Обуздывая испепеляющее желание

Чем больше говоришь об этих людях, тем хуже все становится. Их никак не одолеть. Страховщики оплачивают счета, но их услуги постоянно дорожают.

Британский мясник

Когда я был еще совсем юным активистом, мне часто говорили, что я вырасту (или должен вырасти) из этой социальной роли и найду работу. То же самое происходило со мной и в тюрьме. Мне говорили: «Ну вот теперь ты допрыгался – найди работу и остепенись». Но это не работает: угнетение животных никуда не девается, и я не чувствую по этому поводу себя иначе. Я отношусь к нему так же, как в день, когда о нем узнал. Оно должно быть остановлено, независимо от обстоятельств. Таковы мои взгляды, и я не одинок. И если кто‑то решил, что, убивая активистов и давая им сроки, вдвое превышающие адекватные, он сможет заткнуть рот инакомыслящим, это беда убийц и карателей, потому что единомышленники действуют повсеместно, и их невозможно выследить, если им сопутствует удача. Пусть это и не всегда так.

В 1990‑е общество получило от истеблишмента серьезное послание. Его фрагменты были сформулированы в Чешире, Кембридже, Ковентри и Олд‑Бейли: попробуйте тронуть систему угнетения животных, и вас ждет суровая расплата. Но в ответ истеблишмент получил что угодно, но только не смирение и слабость. Вместо того чтобы нейтрализовать «экстремизм», он только усугубил положение дел.

Бородатый, 37‑летний Дейв Коллендер давно вращался в кругах спасателей животных: спокойного и влиятельного, в очках, как у Джона Леннона, его часто можно было видеть в качестве руководителя зоозащитных групп. Он жил в Ливерпуле и был отъявленным саботажником охоты. Его неплохо знали в Чешире, где он мешал собачьим сворам убивать дичь. Но в какой‑то момент он сложил с себя полномочия лидера и поселился в центре спасения животных во Фрешфилдзе, откуда Майк Хилл уехал тем роковым утром в феврале 1991 года. И недавнего выпускника школы, и стареющего хиппи объединяла ненависть к угнетению животных и готовность выполнять работу, которую мало кто захочет выполнять. Они залечивали животным раны, убирали за ними отходы и справлялись с дебилами, которые являлись в переполненный животными приют и заявляли: «Возьмите у меня этих щенков, иначе я их сейчас в канал выброшу». Оба активиста могли проехать много километров, чтобы забрать недавно взятую собаку, которую люди, недавно ее заведшие, больше не хотели видеть спустя два дня, потому что она линяла. И они оба умудрялись оставаться спокойными и вежливыми – завидные качества!

Когда «хозяева» отказываются от животного, для работников приюта это всегда личный удар. На каждого пристроенного питомца приходится пять, которых необходимо срочно разместить в приюте. Это все равно что бегать по воде. Коллендер, как и другие спасатели животных, справлялся с этим ощущением, потому что так всем было проще, но смерть юного друга стала слишком сильным потрясением для этого тихого мужчины, заставив его действовать.

Последние неприятности с законом у Коллендере были в Чешире, когда NALL совершила рейд в здании ICI в 1984 году. С тех пор он жил, пригнув голову, позволяя себе заниматься нескончаемой работой во благо животных, пытаясь спасти диких зверей на полях смерти в родном графстве и за его пределами. Коллендер вспоминает: «Я все еще ностальгирую по моему первому саботажу в июне 1978 года в Кенделе. Это был последний сезон, когда разрешалась охота на выдр на реке Крейк, берущей начало в озере Конистон. В тот день я впервые посмотрел в лицо извращенному удовольствию. Отношение охотников, их агрессия, пьянство и готовность устроить драку в любой момент гарантировали, что я всю жизнь буду убежденным противником кровавых видов спорта».

Словом, нельзя сказать, что набеги на деревенскую жизнь можно было считать отдыхом от бесконечной жестокости, свидетелем которой Коллендер ежедневно являлся во Фрешфилдзе. Саботаж охоты в Чешире опасен, особенно для тех, кто опытен в диверсионных техниках и хорошо знаком охотникам. Активистов, которых не избили или еще как‑то не атаковали в этих местах, можно пересчитать по пальцам, и Коллендер сделал все, что мог, за эти годы. В какой‑то момент он решил заняться другими вещами во благо животных и долго думал, что поступает абсолютно верно, вплоть до дня убийства Майка Хилла. Как и многим другим людям, смириться с этим ему было слишком сложно.

