Начало Московской конференции

 

В полдень 7 октября я отправился в Вашингтонский аэропорт и сел в самолет, который должен был доставить нас на конференцию в Москву. До этого на самолетах я никогда не летал... На следующее утро мы прибыли в Пуэрто-Рико. Там мы поднялись на борт крейсера «Феникс», чтобы пересечь Атлантический океан и прибыть в Северную Африку...

Мы высадились в Касабланке, где сели на борт нашего самолета, совершившего перелет через Атлантику. Затем мы на самолете прибыли в Алжир, где я встретился с генералом Эйзенхауэром, прилетевшим для встречи со мной из Италии. Меня также посетил генерал де Голль. У нас состоялась длительная, достаточно откровенная беседа, которая не привела к каким-либо решениям...

Из Алжира ночью мы совершили перелет в Каир, а на следующее утро самолет поднялся в небо и взял курс на Тегеран.

Министр иностранных дел Идеи прислал мне телеграмму, в которой предложил провести предварительную встречу в Каире до отлета в Москву. Я ответил, что наши русские друзья вообще весьма подозрительны и им может показаться, что Англия и Соединенные Штаты согласовывают общую политическую линию до переговоров с Россией. Однако, когда я прибыл в Тегеран, Идеи, придерживаясь собственного расписания, прилетел туда примерно в то же время. Мы встретились, чтобы обменяться приветствиями и поделиться некоторыми впечатлениями, не вступая в серьезную дискуссию.

В Тегеране в наш самолет сели два русских штурмана. К нам присоединился также наш новый посол в Советском Союзе Аверелл Гарриман, который полетел с нами.

Мы прибыли в Москву во второй половине холодного дня 18 октября, незадолго до захода солнца. В аэропорту нас встречали Молотов и Литвинов, а также Дональд Нельсон, начальник нашего Управления военного производства, и большая группа других официальных лиц. Молотов и Литвинов тепло приветствовали меня. Затем я поехал в резиденцию американского посла в Спасопесковском переулке, которая была известна как «Спасо-хауз»...

Три министра иностранных дел встретились в Кремле вечером 18 октября в атмосфере сердечности, сотрудничества и строгой деловитости. Мы быстро договорились о том, что не будем произносить речей, о советниках, которые будут присутствовать вместе с нами на заседаниях, и о первом коммюнике, которое мы опубликуем.

Вернувшись в «Спасо-хауз», я нашел телеграмму госдепартамента, сообщавшую о послании Черчилля президенту Рузвельту от 12 октября, в котором предлагалась совместная декларация трех глав правительств об ответственности немцев за совершаемые зверства. В телеграмме говорилось, что президент просит меня рассмотреть текст такого заявления, которое можно было бы опубликовать в конце Московской конференции...

До первого официального заседания, намеченного на вторую половину дня 19 октября, у меня состоялись две отдельные встречи в американском посольстве с Иденом и Молотовым. <378>

Я сказал Идену, что было бы хорошо по возможности убедительнее показать русским, что и американская и английская делегации готовы по отдельности обсуждать с ними любые вопросы. Мне представлялось важным сделать все, чтобы избежать возникновения у русских подозрения, что американская и английская делегации советуются друг с другом, не посвящая русских в содержание своих бесед. Идеи согласился.

Сопровождавший Идена английский посол в Москве сэр Арчибальд Кларк Керр (позднее он стал послом в Вашингтоне) упомянул о желании русских обсудить военные вопросы, особенно относящиеся ко второму фронту. Я сказал, что заявлю о решимости Соединенных Штатов довести войну до конца и оказывать всю возможную помощь своим союзникам. Мы договорились, что должны предоставить Советскому правительству всю информацию о наших планах, о мотивах наших решений и полученных результатах, выслушать любые предложения, которые они пожелают выдвинуть, но при этом разъяснить, что на конференции не могут вестись переговоры по военным вопросам.

На встрече с Молотовым я поднял вначале вопрос о советской цензуре. Американским корреспондентам не разрешалось посылать имевшие общечеловеческий интерес репортажи, касающиеся прибытия американской делегации. Я спросил, нельзя ли разрешить подобные репортажи общего плана о конференции, которые не касаются официальной работы конференции. Молотов выразил удивление по поводу «глупости» цензора и заявил, что примет нужные меры.

