Королевская лондонская больница

Сегодняшняя медицина зашла в тупик. Она больше не подлежит трансформациям, модификациям и переориентациям. Попыток было слишком много. Сегодняшняя медицина должна умереть, чтобы родиться заново. Мы должны быть готовы к ее полному обновлению.

Профессор Морис Делор, французский врач, 1962

Через шесть дней после акции в Черчилльском институте на улицах Ист‑Энда, по которым когда‑то бродил Джек Потрошитель, несколько активистов пытались остановить извращенное насилие.

Опытная активистка по имени Шейла узнала от друзей, насколько полезно бывает рыться в мусорных контейнерах угнетателей животных. Ей были известны почти все лондонские лаборатории, поэтому прошлась по адресам, чтобы посмотреть, что она сможет разыскать. К сожалению, многие лаборатории прячутся в стенах университетов и больниц, и их помойные баки не так доступны, как у более обособленных лабораторий и «ферм» за пределами города.

Королевская лондонская больница, как вы, наверное, догадываетесь, представляет собой довольно большой комплекс, и найти в нем вивисекционную лабораторию, не располагая сведениями, полученными изнутри, может быть крайне проблематично. Шейла получила эти сведения при случайной встрече с водителем, как‑то разгружавшим коробки с мышами возле больницы; Шейла вроде как «потерялась», направляясь в больницу.

В то время Шейла была «вегетарианкой» – она ела рыбу и говорила, что любит животных. Позднее она вспоминала:

«Я начала есть больше рыбы и молочных продуктов, чтобы не нанести урон здоровью отказом от мяса. Я не уменьшала страдания животных, я не спасала жизни, но я поддерживала мнение людей из велферистской группы, которой тогда помогала деньгами. Они всегда пребывали в неустанных трудах, но некоторые не были даже вегетарианцами, и лишь один был веганом. Они очень любили говорить о том, что ФОЖ только и делает, что наносит бессмысленный ущерб, всякий раз, как что‑то подобное передавали в новостях. Одно из таких обсуждений во время нашего группового утренника стало для меня последней каплей. Двое активистов общались между собой. Один сказал, что тюрьма – это единственное место для людей, которые ворвались на ферму и выпустили животных “на верную смерть”. Они продолжали говорить о том, о чем не имели ни малейшего понятия. Я считала, что если животных выпустили в дикую природу, где им предстояло умереть, это все равно не так ужасно, как то, что ждало их на ферме. И в тюрьме должны сидеть палачи этих животных.

Второй согласился, что эксперименты, может, и не слишком прекрасны, но они не должны причинять страданий, ведь правительство регулирует деятельность лабораторий! Я молчала до этого момента, но вдруг потеряла самообладание, высказала им все, что думала, и больше не вернулась. Это было совсем на меня непохоже, а их словно размазали по стенке, но я чувствовала себя освобожденной, как будто огромный груз свалился с моих плеч, и теперь я могла жить своим умом и делать то, что считала нужным».

В голове Шейлы до этого долго бродили подобные мысли, и интуиция толкала ее скорее к Фронту, чем к тому, что считалось «верным путем». Этот же случай стал катализатором, вдохновившим Шейлу на акции прямого действия. Она спешно исключила из своего рациона рыбу и молочные продукты, узнав массу полезного из литературы и кино, а также на ежегодной Лондонской веганской ярмарке. Именно здесь Шейла познакомилась с человеком, который, как ей показалось, мог заинтересоваться тем фактом, что в Королевской лондонской больнице никогда не закрывали окно с торца здания. Шейла не ошиблась: человек заинтересовался. Когда‑то она побаивалась того, чем занимается ФОЖ. Теперь она вела себя с бывшими заключенными и теми, о чьем участии в акциях прямого действия она знала, как она вела бы себя с собственными детьми. Ее внешний вид никак не подпадал под стереотипический облик активистки ФОЖ, что позволяло ей расхаживать вокруг лабораторий больницы дольше, чем это удалось бы многим юнцам. Ей было любопытно. Она даже не представляла, к чему это может ее привести, но полагала, что если она окажется вблизи животных, возможно, она могла бы унести одного‑двух. Такое случалось прежде, но ее помыслы были скорее надеждой, чем ожиданием.

