратила внимания на резкий тон Гарэна, когда он вдруг коротко сказал:

— Поедем домой!

Ничто больше не имело для нее значения сейчас, когда Арно снова вошел в ее жизнь. Она не думала ни о Гарэне с его богатством, ни о Филиппе и его любви к ней. Взгляд, брошенный на нее Арно, когда он покидал зал, не вселял надежды, но Катрин показалось, что за гневом и презрением, которые она прочла в нем, крылось нечто похожее на искру восхищения. Именно на этой тонкой нити и удерживались ее надежды и мечты. Он, конечно, ненавидел ее и еще больше презирал, но, как подчеркивал Абу‑аль‑Хайр, он также и желал ее. В то время как лодка скользила по зеленым водам канала, направляясь к дому, Катрин, сидя рядом с Гарэном, с волнением думала о предстоящей борьбе за Арно. Встретиться лицом к лицу со своей судьбой — судьбой, которая уже не казалась абсолютно невозможной, — какое возбуждающее, пьянящее чувство! Надменный граф де Монсальви мог смотреть свысока на племянницу суконщика, но госпожа де Брази была равна ему по положению. Катрин понимала, что ее замужество поставило их с Арно почти на одну ступень. Нравилось ему это или нет, она жила теперь в его мире пышности и великолепия. А сегодня вечером ей представилась возможность попробовать силу своей ослепительной красоты. Как часто взгляд Филиппа устремлялся на нее! И глаза остальных мужчин тоже, все с тем же голодным, нетерпеливо страстным выражением. Катрин впервые почувствовала себя в силах отбросить все препятствия, стоящие на пути к ее любви, такие, как, например, ненависть Арно к семье Легуа. Она пообещала себе излечить его от этого в ближайшее же время. Как мог он считать ее ответственной за смерть своего брата после того; как узнал, что она сама чуть не погибла, что ее отец был повешен, а дом — разрушен? Катрин, знала одно: всем своим естеством она желает этого человека, все еще далекого от нее, и не успокоится до тех пор, пока не станет принадлежать ему полностью.

Погрузившись в свои тайные думы, она почти не заметила, как очутилась дома. Катрин поднялась в свою комнату. Ей пришлось вспомнить о существовании мужа, когда она увидела, что он проследовал за ней. Он стоял, облокотившись на каминную доску, и с любопытством разглядывал ее. Катрин не могла угадать, какие мысли скрываются за этой бесстрастной маской, и слегка улыбнулась ему, сбросив длинный бархатный плащ на руки ожидавшей Саре.

— Разве вы не устали? спросила она. — Я чувствую себя совершенно опустошенной. Все эти люди, и эта жара!

Говоря это, она повернулась к зеркалу. Оно отразило ее ослепительную красоту, оттененную темным блеском алмаза на лбу. Полагая, что Гарэн последовал за ней только для того, чтобы забрать свою драгоценность, она торопливо сняла золотой обруч с алмазом и протянула ему.

— Вот, пожалуйста! Получите обратно свой любимый алмаз. Я представляю себе, как вы предвкушаете удовольствие вернуть его в безопасное место…

Гарэн нетерпеливым жестом оттолкнул протянутую драгоценность. Его тонкие губы скривились в пренебрежительной усмешке.

— Оставьте его себе! — произнес он. — Мое пребывание здесь никак не связано с этим алмазом. Я пришел потому, что хочу задать вам вопрос. Как давно вы знаете мессира де Монсальви?

Вопрос застал Катрин врасплох, и она беспокойно оглянулась на Сару. Но цыганка, почувствовав, что ее господин хочет поговорить с женой, исчезла из комнаты, как всегда, бесшумно, оставив их наедине. Молодая женщина отвернулась от него, взяла гребень слоновой кости и принялась осторожно расчесывать свои длинные волосы.

— Почему вы думаете, что я его знаю? — спросила она.

— Вы выдали себя неосторожным проявлением своих чувств сегодня вечером. Увидев незнакомого человека, вы не могли бы вздрогнуть так сильно. Позвольте мне повторить свой вопрос. Когда и где вы встречались с ним?

Гарэн говорил чрезвычайно учтиво, а его голос не поднялся ни на йоту, но Катрин трудно было обмануть. Он ждал ответа, и будет ожидать его до тех пор, пока не дождется.

Она решила, что разумнее всего рассказать ему правду или, по крайней мере, часть правды; ту часть, которую он поймет. Она коротко описала ему сцену на дороге в Дижон, когда они с Матье нашли раненого человека, и то, как они отнесли его в гостиницу, а Абу‑аль‑Хайр впоследствии заботился о нем и вылечил.

