Экспорт живых животных. Чисто английское несогласие

За шесть недель зимы 1994 года три значительных события потрясли движение, объединив его разрозненные элементы в одну мощную силу. Первым было судилище в Олд‑Бейли, вслед за которым двумя неделями позднее поднялось огромное восстание против экспорта скота. Все началось с крошечной искры в южном порту Шорема в Суссексе, когда вечер протеста закончился цепной реакцией по всей стране, вовлекшей в движение тысячи людей, многие из которых никогда до этого ни против чего не протестовали. А потом произошло еще одно жестокое убийство. И жертвой стал так называемый экстремист.

Борьба с экспортом живых животных традиционно была прерогативой RSPCA и «Сострадания в мировом животноводстве» (CIWF)¹⁶⁴ и обращала на себя внимание благодаря таким людям, как Джоанна Ламли¹⁶⁵ и Селия Хаммонд. Вопрос об освобождении животных не ставился, речь шла лишь об облегчении их страданий. То, что еще совсем недавно считалось второстепенной проблемой ввиду осознаваемых прибылей от убийства животных на британских скотобойнях в сравнении с числом вывозимых за границу, стало яростной битвой для целого движения. Естественно, я воспринимаю проблему о «благопристойности» забоя в Великобритании так же, как любой, кому известны способы убийства животных ради пищи. У меня нет никакого желания видеть, как животное убивают здесь, а потом переправляют его труп за рубеж, чтобы там его съели. Велферисты, однако, требуют именно этого. Это повергает меня в логический ступор, потому что я‑то думал, что скотобойни – это по определению места жестокости, куда ни одно животное не должно попадать ни при каких обстоятельствах.

Велферисты умудряются публично и слезливо протестовать против экспорта живого скота на бойню и при этом употреблять пищу, произведенных из этих зверей, параллельно получая деньги от Скотоводов и Ко за рекламу продуктов животного происхождения и проявляя тем самым лицемерие и двойные стандарты. Они не стремятся к прекращению эксплуатации животных. Одна из этих завсегдатаев СМИ – женщина, которая называет себя «любительницей животных» и позорит этот статус, снимаясь в рекламе молочных йогуртов с добавлением желатина. Инспекторов RSPCA, в свою очередь, сняли на камеру грызущими части тел животных в ходе их бросающих в дрожь объездов поголовья британского скота, попавшего на скотобойни континентальной Европы. Какие шансы остаются у животных при таких представителях?

Это поразительное лицемерие распространено среди велферистов повсеместно: CIWF выступают за то, чтобы забой животных в Соединенном Королевстве не заканчивался, и предлагают в своем «Руководстве для сострадательного потребителя» покупать «органические или выращенные на свободном выгуле мясо, молоко и яйца», дабы «помочь растущему числу сельскохозяйственных животных наслаждаться свежим воздухом и светом солнца» (до того дня, конечно, как их погрузят в фургоны и отвезут на бойню). В этом смысле неудивительно, что в сентябре 2006 года CIWF открыто поддержала потенциальное возрождение забоя телят в Великобритании, утверждая, что это гуманно, особенно органическая версия ферм. Когда же любители мяса из животных на свободном выгуле и здоровом питании поймут, наконец, что все это одна большая ложь; что с забоем скота в силу привычки сопряжено ужасное насилие; что животные – это плохой источник питания; что скотобойни – дерьмо; что производство мяса вредит экологии?

RSPCA пошло еще дальше и привело зоозащитников в замешательство своим продвижением продуктов животного происхождения с маркировкой «Пища свободы», производство которой, по словам Общества, «улучшает жизнь максимально возможного числа животных» – животных, которые проживают короткие, жалкие жизни и умирают насильственной смертью. Вы несомненно можете помочь им, выбрав понравившийся вариант из серии «Рецептов пищи свободы от знаменитостей», которая представляет собой сборник отталкивающих кулинарных затей. Как сказал один граф, президент Ассоциации деревенских джентльменов, «вместо того, чтобы превращаться в организацию оптового забоя, со стороны RSPCA было бы мило занять более позитивную позицию относительно предотвращения роста разведения скота... RSPCA также оказалась совершенно неэффективной против разрастающегося скандала вокруг вивисекции и проведения повторных экспериментов на животных...»

