Атомные бомбы, бактериологическое оружие и мир

 

6 августа 1945 года крейсер «Аугуста» с президентом Трумэном и сопровождавшей его в Потсдам делегацией на борту шел прямым курсом через Атлантику обратно в Вашингтон. За несколько минут до полудня, пока президент завтракал, капитан Фрэнк X. Грэм передал ему краткую радиограмму военно-морского министерства, имевшую самый высокий гриф срочности.

Радиограмма сообщала, что американские самолеты сбросили атомную бомбу на японский судостроительный центр Хиросиму и что результаты оказались более успешными, чем ученые и инженеры, создавшие это новое боевое оружие, ожидали.

Трумэн был восхищен этой новостью. Он пожал руку капитану Грэму и, по словам очевидцев, заявил: «Это величайшее событие в истории».

Через несколько минут поступила вторая радиограмма – на этот раз от военного министра Стимсона. Она была еще более оптимистичной, чем первая. Трумэн вызвал государственного секретаря Бирнса и прочитал ему радиограмму. Затем он вернулся за стол и подал знак собравшимся матросам, что хочет сказать несколько слов.

Когда все умолкли, президент рассказал о первом успешном применении этого страшного нового оружия, сила взрыва которого была эквивалентна 20 тыс. тонн тринитротолуола. Собравшиеся моряки устроили овацию, когда Трумэн закончил свое краткое сообщение об атомной бомбе. Затем президент отправился в офицерскую кают-компанию, где сообщил обедавшим офицерам о случившемся.

Атомная бомба и ее последствия были у всех у нас на уме, с тех пор как мы получили в Потсдаме 16 июля известие об успешном испытании нового оружия. С этого момента атомная энергия перестала быть теорией. Мы имели бомбы. Одной из наших последних задач до отъезда из Германии была подготовка заявления, которое сделают президент и госсекретарь, когда бомба будет на деле применена против японцев. С этого момента мы просто ожидали того сообщения, которое поступило к нам на обратном пути в Вашингтон. Наше путешествие домой началось утром 2 августа 1945 года, когда мы вылетели из Бабельсберга в аэропорт около Плимута в Англии.

Из-за плохой видимости самолет президента совершил посадку в девяти милях от намеченного аэродрома. Оттуда нас вскоре доставили на крейсер «Аугуста».

Рядом с «Аугустой» стоял на якоре английский линейный крейсер «Ринаун», и со всей надлежащей помпой президент был приглашен на борт линкора, где его на палубе приветствовал король Великобритании Георг VI, приехавший из Лондона. Король устроил неофициальный завтрак в честь президента, в ходе которого я беседовал с ним об атомной бомбе. Король спросил меня о ее потенциальной мощи. Я ответил: «Не думаю, что она будет столь эффективной, как ожидают. Мне она кажется профессорской фантазией!»

К моему удивлению, король Георг оказался хорошо информированным о проекте «Манхэттен» и возможном послевоенном использовании атомной <427> энергии. «Хотите держать пари на этот счет, адмирал?» – шутливо сказал он мне. Я не кривил душой, когда ответил королю, что, в отличие от некоторых ученых, не очень-то доверяю этому новому оружию и что не знаю взрывчатое вещество, которое обладало бы такой взрывной силой, какую приписывают новой бомбе. События вскоре показали, что в этом отношении я глубоко заблуждался...

На следующий день, 6 августа, мы получили важные новости об атомной бомбе, о которых упоминалось выше. Никакие другие сообщения, полученные позднее в тот же день, не содержали существенных дополнительных подробностей о рейде на Хиросиму, хотя все они говорили, что результаты были успешными во всех отношениях. Подготовленное в Потсдаме заявление президента было сразу же опубликовано в Вашингтоне.

«Мы потратили два миллиарда долларов на величайшую в истории авантюру – и победили,– заявил президент.– Мы сейчас готовы быстро и полностью уничтожить все промышленные предприятия, имеющиеся у японцев на поверхности земли в любом городе. Опубликованный 26 июля Потсдамский ультиматум [91]* был призван спасти японское население от полного уничтожения...»

Заявление Белого дома заканчивалось словами; «Если сейчас наши условия не будут приняты, Японию ожидает с воздуха поток разрушений».