— Как видите, — сказала она, улыбаясь, — это мой давний, хотя и дальний знакомый. Так что вполне понятно, что я выказала столь сильное волнение, когда он вновь появился так неожиданно сегодня вечером, да еще при таких трагических обстоятельствах.

— Трагических — вполне подходящее слово, моя дорогая. Очень похоже, что в ближайшее время вам придется оплакивать безвременную кончину вашего старого знакомого. Вандом — превосходный боец, сочетающий коварство и ловкость змеи с силой быка… И битва эта будет смертельной. Может быть, вам с вашей впечатлительной натурой не следует присутствовать на ристалище?

— Вот еще! Конечно, я пойду смотреть на поединок? Разве монсеньор Филипп не пригласил нас?

— Да, пригласил. Очень хорошо: если вы чувствуете себя достаточно сильной для такого зрелища, мы пойдем туда. Желаю вам спокойной ночи, Катрин.

Катрин заколебалась на мгновение, не задержать ли его еще немного. Его поведение озадачило ее, и ей хотелось продолжить их беседу, чтобы попытаться понять, насколько он поверил ей. Но желание остаться наедине с мыслями об Арно победило. Она позволила Гарэну уйти и даже отпустила Сару, когда та вернулась, чтобы помочь ей раздеться. Она не собиралась поверять цыганке свою мечту, которая зародилась в ней так же тепло и тайно, как ребенок во чреве, и которую она собиралась лелеять до той поры, пока не придет время пожинать плоды счастья.

На минуту все ее мысли сосредоточились на одном слове: Аррас. Она попыталась забыть, что там Арно будет рисковать своей жизнью. Все, о чем она могла думать, было то, что через два дня их вновь будут окружать одни и те же городские стены, они будут снова под одним небом. Катрин пообещала себе, что на этот раз она не позволит Арно уйти, не попытавшись завоевать его снова, при каких бы обстоятельствах ни произошла их встреча.

Чете Брази найти подходящую резиденцию в Аррасе оказалось гораздо труднее, чем в Амьене. Филипп Бургундский слишком заботился о добрых жителях Арраса, чтобы заставить их очистить помещения так же бесцеремонно, как это сделал епископ Амьенский.

Катрин пришлось устраиваться в двух комнатах в центре города, с неохотой предоставленных им торговцем шерстью, вместе с Эрменгардой де Шатовилен, Мари де Вогриньез и двумя другими фрейлинами герцогини. Гарэн меж тем отправился в гостиницу вместе с Николя Ролленом и Ламбером де Соль. Это пришлось Катрин по душе, она восприняла эту временную разлуку с мужем как добрый знак для успешного осуществления ее планов.

Новость о том, что на следующий день состоится поединок, довела город до кипения. Из всех окрестных замков и деревень и даже из довольно отдаленных городков в Аррас стекались люди. У городских стен, как грибы, вырастали шатры, так что казалось, что стены Арраса вырастают из поляны огромных цветов. Поединок был единственной темой для разговоров на площадях и перекрестках, и многие пари заключались по поводу его исхода. Катрин очень сердило, что большинство ставок делалось на Бастарда Вандомского. Никто, казалось, не давал многого за жизнь Арно де Монсальви, и рыночная площадь была полна людей, заявлявших, что они не хотели бы оказаться на его месте. Катрин в конце концов потеряла терпение.

— С каких это пор грубая сила имеет превосходство над ловкостью и мужеством? — со злостью воскликнула она, помогая госпоже Эрменгарде распаковывать сундуки и развешивать наряды, приготовленные для вечернего пира и завтрашнего зрелища. — Этот Бастард силен, как медведь, но это еще не значит, что он обязательно победит.

— Чума их забери, моя милочка, — сказала Эрменгарда, торопливо выхватывая свое платье генуэзского бархата у Катрин, которая смяла его в порыве своего раздражения, — похоже, этот самонадеянный молодчик нашел, по крайней мере, одного поклонника! Но все же мне кажется, что вам следует молиться за Бастарда, поскольку именно он будет защищать честь нашего герцога. Неужели вы не столь преданная бургундка, какой хотите казаться?

Катрин почувствовала, что краснеет под испытующе острым взглядом дородной дамы, и ничего не ответила. Она поняла, что выдала себя, однако согласилась бы скорее отрезать язык, чем отказаться от своих слов. Эрменгарда, казалось, вовсе не была задета. Она громко расхохоталась и с такой силой похлопала свою юную подругу по спине, что та чуть не вылетела в открытую дверь.