Затем я сказал, что хочу сообщить ему то, что уже говорил Идену, а именно: все три страны должны сотрудничать между собой на совершенно равной основе, и потому между какими-либо двумя странами не может быть никаких секретов. Молотов с готовностью согласился с этим.

Поскольку я убежден, что три наши страны могут тесно сотрудничать не только во время войны, но также и в послевоенный период, очень важно последовательно и упорно устранять все недоразумения и подозрения, которые могут существовать между нашими народами, и я готов посвятить последний период моей жизни содействию такому сотрудничеству. Молотов сказал, что готов сделать все возможное для достижения этой цели.

На нашем первом официальном заседании, состоявшемся 19 октября в особняке Наркоминдела на Спиридоновке, прекрасном старинном здании, отделанном мрамором и декорированном позолотой, Молотов раздал копии проекта повестки дня и привлек внимание к тому, что опущен один вопрос: наше предложение относительно Декларации четырех стран. Вопрос не был включен, сказал он, только потому, что Советскому правительству было неясно, остается ли он в результате переписки с английским и американским правительствами в повестке дня или снимается. Если будет высказано пожелание оставить этот вопрос, его можно включить в повестку дня.

Я тут же заявил, что признателен Молотову за оказанную готовность включить этот пункт снова в повестку. Я добавил, что эта декларация имеет весьма важное политическое значение и затрагивает многие общие интересы трех стран, участвующих в конференции, и предлагаю включить этот пункт в повестку дня под номером вторым, вслед за советским предложением о рассмотрении мероприятий по сокращению сроков войны <379> против Германии и ее союзников в Европе. Молотов и Идеи согласились.

Молотов затем передал нам письменное предложение по первому вопросу. Оно состояло из трех пунктов. В первом пункте спрашивалось, остается ли в силе заявление Черчилля и Рузвельта в начале июня 1943 года о том, что англо-американские войска осуществят вторжение в Северную Францию весной 1944 года. Во втором пункте рекомендовалось, чтобы три державы сделали турецкому правительству предложение о немедленном вступлении Турции в войну. В третьем пункте – сделать от имени трех держав предложение Швеции о предоставлении союзникам авиационных баз для борьбы против Германии.

Я сказал, что хотел бы обменяться мнениями с президентом по вопросам, касающимся Турции и Швеции, с чем Молотов согласился...

Наше следующее заседание было полностью посвящено обсуждению военных вопросов, главным образом открытию второго фронта. Английский генерал-лейтенант Исмей и генерал Дин довольно подробно изложили англо-американские планы вторжения крупных сил через Ла-Манш весной 1944 года. Эти планы, однако, были связаны с выполнением двух условий: первое заключается в значительном сокращении немецкой истребительной авиации в Северо-Западной Европе, второе – чтобы немецкие сухопутные силы в момент вторжения, способные оказать сопротивление, не превышали определенного уровня [67]*.

Идеи и я дали утвердительный ответ на официальный вопрос Молотова, остается ли в силе заявление Рузвельта и Черчилля в июне 1943 года относительно вторжения в Северную Францию весной 1944 года. Мы заявили, что это решение было подтверждено на недавней конференции в Квебеке [68]* с оговоркой, что будут соблюдены изложенные выше условия и что подготовка к проведению этой операции ведется ускоренными темпами [69]*.

Молотов сказал, что его правительство принимает к сведению эти заявления, так же как и те, которые были сделаны Исмеем и Дином, и выразил надежду, что вторжение будет осуществлено в намеченный срок.

Вопрос о Декларации четырех государств обсуждался на третьем заседании 21 октября. Я заявил, что мы сейчас находимся на такой стадии, когда сотрудничество всех Объединенных наций, основанное главным образом на собственных интересах, должно рассматриваться с точки зрения периода, который наступит после нашей окончательной победы.

«У нас много важных общих интересов,– сказал я.– В частности – <380> общая заинтересованность в сохранении мира и обеспечении международной безопасности, от чего зависит политическое, экономическое и социальное состояние всех народов мира. Оно зависит не только от мер, принимаемых каждым правительством в области внутренней политики, но также от создания основанного на международном праве мирового органа, который навечно сохранит мир и обеспечит всем народам земного шара возможность идти по пути прогресса»...