Только англичане, канадцы и мы располагали информацией о производстве этого атомного оружия. Президент провел пресс-конференцию с журналистами на борту «Аугусты», но он мало что мог добавить к официальному заявлению.

Когда пресс-конференция закончилась, один из корреспондентов, Роберт Никсон из Интернэшнл Ньюс Сервис, спросил, не думаю ли я, что атомная бомба произведет революцию в военном деле. Так как мы все еще не имели доклада об огромном ущербе, который может причинить всего одна атомная бомба, я ответил Никсону, что для противодействия любому новому наступательному оружию всегда создавали оборонительное вооружение, и я полагаю, что угроза этой новой бомбы будет парирована, так же как это было с другими угрозами в прошлом.

Во время нашего морского путешествия госсекретарь Бирнс и я помогали президенту в подготовке его выступления по радио с обращением к американскому народу о результатах Потсдамской конференции. Погода на протяжении нашего похода была благоприятной, и 7 августа вечером мы прибыли в Вашингтон.

8 августа 1945 года Москва объявила, что считает себя в состоянии войны с Японией. Мы предполагали, что русское наступление в Маньчжурии, вероятно, уже началось, и я подумал, что после этого нам придется делить как военные усилия против Японии, так и плоды этих усилий. <428>

Поступали дальнейшие подробности об атомном ударе по Хиросиме, свидетельствовавшие, что большая часть города с населением около 350 тыс. человек была уничтожена взрывом одной сравнительно небольшой бомбы. Японское правительство выдвинуло обвинение в жестокости и варварстве, утверждая, что жертвами нападения стали главным образом беззащитные женщины и дети. Хотя Хиросима была военно-морской базой, судя по всему, жертвы среди гражданского населения были ужасающими.

Некоторые из наших ученых говорили, что подвергнувшийся нападению район будет непригоден для жизни людей в течение многих лет, поскольку взрыв бомбы сделает почву радиоактивной и пагубной для живых существ. К 9 августа в японских сообщениях утверждалось, что в Хиросиме было убито 100 тыс. человек. В этот же день мы также объявили, что сбросили вторую бомбу на Нагасаки, который считали местом пребывания штаба армии, обороняющей Южную Японию.

Президент созвал совещание, чтобы обсудить вопрос об опубликовании информации относительно создания атомного оружия. Присутствовали госсекретарь Бирнс и министр Стимсон, генерал-майор Лесли Р. Гровс, руководитель военной стороны так называемого «Манхэттенского проекта», Ваннивар Буш, директор бюро научных исследований и развития, и Чарльз Комптон из Массачусетского технологического института, участвовавший в проекте.

Трумэн спросил меня, имелось ли какое-нибудь соглашение между Рузвельтом и Черчиллем о предоставлении англичанам доступа ко всей информации о производстве бомбы. Я рассказал ему, что помню о длительной беседе в Гайд-парке, Нью-Йорк, после Квебекской конференции 1944 года и что, как я понимаю, Рузвельт согласился предоставить нашему союзнику только информацию о промышленном использовании атомной энергии.

По совету ученых и с одобрения Бирнса и Стимсона президент решил передать для опубликования объемистый документ, известный как «Доклад Смита», подготовленный ведущими учеными, участвовавшими в создании бомбы. Этот знаменитый доклад, опубликованный на следующий день (10 августа), частично приподнял пелену военной секретности, окутывавшую это важное научное достижение. Доклад Смита популярным языком объяснил процессы, с помощью которых было достигнуто использование атомной энергии в военных целях. Он содержал большинство сведений о бомбе, которые сочли безопасным предать гласности в то время. Эта многолетняя дорогостоящая и напряженная работа, в которой участвовали лучшие ученые всей страны и десятки тысяч рабочих, была самым надежно оберегаемым секретом всей войны...

Утром 10 августа японское правительство сообщило по радио о готовности принять условия Потсдамской декларации и капитулировать при понимании, что декларация не содержит требований, ущемляющих прерогативы императора как суверенного правителя Японии.

Швейцарию попросили передать это предложение Соединенным Штатам и Китаю, а Швецию – России и Великобритании.