Так как же вышло, что движение за освобождение животных ввязалось в массированную общенациональную битву против экспорта скота? Как получилось, что некоторые из радикальных активистов сражались на улицах плечом к плечу с велферистами, будто бы желая, чтобы животных убивали на бойнях в Великобритании?

3 января 1995 года около 200 человек, включая многих местных жителей, стояли с акцией протеста в порту Шорема на южном побережье. Едва ли общество могло игнорировать проблему долго, учитывая, сколькие люди наблюдали сцены, напоминавшие события 1940‑х годов в Европе – огромные грузовики с грудными телятами проезжали всю набережную Брайтона в доки – через самое сердце родины движения за освобождение животных. «Большие черные носы и печальные глаза преследуют тебя, ища утешения. Они торчат из каждой дырки в перевозчике и ты видишь их, когда идешь на пляж». Такую фразу не встретишь в брошюре, ее можно только услышать от ближнего, который не смог отвернуться от этих несчастных сирот.

Акции протеста сами по себе не были чем‑то из ряда вон выходящим, потому что первое время оппозиция не имела достаточных сил. Управляли процессами в основном группы подобные Коалиции за права животных на Юго‑Востоке, Благотворительной организация в помощь животным Восточного Кента и CIWF, но внутри этих масс происходило какое‑то брожение, и никто не мог предположить, что дело обернется тем, чем обернулось. Все началось с гонок, в которых участвовали крупнейшие велферистские группы, стремившиеся первыми выследить самые длинные маршруты перевозок животных по стране; подобные поездки уже считались давно и хорошо задокументированным кошмаром. Вслед за выходом передачи в программе «Мир в действии», показавшей кадры леденящих кровь путешествий, в ходе которых животные днями не видели пищи, воды, отдыха и элементарного комфорта, CIWF проспонсировала лобби в парламенте. Истерические заголовки стали своего рода отражением эмоций общественности – не говоря уже о петиции, которую подписали 400.000 человек и представили Минсельхозу. Не обошлось без опасений, что запрет на экспорт телят в Великобритании лишь увеличит число животных, отправляемых за границу. Также выяснилось, что член парламента Уильям Уолдергрейв, глава Министерства сельского хозяйства, продовольствия и рыбной промышленности, сам вовлечен в торговлю грудными телятами.

В день первой акции протеста в Шореме в распоряжении властей оказались всего 50 полицейских. Их скверно экипировали, при этом отправив расчищать дорогу, заблокированную хладнокровными, злющими протестующими. Через полчаса после начала противостояния проигрывающей в численности полиции и нацеленных только на победу активистов, фургоны развернулись и уехали. Полиция объявила о том, что больше попыток пробраться в порт предпринято в этот день не будет. Про петиции можно было забыть, экспорту животных был положен конец. Как верно сказала позднее драматург и участник благотворительных кампаний Карла Лейн, «желая привлечь внимание общества к жестокости, эти люди сделали за несколько дней больше, чем люди вроде меня за годы мирных дискуссий».

Прошел слух о победе в Шореме, и ряды протестующих расширились. Следующим вечером собралось уже 300 человек всех возрастов, рас и вероисповеданий. Полиция Суссекса удвоила контингент. Это означало, что они опять заведомо не могли предотвратить неизбежное, о чем на сей раз сообщили СМИ, назвав блокировку дороги анархистским восстанием и в красках расписав, как толпы атакуют плохо оснащенных констеблей. По новостям на следующей же день разлетелась фотография активиста в вязаной маске, стоящего на крыше грузовика, полного телят, и разбивающего лобовое стекло кирпичом. Но вместо того, чтобы отпугнуть обывателя, эта пропаганда в СМИ возымела эффект боевого клича, сплотившего людей. Ошибка прессы крылась в том, что новостные редакторы акцентировали внимание на «головорезах», а любители животных, велферисты, веганы и так далее обратили внимание на животных, которые покидали наши берега, чтобы отбыть на бойню. Их волновало именно это.

