Пружины курса на интервенцию

К концу второй мировой войны США заняли лидирующее положение в капиталистическом мире. Вашингтон тогда уверовал, что XX век должен быть «веком Америки», от­крыто заявил о притязаниях на мировое господство. «Нет страны более сильной, чем Соединенные Штаты; обла­дая такой силой, мы должны взять на себя руководство ми­ром» — таково было заявление Трумэна и программа гос­подства над миром. Экономическое преобладание США было настолько очевидным, что никто за пределами соци­алистических стран не пытался выступать против полити­ческих и военных претензий Вашингтона. Военная мощь Соединенных Штатов в сочетании с временной монополи­ей на ядерное оружие, казалось, была готова восстановить позиции капитализма чуть ли не на всем земном шаре, от­носительная слабость соперников Вашингтона в капи­талистическом мире рождала упоение и ослепление силой.

Американским стратегам казалось, что Советский Союз не скоро оправится от военных разрушений и потерь, а разгромленные во время войны противники и ослабленные войной союзники в Западной Европе и Азии будут вынуж­дены подчиниться диктату США. Известный публицист У. Липпман писал: «В то время Соединенные Штаты ка­зались всемогущими. Они обладали ядерной монополией и ни с чем не сравнимым богатством и экономической мо­щью. Американское могущество и американские возмож­ности в эту эпоху были настолько велики, что буквально опьяняли...» Именно тогда возникла, продолжал Липпман, Проблему «грандиозная идея» о том, что «весь мир представляет со­бой сферу жизненно важных американских интересов, ко­торую следует защищать с помощью оружия».

Даже в те годы подобные претензии были беспочвенны, однако правящие круги США действовали так, будто но­вая расстановка сил обеспечивала им неоспоримую миро­вую гегемонию.

Правда, уже в 50-е годы стало ясно, что соотношение сил в мире меняется не в пользу США и ни военно-поли­тическое или экономическое давление, ни вооруженное вмешательство в дела других стран не могут остановить эти сдвиги. Упрочение экономических позиций СССР, его научно-технические достижения, создание ракетно-ядерного оружия, развитие других социалистических стран, начавшееся крушение колониальной системы империализ­ма, изменения в соотношении экономических сил внутри самого капиталистического мира — все эти процессы рас­шатывали глобальные позиции США.

На рубеже 60-х годов с развернутой программой ук­репления американских глобальных позиций выступил президент Дж. Кеннеди. В речи при вступлении на пре­зидентский пост в январе 1961 года он заявил, что США во имя защиты американских интересов во всем мире «заплатят любую цену, будут нести любое бремя, справ­ляться с любыми трудностями, будут поддерживать любо­го сторонника и противостоять любому противнику». При Кеннеди началось вползание во вьетнамские дела, при­нявшие при Джонсоне характер широкой военной интер­венции, закончившейся поражением.

70-е годы принесли с собой резкое ухудшение эконо­мической ситуации в США. В первой половине этого де­сятилетия разразились два экономических кризиса, в том числе кризис 1974—1975 годов—самый глубокий в по­слевоенной истории.

Важнейшее воздействие на глобальные позиции США стало оказывать дальнейшее укрепление экономической мощи и обороноспособности, международно-политическо­го авторитета СССР, всего социалистического содружест­ва. Вашингтону не удалось, несмотря на наращивание во­оружений, переломить в свою пользу соотношение воен­ных потенциалов двух стран. Ему пришлось признать, что Советский Союз добился фактического равенства с США в области ракетно-ядерного оружия, что война с при­менением такого оружия была бы для США самоубийст­вом и следует исходить из этого при выработке внешнеполитического курса. Главным элементом международной обстановки 70-х годов стал поворот к разрядке, к улучше­нию отношений с СССР. Это было важным сдвигом в мировой политике, открывавшим широкие возможности международного сотрудничества.

В отличие от Дж. Кеннеди, утверждавшего, что США готовы «платить любую цену», отстаивая свои глобальные интересы, президент Никсон выдвинул гораздо более скро­мные задачи: «Америка не может и не будет намечать все планы, разрабатывать все программы, выполнять все решения и полностью принимать на себя ответственность» за положение дел в капиталистической части мира.