Лайам жил всего в нескольких километрах от места проведения ярмарки, но, как и многие другие, год за годом приезжал посмотреть, что нового продается на ярмарке. Для него ярмарка была не только редкой возможностью сибаритствовать весь день, но и шансом пообщаться с теми, кого он годами знал по активной деятельности, но с кем редко мог встретиться по тем или иным причинам. Он всегда был очень занят делами во благо животных. В случае с лабораторией он мог совместить свою активность и желание приятно провести время в кругу единомышленников.

Пола жила в пригороде Лондона и участвовала во многих кампаниях по всей стране. У нее почти не хватало времени на организацию походов по лабораториям и фермам ради спасения животных. Однако подобный опыт у нее за плечами был. Теперь ее жизнь стала более приземленной, а деятельность уже не приносила столь быстрых результатов, при том, что пребывание в Лондоне, население которого было как население маленькой страны, вызывало в ней острую потребность усиливать веганское влияние, пробовать новые способы пропаганды инакомыслия и освещения эксплуатации животных.

Пола и Лайам работали над множеством проектов ФОЖ в недалеком прошлом и оба неоднократно чудом избегали тюрьмы. Они стали меньше общаться по личным вопросам и редко встречались в последнее время. Под личными вопросами имеются в виду трепет ее длинных, темных ресниц, ее улыбка и ее грубоватый голос. Именно эти черты в первую очередь привлекли Лайама к этой девушке. Однажды ее достоинства спасли их обоих от разоблачения и тюрьмы. Это случилось ранним утром, когда полицейский патруль остановил их машину в полутора километрах от автомобильного депо, которое они намеревались уничтожить зажигательными бомбами. Багажник машины был забит всем необходимым для выполнения операции. Если бы офицеры обыскали машину, активисты отправились бы в тюрьму очень надолго, но Пола была хорошо одета и принялась флиртовать с толстым полисменом, скормив ему какую‑то историю про ее немолодую, хворую мать. Офицер даже не выписал штраф за сомнительно работающую заднюю фару. Этот случай стал напоминанием о том, что важно не только количество активистов, но и их качества.

Заинтригованные информацией, полученной от Шейлы, и редкой возможностью провести вечер вместе, они отменили другие планы и прогулялись по Уайтчепелу¹⁴¹. Извлекать животных из городских лабораторий – это куда более сложное занятие, чем делать это в сельской местности. Первая же проблема заключалась в том, как проникнуть в больницу, в которой содержались животные. Она располагалась прямо у магистрали. А в здании напротив были люди. Им хватило бы одного взгляда из окна, чтобы заметить команду налетчиков, выносящих коробки с животными.

Эшворд‑стрит не была оживленной улицей. С наступлением темноты она становилась пустынной. Периодически проезжали автомобили. Пешеходов было еще меньше. До этого активисты предпочитали парковать машину в поле, где ни один гуляющий с собакой человек ее не заметил бы, даже если бы люди в масках продолжали трудиться ночь напролет. Но правила этого рейда были иными: требовались беспримерная храбрость и небывалая быстрота. Или вертолет.

Лайам и Пола прогуливались мимо больницы в самое оживленное время вечера. Они держались за руки, изображая счастливую чету. Так оно и было. Они прошли непосредственно мимо входа впервые, заметив дорожку, ведшую к заднему фасаду больницы и заветному окну, о котором упоминала Шейла. Они перешли дорогу, осматриваясь на местности. Проехала пара машин, прошли двое влюбленных, не обратив на активистов никакого внимания. Наконец, они улучили момент, чтобы пройти вглубь по дорожке, будучи незамеченными.

Окно, как и говорила Шейла, было открыто. Ух ты! Не раздумывая о последствиях, они пролезли внутрь и, осторожно осматриваясь, прошли вверх по ступенькам. Все было в точности так, как описывала Шейла, до малейших деталей! Они не знали наверняка, содержатся ли в помещениях по коридору на третьем этаже животные, но запах и атмосфера всячески на это намекали. Еще одним важным наблюдением явилось то, что на дверях стояли электронные замки, открываемые только с помощью специальных карт. Неожиданно все их многонедельные планы о спасении голубей из птичников, беседы со школьниками на тему уважения к животным и проверки домов желающих взять животное из приюта были отложены. На то появилась уважительная причина: это дело стало для них приоритетным. Все остальное представлялось не таким рискованным и могло быть сделано когда угодно. Когда они шли обратно по дорожке и по Эшворд‑стрит, их охватывало небывалое возбуждение. Они прикрыли за собой окно, чтобы никто не заметил, что оно распахнуто, и не защелкнул его.