Идеи энергично поддержал мои доводы, Молотов тоже заявил, что его правительство положительно относится к принципам, нашедшим свое выражение в этой декларации, и поэтому он приветствует ее. Однако он сразу же поднял вопрос о Китае. Он предложил, чтобы конференция рассмотрела декларацию трех, а не четырех государств, но если окажется возможным получить согласие китайского правительства на эту декларацию в процессе конференции, то она станет декларацией четырех.

Я подчеркнул психологическое значение участия всех стран в той или иной форме на нашей стороне в войне, и если мы исключим одну из четырех главных держав, которая вносит важный вклад в войну, психологические последствия могут быть весьма неблагоприятными для единства Объединенных наций.

Дискуссия продолжалась в течение некоторого времени, пока Молотов не предложил перерыв.

Когда конференция после краткого перерыва возобновила работу, он дал понять, что согласен оставить открытым вопрос об участии Китая и приступить к постатейному обсуждению декларации. После этого были рассмотрены и согласованы многочисленные предложения, касавшиеся редакционных поправок по тексту документа...

На четвертом заседании министров иностранных дел 22 октября Идеи выдвинул предложение о создании Европейской консультативной комиссии (ЕКК) со штаб-квартирой в Лондоне для рассмотрения всех возникающих проблем, которые затрагивают СССР, США и Англию. Я подтвердил готовность согласиться с предложением Идена. Молотов был также согласен.

Когда возник вопрос об Италии, Молотов сказал, что его правительство считает большим счастьем факт капитуляции Италии. Оно понимает особую роль, которую сыграли в этом деле англо-американские военные силы, но считает, что Советские Вооруженные Силы, хотя и издалека, также внесли свой вклад. Поскольку Италия является первой страной, которая капитулировала перед союзниками, возникли новые проблемы в области сотрудничества между тремя союзными державами. Советский Союз весьма заинтересован в получении точной информации, в том числе с точки зрения проведения в жизнь условий капитуляции, однако получить такую информацию было невозможно из-за отсутствия там советских представителей.

Идеи обещал предоставить подробную информацию и заявил, что замечание Молотова относительно советского представителя учтено представленным им предложением, чтобы три державы назначили верховных Комиссаров в Межсоюзнический Консультативный совет, который должен быть создан для рассмотрения вопросов, связанных с Италией.

Молотов затем огласил документ, перечислявший семь мероприятий, проведение которых СССР считал желательным в Италии главным образом <381> в целях «дефашизации» страны. Идеи сказал, что практически все эти мероприятия уже проводятся в жизнь.

Я обещал, что вместе с Иденом или по отдельности мы представим на заседании подробный хронологический список политических мероприятий, проведенных двумя нашими правительствами в Италии со времени вторжения в Сицилию.

Молотов подчеркнул большое политическое значение совместного публичного заявления трех союзных держав об Италии, которое включило бы в себя советские предложения. Такое заявление было позднее согласовано [70], так же как и предложение Идена об учреждении Консультативного совета по вопросам Италии, состоящего первоначально из представителей трех держав и Французского комитета национального освобождения; представители Греции и Югославии должны были войти в него позднее. Совет должен был следить за деятельностью Союзной контрольной комиссии в Италии, призванной претворять в жизнь условия капитуляции.

Декларация об Италии [71] подтверждала согласие трех держав о полной ликвидации фашизма в Италии, а также предоставление итальянскому народу всех возможностей для создания правительственных и других институтов, основанных на демократических принципах. Политические мероприятия, предложенные Молотовым для достижения этих целей, были включены в декларацию.

На заседании 22 октября Молотов предложил, учитывая, что Италия участвовала в войне против России и причинила огромный ущерб советскому народу и хозяйству, и в частности военно-морскому и торговому флоту, немедленно передать Советскому Союзу итальянские линейный корабль и крейсер, 8 эсминцев, 4 подводные лодки, а также торговые суда водоизмещением 40 тыс. тонн.

Идеи и я заявили, что передадим эту просьбу нашим правительствам. Я добавил, что предложу президенту благожелательно рассмотреть эту проблему в духе равенства и справедливости [72]*.

На следующий день, 23 октября, я представил конференции наш проект предложений относительно обращения с Германией после победы над ней. Проект был выработан нами в государственном департаменте при консультации с другими министерствами и неоднократно обсуждался мною с президентом, а затем с англичанами... <382>

Следуя своей обычной привычке, я передал его неофициально своим русским и английским коллегам. Оказавшись с Молотовым, я достал этот документ из кармана и передал его советскому наркому со словами: «Это не официальное предложение Соединенных Штатов, а нечто такое, что должно показать ход наших мыслей. Это просто личная идея, которую вы и я могли бы обсудить. Затем, если вы пожелаете, мы могли бы переговорить о ней с Иденом и посмотреть, что он о ней думает...»