CIWF вновь превзошла себя, встав на сторону СМИ и осудив агрессивные действия, завершившиеся парой разбитых окон, а также проворство тех, кто сумел маневрировать между полицией и экспортерами, чтобы остановить жестокий бизнес. Руководство организации ужасала сама возможность того, что ее смогут ассоциировать с подобными людьми и фотографиями. CIWF свернула всю атрибутику и заявила, что отныне не желает иметь ничего общего с организацией демонстраций. Она призвала своих сторонников не посещать подобные акции и не участвовать в кампании протии экспорта животных. Местные активисты ответили на это скомканное послание сбором еще более масштабных протестных акций, напомнив, что эти мероприятия, прежде всего, не имеют никакого отношения к CIWF. Это началось буквально на следующий день, когда число активистов выросло до 1000 человек, твердо решивших не пропускать фургоны. Внезапно кампания против экспорта скота стала чем‑то существенным. Но почему?

После трех дней перекрытого экспорта и активного освещения в СМИ полиция оценила масштабы катастрофы, обходившейся предпринимателям в £200.000 в сутки, забронировала все номера в местных отелях и прислала 1500 офицеров из других частей, чтобы сбалансировать силы противостояния и гарантировать благополучный проезд фургонов. То, что было сделано потом, не укладывалось в голове.

Представьте себе отряд особого назначения, который колотит дубинками старушек, швыряет детей в стены, пинает семьи, сидящие на дороге. Представьте десяток мотоциклистов впереди полицейского спецназа, тесно сомкнувшего ряды и марширующего параллельно огромному каравану фургонов, набитых грудными телятами. Представьте полицейских, гребущих в шлюпках, и полицейских ныряльщиков в порту, которые должны убедиться в том, что корабли с телятами беспрепятственно покинут территориальные воды... Очевидцы всех этих сцен никогда уже не смогли их забыть. Полиция Лондона многому научилась у блюстителей Суссекса по части того, как расправляться с несогласными. Нехватки офицеров в резерве, который, если что, можно было привлечь к наведению порядка на разъяренных кампусах, не ощущалось. Битвы продолжались часами, днями, неделями, месяцами. Полиция произвела более 300 арестов. Многие протестующие получили ранения. Это был сигнал к действию для всей центральной Англии.

Акции простерлись далеко за пределы Шорема во все места, откуда экспортировали животных –Брайтлингси в Эссексе, Плимут в Девоне, Довер в Кенте, Ковентри в Уорвикшире. Если Шорем был Откровением, то Брайтлингси стал Вторым пришествием. Этот городок в графстве Эссекс объединил 2000 человек, собравшихся в порту, чтобы заблокировать экспорт животных. При тогдашней численности населения в 8000 это был немалый процент небезразличных жителей. На телевизионных экранах планеты мелькали сцены, в которых полиция Эссекса, имевшая репутацию самой свирепой после лондонской, налетала на мирных граждан, сидевших на дороге к пристани в попытке помешать грузовикам со скотом покинуть страну. Действия властей были так откровенны и агрессивны, что один таблоид даже назвал полицейских наемниками непосредственно в заголовке на передовице.

У Деррика Дея, немолодого активиста‑ветерана, случился сердечный приступ, и он умер в ходе одного из столкновений протестующих с полицейскими Эссекса вскоре после того, как устроил последним выволочку за их грубость.