К концу недели приготовления были завершены. Расследование показало, что бравые вивисекторы этой лаборатории отыгрывались в основном на мышах. Активисты ничего не могли поделать с опасностью погрузки животных прямо на крупной дороге, им пришлось попросту положиться на судьбу, или «забить на это», как выразился Лайам. Практика показывала, что такие вещи редко срывают операции.

Медленно проехав по Эшворд‑стрит, фургон остановился на противоположной стороне дороги с выключенными габаритами, но работающим двигателем. Ответственность за операцию ложилась на плечи двух пар активистов. Они были как семейные подряды. Задние двери фургона мгновенно распахнулись, и на улицу высыпали трое активистов – Пола, Эмма и Уинк. Они взяли из фургона несколько связок плоско сложенных котоносок и рюкзак с инструментами, а также камеру. Они бегло оглядели окрестности и поспешили скрыться из виду на скрываемой тенью здания дорожке, ведшей к заветному окну. Лайам отъехал припарковаться.

Он присоединился к друзьям в коридоре на третьем этаже, где Пола давала краткий инструктаж Эмме и Уинку. Две пары влюбленных в сердце вивисекционной лаборатории, и больше никого. До чего же здорово быть освободителем животных! Звуки хрустящего и раскалываемого дерева, отдававшие эхом, звучали как настоящее чудо: вместо электронных карточек для дверей Лайам применил лом. «Извините», – пробормотал он после первой порции грохота. В конце концов, они находились в действующей больнице, где круглосуточно работали и лечились люди. Хватило бы одного‑единственного свидетеля, чтобы круто изменить ход событий.

Наконец, дверь открылась – от удара, громкость которого нарисовала гримасы на лицах активистов. Они мгновенно представили, на какое расстояние мог пронестись этот гром. Звук отдавался еще долго, пока наконец постепенно не стих. Дальше была тишина. Гробовая тишина. Они стояли неподвижно, прислушиваясь. Не было ни криков, ни шагов на лестнице, ни скрипа открываемых дверей, ни орущей сигнализации. Было только долгое прекрасное безмолвие и дыра в том месте, где раньше располагалась дверь. Вот и чудно.

Пола деловито шагнула через дверной пролет вглубь комнаты. От стены до стены простирались клетки с мышами. Сложенные штабелями на подвижных стеллажах, высились бесчисленные пластиковые поддоны с проволочными потолками, служившие домами для бесчисленных белых зверей, которые буквально сходили здесь с ума. У некоторых из тел торчали нитки – последствия операций по удалению селезенки. Им нечего было делать в этих крошечных тюрьмах. Им незачем было проводить недели или, возможно, месяцы в безнадежной тоске, психологических муках и физических страданиях, исходом которых была смерть. Даже их питание состояло исключительно из мягких, технологически обработанных гранул. Жестокость подобного существования хоть и не обсуждалась широко, но, пожалуй, очевидна любому, кто имеет хоть крупицу информации о любознательной натуре этих энергических животных. Такому человеку понятно, насколько сильно мыши страдают от подобного заточения. Они проводят жизни в крошечных пластиковых контейнерах, пол которых устлан опилками и которые они делят с несколькими своими собратьями по несчастью. Это и есть весь их мир.

В свое оправдание вивисекторы говорят, что это всего лишь мыши, которые разводятся специально для эксплуатации, поэтому не стоит о них беспокоиться. При этом они с гордостью заявляют, что грызуны составляют примерно 80% животных, используемых в экспериментах. В неделю это означает 80 обезьян, 120 собак, дюжина кошек, 300 кроликов и так далее. В статистике США мелкие животные вообще не учитываются, а их использует как раз больше всего. Бесполезные, но легко заменяемые мини‑люди. Великолепно!