— Не смотрите на меня так, Катрин! — воскликнула она. — Мы с вами одни, и я не стану отрицать, что и сама вознесла несколько молитв за этого молодого выскочку. Никак не связывая это с тем, что король Карл — наш полноправный и наиболее законный правитель, могу сказать, что мне всегда нравились молодые красавцы, особенно если они безрассудны, своенравны и немного сумасшедшие в придачу. И, черт побери, он просто прекрасен, этот молодой жеребец! Если бы я была лет на двадцать помоложе…

— Что бы вы сделали? — спросила Катрин с улыбкой.

— Я уж не знаю, как бы все это устроила, но скажу, что стоило бы ему забраться в постель, как оказалось бы, что я уже жду его там. И, клянусь, выгнать меня оттуда ему не помог бы даже этот его огромный меч! Или я очень сильно заблуждаюсь, или этот парень обладает не только внешностью, но и характером настоящего мужчины. Это видно по его глазам! И я готова поклясться, что он очень искусен в любви. Об этом всегда можно сказать сразу, если, конечно, имеешь некоторый опыт.

Катрин тем временем тщательно прошлась щеткой по алому платью и аккуратно раскладывала его на огромной кровати, которую делила с хранительницей гардероба. Она надеялась, что это позволит ей скрыть краску, залившую ее лицо при откровенных дружеских излияниях госпожи Эрменгарды. Но у графини был очень острый глаз.

— Оставьте платье в покое, — сказала она весело. — Перестаньте играть со мною в прятки, дорогая, и не пытайтесь скрыть, что вы покраснели, как будто я вас шокировала. Я просто рассказывала вам, что бы я делала, если бы была лет на двадцать моложе… На вашем месте, например!

— О! — возмущенно воскликнула Катрин.

— Я же просила вас не играть со мною в прятки, Катрин де Брази, и также не следует считать меня старой дурой. В некоторых отношениях я такая и есть, но я еще вполне могу распознать влюбленного по лицу. Вам очень повезло, что прошлой ночью на балу ваш муж не мог внимательно за вами наблюдать. Ваша любовь к этому человеку была ясно написана на вашем лице.

Оказывается, тайна Катрин, которую она с такой уверенностью считала глубоко спрятанной в своем сердце от любопытных глаз, была так ясно написана на ее лице? Кто же еще, в этом случае, разгадал ее? Сколь многие из присутствовавших на балу в честь обручения уловили тайную связь между черным рыцарем и дамой с черным алмазом на лбу? Может быть, и Гарэн, что объясняет и его сдержанность в тот вечер. Возможно, герцог. И без сомнения, многие из женщин, всегда наблюдающих за слабостями своих соперниц, которые они могут обратить в смертельное оружие против них…

— Не мучайте себя, — добавила госпожа Эрменгарда, ясно читавшая все на выразительном лице Катрин. — У вашего мужа только один глаз. Что же касается монсеньора, он был слишком занят вашим прекрасным рыцарем, чтобы следить за вами. И, рискуя показаться дерзкой, должна заметить вам, что когда возле них находится такой прекрасный кавалер, как Арно, женщины смотрят только на него, а не шпионят друг за другом. Каждая женщина — сама за себя!.. Ну же, не терзайтесь так! Немногие столь пристально занимались изучением человеческих лиц, как я, и никто не любит вас, как я. Не волнуйтесь. Ваша тайна в надежных руках.

При ее словах комок в горле. Катрин пропал, и мгновенная паника, охватившая ее, сменилась глубоким облегчением. Ее очень тронуло и обнадежило, что она нашла столь верного друга в госпоже Эрменгарде. Эрменгарда де Шатовилен была известна той искренностью, с которой она высказывала свои чувства и суждения. Все знали, что она никогда не опустится до какого бы то ни было обмана, даже в том случае, если от этого будет зависеть ее жизнь. Сознание своего высокого рода и звания было слишком сильно и живо в ней для этого, но ее благородное происхождение не мешало ей быть столь же назойливо любопытной, что и другие женщины. Взяв Катрин за руку так, что отказать ей было невозможно, она усадила ее возле себя на их огромную кровать и повернулась к ней с ослепительной улыбкой.

— А теперь, когда я наполовину разгадала вашу тайну, вы должны мне рассказать и все остальное, моя дорогая. Не говоря уже о том, что я собираюсь всячески помогать вам в этом вашем приключении, ничто так не занимает меня, как прекрасная история нежной любви…

— Боюсь, что разочарую вас, — вздохнула Катрин. — Здесь почти не о чем рассказывать.