76‑летнего Роджера Сира смерть настигла в Шореме. Окна его дома выходили на пристань, и это означало, что он мог дежурить, глядя на воду, высматривая, не прибудут ли корабли за телятами, и сообщать о происходящем другим активистам. Он играл важную роль в процессе, и фермеры знали это, поэтому пытались его запугать. Он говорил: «Я должен что‑то делать. Я не могу стоять в стороне и думать о том, что ждет этих телят. Мне звонил человек и угрожал отравить моих кошек. Но такие трусы меня не остановят». Угрозы действительно не повлияли на действия Роджера, но несомненно стресс сказался на его здоровье, подкошенном воспалением легких, и он скоропостижно скончался пару месяцев спустя.

Речь шла уже не только о жестокости к животным. Речь шла о праве выражать протест, о том, чтобы бросить вызов ценностям так называемой демократии, и о том, что полиция грубо и неоднократно нарушала закон. Конечно, были люди, которым настолько претила мысль о том, что животных будут отправлять на какую‑нибудь укромную скотобойню в Испании, что они предпочитали испытать на себе ярость полиции особого назначения, только бы животных убивали на территории Британии. Конечно, среди протестующих было и много веганов, людей, выступающих против любой эксплуатации животных и которые не готовы быть частью системы, которая заставляет коров постоянно беременеть, чтобы они давали максимум молока; которая депортирует детей этих коров умирать в Европу в тесных деревянных загонах, по дороге кормя их едой с недостатком питательных веществ, чтобы их мясо оставалось нежным.

При этом в числе протестующих были вегетарианцы и мясоеды, которые несли личную ответственность за участь этих телят и за страдания их вечно выделяющих молоко матерей. Новостные редакторы понимали, что миф об анархистском мятеже держится на честном слове и набросились на этих людей, обвиняя их в лицемерии, не забывая, однако, делать традиционный трюк – обескровливая поддержку общественности посредством позиционирования мирных протестующих бесчинствующими имбецилами. Из этой смеси лжи и жульничества они и стряпали свои заголовки. В некоторых сообщениях говорилось, что дороги блокировали главным образом сторонники концепции NIMBY¹⁶⁶, не желавшие, чтобы фургоны проезжали именно по их городам. Где‑то писали, что в Брайтлингси «активисты за права животных избили полицейского офицера». Потом выяснилось, что офицер собственными силами налетел на зеркало заднего вида, но сколькие из нас запоминают опровержения шокирующих известий, а не сами известия? Полиция уже вовсю бомбардировала повестку любого дня полоумными историями про отравление детей, терроризм в жилых районах, сожжение кур заживо, убийства животных активистами в лабораториях и после освобождения, отравление и ослепление охотничьих лошадей и гончих, а заодно и задержку медицинского прогресса. Ну, дела!

Несмотря на разнообразие мотиваций протестующих, государство было очень ограниченно в своем подходе. Для него в центре конфликта стояла торговля телятами, приносившая по £200 миллионов в год. Власти даже не интересовались побегом заключенных из тюрьмы строгого режима на острове Уайт прямо через пролив от Шорема. Это был действительно серьезный инцидент, который в конечном счете привел к очень публичному и очень разрушительному конфликту между министром внутренних дел и тюремной службой, которую ждал невероятный переворот, приведший к тому, что учреждение понизили, сделав тюрьмой общего режима, уволили начальника и повсеместно опозорили.

Трое заключенных Категории А, отбывавших пожизненные сроки (двое из них сидели за убийство) были в бегах пять дней, в то время как куда более мощные полицейские силы, чем те, что были брошены на поимку уголовников, занимались обеспечением безопасности для фургонов и кораблей, транспортировавших телят на континент. Беглецам чудом не удалось угнать самолет, как они планировали. Их арестовали на острове пять дней спустя: их случайно узнал тюремный надзиратель. При этом 200 офицеров полиции прочесывали остров площадью 380 квадратных километров, зато свыше 1000 скопились в крошечном порту Шорема.