На рубеже 60-х и 70-х годов сложились три интерна­ционально переплетенных центра современного капита­лизма — Соединенные Штаты, Западная Европа, прежде всего «Общий рынок», и Япония. Каждый из этих центров стремился обеспечить себе наиболее прочные позиции в мировом капиталистическом хозяйстве. В результате более быстрого, чем в США, роста производства в других глав­ных капиталистических странах уровни их экономичес­кого развития значительно сблизились. США, которые раньше занимали первое место в мире по производству валового национального продукта на душу населения, переместились на седьмое место. ЕЭС в целом сравня­лось по валовому национальному продукту с США.

Газета «Нью-Йорк таймс» вынуждена была признать: «Американского столетия так и не было... Соединенные Штаты пытались отхватить кусок, который им явно не по зубам».

Ричард Барнет, сотрудник русского исследовательско­го центра Гарвардского университета, писал: «Эпоха Пакс-Американа кончилась. Соединенные Штаты, все еще ос­таваясь самой могущественной в мире страной, уже не могут играть роли мирового управляющего, что им удава­лось, когда Европа и Япония, ослабленные войной, были куда податливее при оказании на них американского вли­яния в различных формах, а Советский Союз, хотя уже был гигантом, оставался явно слабее...»

Однако военно-промышленный комплекс США не уст­раивали ни стратегический паритет с Советским Союзом, ни ограничение гонки вооружений, поскольку это ставило под угрозу его прибыли от военных поставок. Недовольст­во многих в американских правящих кругах вызывали социальные изменения в мире, которые активизировались в условиях разрядки, упрочение позиций социализма, ряд успехов национально-освободительного движения, ук­репление антимилитаристских сил.

В Вашингтоне все чаще говорили о том, что США сох­раняют громадную экономическую и финансовую мощь, значительный перевес над главными конкурентами, доми­нирующую роль в ряде важнейших отраслей мирового капиталистического хозяйства, определяющих научно-тех­нический прогресс. Там с раздражением воспринимали из­менение характера межгосударственных отношений в ка­питалистическом мире, когда приходилось искать компро­миссы с другими странами или даже идти порой на опреде­ленные уступки, вместо того чтобы навязывать всем свою волю. Многих руководящих государственных деятелей США возмущало, что против развивающихся стран все труднее было использовать канонерки и морскую пехоту.

Все это в сочетании с рядом внутриамериканских фак­торов вызывало небывалую активизацию агрессивного, ре­акционного крыла американской правящей верхушки, ко­торое перешло в ожесточенное политическое и пропаганди­стское наступление по всему фронту против разрядки меж­дународной напряженности, против СССР и других соци­алистических стран, против развивающихся стран, прово­дящих неугодный США курс.

Большое воздействие на настроения правящей элиты США оказало обострение проблемы природных ресурсов. Соединенные Штаты— одна из самых богатых природны­ми ресурсами стран мира — впервые в своей истории стол­кнулась с их весьма заметной нехваткой. Лондонский жур­нал «Экономист» отмечал в этой связи: «США, которые ранее были более чем самообеспечены большинством важ­ных видов сырья, становятся все более зависимыми от по­ставок самого необходимого, особенно нефти, из зачастую недружественных иностранных государств». Хотя в Ва­шингтоне стали нередко рассуждать о растущей «взаимо­зависимости» стран как о знамении эпохи, растущую зави­симость от нефти Ближнего Востока там восприняли как недопустимую «уязвимость». На этом основании стали до­биваться в зоне Персидского залива «особых прав». Импе­риалистические претензии были возрождены в таком мах­ровом виде, что их вполне можно было бы вложить в уста идеологов британского колониализма конца XIX века.

Искусственно создавалась подходящая атмосфера для появления концепций, согласно которым военную и эко­номическую мощь США необходимо пускать в ход грубо и прямолинейно, навязывая свою волю одним и вселяя страх в других. Шел поворот от разрядки к нагнетанию напряженности и гонки вооружений, от сотрудничества к конфронтации, от признания стратегического равенства с Советским Союзом к попыткам добиться военного пре­восходства. В отношениях с развивающимися странами это означало переход от демагогических призывов к сот­рудничеству в условиях взаимозависимости к диктату и шантажу.

США сохраняли подавляющее военное превосходство над своими союзниками-соперниками. Поэтому у амери­канских правящих кругов появилось искушение вернуть прежнюю роль гегемона не путем решения внутренних проблем, не путем совершенствования своей экономиче­ской структуры, а с помощью военного нажима, в частно­сти в тех районах, откуда поступает нефть. Пристегивая к себе союзников в военном плане под крики о «советской военной угрозе», Вашингтон одновременно решил попы­таться захватить в свои руки шланг, питающий нефтью Японию и Западную Европу.