Я присутствовал на совещании в Белом доме с участием военного и военно-морского министров и государственного секретаря, которое президент созвал в 9 часов утра, чтобы обсудить эту новость. До получения официального сообщения из Швейцарии нельзя было предпринять какого-либо <429> шага, кроме как начать набрасывать проект ответа. Япония, по существу, заявляла, что она капитулирует, если мы не повесим императора.

Я рекомендовал принять японское предложение. Это отнюдь не означало, что я был сторонником сохранения императором всех его прерогатив. Мне император был безразличен, но я был убежден, что необходимо будет использовать его для проведения капитуляции в жизнь.

Некоторые из окружения президента хотели потребовать его казни. Если бы они навязали свою точку зрения, мы, возможно, все еще воевали с Японией. Верноподданные императора, вероятно, сражались бы до последнего лояльного японца, а в тот момент в строю находилось более 5 млн японских солдат.

В 12.30 собрался Объединенный совет начальников штабов, чтобы обсудить меры, необходимые для фактического прекращения военных действий. Возникла уверенность, что великой мировой войне вот-вот настанет конец.

Я вернулся в Белый дом около двух часов и работал с госсекретарем Бирнсом и президентом над проектом послания главам правительств союзных стран относительно формы принятия японского предложения о капитуляции. Очевидно, что предстояло внести ясность в вопрос о статусе императора. По этому вопросу американская позиция была следующей.

«С момента капитуляции власть императора и японского правительства в отношении управления государством будет подчинена верховному главнокомандующему силами союзных держав, который предпримет такие шаги, какие сочтет нужными для осуществления условий капитуляции.

Императору и японскому верховному командованию будет предложено подписать условия капитуляции, необходимые для выполнения положений Потсдамской декларации, отдать приказы всем вооруженным силам Японии прекратить боевые действия, сдать оружие, а также отдать такие другие приказы, которые может предписать верховный главнокомандующий для осуществления условий капитуляции.

Окончательная форма правления Японии будет в соответствии с Потсдамской декларацией установлена свободно выраженной волей японского народа.

Вооруженные силы союзных держав останутся в Японии до тех пор, пока не будут достигнуты цели, изложенные в Потсдамской декларации».

Положительные ответы были получены на следующий день (11 августа), и текст нашего официального ответа японскому правительству был передан в Токио правительством Швейцарии. Он также был передан американской прессе и радиовещанию, чтобы сделать его известным Японии за несколько часов до того, как он поступит по официальным каналам. Пока ожидалось решение японского правительства, военные действия против Японии велись со всей возможной энергией. В воскресенье 12 августа ничего нового не произошло.

13 августа президент приказал генералу Маршаллу продолжить подготовку всех планируемых операций против Японии до поступления ответа японского правительства на наше требование капитуляции. Главной из этих операций была подготовка к вторжению на остров Кюсю, ориентировочно намеченное на 1 ноября...

Рано утром во вторник 14 августа 1945 года японское радио передало, что требование союзных держав о капитуляции принято японским <430> правительством, но лишь в 15.30 мы получили перехваченное сообщение, из которого узнали, что император принял наши условия.

Позднее госсекретарь получил официальный японский ответ, переданный через Берн. Японское правительство полностью приняло условия, предписанные в Потсдамской декларации, и, таким образом, вторая фаза второй мировой войны подошла к концу.

Около 19.00 Трумэн заглянул ко мне в кабинет и сказал, что он собирается вскоре объявить о безоговорочной капитуляции Японии и хочет, чтобы я присутствовал на этом историческом событии. Когда я вошел к президенту, я застал там всех членов кабинета и бывшего государственного секретаря Корделла Хэлла. Огромная толпа корреспондентов и радиорепортеров заполонила кабинет. Хэлл сидел слева от президента, Бирнс и я – справа... Двери заперли, и за несколько минут до 19.00 президент встал и зачитал сообщение о капитуляции, полученное от японского правительства от 14 августа 1945 года.

«По вопросу о ноте Японского Правительства от 10 августа относительно принятия условий Потсдамской Декларации и ответа Правительств Соединенных Штатов, Великобритании, Советского Союза и Китая, посланного Государственным Секретарем Америки Бирнсом и датированного 11 августа, Японское Правительство имеет честь сообщить Правительствам четырех держав следующее:

1. Его Величество Император издал Императорский рескрипт о принятии Японией условий Потсдамской Декларации.