Молотов сказал, что хотел бы взять этот документ с собой и изучить его. На следующий день он встретился со мной, его лицо сияло: «Я показал вашу бумагу Сталину, и он отнесся к ней положительно. Она отражает советские идеи относительно Германии, как если бы мы сами излагали их...»

Наше предложение, предусматривавшее безоговорочную капитуляцию Германии, предполагало, что будет подписан соответствующий документ как уполномоченным представителем какого бы то ни было германского правительства, которое будет осуществлять власть де-юре или де-факто, так и уполномоченным представителем военных властей. Этот документ будет содержать признание полного поражения Германии, уполномочивать Объединенные нации осуществлять все права оккупационной державы на всей территории Германии, обяжет германское правительство выдать всех военнопленных и всех других подданных государств из числа Объединенных наций, уполномочит Объединенные нации контролировать демобилизацию германских вооруженных сил, обусловит освобождение политических заключенных, ликвидацию концентрационных лагерей и выдачу военных преступников, потребует от германского правительства сохранить все органы экономического контроля и их штаты, всю документацию и оборудование для последующей передачи их в распоряжение Объединенных наций, поручит Объединенным нациям вести наблюдение за экономической деятельностью в Германии и обяжет германское правительство передать все оружие и вооружения, все другое военное и военно-морское имущество, а также запасы сырьевых материалов.

Мы рекомендовали, чтобы в течение периода перемирия была создана межсоюзническая Контрольная комиссия для проведения в жизнь условий капитуляции. Германия должна быть оккупирована британскими, советскими и американскими вооруженными силами. Политика в отношении местной администрации будет основываться на принципе минимального вмешательства, но все нацистские государственные чиновники должны быть срочно отстранены и все следы нацистского режима искоренены. Нацистская партия будет распущена. Германия возместит материальный ущерб, нанесенный СССР и другим союзным и оккупированным странам, эти репарации будут определены комиссией по германским репарациям, состоящей вначале из представителей трех держав. Германия будет полностью разоружена, она должна быть лишена регулярной армии, германский генеральный штаб распущен, система военной касты устранена, предприятия, производящие вооружение, демонтированы, ввоз в Германию и производство в Германии вооружения, боеприпасов и орудий войны, а также материалов, необходимых для их производства, включая все типы самолетов, запрещены. Должна быть учреждена и осуществляться под наблюдением Объединенных наций постоянная система проверки и инспектирования. <383> Мы также выдвинули ряд предложений и соображений, касающихся постоянного политического статуса Германии и ее децентрализации [73]...

Что касается границ Германии, то мы просто заявили, что этот вопрос должен быть рассмотрен по достижении общего урегулирования.

Подробное обсуждение этого плана на последующих заседаниях выявило единство взглядов по основным вопросам. На заседании 25 октября Идеи заявил, что его правительство хотело бы разделения Германии на отдельные государства, в частности отделения Пруссии. Его правительство поэтому будет поощрять сепаратистские тенденции внутри Германии, однако не пришло к окончательному мнению относительно целесообразности добиваться разделения Германии путем применения силы.

Молотов сказал, что Советское правительство полностью поддерживает все мероприятия, направленные на максимальное обезвреживание Германии в будущем [74]*.

Я сказал, что американское правительство обнаружило широкое различие во взглядах союзных правительств по вопросу расчленения Германии. В высших сферах США, добавил я, когда началось изучение этого вопроса, большинство высказывалось за расчленение Германии. Но по мере изучения аргументов, часто весьма убедительных, в пользу или против расчленения усилилась тенденция занимать выжидательную позицию по этому вопросу и исследовать его более глубоко, прежде чем определить нашу окончательную позицию.

Лично я с самого начала был против расчленения Германии.

Молотов добавил, что его правительство, вероятно, несколько отстало в изучении вопроса о послевоенном обращении с Германией из-за занятости советских руководителей военными проблемами. Честь внесения первых конкретных предложений по вопросу об отношении к Германии принадлежит Соединенным Штатам Америки и лично г-ну Хэллу. Программа, предложенная американской стороной, соответствует идеям Советского правительства, но она скорее является программой-минимум, а не максимум.