Практические шаги в этом направлении были предпри­няты задолго до того, когда стали ощущаться первые под­земные толчки в Иране, предвещавшие землетрясение.

Еще в сентябре 1977 года стало известно о секретной директиве президента Картера, предусматривающей рас­ширить стратегические задачи Соединенных Штатов, включив в них оборону Персидского залива, особенно Ира­на, от возможной «иностранной агрессии». Картер подпи­сал этот меморандум в конце августа 1977 года, после того как Совет национальной безопасности исследовал этот во­прос в течение шести месяцев и придал Ирану и его об­ширным запасам нефти новое значение в американском стратегическом планировании. Военное внедрение в бас­сейн Персидского залива намечалось проводить под пред­логом... возможного «советского нападения».

В своем меморандуме президент также приказал обе­спечить готовность «мобильных сил» для «защиты» Ближ­него Востока, Южной Кореи в случае нападения, хотя сов­сем недавно он предлагал вывести вооруженные силы ве­ликих держав из Индийского океана.

Примерно в это же время было решено создать «кор­пус быстрого развертывания» для действий в Азии, Афри­ке и Латинской Америке, но главным образом — в зоне Персидского залива.

23 февраля 1978 года министр обороны Г. Браун вы­ступил в совете международных дел Лос-Анджелеса с изложением «новой» военной доктрины США для Ближнего Востока и Азии. В речи, которую местная печать расцени­ла как «самую жесткую из всех выступлений правитель­ства», Браун сделал особый упор на американские «воен­ные интересы» в «крайне изменчивом», как он выразился, районе Ближнего Востока и Персидского залива. Он за­явил, что они выходят за рамки арабо-израильских про­блем и связаны непосредственно с нефтью. «Поскольку в этом районе находятся крупнейшие в мире запасы нефти, Ближний Восток и Персидский залив,— утверждал шеф Пентагона,— нельзя отделить от нашей безопасности, безопасности НАТО и наших союзников в Азии». США, продолжал он, «намерены охранять добычу нефти и ее до­ставку странам-потребителям» и в этих целях планируют разместить на Ближнем Востоке и в районе Персидско­го залива свои вооруженные силы в составе более трех ди­визий, которые «могли бы быстро отреагировать на беспо­рядки в этом районе».

Журнал «Нейшн» писал в этой связи, что под прикры­тием разговоров о «контроле над вооружениями» США «готовятся к возможной интервенции на Ближнем Восто­ке или в районе Персидского залива». Другой еженедель­ник — «Юнайтед Стойте ньюс энд Уорлд рипорт» сооб­щал, что США уже приступили к созданию «отборных ударных вооруженных сил, готовых по первому сигналу к переброске в любой район мира». Речь шла о «силах быст­рого развертывания».

1978 год, когда еще не был свергнут шах и когда еще не был введен ограниченный воинский контингент СССР в Афганистан для его защиты от угрозы извне, стал важной вехой в деле резкого усиления агрессивных тенденций во внешней политике США. Именно в этом году НАТО при­няла долгосрочную программу наращивания вооружений. В этом же году в зону «жизненно важных интересов» США был открыто включен Персидский залив.

Итак, Вашингтон уже готовил кулак для возможной интервенции в зоне Персидского залива, когда стали раз­ворачиваться грозные иранские события.

 

 

ИРАН: ПОДЗЕМНЫЕ ТОЛЧКИ

 

Президент Картер и шах Ирана вместе встречали новый, 1978 год во дворце Ниаваран в Тегеране. Атмосфера была непринужденной и сердечной. Картер танцевал с шахиней Фарах и с сестрой шаха принцессой Ашраф.

«Иран,—заявил президент в своем официальном то­сте,— благодаря замечательному руководству шаха явля­ется островком стабильности в одном из наиболее неспокойных районов мира». «На свете нет такого государствен­ного деятеля, к которому я питал бы большую призна­тельность и личную привязанность,— сказал Картер.— Это в значительной мере заслуга вашего величества и резуль­тат того уважения, восхищения и любви, какими вы поль­зуетесь у вашего народа».

Спустя немногим более года раздавленный страхом диктатор, окруженный всеобщим презрением и ненави­стью, бежал, спасая жизнь, из Ирана.