2. Его Величество Император готов санкционировать и обеспечить подписание его Правительством и Императорской генеральной Штаб-квартирой необходимых условий для выполнения положений Потсдамской Декларации. Его Величество также готов дать от себя приказы всем военным, военно-морским и авиационным властям Японии и всем находящимся в их подчинении вооруженным силам, где бы они ни находились, прекратить боевые действия и сдать оружие, а также дать такие другие приказы, которые может потребовать Верховный Командующий Союзных Вооруженных Сил в целях осуществления вышеуказанных условий» [92]*.

Трумэн также объявил 15 и 16 августа днями празднования нашей великой победы, которая положила конец войне. При этих последних словах двери открыли, и журналисты, расталкивая друг друга локтями, буквально за несколько секунд исчезли из кабинета, чтобы сообщить миру официальное заявление о прекращении войны. Неофициально факт окончания войны был известен уже в течение нескольких часов.

Я сразу же вернулся к себе в кабинет, чтобы от имени президента направить телеграммы нашим вооруженным силам с указанием о прекращении наступательных операций против японцев, за исключением тех, которые могут оказаться необходимыми для защиты наших войск. Я также информировал правительства союзных стран о прекращении нами военных действий...

В Вашингтоне шумно праздновали победу, все автомашины гудели в клаксоны, и огромные толпы кричащих людей заполнили улицы, парализовав движение городского транспорта. Радио без умолку передавало репортажи о праздничных манифестациях во всех городах от Лос-Анджелеса до <431> Бостона, где жители шумно приветствовали окончание войны на переполненных улицах.

Мне этот момент казался более уместным для трезвых размышлений о нашей удаче в достижении победы над фанатичными врагами. Но если большинство людей считало более подходящим устроить шумиху – что же, это их демократическое право.

Народы Соединенных Штатов и всего мира праздновали конец войны, которая началась в 1914 году, затем временно прервалась для дальнейшей подготовки с 1918 по 1939 год, и затем велась до этого успешного завершения в течение шести последующих лет.

Я провел «ночь победы» тихо в своем доме на Флорида-авеню, время от времени слушая передававшиеся по радио сообщения о праздничных демонстрациях и перебирая в памяти годы моей военной службы начиная с 17 ноября 1940 года, когда Франклин Рузвельт прислал мне телеграмму в Пуэрто-Рико с предложением отправиться в Виши в качестве посла США во Франции. Теперь мы вместе со своими союзниками одержали эту «неминуемую победу», как назвал ее 8 декабря 1941 года Рузвельт. Продиктованные нами условия – безоговорочная капитуляция – сперва были приняты итальянскими фашистами, затем нацистами и наконец японскими агрессорами.

Эту войну не так-то легко было сравнить с любым другим вооруженным конфликтом в истории. Никогда еще так много миллионов людей на Земле не находилось под ружьем. Каких жертв она потребовала, в ту «ночь победы» еще никто не знал.

Цену победы для нашей страны нельзя измерить миллиардами долларов, которые мы без устали бросали в ее топку, или количеством американских жизней, потерянных или разорванных на клочки. Эту цену еще предстояло установить в ближайшие годы историкам и экономистам.

В ту ночь 14 августа я был почему-то убежден, что мы будем расплачиваться за эту войну во многих отношениях годы спустя после того, как мы и даже наши дети покинут этот мир. Возможно, потребуется более чем полвека, чтобы залечить раны, нанесенные физической плоти мира силами, развязанными сперва агрессивными государствами, а потом нами.

Потребовались три года восемь месяцев и одна неделя после заставшего нас врасплох внезапного нападения японских агрессоров в разгар наших усилий сохранить мир в Тихом океане, чтобы добиться их полного разгрома. Германию постигла эта же участь несколькими месяцами ранее. Чтобы сорвать планы держав «оси» о завоевании мирового господства, нам пришлось мобилизовать все силы нашей страны и весь интеллектуальный потенциал нашей демократии и сохранить вопреки колоссальным трудностям союз с нашими далекими друзьями. Читатель знает теперь из этих записок, что имелось немало трудностей в сохранении великой коалиции, трудностей, о которых общественности в то время, когда они случались, по большей части ничего не было известно.