Сторонники всех групп – от RSPCA до Министерства справедливости – побудили все главные судоходные компании отказаться иметь дело с перевозкой сельскохозяйственных животных. Этого удалось добиться и в отношении авиакомпаний. Никто не хотел испытать на себе гнев британских активистов. Это была безусловная победа, но она не позволила убить торговлю, которая теперь осуществляется через порт Довера.

И впереди была еще одна страшная трагедия.

Убийство юной матери

Воздержитесь, смертные, от осквернения тел своих плотью животных. Есть кукуруза; есть яблоки, что своей тяжестью заставляют ветви сгибаться; есть виноград, орехи и овощи. Такова должна быть пища наша.

Пифагор

С закрытием старых маршрутов для перевозки скота, молочные фермеры разыскивали новые. Министерство справедливости отправляло им бомбы в посылках. Протестующие наведывались в аэропорт Ковентри в Бэгингтоне. Вынужденное решение транспортных компаний отказаться от участия в экспорте скота заставило бизнесменов отправлять животных воздухом.

Семья Фиппс, о которой вы можете помнить по главе, повествующей о рейде в Unilever в 1980‑е, со страстью относилась ко многим проблемам животных. Их регулярно видели по всей стране, поэтому не требовался диплом предсказателя, чтобы ожидать, что они будут в числе тех, кто заблокирует подъезд к аэропорту Ковентри, особенно учитывая, что аэропорт находился буквально за углом их дома. Младшая сестра, Лесли, была здесь вместе со старшей, Джилл, и их матерью, 68‑летней Нэнси, чьей ударной фразой, обращенной к плохим людям, было: «Вам должно быть очень стыдно за себя!» Их часто сопровождали любые друзья и знакомые, каких им удавалось подбить на участие в той или иной акции. Обычно это был Гурджит, друг семьи и стойкий соратник местной группы, которого, к несчастью, посадили в тюрьму за то, что он все возможное, препятствуя экспортерам, поэтому в тот день его не было с ними.

Джилл Фиппс избежала тюремного срока десятью годами ранее, когда была осуждена по делу о нападении на Unilever, потому что тогда она была беременна своим сыном Люком. Она все для него делала, он занимал большую часть ее времени в минувшие годы. Но вот она снова вышла на передовую, как в старые, добрые времена в Кокспэрроу и других местах. Новость о перевозке грудных телят воздухом стала для нее призывом к действию.

Активисты разбили временный лагерь у главного въезда на аэродром. Экспортеры никак не ожидали, что их грузовикам придется прорываться к аэропорту через маленькую группу тех, кто закончил все дела с перевозчиками в доках.

Джилл – одна из самых храбрых людей в группе – проводила у аэропорта каждую ночь на протяжении шести недель, сражаясь с перевозчиками и полицией. Она была привлекательной женщиной, обладавшей природной способностью разоружать мужчин, которую она пускала в ход в моменты столкновений. Возможно, как мать маленького ребенка, она больше, чем другие, сопереживала лишенным матерей телятам – все события выявляли в ней сопереживание им и их судьбе.

Это случилось 1 февраля 1995 года. Если кто‑то и мог прорвать полицейское оцепление, чтобы помешать проезду фургонов, то это была Джилл. Офицеры хорошо ее знали, так же, как и водители, которые всегда останавливались, когда она преграждала путь, ожидая, пока полицейские не уберут ее с дороги.

В каком‑то смысле для всех, кто знал Джилл, было ожидаемо, что она окажется в эпицентре событий тем зимним вечером на безлюдном аэродроме. Фургоны двигались медленно, поэтому ей было нетрудно встать перед ними в тысячный раз и поднять руки, вынуждая их остановиться. Сотни офицеров отделяли тридцать протестующих от ненавистного транспорта, перевозившего тысячу телят в сутки. Переиграв полицию, Джил и маленькая группа ее друзей прорвались к фургонам, но в этот раз водитель не затормозил. У него было полно времени, чтобы увидеть ее, и двигался он на достаточно низкой скорости, но он поступил наперекор любой логике поведения и врезался прямо в нее, после чего проехал по ней. Джилл Фиппс умерла на руках у своей матери Нэнси на бетонной площадке Аэропорта Ковентри. Ей был 31 год.