Каким же образом в обществе, которое, согласно док­ладу ЦРУ, сделанному в 1978 году, было «весьма далеко от революционной ситуации», а его граждане «не были способны на серьезные политические выступления», на­родная революция смела, как щепку, шахский режим?

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит бросить взгляд на историю Ирана хотя бы с начала 50-х годов, когда США силой навязали иранцам рухнувшую было монархию. Уже тогда Иран переживал глубокий кризис после трех деся­тилетий правления Реза-шаха и его пока еще бессильного сына Мохаммеда Реза Пехлеви. С помощью усилившего­ся централизованного военно-бюрократического аппарата монархическая власть пыталась проводить «реформы» в области экономики, просвещения, культуры, направлен­ные на «модернизацию». Но хотя на словах провозглаша­лись преобразования в буржуазном духе, на деле подра­зумевались чисто косметические реформы с целью укре­пить власть феодально-помещичьих кругов. Уже одно это содержало в себе разрушающее шахский режим противо­речие. В Иране шло развитие капитализма, но это был псевдокапитализм, деформированный «капитализм» полу­колониального образца, опутанный традиционными фор­мами в сфере хозяйства, политики, права, идеологии, образа жизни. И с помощью АИНК и через неравно­правные рыночные связи империалистические державы грабили Иран, лишая его возможностей даже ограничен­ного развития.

Для выживания правящий класс должен был быть готовым к самотрансформации, как это произошло в Япо­нии 60 — 70-х годов прошлого века. Но в нем не оказалось для этого внутренних импульсов. Единственный способ самосохранения, который он знал, состоял в репрессиях, подавлении оппозиции, не подкрепленном даже сколько-нибудь убедительной демагогией, в опоре на голую силу внутри страны при поддержке извне. Реза-шах, который в принципе был бы не прочь укрепить независимость страны, пришел к ориентации на нацистскую Германию, а его сын — на Англию, затем — на США.

Операция «Аякс»

В октябре 1949 года два десятка иранских общественных деятелей — адвокаты, журналисты, представители духо­венства, оппозиционно настроенные к правительству,— сели в бест в шахском дворце и объявили голодовку. Бест — неприкосновенное убежище (в основном — ме­четь), где лицо, преследуемое властями, не может быть схвачено. Оппозиционеры протестовали против фальсифи­кации правительством выборов в меджлис — нижнюю па­лату парламента. Возглавил группу доктор Мохаммед Мосаддык, выходец из богатой и знатной семьи, владевшей сотнями деревень.

Правовед, получивший европейское образование, он стал известен еще в 20-е годы, но с установлением в стране деспотического режима Реза-шаха отошел от ак­тивной политической деятельности. «Хотя он был уже стар, когда возвратился на политическую сцену,— он — и это было красноречивым свидетельством его ума и таланта — скоро стал кумиром представителей молодой иран­ской интеллигенции,— писал М. Мачокки в книге «Иран в борьбе».— Больше всего их восхищали в нем упорство, с каким он отказывался идти на компромисс с диктатурой Реза-шаха, его долгая и настойчивая борьба против вся­ких наследственных привилегий, его твердая решимость освободить Иран от разлагающего иностранного влияния».

Группа, севшая в бест, составила ядро либерально-демократической организации с весьма расплывчатой структурой и программой — Национального фронта.

Добившись аннулирования результатов выборов, На­циональный фронт на повторных выборах от Тегерана в меджлис в феврале 1950 года провел восемь своих членов. Их популярность быстро росла, так как главной задачей в меджлисе они считали национализацию АИНК, а также внутренние либерально-демократические преобразования, определенное ограничение шахской власти.

К этому времени АИНК стала безусловным символом империализма и объектом ненависти иранцев. Ее концес­сионная территория равнялась 259 тысячам квадратных километров. Эксплуатировалось свыше 300 скважин — одних из самых производительных в мире. Компании принадлежали абаданские нефтеперерабатывающие за­воды производительностью 25 миллионов тонн в год, трубопроводы длиной около 2700 километров, свыше 100 крупных танкеров. У АИНК были свои аэродромы, радиостанции, железная дорога, порты, морской и воз­душный транспорт, собственная полиция.

7 марта 1951 года премьер-министр генерал Размара был убит у ворот мечети. Он считался антиамерикански настроенным. 11 марта премьер-министром был назначен бывший посол Ирана в США Хосейн Ала. Близкий к шахскому дворцу, он ориентировался на Вашингтон и Лондон. Но сбить нараставшую волну антишахских и антиимпериалистических выступлений не удалось.