Нам необходимо было создать, особенно для Тихоокеанского театра, новую военную организацию, чтобы справиться с потребностями войны, которая велась на огромном пространстве на море, в воздухе и на суше. И в этом мы преуспели сверх самых лелеемых надежд. Благодаря прозорливости нашего умершего главнокомандующего Франклина Д. Рузвельта и неизменной поддержке его преемника президента Трумэна мы создали <432> и сохранили единое верховное командование. Этим командованием был Объединенный совет начальников штабов. Эта организация взяла на себя под постоянным руководством и наблюдением президента Соединенных Штатов стратегическое и оперативное командование всеми сухопутными, военно-морскими и военно-воздушными силами США.

Как начальник этого комитета с 22 июля 1942 года до конца войны, я могу засвидетельствовать, что никто из многочисленных героев этой войны не служил своему главнокомандующему и своей стране со столь бескорыстной преданностью, чем Джордж Картлет Маршалл, начальник штаба армии, Эрнст Дж. Кинг, главнокомандующий нашего флота, и Генри X. Арнольд, начальник штаба военно-воздушных сил. Объединенным начальникам штабов успешно и добросовестно помогал небольшой аппарат способных офицеров трех видов вооруженных сил.

Были времена, когда мы, казалось, тратили впустую слишком много времени на дискуссии и составление пространных бумаг, чтобы сказать то, что, на мой взгляд, можно было изложить в нескольких параграфах.

Однако именно этот комитет создал командования театров военных действий на объединенной командной основе. Береговая стража, военно-морские силы, военно-морские пехотинцы, бомбардировочная авиация, истребительная авиация, инженерно-строительные батальоны и десантные силы были объединены под единым командованием, чтобы изгонять противника из его укрепленных пунктов и продвигаться от острова к острову через весь Тихий океан.

На Тихом океане мы преподнесли противнику дорогостоящий урок в амфибийной (десантной) войне, так же как в Европе мы вместе с союзниками продемонстрировали успешное коалиционное ведение войны. Действия всех родов наших вооруженных сил в Европе под командованием генерала Эйзенхауэра, в центральной и южной части Тихого океана под командованием генерала Макартура принесли славу им и стране в целом.

Наша страна взяла на себя тяжелую международную ответственность как за ведение войны, так и за поддержание мира. Определенное представление об этой ответственности можно составить на основе отчетов о конференциях в Тегеране, Ялте и Потсдаме. Следующая война будет вестись из-за других и, несомненно, новых причин. Мы все надеемся, что ее приход может быть надолго задержан усилиями всех цивилизованных народов по сохранению всеобщего мира совместными действиями. Люди чести и доброй воли выражают подобные чувства в конце каждого крупного конфликта между государствами.

Эти чувства приобрели особую остроту в августе 1945 года в результате создания нового и страшного оружия, способного изменить лик Земли и уничтожить все население земного шара. Две атомные бомбы, сброшенные на Японию, продемонстрировали ужасающий потенциал этого нового наступательного оружия. К счастью, нам не пришлось применить столь же страшное бактериологическое оружие, которое было создано в наших лабораториях и арсеналах.

Вскоре после моего назначения начальником штаба президента я в общих чертах познакомился с состоянием работ над обоими этими проектами. В ноябре 1942 года по просьбе доктора Росса Макинтайра я обсудил с президентом хорошо известной химической компании Джорджем Мерком возможность ведения бактериологической войны. Мерк тогда <433> изучал вместе с большой группой ученых как применение в наступательных целях бактериологического оружия, так и меры защиты против него.

Время от времени этот вопрос всплывал в моих беседах с президентом Рузвельтом, а позднее с президентом Трумэном. В частности, я помню, что, когда мы шли на корабле в Гонолулу на совещание между Макартуром и Нимицом в июле 1944 года, в каюте Рузвельта состоялась бурная дискуссия о применении бактериологического оружия. К этому времени ученые считали, например, что они могут полностью уничтожить посевы риса в Японии. Некоторые из присутствующих выступали за использование таких мер.

Лично я испытывал отвращение к этой идее и заявил Рузвельту: «Г-н президент, это (использование бактерий и ядов) явилось бы нарушением всех христианских норм этики, о которых я слышал, и всех известных законов войны. Это было бы нападением на гражданское население противника. Реакцию можно предсказать – если мы применим это оружие, его применит противник». Рузвельт не высказывал своего мнения на протяжении этой дискуссии, но Соединенные Штаты не прибегли к бактериологическому оружию.