Давно уже она не чувствовала себя так спокойно. Сидя в огромной комнате с высокими потолками рядом с этой доброй и верной женщиной, Катрин наслаждалась мгновениями покоя и атмосферой взаимного доверия, которая помогала ей поверять сердечные тайны, рассказывая свою историю. За этими стенами оставались городская суета и неразбериха и пестрая толпа людей, которые завтра будут давиться, чтобы получше разглядеть, как двое рыцарей будут убивать друг друга.

Катрин смутно ощущала, что короткий промежуток ее спокойной жизни подходит к концу, Она чувствовала также, что путь, лежавший перед ней, будет труден и тяжел и что она разобьет себе руки и колени об острые и жесткие камни via dolorosa, чьи смутные очертания она только начинала различать. Как звучала та строчка, которую ей однажды цитировал Абу‑аль‑Хайр? «Дорогу истинной любви мостят из плоти и крови…» Что ж, на терниях этого пути она готова была оставить свою плоть, часть за частью, и пролить кровь, каплю за каплей, если бы ей дан был хотя бы час любви. В этот один час ей удалось бы вобрать чувства и любовь всей жизни и всю любовь, которую она только могла отдать. В этом месте замечание Эрменгарды вернуло ее обратно на землю.

— А что, если Вандом завтра убьет его? Мгновенно леденящий ужас охватил Катрин, судорожно сжав сердце и наполнив глаза слезами. Мысль о том, что Арно может быть убит, даже не возникала в ее голове. Он казался самим воплощением жизни, а тело его, казалось, было из того же прочного материала, что и стальные доспехи. Катрин изо всех сил пыталась прогнать ужасное видение: Арно, лежащего на песке арены в луже крови, медленно сочащейся из пробитых доспехов. Он не должен умереть! Смерть не может забрать его, потому что он принадлежит ей, Катрин!.. Но слова Эрменгарды нашли брешь в толстых стенах ее уверенности, и стали проникать сомнение и беспокойство. Она вскочила на ноги и, схватив плащ,

Накинула его себе на плечи.

— Куда вы? — спросила госпожа Эрменгарда.

— Я хочу увидеть его… Я должна говорить с ним и сказать ему…

— Что?

— Я не знаю! Что я люблю его! Я не могу позволить ему погибнуть в этой схватке, не узнав, что он значит для меня…

Она рассеянно пошла к дверям, но Эрменгарда остановила ее, схватив за край длинной накидки. Затем она взяла ее за плечи и усадила на сундук.

— Вы сошли с ума? Люди короля разбили лагерь у стен города, а Бастард Вандомский раскинул свой шатер прямо напротив. Окружает же оба лагеря стража герцога вместе с шотландцами короля под командованием Джона Стюарта графа де Бюшана, коннетабля Франции. Выйти из города через ворота не удастся, разве что спуститься со стены по веревке. И все равно вы не сможете пройти в лагерь. И наконец, даже если бы это было возможно, я сама не пустила бы вас.

— Но почему? — воскликнула Катрин, чуть не плача. Сильные пальцы Эрменгарды впивались ей в плечи, причиняя боль. Но она не чувствовала в себе злости на нее, потому что знала, что под суровой внешностью бургундки скрывалось доброе и нежное сердце.

— Потому что мужчине, собирающемуся сражаться за свою жизнь, не до женских слез. Слезы могут лишь подорвать его мужество и сломить решимость. Арно де Монсальви знает, что вы — любовница герцога. Эта мысль заставит его сражаться только лучше и сильнее. Если он останется в живых, будет достаточно времени, чтобы завоевать его сердце и предаться сладким мгновениям любви.

Катрин высвободилась и взволнованно посмотрела на свою суровую подругу.

— А если он погибнет? Что, если его завтра убьют?

— В этом случае! сердито закричала Эрменгарда. — В этом случае тебе останется вести себя как сильной духом женщине и показать, что несмотря на свое низкое происхождение, ты действительно достойна своего теперешнего ранга. Ты можешь выбрать самоубийство, если не побоишься Господа, или похоронить себя живьем в каком‑нибудь женском монастыре со всеми теми, чьи сердца безнадежно разбиты. Все, что ты можешь сделать для этого человека, которого так любишь, Катрин де Брази, — это упасть рядом со мной на колени и молиться, молиться Господу нашему Иисусу и Святой Деве Марии, чтобы он остался живым.