В марте и апреле меджлис и сенат единогласно одоб­рили законы о национализации предприятий Англо-иранской нефтяной компании. Это был вызов всей преж­ней системе колониализма, сравнимый лишь с национа­лизацией Суэцкого канала насеровским Египтом пять лет спустя. Англия объявила иранскую нефть «ворованной» и направила корабли для военно-морской блокады Ирана.

АИНК внезапно прекратила выплату дотаций нефтяникам-иранцам, вызвав забастовку на нефтепромыслах. По приказу Хосейна Ала войска стали стрелять по бастующим, убив и ранив десятки рабочих. Но забастовка продолжалась. В Тегеране, Исфахане и других городах также шли забастовки и массовые демонстрации. АИНК вынуждена была пойти на уступки рабочим. «Верный друг Запада» подал в отставку.

29 апреля новым премьер-министром был утвержден лидер Национального фронта семидесятилетний Мохам-мед Мосаддык.

Едва став во главе американской администрации, Эйзенхауэр, который, по свидетельству Идена, был одер­жим страхом перед «коммунистическим Ираном», одоб­рил решение устранить Мосаддыка. Госсекретарь Даллес заявил: США сочли невозможным иметь дело с Мосаддыком. Возглавить переворот должен был 56-летний гене­рал Фазлолла Захеди, снятый с поста министра внутрен­них дел в июле 1951 года. Он опирался на несколько сот прошахски настроенных офицеров. Но нити заговора держал не он, а Центральное разведывательное управ­ление США.

Шеф ближневосточного отдела ЦРУ Кермит Рузвельт, внук президента США Теодора Рузвельта, тайно посетил Иран в марте 1953 года, согласовывая план переворота. Операцию утвердили государственный секретарь Джон Фостер Даллес, его брат, директор ЦРУ Аллен Даллес и заместитель госсекретаря, бывший директор ЦРУ генерал Уолтер Беделл Смит. Эйзенхауэр, как писал позднее Рузвельт, полностью согласился с ними. Предстоящую операцию назвали «Аякс».

В конце июля К. Рузвельт вновь прибыл в Иран по фальшивому паспорту и укрылся на вилле в горах, под­держивая связи с шахским двором и генералом Фазлоллой Захеди. В заговоре активно участвовал и сын Захеди— будущий посол Ирана в Вашингтоне. В те дни в Тегеране появился бригадный генерал Норман Шварцкопф, кото­рый несколько лет назад руководил реорганизацией иранской полиции и жандармерии и имел хорошие связи с ними.

Военная миссия США снабжала прошахские части всем необходимым — от оружия до грузовиков и броне­машин.

В августе ЦРУ решило, что настало время для дей­ствий.

13 августа шах по совету Кермита Рузвельта и Шварц-копфа подписал секретный указ о смещении Мосаддыка и назначении главой правительства генерала Захеди. Но план переворота попал в печать и всколыхнул всю страну. В ночь с 15 на 16 августа несколько офицеров шахской гвардии во главе с полковником Насири попытались арестовать Мосаддыка, но сами были схвачены охраной премьера. Узнав об этом, шах на следующее утро бежал из своего дворца на побережье Каспия и на небольшом самолете приземлился в Багдаде под крылышко анг­личан.

Казалось, что заговор был сорван. В Тегеране буше­вали антимонархические демонстрации. Но Мосаддык опасался левых еще больше, чем прошахских офицеров. Правительство арестовало несколько сот демонстрантов, а 18 августа освободило арестованных ранее заговорщи­ков, вызвав сумятицу в рядах своих сторонников. Для Мосаддыка, как писала французская «Монд» в сентябре 1953 года, «было предпочтительнее любое другое реше­ние, кроме победы, добытой крайне левыми элемен­тами...».

По сигналу Рузвельта и Шварцкопфа генерал Захеди вывел утром 19 августа подкупленные толпы деклассиро­ванных элементов из южных кварталов Тегерана, учи­нивших погром левых и демократических сил. Верные шаху дивизии из провинции были подтянуты к столице. Прошахски настроенные офицеры арестовали Мосаддыка.

В декабре 1953 года военный трибунал приговорил Мосаддыка к трем годам тюремного заключения. После освобождения и вплоть до своей смерти в 1967 году он жил в деревне близ Тегерана под надзором полиции.