В этих и других дискуссиях я подчеркивал, что вооруженные силы будут более подготовлены, чем гражданское население, к кошмарам бактериологической войны. Например, если противник сумеет заразить систему водоснабжения, обслуживающую миллионы жителей Большого Нью-Йорка, результаты будут катастрофическими. Любые воинские или военно-морские части, дислоцированные в этом районе, с их дисциплинированностью и организованностью, однако, смогли бы быстро осуществить дезинфекционные меры, хотя, возможно, и недостаточно быстро, чтобы избежать вспышки эпидемии. Даже если бы значительная часть военнослужащих заболела, все равно вооруженные силы были бы лучше оснащены, чтобы справиться с ситуацией, чем беспомощное гражданское население.

В сентябре 1944 года я посетил своего брата коммандера М. А. Леги в Эджвудском арсенале, штат Мэриленд, где он командовал военно-морской частью в Школе химической войны. Арсенал занимался производством ядовитых химических веществ в военных целях, изучением их применения и вопросами защиты против возможного использования ядовитых газов нашими противниками. Брат показал мне обширную зону, которая с колониальных времен была мирным, процветающим привлекательным сельскохозяйственным районом. Нельзя было не испытать острого чувства горечи, что варварские нужды войны лишили мирных фермеров земли, чтобы использовать ее для производства яда, который может быть применен для уничтожения других людей.

Обе стороны были готовы во время только что закончившейся войны к применению смертоносных газов, но даже фанатичные последователи Гитлера и Хирохито, совершившие много других неописуемых злодеяний, не посмели использовать отравляющие газы – из-за страха перед возмездием.

На мой взгляд, атомная бомба полностью принадлежит к этой же категории оружия.

Я должен откровенно признаться, что первоначально недооценивал ужасающую эффективность этой новой концепции взрывчатого вещества. Осенью 1944 года я проводил совещания с профессором Бушем, лордом Черуэллом, английским специалистом в области атомной энергии, и <434> генерал-майором Гровсом. Они убедили президента Рузвельта и премьер-министра Черчилля в потенциальной эффективности использования атомной энергии в военных целях. В результате были выделены огромные суммы денег для возможно быстрейшего создания бомбы.

Весной 1945 года президент Трумэн поручил госсекретарю Бирнсу провести специальное изучение положения дел и перспектив нового атомного оружия, на которое уже было затрачено 2 млрд долларов. Бирнс зашел ко мне домой вечером 4 июня, чтобы обсудить итоги проведенного изучения. Он был более оптимистично настроен, чем я, в отношении перспективы успеха в окончательном создании и применении этого нового оружия. Как только бомба была испытана, президенту Трумэну надо было решить, где применить ее. Ему не нравилась эта идея, но его убедили, что бомба приблизит окончание войны с Японией и спасет американские жизни. По моему мнению, применение этого варварского оружия против Хиросимы и Нагасаки не оказало нам материальной помощи в войне против Японии. Японцы были уже разбиты и готовы капитулировать в результате эффективной морской блокады и успешной воздушной бомбежки с использованием обычного оружия.

У меня сложилось впечатление, что ученые и другие люди хотели испытать ее на практике из-за тех огромных средств, которые были потрачены на ее создание. Трумэн это знал, так же как и другие причастные к этому проекту люди. Однако глава правительства США решил сбросить бомбы на два города в Японии. В то время мы сделали всего две бомбы. Мы не знали, какие города будут выбраны в качестве целей, но президент уточнил, что бомбы должны быть применены против военных сооружений.

Я понял, что моя первоначальная ошибка в недооценке эффективности атомной бомбы была предопределена длительным опытом работы с взрывчатыми веществами в военно-морском флоте. Я был артиллеристом по специальности и одно время возглавлял Отдел вооружений в военно-морском министерстве. «Бомба» – неправильное слово применительно к этому новому оружию. Это не бомба. Это не взрывчатка. Это ядовитая вещь, которая убивает людей смертоносным радиоактивным излучением больше, чем генерируемой ею взрывной волной.