Коллендер решил взять реванш. Он купил 60 кухонных таймеров в форме помидоров. То, что они имели такую форму, не имело значения. Значение имело их количество и тот факт, что их можно было использовать, как таймеры для зажигательных устройств. Если бы Коллендер продавал кухонные принадлежности, ничего подозрительного в такой закупке не было бы, но когда полицейские узнали от представителя магазина, что частное лицо приобрело так много таймеров, и выяснили личность покупателя, для них зазвучали сигналы к действию.

Коллендер и Грег Эйвери (который вновь взялся за дело, едва не угодив в тюрьму в 1980‑е) работали в безопасном укрытии в Бирмингеме. Они планировали запустить кампанию против многочисленных предприятий, участвовавших в угнетении животных. В числе мишеней значились Ветеринарное управление¹⁶⁷, Кембриджский охотничий клуб и Управление по сбыту молока¹⁶⁸. Активисты планировали использовать муляжи взрывных устройств – для этого и требовались таймеры. Узнав о приобретении Коллендера, полиция установила наблюдение.

Это было ровно за три года до того дня, как детективы в Кенте разоблачили себя передо мной в ходе слежки. То же самое случилось и в Кембридже: всего через 48 часов после установки наблюдения офицер под прикрытием случайно столкнулся лицом к лицу с человеком, за которым должен был пристально наблюдать издалека. Коллендер и Эйвери хоть и были бдительными активистами, не придали инциденту значения; человек в поле мог быть кем угодно – например, орнитологом или извращенцем. И пока друзья отдыхали после велосипедной разведывательной прогулки по самому вивисекционному графству в стране, полиция Кембриджа начала операцию по их задержанию. Офицеры решили, что слишком рискованно предполагать, что их человек не был замечен, поэтому активистов арестовали, допросили, через несколько дней обвинили и не выпустили под залог. Обыск дома позволил обнаружить планы зданий, которые активисты собирались атаковать, и материалы для сборки различных устройств, но в здании не было ничего взрывчатого или легко воспламеняющегося.

Но дело не было закрыто. Месяцы спустя несколько свидетелей защиты с большим риском для себя заявили, что изготовленные муляжи устройств были ничем иным как (нелегальными) болванками, предназначенными для того, чтобы привлечь внимание общества к ответственным за эксплуатацию животных учреждениям, тем самым нанеся им политический и финансовый урон.

Активисты категорически не стремились спровоцировать возгорания или взрывы. Даже эксперт‑криминалист со стороны обвинения признал, что обнаруженные устройства – всего лишь безобидные макеты. Интригой процесса – немного невероятной – стало то, что по причинам, известным только судье Питеру Мэтьюсу, он разрешил использовать показания этих свидетелей только в отношении одного из двух подсудимых. Впоследствии, по итогам пятинедельного процесса, Грега Айвери признали невиновным в преступном сговоре с целью размещения зажигательных устройств и отпустили домой. Дейва Коллендера, однако, признали виновным. Какое своеобразное правосудие.

В марте 1996 года, проведя много месяцев в предварительном заключении, Дейв Коллендер был приговорен Королевским судом Бирмингема к десяти годам за преступный сговор с целью совершения поджога. Вновь собралась немалая группа поддержки. Сотни людей пришли на демонстрацию у здания апелляционного суда выразить свое отвращение по отношению к приговору и потребовать пересмотра решения. Но их призывы не попадали глухие уши. Суд сократил десять лет до восьми, но на четвертый год заключения – ко всеобщему удивлению – Дейв вышел условно‑досрочно. Он вернулся работать во Фрешфилдз.

Майкл Грин и Мелани Арнольд тоже были полностью поглощены работой в приюте для животных; эту пару любителей животных никак нельзя было заподозрить в закидывании скотобоен зажигательными бомбами, но в свободное время они занимались, собственно, именно этим. Их не останавливали бесчисленные угрозы тюрьмы. Они избавлялись от эмоционального груза, который получали, нянчась с несчастными животными и не всегда имея возможность им помочь. Рассказывает Мелани Арнольд:

«Никто бы никогда не догадался, что это за предприятие, если бы просто ехал мимо, не зная наверняка. Оно выглядело как офисное здание, но за обычным фасадом скрывалось его истинное предназначение. Раскрывал тайну только ужасающий запах! Запах всегда будет выдавать подобные места. Это было удачное расположение для скотобойни. Она стояла в уединенной части Глостершира и была достаточно изолирована, чтобы сгореть, не угрожая ничьей жизни, но не настолько изолирована, чтобы наше присутствие в случае, если нас заметят неподалеку, нельзя было как‑то объяснить.