Выдающийся антиимпериалистический акт — нацио­нализация АИНК, и вызов, брошенный Мосаддыком Англии и США, шаху, иранской реакции, и попытки ре­форм — все это окружило его имя ореолом самоотвержен­ного служения национальным интересам.

После переворота 1953 года шахский режим фактиче­ски запретил все партии и политические организации, раз­давил даже зачатки существовавших с 1941 года буржуаз­но-демократических свобод. В 1957^ году в некоторых райо­нах, включая столицу, было отменено военное положение. Но к тому времени с помощью американских и изра­ильских спецслужб была создана тайная полиция — орга­низация безопасности и информации — GABAK. Она же контролировала прессу и политические настроения. К се­редине 70-х годов САВАК насчитывала 40—50 тысяч постоянных служащих и несколько сот тысяч осведомите­лей. Через ее застенки прошли десятки тысяч людей, подозреваемых в малейшей оппозиции к шахскому режи­му. Они подвергались самым изощренным пыткам и изде­вательствам. Тысячи из них погибли.

В 1954 году Ираном было заключено новое соглашение о нефти, на этот раз не с АИНК, а с Международным неф­тяным консорциумом. В новой компании АИНК, отныне «Бритиш петролеум», получила 40 процентов акций (и соответствующую компенсацию от других участников). «Ройял датч Шелл» — 14 процентов, 5 американских «се­стер»—35 процентов, 5 процентов пошли группе аме­риканских «независимых» компаний и 6 процентов — «Компани франсез де петроль». Иранская национальная нефтяная компания (ИННК) в тот момент стала лишь формально юридическим собственником нефтяной про­мышленности, не имея возможности определять ни це­пы на свою продукцию, ни уровень добычи. Доходы от нефти должны были делиться по принципу «фифти-фифти» между правительством и консорциумом.

В политической и военно-стратегической областях шах стал отрабатывать свой «долг» ЦРУ и в целом Вашингто­ну. В конце 1955 года Иран вступил в созданный Лондо­ном и Вашингтоном Багдадский пакт (с 1959 года — СЕНТО), а в 1959 году заключил двустороннее военное соглашение с США. На его территории появились амери­канские военные базы, особенно для электронной разведки против СССР.

Иран постоянно снабжал нефтью Израиль и стал по­стоянным покупателем его оружия.

В бассейне Персидского залива, особенно после выво­да английских войск, Тегеран принял на себя жандарм­ские функции стража интересов Запада и подтвердил это, направив экспедиционный корпус в султанат Оман. Шах в кратчайший срок дал США (американские же) реактив­ные самолеты, когда они понадобились для войны во Вьетнаме. По просьбе Вашингтона он тайно снабжал ору­жием Сомали для войны против революционной Эфиопии и перебрасывал оружие проамериканской группировке в Чад.

Вашингтон умело использовал болезненные амбиции шаха и его манию величия, чтобы превратить Иран, по выражению сенатора Эдварда Кеннеди, в «наркомана гон­ки вооружений». Если за два десятилетия — с 1950 по 1969 год — военные поставки в Иран оценивались в 757 миллионов долларов, то за 10 лет, предшествовавших революции, они превысили 18 миллиардов. В мае 1972 года президент Никсон подписал в Тегеране секретные со­глашения, в которых США обязались поставлять Ирану любое современное оружие. Фактически из иранских де­нег оплачивались испытания некоторых видов нового ору­жия, еще не апробированных в американской армии. К се­редине 70-х годов шахский режим стал самым крупным в мире импортером американских вооружений. В 1973—1978 годах шах закупил и заказал американского оружия на 19 миллиардов долларов, а в 1978 году передал заявку на новейшую военную технику еще на 15 миллиардов. К 1979 году в Иране было 50 тысяч американцев, в основ­ном военных советников. За время от окончания второй мировой войны до 1975 года в США прошли подготовку 11 тысяч иранских военнослужащих. К началу 1979 года в США обучалось 2260 иранских военных. В Тегеране была размещена региональная штаб-квартира ЦРУ. Ри­чард Хелмс, бывший директор ЦРУ, до 1976 года занимал пост посла в Тегеране. Помимо дипломатических функций Хелмс осуществлял координацию деятельности спецслужб США и Ирана.

Усугубляется кризис режима

И наиболее дальновидные люди из ближайшего окруже­ния шаха, и некоторые американские советники понима­ли, что, раздавив оппозицию, режим не вырвал ее соци­альных корней. С помощью ЦРУ шах вернул себе «пав­линий трон» (инкрустация из драгоценных камней на троне имитировала раскраску павлиньего хвоста). Все свое сравнительно долгое правление он метался в пои­сках политической структуры, которая обеспечила бы стабильность власти и расширила ее общественную базу.