Смертоносные возможности атомной войны в будущем ужасны. Я лично чувствовал, что, применяя это оружие первыми, мы заимствовали нравы, типичные для варваров эпохи мрачного средневековья. Меня не учили воевать подобным образом, и войну нельзя выиграть убийством женщин и детей. Мы первыми стали обладателями этого оружия и первыми использовали его. Можно не сомневаться, что потенциальные противники будут иметь его в будущем и что атомные бомбы когда-нибудь будут использованы против нас.

Вот почему как профессиональный военный, более пятидесяти лет находившийся на службе у своего правительства, я заканчиваю свой рассказ о войне, с опасением всматриваясь в будущее.

Эти новые концепции «тотальной войны» по своей сути отвратительны для солдат и моряков моего поколения. Применение атомной бомбы в войне отбросит нас в смысле жестокости по отношению к гражданскому населению назад к временам Чингисхана.

Это будет своего рода разбой и насилие над обществом, учиненные одним государством над другим, тогда как в темные века средневековья <435> это было результатом индивидуальной алчности и вандализма. Эти новые и ужасные инструменты войны представляют собой современную разновидность варварства, не достойного христианина.

Один из профессоров, участвовавший в «Манхэттенском проекте», сказал мне, что он надеется, что бомба не взорвется. Мне хотелось бы, чтобы он оказался прав.

Возможно, есть некоторая надежда, что потенциальная способность этого оружия сеять смерть и ужас среди беззащитного населения будет сдерживать страны от использования атомной бомбы друг против друга, так же как в только что закончившейся войне подобные опасения заставили их избегать применения новых смертоносных отравляющих веществ, созданных после первой мировой войны.

Однако я вынужден неохотно сделать вывод, что для безопасности моей страны – принцип, которым я руководствовался на протяжении всей моей службы при решении стоявших передо мной проблем,– у нас имеется только один путь:

Пока Объединенные Нации или какая-то всемирная организация не смогут гарантировать – и будут иметь полномочия и силу претворять эту гарантию в жизнь,– что мир будет избавлен от ужасов атомной войны, Соединенные Штаты должны иметь больше атомных бомб и лучшего качества, чем любой потенциальный противник.

 

 

 

Дуайт Эйзенхауэр

 

Во главе союзных войск [93]

 

Эйзенхауэр, Дуайт Дэйвид (1890 – 1969) – государственный и военный деятель США, генерал армии (1944). В 1935 – 1939 годах – военный советник на Филиппинах. В годы второй мировой войны был начальником управления военного планирования и оперативного управления в штабе армии, командующим американскими войсками в Европе (с июня 1942 г.), главнокомандующим, затем верховным главнокомандующим союзными экспедиционными силами в Северной Африке и Средиземноморье (с ноября 1942 г.), верховным главнокомандующим экспедиционными силами союзников в Западной Европе (с декабря 1943 г.). В 1945 году награжден советским орденом «Победа». В 1945 году – командующий оккупационными войсками США в Германии. С ноября 1945 по февраль 1948 года – начальник штаба армии США. В 1950 – 1952 годах – верховный главнокомандующий вооруженными силами НАТО в Европе. В 1953 – 1961 годах – президент США.

 

Планирование операции «Оверлорд»

 

Я выехал из Соединенных Штатов 13 января, чтобы принять на себя руководство мощнейшей боевой группировкой войск, какую были в состоянии создать два западных союзника. На второй день вечером я уже находился в Лондоне. Снова началась подготовительная работа к вторжению, но по сравнению с аналогичной работой, проделанной полтора года назад, теперь вместо порядка был беспорядок, вместо определенности и уверенности – опасения и сомнения. В числе моих непосредственных подчиненных находились главный маршал авиации Артур Теддер, генерал-лейтенант Омар Брэдли, генерал Бернард Монтгомери, генерал-лейтенант Карл Спаатс и адмирал Бертрам Рамсей – все испытанные боевые командиры, уже имевшие опыт по руководству войсками союзников в крупной операции. Главный маршал авиации Ли-Мэллори был назначен командующим военно-воздушными силами союзников в рамках операции «Оверлорд». Он имел большой боевой опыт, в частности <437> полученный в битве за Англию, но пока ему не приходилось возглавлять воздушные операции, требовавшие тесного взаимодействия с наземными войсками.