Однажды ночью мы с Майклом спрятались на территории. Там не было ни души, и мы провели предварительную разведку. Мы проинспектировали ограду по периметру, отходные пути, окружающую местность; мы осмотрели парк грузовиков, загоны для животных, различные здания и автомобили. Все было изучено, проверено и запомнено. Потом мы провели более тщательную проверку скотобойни; мы обследовали крышу на предмет возможных точек входа, потому что двери стояли на сигнализации. Более пристальный осмотр привел нас к одной из многочисленных больших дверей сараев с торца здания. В дверь был вставлен большой металлический засов. Мы его сдвинули и вошли. Мы оказались в черном, как смоль, лабиринте коридоров и смежных комнат. Здесь висела жутковатая тишина и, несомненно, почти осязаемая атмосфера кошмара. Помещения заполнял смрад страха и крови. И эхо. Эхо повсюду.

Я зашла в комнату, где за задние ноги были подвешены две мертвые коровы. Их открытые пасти смотрели на решетки в полу. В металлических резервуарах лежали органы и кожа животных. Они выглядели, как содранные шкуры в собственном соку. Мы провели на скотобойне два часа. Мы прошли по следам приговоренных животных от загонов по проходу, в которых их кололи и били для ускорения, к тому месту, где их подвесили, зарезали и заставили истечь кровью. Мы прошли к месту выгрузки животных, побывали на кухнях, в туалетах и офисах, а потом молча вернулись на скотобойню, оба глубоко погрузившись в собственные мысли. Мы ушли аккуратно, ничего после себя не оставив.

Две недели спустя мы уже закупили все, что нам могло понадобиться, и вечером выгрузили инструменты, бензин и устройства на территории бойни, а потом отъехали припарковать фургон там, где он не вызвал бы подозрений. Мы прошли на территорию скотобойни, притворяясь гуляющей парочкой, и прокрались на парковку. Проверили грузовики, здание и окружающую местность на наличие признаков жизни. Убедившись, что мы одни, продолжили. Мы проделали дыру в ограде на противоположном конце территории, чтобы в случае появления охраны или полиции мы не оказались заблокированы и смогли убежать. Затем мы выбили по боковому окну в каждом автомобиле, относительно аккуратно и тихо с помощью керна, после чего замерли, ожидая, не последует ли какая‑то реакция. Реакции не последовало. Внутрь машин, на обивку сидений, мы поместили по незажженному, но готовому зажигательному устройству и пошли в здание.

Мы залили весь пол верхнего этажа обильными количествами бензина, разложив бумажные полотенца и спецодежду, которую нашли в раздевалке, сверху по ступенькам вниз, чтобы обеспечить ползущее, непрекращающееся пламя. Потом мы попытались с помощью паяльника и кусачек преодолеть огромные железные ворота. С ними нам не повезло, поэтому мы сконцентрировались на том, что мы могли сделать. Я вскарабкалась на гофрированную крышу и оставила там устройства вместе бензиновым фитилем, который вел к проходу погонщиков. Его я‑то и подожгла.

Все оборудование было забрызгано бензином. Рядом с каждым приспособлением мы положили по зажигательному устройству. Начинкой устройств была смесь сахара и нитрата калия, герметично упакованная в пакеты для заморозки. Каждый пакет крепился к бутылке, содержавшей микстуру из бензина и чистящего средства. У нас было 26 таких устройств и еще 12 больших пакетов смеси нитрата и сахара без бутылок, которые могли стать хорошим подспорьем для разлитого бензина. Потом мы подожгли устройства в автомобилях, вернулись в здание и активировали возгорание вручную. Затем мы покидали в пламя остававшиеся устройства, чтобы придать огню силу и дать ему распространиться.

Гремучая смесь стреляла синими бензиновыми сполохами в небо. Пламя поползло в нашу сторону и начало пропитывать пол. Это становилось опасно. Мы выбежали как раз в тот момент, когда два грузовика взорвались в огне».