К реформам, которые высокопарно и претенциозно именовались «белой революцией», а потом «революцией шаха и народа», приступили в Иране в начале 60-х годов. К тому времени рабочий класс не был политически орга­низован, а его авангард — партия Туде — подверглась репрессиям, арестам, массовому физическому уничтоже­нию, была резко ослаблена. Прослойка иранских разно­чинцев, активной части интеллигенции, городской мелкой буржуазии, не подчиненной влиянию базара[1], то есть тех, кто служил опорой Национального фронта, была дезорганизована. Мусульманское духовенство еще не было способно выступить серьезным соперником правительст­ва. Требования перемен, преобразований стучались в дверь, но они наталкивались на глухую стену сопротив­ления со стороны феодальной власти.

Подобное положение становилось нетерпимым, и это понимал кое-кто из представителей «верхов». Они нача­ли проводить реформы с целью вновь создать видимость модернизации общества, расширить социальную базу ре­жима, попытаться обеспечить господство капитализма во всех областях экономической и общественной жизни, не меняя деспотического характера правления. Организа­торы реформы надеялись переориентировать государст­венную власть, оторвать ее от феодально-помещичьей ос­новы и трансформировать в объективного выразителя интересов буржуазии со всей ее иранской спецификой. Го­сударство в условиях Ирана, как и ряда других стран Ближнего и Среднего Востока, волей-неволей попыта­лось принять на себя функции насильственного осущест­вления буржуазных преобразований. Главной составной частью преобразований была аграрная реформа, в ходе которой у крупных помещиков за выкуп отбирали часть земель, а самих землевладельцев подталкивали на путь капиталистического предпринимательства.

Та часть иранской буржуазии, которую с большими оговорками можно назвать «национальной», сначала не желала вкладывать капиталы в промышленное развитие. Она получала значительные доходы от экспортно-импорт­ных операций и довольствовалась ими, выступая фак­тически в качестве агента, в лучшем случае — младшего партнера крупного международного капитала. Обладая растущими доходами от нефти, государство направило средства на развитие инфраструктуры, железных и шос­сейных дорог, телекоммуникаций, плотин и ирригацион­ных сооружений, в воздушный и водный транспорт, в тя­желую промышленность. К середине 70-х годов на долю государственного сектора приходилось две трети общих капиталовложений в экономику, свыше половины про­мышленного производства, около половины импорта и треть экспорта (без нефти).

Национальная иранская промышленность была защи­щена от иностранной конкуренции таможенными пошли­нами. Государство ввело для нее различные налоговые льготы, открыло краны кредитования. Бизнесмены новой формации стали перемещаться вверх в социальной иерархии, наполнять роскошные особняки коллекциями старых ковров, средневековых миниатюр, музейного оружия. Если в 1960 году в Иране не было ни одного предприятия с оборотом в 5 миллионов долларов, то в 70-х годах таких частных предприятий насчитывалось более сотни.

Но сам факт существования коррумпированного ре­жима обрекал буржуазное развитие на деформированный характер. «Редкие промышленные или коммерческие предприятия в Иране открывались без благословения ша­ха,— писал американский исследователь Марвин Зонис в книге «Иранская политическая элита».— Чтобы обеспе­чить это благословение, шаху часто делается подарок в виде части акций нового предприятия. В других случа­ях шах или члены королевской семьи вкладывают лич­ные средства в местные коммерческие предприятия. В результате, по крайней мере, у какого-нибудь члена семьи Пехлеви есть законный голос в управлении почти всей промышленностью и торговлей Ирана».

Если с обтекаемого языка буржуазного исследователя перевести его верные замечания на общедоступный, то это означало: шах и его окружение собирали в собствен­ные карманы налоги и взятки со всей промышленно-торговой деятельности в стране.

Но так же воровал и брал взятки весь монархический государственный аппарат, не забывая прикрывать пре­ступные действия высокопарными словами и прошахскими лозунгами.

Экономической и политической властью обладала в Иране примерно тысяча семей. Общая или, точнее, глав­ная черта для большинства ее представителей — служ­ба при правительстве, при дворе, в гражданской или во­енной администрации. Поэтому в иранских условиях «элита» стала синонимом высшего эшелона в государствен­ном аппарате.