Турнирное поле находилось за городскими стенами на обширной равнине, ограниченной с самой длинной стороны рекою Скарп. Деревянные трибуны для зрителей были обращены лицом к реке. Они состояли из двух галерей по обе стороны большой ложи, предназначенной для герцога с сестрами и их гостей. Два огромных шатра, предназначавшиеся для соперников и охранявшиеся вооруженной охраной, были установлены с обоих концов длинной арены, вокруг которой, уже собиралась толпа. Когда Катрин с Эрменгардой дошли до арены, Катрин быстро огляделась. Взгляд ее безразлично пробежал по темно‑красному шелку шатра, над которым трепетало знамя Бастарда с его гербом — стоящий на задних лапах лев был пересечен чер —

Ной полосой, означающей незаконнорожденное происхождение. Шатер Бастарда окружали люди из личной охраны Филиппа в черно‑серебряных латах. Но большие фиалковые глаза впились в другой шатер, вокруг которого стояли шотландцы коннетабля в серебряных доспехах и с белыми перьями цапли на шлемах. Катрин незачем было смотреть на серебряный щит с черным ястребом в середине герба, висящий над входом в шатер: ее любящее сердце и так угадало присутствие Арно за этими стенами из тонкого шелка голубого цвета — цвета Франции. Каждая частица ее существа стремилась к нему. Внутренняя борьба в ней стала еще болезненнее, когда она представила, какое ужасающее одиночество должен был испытать человек, готовящийся встретить смерть. У шатра Вандома царила суета, и рыцари и пажи все время входили и выходили из него непрерывным, цветастым, болтливым ручейком. На противоположной стороне голубые занавеси шатра Арно не шевелились, единственный человек, который вошел в его шатер, был священник.

— Если бы я не знал, что молодой сорвиголова находится там, — произнес, как было модно — в нос, чей‑то голос позади Катрин, — я бы подумал, что шатер пуст.

Эрменгарда, которая подняла немалую суматоху, выбирая подушечку для сидения, подходящую для ее объемов, тоже оглянулась. Они увидели молодого человека двадцати семи — двадцати восьми лет. Он был худой, светловолосый и элегантный и казался человеком недалекого ума. Он был, несомненно, красив, но, по мнению Катрин, слишком уж уверовал в это сам. Эрменгарда нашла его замечания оскорбительными и, не теряя времени, заявила: «Держи свои глупые замечания при себе, Сан‑Реми. Молодой Монсальви не таков, чтобы сбежать…»

Жан де Сан‑Реми ответил ей дерзкой улыбкой и затем бесцеремонно перелез через спинку сиденья, на котором устраивались дамы, и сел рядом с ними.

— Я знаю это лучше, чем вы, госпожа Эрменгарда, я ведь был при Азенкуре и имел возможность видеть изумительные подвиги, которые он продемонстрировал там, а ему к тому времени было около шестнадцати лет. Клянусь смертью Господней, у него сердце льва! Он действовал своим изогнутым мечом в том побоище так же легко и искусно, как крестьянин косой на пшеничном поле. Во всяком случае, если говорить честно, то единственная причина, заставившая меня говорить так, это желание втянуть вас в беседу. Я хочу, чтобы меня представили этой удивительно красивой даме, которой, я издали любовался в течение последних трех дней.

Улыбка, которую он послал Катрин, была настолько ослепительна, что она простила его бесцеремонность. Точнее, она уже простила его в тот момент, когда услышала теплые слова в адрес Арно. Внезапно молодой человек в своем великолепном зеленом дублете, так обильно отделанном золотыми галунами, что походил на пшеничное поле под порывами ветра, показался ей намного более привлекательным и менее похожим на ожившую фигурку со страниц украшенного миниатюрами молитвенника.

На его голове красовалась причудливая шляпа, не похожая ни на одну из тех, что можно было видеть на других Зрителях — маленький ток, с небрежной элегантностью отделанный длинным пером.

Эрменгарда рассмеялась.

— Почему ты сразу не начал с этого вместо того, чтобы ходить вокруг да около! Ты видишь перед собой, дорогая Катрин, мессира Жана Лефевра де Сан‑Реми из Абервиля. Тайный советник монсеньора герцога, большой эксперт в вопросах гербовых щитов, девизов, геральдических фигур и прочего, а также бесспорный arbiter elegan‑tiarum нашего двора. Что касается вас, мой дорогой друг, то вы теперь можете познакомиться с госпожой Катрин де Брази, женой нашего государственного казначея и фрейлиной вдовствующей герцогини.

Сан‑Реми в восхищении поклонился Катрин, при этом его опытный глаз быстро пробежал по всем деталям ее платья и головного убора.