Было важно, чтобы стратегическая цель операции «Оверлорд», в которой высадка десанта будет просто начальной фазой, осуществилась как можно раньше. Полученная от Объединенного англо-американского штаба директива была очень лаконична: нам предписывалось высадиться на побережье Франции и затем уничтожить немецкие сухопутные силы. В одном из ее параграфов говорилось: «Вступить на Европейский континент и во взаимодействии с другими союзными государствами предпринять операции, нацеленные на сердце Германии и на уничтожение ее вооруженных сил». Разгром вражеских войск всегда оставался нашей главной задачей.

Сердцем Западной. Германии был Рур – основной центр военной промышленности страны. Вторым наиболее важным промышленным районом был Саарский бассейн. От этих двух районов в значительной мере зависела способность Германии вести войну.

Один из удобных путей подхода к реке Рейн для ее форсирования крупными силами проходил севернее Рура, а другой – через район Франкфурта. В то же время Рейн можно было форсировать и на юге, около Страсбурга. Северный маршрут, по нашему мнению, являлся наиболее важным. Во-первых, в северной части Рура местность возле Рейна была более благоприятной для наступательных действий. Во-вторых, относительно небольшое продвижение наступающих войск в этом районе отрезало бы Рур и его военную промышленность от остальной Германии. Третьим соображением в пользу наступления на севере было то, что здесь находился город Антверпен с его лучшим портом на северо-западе Европы. Захват и использование этого порта значительно сократили бы наши линии коммуникаций. Нам было ясно, что с подходом к границам Германии проблема снабжения войск приобретала бы критический характер.

Однако захват последних источников военной мощи Германии не мог быть осуществлен путем простого нанесения удара на узком фронте вдоль северного побережья. Было очевидно, что наши войска, наступающие этим маршрутом, встретили бы решительное сопротивление противника. Наступление же только частью наших сил на каком-нибудь другом направлении не позволило бы нам достичь поставленной цели.

Чтобы избежать тупика в боевых действиях, мы планировали бросить все наши силы на прорыв вражеской обороны и вести наступление на широком фронте, сосредоточивая основные усилия на левом фланге. Тем самым мы в максимально короткие сроки овладели бы огромными портами Бельгии. В результате такого наступления мы вышли бы в те районы, в которых, как нам было известно, устанавливалось на боевые позиции секретное ракетное оружие, а по мере продвижения вперед создали бы прямую угрозу Руру. Кроме того, планировалось с самого начала наступать и в направлении на Саар, как только это станет возможным после захвата бельгийских портов и выхода действующих на левом фланге войск к рубежу, откуда можно было угрожать Руру. Противник проявлял бы нервозность в связи с угрозой безопасности Саарского бассейна, а в это время наши войска, наступая в этом направлении, вскоре соединились бы с высадившейся на юге Франции группировкой, которая по плану должна была продвигаться на север по долине Роны. Такое соединение, создающее единый фронт, было обязательным и дало бы нам очень скоро большие преимущества. Оно привело бы к <438> освобождению Франции и открыло нам дополнительную широкую систему линий коммуникаций для быстрой доставки подкреплений из Америки и бесперебойного снабжения действующей армии. И наконец, немецкие войска, которые могли остаться к западу от места соединения наших войск, оказались бы отрезанными и тем самым выведенными из боевых действий. Такой план операций позволил бы нам использовать все наши войска непосредственно в боевых наступательных действиях и избавил бы от необходимости развертывать дорогостоящую оборону на растянутых флангах, где союзные войска были бы обречены на выполнение второстепенных пассивных задач.

Если все эти действия окажутся успешными, то следующим этапом должен стать окончательный разгром противника, который, вероятно, тогда будет еще обороняться на «линии Зигфрида» и вдоль реки Рейн.

В мае 1944 года мы предполагали, что при наличии портов выгрузки, на которые мы рассчитывали, ко времени решающих бросков через Рейн в составе наших войск, очевидно, будет 68 дивизий, не считая тех, что прибудут со Средиземноморья. После выделения из них 35 дивизий для наступления в направлении Амьен, Мобеж, Льеж, Рур (по нашим расчетам, это было максимальное количество войск, которые можно было выделить для действий в данном направлении) мы располагали еще 33 дивизиями и плюс теми, что прибудут с юга Франции, чтобы вести бои на растянутом фронте от Везеля на Рейне и на юг до границы Швейцар