К несчастью для этой пары, полицейские очень захотели поймать виновников, и им повезло, когда они приехали в приют, где работал Майкл Грин, чтобы спросить, не знают ли сотрудники чего‑нибудь. Майкл пришел на работу в неудачное время и столкнулся к офицерами лицом к лицу. Они арестовали в приюте троих. В дальнейшем полиция обнаружила существенные косвенные улики, позволившие связать Майкла с преступлением и выбить из него признание. Дальнейшее расследование привело следователей к Мелани, которая была арестована и не смогла объяснить совпадение отпечатков пальцев на принадлежавшем ей болторезе и откушенном болте с места событий.

Поскольку пожарные прибыли быстро, само здание скотобойни удалось спасти от серьезных разрушений, однако ее владелец Роберт Энсор сказал: «Многие транспортные средства были повреждены, но, к счастью, оборудование не пострадало. В здании полно обломков и структурных повреждений, но все могло быть намного, намного хуже. В данный момент ситуация такова, что мы вновь в деле: забой продолжается, и все в порядке».

Проведя 15 месяцев в предварительном заключении, Майкл Грин был приговорен к пяти годам; 3,5 ему дали за скотобойню Эрсона и еще 18 месяцев – за попытку поджога депо фургонов для перевозки скота в Нортхэмптоне. Мелани Арнольд дали 3,5 года за попытку поджечь скотобойню. Проигнорировав просьбы прокурора о 8‑летних сроках и в целом умеренно наказав обвиняемых, судья сделал символический шаг к отступлению в войне истеблишмента с «”зеленой” угрозой».

К середине 1990‑х прямое действие стремительно распространялось по Голландии и по Европе в целом, подгоняемое успехами британских активистов, не покидавшими заголовки газет. Голландский ФОЖ – Djurens Belfrielse Front (DBF) – всерьез занялся борьбой с торговлей мясом, и его ничто не могло остановить. И пока DBF становился все более активным и уверенным в себе, полиция отвечала очень медленно, за что я ни в коем случае никогда не смел ее критиковать (я считаю, некуда ей торопиться!).

Но активистам не повезло. Детективы выслеживали банду контрабандистов наркотиков, которые жили в том же районе, что и занятая команда DBF. Это не было проблемой, но активисты и контрабандисты пользовались одной телефонной будкой, а полиция поставила ее на прослушивание. Это тоже не было проблемой, если не считать того факта, что активисты использовали будку, чтобы звонить в прессу и брать на себя ответственность за проведенные рейды. В блаженном неведении они вляпались в спецоперацию, которая не имела к ним отношения, но кольцо быстро сомкнулось.

Вскоре последовали аресты, и объяснений у активистов не нашлось. Фрэнку Косере и Эрику ван дер Лаану ничего не оставалось, кроме как признаться в раскрашивании стен мясницкого училища, а также в совершении трех поджогов и двух попыток поджогов, которые были связаны между собой использованием одинаковых устройств. Всего голландский ФОЖ взял на себя ответственность за 14 поджогов в период 1993‑1996, включая уничтожение целого мясокомбината, плюс причинение множественного, менее серьезного ущерба, в том числе с помощью граффити. Получив снисхождение за сотрудничество со следствием, Фрэнку Косере дали 28 месяцев тюрьмы и 8 условно, Эрику ванн дер Лаану – 20 месяцев и 10 условно.

После их осуждения представители мясной промышленности страны преисполнились уверенности в том, что все проблемы позади, раз уж эта плодовитая банда исчезла с улиц. Но праздновали они недолго, потому что поддержка осужденных и сравнительно мягкие приговоры обернулись огромной волной опустошительных поджогов. Один голландский активист описал эти события так: «Жаль, что двое оказались в тюрьме, но это свидетельство того, что отношение голландцев к животным меняется к лучшему».

Аналогичную солидарность проявили немцы две недели спустя, когда группа поддержки толпой явилась в суд, чтобы поддержать двух соотечественников, которые трудились вместе с тремя швейцарскими активистами. Их арестовали в результате погони на большой скорости после того, как они разнесли скотобойню в Вестерхайме. Всех их обвинили в совершении рейда и приговорили к выплате штрафа в размере 90.000DM (£32.000) за причиненный ущерб, плюс каждый должен был выплатить по 2000DM. Кроме того, им дали по четыре месяца условно, а также конфисковали машину и другую собственность. Всем им было сказано, что они легко отделались, особенно швейцарцы, которых судья особенно невзлюбил за незаконное пересечение границы.