— Глядя на вас, нельзя не прийти в восторг! — воскликнул он. — Что может быть более элегантным, чем удивительный контраст между нарочитой простотой вашего платья и этими восхитительными аметистами! С момента моего появления здесь, я только на вас одну и смотрю, и, если вы позволите мне так выразиться, я просто в упоении! Да, это то самое слово, — в упоении!

В этот день на Катрин был гарнитур из аметистов и жемчуга, подаренный ей Гарэном в день их помолвки. Чтобы великолепные камни оставались в центре внимания, она надела белое атласное платье самого простого покроя. Роскошный атлас, отливающий лиловым в тенях, был настолько мягок, что облегал ее фигуру до самых бедер словно смоченный водой. Головной убор из того же атласа покрывали тонкие кружева, которые словно дымкой скрывали ее обнаженные плечи. Она оделась с особой тщательностью и какой‑то лихорадочной поспешностью. Ей хотелось выглядеть особенно красивой сегодня, когда Арно рискует жизнью. Важно, чтобы он увидел ее и смог отличить среди других.

Ложи — хрупкое цветастое сооружение — быстро заполнялись благородными зрителями. Здесь были роскошно одетые молоденькие девушки и дамы, молодые дворяне и болтающие Друг с другом важные государственные советники. Даже несколько стареющих рыцарей пришли сюда, чтобы, глядя на подвиги других, оживить старые воспоминания. Катрин отметила, как прибыла Мари де Вогриньез и как она скривила губы, увидев, что госпожа де Брази уже сидит в первом ряду. Тем временем Жан де Сан‑Реми уселся рядом с ними, без умолку болтая, с юмором обсуждая тот или иной наряд, точно, но иронично характеризуя вновь появляющихся. Эрменгарда, сидевшая с другой стороны от Катрин, отвечала на веселые замечания, и их беседа немного отвлекла обеспокоенную Катрин. Но она не могла удержаться, чтобы не спросить:

— Вы говорите, что видели месье де Монсальви на поле боя, господин де Сан‑Реми? Не считаете ли вы, как и многие здесь, что у него мало шансов против Бастарда из Вандома?

Поняв все, разгневанная Эрменгарда тяжело вздохнула. Но Сан‑Реми вытянул длинные ноги и засмеялся. Затем он доверительно наклонился к своей соседке:

— Не говорите никому о том, что я скажу вам, иначе меня подвергнут остракизму, но, по — моему, этому Бастарду будет тяжело отправить на тот свет юного мессира Арно. У Лионеля, конечно, преимущество в силе, но, с другой стороны, де Монсальви сражается со сторонником англичан и, как говорят, у него самый несносный характер во всей Франции. Он сделает все, чтобы не быть убитым, разве только сам не захочет этого. Просто, чтобы досадить своему противнику.

Он беззаботно засмеялся, как бы полностью ставя под сомнение свою искренность. Катрин замолчала, почувствовав некоторое облегчение и ободрение. С ее души как бы камень свалился, и самообладание стало возвращаться к ней.

К великому разочарованию, она не смогла продолжить беседу, так как герцог в сопровождении принцев уже входил в огромную ложу в центре трибуны, которая полностью была задрапирована темно‑красным бархатом с золотой бахромой. Их приветствовали громкими криками. Филипп, одетый в свой обычный черный плащ с большим капюшоном над головой и бриллиантовым ожерельем вокруг шеи, каждый камень которого был размером с орех, был бледен, но спокоен. Катрин поймала его взгляд, брошенный на галерею, где простые люди, искренне веселясь, столпились за деревянными барьерами. Он оставался серьезным. Две помолвленные пары стояли рядом с ним. Впереди герцог Бедфордский с каменным лицом, торжественно поддерживающий Анну под руку, а рядом граф Ришмон и Маргарита, счастливо улыбающиеся и целиком поглощенные друг другом. Герцог Бургундии занял место в кресле, увенчанном его гербом, между двумя парами и благородными зрителями. В тени за креслом Филиппа Катрин увидела своего мужа и Николя Роллена. Они о чем‑то спорили, не обращая внимания на арену.

Сев, Филипп подал короткий знак. Двадцать трубачей, выстроившись перед трибунами, поднесли свои инструменты к губам и громко протрубили, эхо отозвалось в затянутых облаками небесах. Катрин почувствовала, как холодная дрожь пробежала по спине, лицо окаменело. Наступила минута начала боя! Распорядитель турнира, герольдмейстер Бургундии, прошел с белым жезлом между двумя туго натянутыми во всю длину арены веревками, оставившими только узкий проход. За ним шли шесть герольдов в абарах, украшенных гербами. Жан де Сан‑Реми шепотом представил их Катрин. Молодой советник был не в себе от возбуждения.