Самые влиятельные люди в шахском Иране были, как правило, представителями бюрократии. До реформ вес и влияние «элиты» определялись крупными земельными владениями в сочетании с постами внутри государствен­ной машины. В 60-е годы прежняя база в значительной степени была подорвана. Старая земельная аристократия несколько потеснилась в пользу выскочек, замеченных и обласканных шахом из числа продавшихся режиму «раз­ночинцев», технократов, представителей «средних слоев». Но важно отметить, что, по данным Зониса, дети базар­ных воротил, то есть представители буржуазии, представляли менее одной пятой от общего числа самых влия­тельных людей страны.

Главный источник обогащения «элиты» — нефтяные доходы — находился в руках правительства, и контроль над ним осуществляли шах и его окружение. Поэтому «тысяча семейств» больше зависела от государственной власти, чем когда бы то ни было.

Распределение богатств шло в соответствии с традиция­ми ближне- и средневосточной деспотии сверху вниз — с помощью подарков, выгодных подрядов, прямой и массо­вой коррупции.

Да, для выживания иранский политический режим, его бюрократическая «элита» должны были хоть как-то совер­шенствоваться, видоизменяться, проводить какие-то ре­формы, провозглашенные хотя бы на бумаге. Но бюрокра­тический склероз государственной машины был настолько силен, система обратной связи между элементарнейшими запросами общества и ответом на них со стороны властьимущих настолько парализована, что любые, даже благие решения, принимаемые «верхами», или не доходили до «низов», или же осуществлялись в совершенно искажен­ном виде. Любые мероприятия мертвящей бюрократии давали самопоражающие результаты. Ее паразитизм был безусловным и вопиющим.

Когда доходы Ирана от нефти резко возросли, они лишь в очень незначительной мере пошли на удовлетво­рение реальных нужд общества, но в большинстве про­сто означали учетверение, удесятерение казнокрадства, усугубление паразитического характера бюрократии. Го­сударственная машина Ирана знала только один ответ на надвигавшуюся народную революцию — репрессии и ис­торически была обречена.

Крот истории рыл глубоко.

В результате скачка цен на жидкое топливо после 1973 года доходы иранского правительства от нефти в 1975 году увеличились почти в 10 раз по сравнению с 1972 го­дом. В 1977 году они достигли 23 миллиардов долларов (примерно 40 процентов всего валового национального продукта страны, почти 80 процентов доходов бюджета). За период 1972—1977 годов Иран получил от экспорта нефти почти 90 миллиардов долларов. Эти суммы были на­столько крупными, что, несмотря на колоссальные поте­ри от воровства и взяток, несмотря на расходы на воору­жение, в стране шел бурный экономический рост. Правда, за формально высокими цифрами «развития» скрывался именно рост цеп на нефть, но все же Иран действительно превращался из аграрной в индустриально-аграрную страну.

В Иране появились металлургические, машинострои­тельные, нефтехимические заводы, автосборочпые и тракторосборочные предприятия, газовая п алюминиевая про­мышленность, предприятия сельскохозяйственных ору­дий, заложены основы судо- и самолетостроения, сдела­ны шаги к созданию атомной энергетики. С 1960 по 1975 год численность промышленных рабочих возросла вдвое. Индустриализация «по-ирански» не ослабляла, а усилива­ла экономическую зависимость Ирана от развитых капи­талистических стран.

К тому же, несмотря на некоторые успехи индустриа­лизации, «крупные», по иранским понятиям, предприятия оставались островками в море 250 тысяч мелких заведе­ний и мастерских. В современных отраслях в середине 70-х годов было занято около 100 тысяч рабочих из об­щей массы почти в 2,5 миллиона человек. Предприятия, имевшие механические или электрические двигатели, охватывали всего 700 тысяч занятых. Более 1 миллиона человек трудились в кустарных мастерских, основанных на ручном труде или на использовании примитивных станков.

Особенность иранской ситуации была в том, что низ­шие, самые массовые торгово-ремесленные слои не обя­зательно и не всегда порождали капитализм, а, наоборот, зачастую консервировали, воспроизводили в новых общественно-исторических условиях прежние производствен­ные отношения. Показателем этого было устойчивое сохранение, хотя и видоизмененных, средневековых це­хов и гильдий на иранских базарах.

Традиционные общественные структуры разрушались, видоизменялись, но часто просто не заменялись новыми. Демографический взрыв, миграция в города (за десяти­летие, предшество<