Едва ли беспощадная судьба могла ударить по этой нежной, любящей семье еще больше, и горькая ирония их потери не могла ускользнуть от многих людей, учитывая, что обе Фиппс были материями и сражались, чтобы защитить осиротевших телят, отлученных от коров в возрасте нескольких дней. Они считали – как и все нормальные люди – что это абсурд: отказывать коровам в их естественном праве следовать материнскому инстинкту и быть с новорожденными.

Пока Джилл умирала на бетонной площадке, полиция в поте лица убирала других протестующих с места событий, чтобы фургоны продолжали свой путь на аэродром. Два дня спустя, когда все движение переживало тяжесть потери, было открыто и тут же отложено следствие по делу об убийстве Джилл Фиппс. В тот же день в том же самом аэропорту были арестованы 70‑летний отец Джилл Боб, ее мужчина Джастин и ее младшая сестра Лесли – они пытались мешать полетам. Джастин приковал себя к колесу самолета на взлетной полосе, тем самым не дав ему взлететь вместе с телятами.

Той же ночью активисты ФОЖ проникли в лабораторию Кембриджского университета и вынесли оттуда множество животных, которых готовили к экспериментам в области повреждений позвоночника. Они посвятили этот рейд памяти Джилл.

Как обычно, желтая пресса накинулась на активистов, обвинив во всем покойную Джилл Фиппс; ее назвали «преступницей» и «одержимой», которая должна была сидеть дома с сыном, а не кидаться под колеса из‑за животных. Лишь несколько журналистов честно написали о трагедии. Последний удар нанесло следствие. Казалось бы, обязанностью полиции является держать ситуацию под контролем во время протестных акций, чтобы никто не пострадал, и, предположительно, говорить правду. Но версия событий, представленная офицерами следствию, шокировала очевидцев случившегося. Поразительно, но полиция утверждала, что Джилл легла под колесо движущегося грузовика с тем, чтобы он ее переехал! Констебль Дэвид Томс сказал, что, когда он убрал с пути фургона одного протестующего, он решил «подойти к мисс Фиппс и сделать то же самое с ней. Она отвернулась, легла на спину и забралась под фургон так, что ее желудок оказался точно под колесом. По моему мнению, это было целенаправленное действие». Подобная презентация истории снимала вину и с полицейских, и с водителя, возлагая ее на покойную Джилл Фиппс, якобы совершившей акт беззаботной тупости. Несмотря на слова очевидцев, которые коренным образом противоречили этим показаниям, исход дела был понятен с самого начала. Решение следствия гласило, что случившееся с Джилл Фиппс – несчастный случай. Это было насмешкой над смертью молодой матери.

Полицейские не впервые подтасовывали факты в отношении Джилл Фиппс. Четырьмя годами ранее в ходе отработки досье Особой службы они каким‑то образом умозаключили, что она находится в Чешире, протестуя против конур с гончими, через два дня после убийства Майка Хилла, хотя на самом деле она была в 320 километрах оттуда, в Ковентри – забирала сына из школы. Тем не менее, ее арестовали, отвезли в полицейский участок возле дома, где продержали целый день, после чего отправили в Чешир. Здесь ее допросили и обвинили в участии в восстании! Двое суток ее не выпускали из‑под стражи, рассматривая возможность освобождения под залог. Наконец, ее выпустили, чтобы она самостоятельно проделала путь домой. Восемь месяцев она подчинялась условиям освобождения под залог, а потом обвинения с нее были сняты в силу отсутствия доказательств. Перед ней даже никто не извинился. Лишь спустя годы ей удалось получить финансовую компенсацию за тот арест и все, что с ним было связано.