Активисты опустошали клетки и поддоны и бросали их в одну кучу вместе с опилками и даже бутылками из‑под воды. Как выяснилось, это было не слишком умно, потому что в процессе переезда в новые, пусть и временные дома в виде котоносок, некоторые мыши совершали побег и удирали в самое безопасное место, а именно под гору поддонов. У активистов ушло 2,5 часа на то, чтобы их собрать. Поскольку они заполнили уже все котоноски, остальных мышей пришлось выносить прямо в их клетках и ставить их возле лестницы, готовя к отправке.

Дальше по коридору была не без шума открыта еще одна дверь. В этом помещении содержались четыре ошеломленно смотрящих бигля. Активисты были удивлены не меньше – они ожидали увидеть здесь мышей. Весь пол комнаты был устлан жидкими испражнениями, а единственной декорацией клинически белого помещения служил большой магнитофон, висящий на стене. Чтобы заглушить лай? Комнатка была тесная и люди здесь, судя по всему, бывали нечасто. Бигли, видимо, имея соответствующий опыт, потому что относились к мужчинам осторожно, тогда как Пола и Эмма пустили в ход все свое терпение и знания, чтобы заслужить доверие животных и надеть на них импровизированные поводки. Лайам и Уинк, тем временем, с нескрываемым энтузиазмом взялись за офис и компьютеры в нем. Они испортили все, что смогли.

Надеть на собак поводки оказалось куда проще, чем заставить их спокойно идти, потому что они тут же принялись вертеться на месте, демонстрируя нечто вроде собачьего брейк‑данса. Пола сказала, что на то, чтобы преподнести биглям поводки как хорошую идею, уйдет больше времени, чем активисты могут себе позволить, поэтому собак выносили на руках, как детей.

Лайам ушел, чтобы подогнать фургон. Наступал последний этап операции. Это представлялось по‑настоящему рискованной затеей. Улица действительно была тихой, но вдоль дороги она очень неплохо освещалась. Все пошло бы насмарку, если бы кто‑то заметил, что делают активисты. «Ждите у входной двери, – сказал Лайам. – Я проверю, нет ли кого, а потом подъеду. Не выходите до того, как я открою задние двери фургона. Как только я это сделаю, начинайте загружать».

Активистам очень везло. Никто не проезжал и не проходил мимо и не смотрел на улицу в окно, пока они заполняли фургон. На протяжении нескольких нервозных минут они бегали к фургону с коробками и клетками, тревожно озираясь по сторонам и надеясь, что никого не будет. На съемке камер наблюдения все это выглядело, возможно, иначе. Четверо движутся ровно и свободно, делая только то, что нужно, в процессе заполнения фургона драгоценным грузом настолько быстро и безопасно, насколько это возможно. Никакой паники. Никаких ошибок. И все это в воскресенье, в час ночи. Когда мыши были погружены, активисты взялись за собак. Их передавали из рук в руки и ставили рядом с клетками. Шел дождь, но в фургоне было уютно.

Лондонские активисты Эмма и Уинк идеально подходили для участия в этой операции. Они давно были вместе, Лайам и Пола их хорошо знали и могли им доверять. Эмма и Уинк не выступали в роли организаторов, но компании и подмоги лучше было не найти. И они никогда не отказывались поучаствовать в чем‑нибудь подобном.

Фургон мчался прочь. Далеко‑далеко. Активисты распевали песню группы Middle of the Road¹⁴² “Chirpy Chirpy Cheep Cheep”: «Вчера я услышал, как моя мама поет эту песню...» Пришло время расслабиться. До багажника фургона музыка долетала частями и таяла, но это было неважно: активисты радостно голосили, как дети, а некогда осторожные собакb явно были в восторге от происходящего. Подобные моменты врезаются в память раз и навсегда.

Утрата концентрации и сильный дождь едва не сорвали все планы, когда Лайам проехал на красный свет, наперерез полицейской машине. «Идиот!», – выругался на себя Лайам, чувствуя себя нехорошо от осознания произошедшего и таращась в зеркало заднего вида. «Не волнуйся, – сказала Пола, – все будет в порядке. Следи за дорогой». Патрульная машина поехала дальше по своим делам.

Именно патрульные машины чаще всего приносили активистам неприятности. Кого‑то останавливали за негорящую фару, кого‑то – за превышение скорости, кого‑то – за парковку на проселочной дороге, чей‑то номер был когда‑то записан на всякий случай, но всплыл в ходе расследования...