— Монсеньор обещал мне, что когда создаст рыцарский орден, в честь своих достижений, он сделает меня его летописцем.

— Поразительно! — чтобы поддержать разговор, произнесла Катрин, удивляясь нелепости этого. Распорядитель турнира тем временем полностью завладел ее вниманием. В тишине, наступившей после грома фанфар, он огласил условия и правила боя. Катрин сердцем ощутила их. В течение последних двадцати четырех часов герольды обеих сторон провозглашали их во всю силу легких на каждом углу. Она мысленно повторяла: «Выбранное оружие — копье и боевой топор. Каждый противник может сломать до шести копий…» Пока объявлялись условия боя, Катрин читала горячую молитву Черной Мадонне из Дижона — Богоматери Доброй Надежды.

«Защити его, — умоляла она, — защити его, Святая Богоматерь. Не допусти вреда ему! Главное, оставь его живым… даже если я должна буду расстаться с ним навсегда. По крайней мере, я буду знать, что он живет под одним со мной небом. Сохрани его для меня, Благословенная, пожалуйста, сохрани…»

Ее горло пересохло. По приглашению герольда, Бастард Вандомский верхом на коне во всем вооружении проскакал рысью и остановился перед герцогом. Катрин с тревогой смотрела на гигантского рыцаря. Его оружие из вороненой стали и броня коня были почти скрыты от глаз серым табаром и малиновым чепраком. Его эмблема — стоящий на задних лапах лев — высилась между рогами на его шлеме. Он был похож на красно‑серую стену! Да, он производил впечатление: Катрин как зачарованная не могла оторвать от него взгляда.

Крик изумления из тысяч глоток заставил ее вздрогнуть.

— О! — в восхищении воскликнул Сан‑Реми. Катрин будто во сне увидела, как полностью вооруженный Арно выехал из павильона. Огромный Лионель де Ван‑дом с уважением следил за ним. У приближавшегося рыцаря был не только щит с ястребом. Отдавая дань уважения, как заметил Сан‑Реми, Арно де Монсальви носил цвета короля Франции.

Накидка из голубого шелка, с вышитыми золотом королевскими лилиями, закрывала не только его, но и броню коня до самых копыт. Голубой с золотом была и кожаная накидка, которая свисала с его шлема, предохраняя шею сзади. Черный ястреб и графская корона были заменены на его шлеме высокой золотой королевской лилией, которая выглядела огромной мерцающей драгоценностью. Только \одна деталь шлема отличала его от королевского: вместо королевской короны вокруг него шла голубая с золотом узкая лента. В королевских цветах, с поднятым забралом, сохраняя абсолютное спокойствие, Арно вызывал почтение как рыцарь и представитель короля.

— Он восхитителен! — хрипло сказала Эрменгарда Катрин. — Он мог бы быть Михаилом Архангелом!

Но Сан‑Реми с печальным лицом скептически покачал головой.

— Я хотел бы, чтобы это так было! — сказал он. — Королевские лилии не должны оказаться в грязи, иначе король будет обесчещен! И, взгляните, как побледнел монсеньор!

Это было правдой. Обернувшись к Филиппу, Катрин увидела, что он стал бледен, как привидение. Его лицо, оттененное черным капюшоном и воротником камзола, казалось серо — зеленым. Она поняла, как много бы отдал герцог, чтобы сразиться с Арно. Его немигающие серые глаза были прикованы к лилии на шлеме де Монсальви. Это был горький намек принцу Бургундскому, который пригласил англичан. Но Филипп должен был владеть собой.

Одновременно два рыцаря, разделенные канатами, склонили копья перед трибунами. Катрин охватила нервная дрожь. Она увидела, как красивая и изысканно одетая молодая женщина, находившаяся недалеко от Филиппа, перегнулась через перила ложи и прикрепила розовый, золотом вышитый шарф на копье Бастарда, отчего на лице герцога появилась первая улыбка. Жан де Сан‑Реми прошептал:

— Это госпожа де Прель! Последняя фаворитка монсеньора. Преподнеся претенденту свои цвета, она показала, что надеется на любовь герцога. Она родила Филиппу сына и уже видит себя будущей герцогиней!

Катрин отдала бы все на свете, чтобы точно так же прикрепить муслиновую вуаль к копью Арно. Но ее внимание отвлекла ложа герцога, где, по‑видимому, что‑то происходило. Принцесса Маргарита встала и, глядя на де Ришмона, спросила:

— Прошу вашего разрешения, монсеньор! — ее чистый голос был услышан всеми присутствующими.