Мы все согласились, что Германию необходимо заставить отдать все захваченные территории и вернуться к границам, существовавшим до 1938 года (то есть до аншлюса.– Прим. перев.), и что Восточная Пруссия должна быть отделена от Германии. Позднее мы решили передать документ относительно Германии для подробного изучения в создаваемую нами Европейскую консультативную комиссию в Лондоне. Многие из положений нашего документа были позднее включены в соглашения союзников о послевоенном обращении с Германией.

До начала заседания 23 октября я имел часовую беседу с Молотовым [75]*, в ходе которой я энергично доказывал необходимость заложить сейчас <384> определенную основу послевоенного урегулирования, в частности соглашения о международной организации по поддержанию мира и по экономическим принципам. Если подобные проблемы отложить до конца войны, указал я, будет очень трудно заручиться объединенной поддержкой общественного мнения во многих демократических странах.

Молотов согласился с этим...

Я настойчиво предлагал Молотову послать делегатов в Вашингтон для участия вместе с англичанами и нами в конференции по послевоенным экономическим проблемам. Идеи и я послали ему различные документы по поводу этого совещания [76]*. Молотов ограничился замечанием, что его правительство изучает данный вопрос.

Прежде чем отправиться на заседание, Молотов сообщил, что он обсуждал с маршалом Сталиным присланную мне президентом декларацию по вопросу о немецких зверствах. Сталин не возражает против ее подписания с небольшими поправками.

В ходе обсуждения вопроса о немецких зверствах русские заняли решительную позицию. Они жестоко пострадали от фашистов и хотели свершения сурового и быстрого правосудия над немецкими официальными лицами, ответственными за массовые убийства советских граждан.

Идеи доказывал необходимость соблюдения всех юридических формальностей.

Когда наступила моя очередь высказать свою точку зрения, я заявил: «Будь моя воля, я бы взял Гитлера, Муссолини и Тодзио и их главных подручных и предал их военно-полевому суду. А на рассвете следующего дня произошло бы историческое событие».

Когда мои слова перевели, Молотов и вся советская делегация шумно выразили свое одобрение, и на какую-то минуту спокойное течение заседания было нарушено.

Главное, что мне хотелось подчеркнуть в Москве в связи с этим,– мир должен принять самые решительные меры, чтобы покончить с положением дел, при котором возникают всемогущие диктаторы с планами завоевания и порабощения мира, с гнусными методами варварства и жестокости. Я считал, что подобную категорию международных бандитов следует карать без отлагательства и промедления, так же как эти бандиты чинят расправу над невинными людьми мира. Такая незамедлительная кара обеспечила бы быструю ликвидацию международных гангстеров.

Я полагал, что, когда мы захватим главарей и других руководителей трех стран «оси», мы также получим в свои руки их секретные архивы и используем эти доказательства так, как если бы мы проводили некий международный трибунал. Но я не хотел, чтобы этот судебный процесс помешал быстрой казни этих бандитских главарей.

Я неоднократно излагал эту точку зрения президенту Рузвельту, а также премьер-министру Черчиллю и Идену во время их визитов в США и говорил об этом на заседаниях кабинета. Я прямо заявлял, что все поджигатели войны – немецкие, японские и итальянские – должны быть повешены. <385>

Кроме того, я считал, что скорый военно-полевой суд стал бы более впечатляющим примером для других агрессивных диктаторов в будущем, чем длинный затянувшийся формальный суд...

Я привел эти доводы президенту, Черчиллю и Идену, но они склонялись больше к идее формального судебного процесса в рамках международного права. Но никакого решения принято не было, и я был вправе в Москве изложить собственную точку зрения.

Я не хочу, однако, чтобы меня сочли за противника Нюрнбергского трибунала. Когда позднее было решено избрать этот метод, я полностью поддержал его. Мои взгляды касались лишь различия в форме суда.

Декларация об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства [77]*, которая была согласована в Москве и опубликована за подписями Рузвельта, Сталина и Черчилля, гласила, что немцы, ответственные за зверства, убийства и казни, будут отосланы для суда и наказания в те страны, где они совершили свои преступления. Главные преступники, преступления которых не связаны с определенным географическим местом, будут наказаны совместным решением правительств союзников...