Безопасное жилище располагалось в часе езды, но поездка того стоила. Бдительных соседей не было, пространства для размещения животных хватало. Они прибыли и проделали самое необходимое, прежде чем кто‑то смог расслабиться и проанализировать случившееся. 1070 мышей и четыре бигля были накормлены, напоены и рассортированы. Активисты потрудились на славу. Они знали, что Шейла будет довольна. Им представилась редкая возможность рассказать историю освобождения кому‑то, кого не было с ними в ночь вылазки.

Некоторые мыши оказались слепыми, тела некоторых были в шрамах после операций по удалению селезенок. Вскоре их отправили по новым домам, где они обрели безопасность и хороший уход на всю оставшуюся жизнь.

Лаборатория подсчитала свои потери и пришла к выводу, что бесследно пропали 15 лет исследований и 400 мышей. Могут ли люди заблуждаться настолько глубоко? Расквартированные в Скотланд‑Ярде совсем близко к больнице следователи ARNI прибыли на место происшествия с молниеносной быстротой. Они очень скоро заподозрили неладное и были рады узнать, что один из сотрудников лаборатории работает под прикрытием, являясь членом общенациональной антививисекционной группы.

День спустя

Если человек еще не задушил в себе чувства, он должен питать доброту по отношению к животным, ибо тому, кто жесток с животными, трудно иметь дело с людьми. Мы можем судить о сердце человека по его отношению к животным.

Иммануил Кант

Был понедельник, 7 часов утра. Адам Спэр, зоотехник‑стажер, мыл клетки. Старший зоотехник, Дженет Джури, проводившая эксперименты, вошла и спросила: «Ты слышал о том, что произошло?» Она рассказала, что их взломали и обокрали; она не выглядела чересчур шокированной, но она еще не видела, что именно произошло. Адам вытер клетку и пошел вслед за ней посмотреть.

Первыми признаками того, что в лаборатории побывали непрошенные гости, стали россыпи опилок у лестницы и надписи на стенах: «ЗДЕСЬ БЫЛ ФОЖ» и «ПРИШЕЛ, УВИДЕЛ, УКРАЛ ЖИВОТНЫХ».

Адам услышал, как наверху на лестнице Дженет кричит: «О, боже! О, боже!». Адам поднялся и увидел, что она стоит, воздев руки к потолку и причитает: «О, боже, о, боже, что же мы будем делать?» Но Бог был, вероятно, очень занят, потому что ответа не последовало. Дженет стояла на пороге офиса, в котором обычно делали спленэктомию¹⁴³ и где по обыкновению обедал персонал, даже если в этот момент кто‑то резал мышей. Офис был разорен.

Сломанное и испорченное оборудование валялось на полу. Все стены активисты исписали лозунгами. Адам не мог удержаться и начал смеяться. Между тем, состояние Дженет обострялось. Она была близка к истерике. Не в силах с собой совладать, Адам покинул офис и прошел вдоль по коридору в направлении помещений для животных. Двери были выбиты, внутри – никого. Комнаты полностью очистили от животных, разбросав пустые клетки по полу. Стены покрывала краска из баллона. Стояла интимная тишина. Адам был бесконечно счастлив. Только что сбылась его мечта. Разумеется, он не мог сказать об этом никому, даже своим начальникам из BUAV, которые, как это ни странно, ужаснулись бы так же, как Дженет.

Пришли два охранника в униформе и их начальник в костюме. Они осмотрелись и сказали, чтобы никто ничего не трогал – немного с приходом, и с требованием. Ричард Роунтри, глава отделения патологии, явился вместе с полицией. Он пребывал в живом расположении духа; единственное, что его волновало – это проинформирован ли ARNI. А вот Дженет не справлялась, и Адама попросили увести ее покурить, потому что ее состояние было плачевным. Он увел ее в туалет. Одна из пропавших собак наложила кучу на верхней ступеньке лестницы, прежде чем уйти, и полицейские обрадовались отпечатку ботинка в куче, полагая, что он может пригодиться, поэтому кучу аккуратно сохранили, как вещественное доказательство, для последующего анализа. Образец А: одна расплющенная какашка. Постепенно прибывали другие сотрудники. Всех отправляли в буфет для снятия показаний и отпечатков пальцев. Полиция держала лабораторию закрытой еще три дня.