Де Ришмон кивнул с улыбкой, исказившей его изуродованное лицо.

Катрин вспомнила мольбы принцессы во дворце Сен‑Поль и сквозь навернувшиеся слезы увидела, как Маргарита наклонилась вперед и прикрепила вуаль голубого цвета к копью Арно, с улыбкой произнеся:

— Пусть Господь придаст вам отваги, Арно де Монсальви. Ваш брат был моим другом. Ваше дело благородно. Я буду молиться за ваш успех!

Несмотря на доспехи, Арно поклонился, чуть коснувшись шеи лошади:

— Благодарю вас, милостивая госпожа! Я буду сражаться с любовью к вам и доблестному воину, которому посчастливилось стать вашим мужем. Я горжусь этой честью и скорее умру, чем изменю ей. Пусть Господь даст вам столько же счастья, сколько добра в вашем сердце!

Лицо Филиппа Бургундского нервно передернулось, казалось, он постарел на десять лет. Не глядя на брата, Маргарита вернулась на свое место. Противники повернулись спинами друг к другу и поскакали в разные концы арены, где оруженосцы подготовили их копья из ясеневого дерева с острыми железными наконечниками. Катрин по красным волосам узнала де Ксантрая, секунданта Арно. Он должен будет скрестить копье с копьем господина де Ребека, секунданта Вандома. Трубачи протрубили снова. После этого герольд громко выкрикнул:

— Перережьте веревки! Теперь сходитесь! Веревки под ударами ножей герольдов упали на землю. Арена очистилась, и бой мог теперь начаться. С копьями на изготове и поднятыми щитами бойцы устремились навстречу друг другу.

Катрин на секунду закрыла глаза. Она слышала сквозь тяжелый топот лошадиных копыт по жесткой земле, из‑за огромного веса брони, как бьется ее сердце. Зрители на трибунах затаили дыхание. Эрменгарда предостерегающе положила на девушку свою руку.

— Смотри! На это стоит посмотреть. Благородная женщина должна учиться скрывать свои чувства! — затем она добавила тише:

— Открой глаза, ради Бога! Твой муж смотрит на тебя! — Катрин быстро открыла глаза.

Раздался сильный грохот, и громкий крик вырвался из груди присутствующих. Копья вонзились прямо в середину щитов. Это был неистовый удар, рыцари покачнулись, но удержались в седлах и рысью поскакали назад, чтобы взять новые копья.

— Я думаю, что увидим интересный поединок, — заметил де Сан‑Реми. — Это был красивый удар!

Катрин взглянула в его сторону. Такой азарт в минуты, когда решалась жизнь людей, удивил ее.

— Как же так, вы не поддерживаете короля Франции, хотя родились в Абервиле? — спросила она, пытаясь уязвить его. Но он не ответил на ее выпад.

— Я поддерживал раньше, —. ответил он спокойно. — Но двор Изабеллы настолько испорчен, что совершенно не ясно, является ли так называемый Карл VII законным королем Франции. Я предпочитаю герцога Бургундского.

— Хотя, как видно, вы поддерживаете Арно де Монсальви.

— Потому что он мне нравится. Будь он не за Карла VII, не было бы большего удовольствия, чем сражаться рядом с ним.

— То, что он поддерживает короля, должно быть достаточным для вас, — сказала Катрин строго. Эрменгарда подала ей знак замолчать. Оба рыцаря опять помчались галопом навстречу друг другу с таким азартом, что немного не рассчитали. Лошадь Бастарда вильнула в сторону как раз в тот момент, когда должна была поравняться с боевым конем Арно. Копья прошли мимо целей, и кони разнесли бойцов в разные стороны. Прежде чем вновь сойтись, они вернулись к своим шатрам. Арно поднял забрале и вдохнул свежего воздуха.

Катрин следила за ним, страстно желая поймать его взгляд, когда он медленно рысью проезжал мимо передних рядов трибуны. Она заметила, как дрогнуло мужественное, красивое лицо юноши, и улыбнулась, вложив в улыбку всю свою любовь. Ее лицо так светилось, что Арно непроизвольно подался вперед и нагнулся, как будто собираясь туже завязать голубой шарф на копье. Он задержался всего лишь на долю секунды, но этот миг наполнил ее радостью. Впервые в их встретившихся взглядах не было ни презрения, ни холодности. В них раскрылось такое теплое чувство, на которое Катрин и не рассчитывала. Но миг прошел. Бой призвал рыцарей.

Соперники без особого успеха сломали несколько копий. Неск