Те, кто повесил на Джилл Фиппс всех собак, осуждали идею проведения церемонии ее похорон в городском соборе Ковентри, утверждая, что поминальная служба должна проходить на отдаленной улице с минимальной помпой, и что собор предназначен для прощания с теми, кто погиб на войне, а не для защитников животных. Многие не согласились с подобными размышлениями. Свыше 1000 скорбящих людей собрались у собора, чтобы выразить свое уважение к погибшей соратнице.

Что касается Phoenix Aviation – авиакомпании, ответственной за транспортировку скота из Ковентри, – то она сражалась еще пять месяцев под нарастающим натиском общественности, после чего заявила о банкротстве. За этот период из карманов налогоплательщиков взяли еще полмиллиона фунтов, которые пошли на то, чтобы обеспечивать отсутствие протестующих на взлетных полосах. Свыше 200 человек были арестованы за попытки помешать авиаперевозкам. Руководитель компании Кристофер Баррет‑Джолли настаивал: «Это не победа протестующих. Они не повлияли на наше решение никоим образом. Прекращение полетов с перевозкой животных имело сугубо экономические причины. Несмотря на то, что компания задолжала немало денег, продолжать транспортировать животных стало невозможно, абсолютно невозможно». Дома у Баррета‑Джолли дежурила охрана: на жилище неоднократно совершались нападения, и это были не все его проблемы.

Сначала, в марте 1993 года, одного из пилотов его компании обвинили в контрабанде кокаина и героина. В следующем июне Phoenix Aviation уже не только летала с телятами в Европу, она доставляла огнестрельное оружие в Южный Йемен, питая тем самым жуткую гражданскую войну, разрывавшую страну на части. Когда Джолли спросили о несоответствиях в документах, он принялся утверждать, что оружие призвано спасать жизни. В то же время он отправлял боеприпасы в Анголу, где праворадикальные мятежники снова начали войну, которая за последние десять лет унесла миллион жизней. В августе 1994 года Джолли обвинили в краже принадлежностей и инвентаря из павильона, который он снимал. Потом, в декабре, принадлежавший компании старый российский самолет возвращался в Англию, чтобы набрать в грузовой отсек еще телят. Он разбился в опасной близости от жилых районов возле аэропорта; все пять членов экипажа погибли. Эксперты пришли к выводу, что причиной случившегося стала ошибка пилота или его усталость, но журналисты, конечно же, неминуемо предположили, что самолет стал жертвой саботажа активистов за права животных. Накануне тот же самолет (чье древнее навигационное оборудование было не в состоянии считывать навигационные сигналы аэропорта), чудом не врезался в пассажирский лайнер, летевший из Брюсселя в Нью‑Йорк.

В январе 1995 года Джолли арестовали за стрельбу в одного протестующего (Джолли хотел помешать ему снимать видео) и нападение на другого с ломом в руках. Его также обвиняли в мошенническом обмане Союза Норвича, но все это можно считать несущественным в сравнении с неприятностью, которая настигла его и его второго пилота, когда их поймали с пятью чемоданами контрабандного кокаина стоимостью £22 миллиона. Они прилетели на личном самолете Джолли из Ямайки в Саусенд, графство Эссекс, в октябре 2001 года. Отрицая обвинения, пара несла потоки отчаянной лжи, в том числе, они с ослиным упрямством списывали все на активистов за права животных; Джолли даже заявил в суде, что он работал на агента ЦРУ с кодовым именем «Мистер Дж. Фиппс». Вероятно, это первое имя, какое пришло ему на ум, когда он оказался на скамье подсудимых. Даже присутствие Нэнси Фиппс в зале суда не отвадило его от гнусного лжесвидетельства. Джолли и его пособник получили по 20 лет тюрьмы.