После обеда пришла пожилая исследовательница Роза Васкез. В Королевской лондонской больнице она считалась королевой спленэктомии и экспериментировала на мышах около 30 лет. Позднее Адам сказал: «Все волновались, потому что лаборатория – это все, что у нее было. И тут у нее забрали всех животных. Дженет отвела ее в комнату и объяснила, что произошло. Она не могла в это поверить и отрицала случившееся весь оставшийся день. Она могла использовать человеческие клетки, но предпочитала животных. Проект был полностью стерт атакой ФОЖ и больше не возобновлялся».

Вопреки ожиданиям далеко не все люди в больнице были обеспокоены рейдом, равно как и другими инцидентами. Адам уже работал в лаборатории, когда несколько месяцев назад ФОЖ потревожил Университет Суррея. Вскоре после этого к нему подошел кто‑то из коллег и сказал: «Ты слышал? Суррей обчистили – вынесли всех животных!» Говорившему было приятно от этой новости, что являлось довольно странной реакцией для человека из мире зоотехнии.

Эти люди находятся на самом острие медицинских исследований и научных достижений. В объявлениях о вакансиях часто говорится о «карьере, построенной на тесном взаимодействии с животными», а для получения квалификации достаточно сдать только математику, английский язык и любой технический предмет на оценку «2» и выше.

Адам верил этому человеку. Он видел, как тот плачет, когда видит собак в лаборатории. Ему светило повышение, если бы он согласился быть более вовлеченным в опыты, но он отказался. Он ничего не умел, кроме как без задней мысли помогать животным, заботясь о них. Он был рад, что больница подверглась нападению, но беспокоился, в хорошие ли дома попадут собаки. Адам, будучи активистом, знал, что в хорошие, но ничего не сказал.

Лабораторию закрыли, в 15.00 сотрудникам сказали расходиться по домам. Две недели спустя Адам Спэра арестовали. Полиция сообразила, что он не тот, за кого себя выдает, и не поверила, что он получил должность, чтобы узнать секреты лаборатории и предоставить их BUAV для обнародования. Его заподозрили в том, что он привел налетчиков в эти стены. Это было сюрреалистично для Спэра. Он испытывал теплые чувства по отношению к ФОЖ, но контактов с кем‑либо из активистов прямого действия никогда не имел.

Начальство Спэра в BUAV не испытывало радостных чувств. Оно откровенно разозлилось. Они принялись врать и подозревать своего человека в том, что он запорол их расследование. Адама предали остракизму. Полиция установила за ним наблюдение и придерживалась мнения, что он – налетчик ФОЖ, работавший под прикрытием. У них не было никаких доказательств этого, но позже они обвинили его в сговоре с целью совершения кражи, воровстве и мошенничестве.

Примерно через два года начался суд над Спэром и Нэнси Фиппс, которую обвинили в предоставлении Адаму фальшивых рекомендаций, позволивших получить эту работу. Судья резонно закрыл все судебные разбирательства ввиду отсутствия состава преступления и вещественных доказательств. Отпечаток ботинка в собачьем кале так и не пригодился.

Семимесячное расследование BUAV выявило, что собаки, содержавшиеся в лаборатории, не видели дневного света и не имели постели; что животные испытывали нехватку ветеринарной помощи; что одна собака умерла от потери крови в результате драки, потому что ветеринара не было на месте; что другие животные страдали болезненными и смертельными недугами после серьезных инвазивных хирургических операций.

Лаборатория также ставила опыты на биглях (после чего убивала их), которых некогда держали для разведения в фармацевтических компаниях. Двум из них было по десять лет и каждая из самок выносила по тринадцать пометов, пока не оказалась в больнице. Glaxo дешево продала больнице Молли, пятилетнюю самку бигля, которая раньше приносила фармацевтам щенков для новых пыток. Молли была любимицей Адама. Однажды он увидел, что ее нет в конуре. А потом нашел ее связанной и зарезанной в холодильнике. Покинуть этот мир благодаря атаке ФОЖ было для Адама лучшим исходом из всех, какие только могли быть ему уготованы.