Бизнес на коже, или волшебный витамин

 

Да, оказывается, ещё лучше, чем работать на кафедре дерматологии, завести свой «свечной заводик», специализирующийся в указанном направлении. Это показал яркий пример В.И. Ноздрина – бывшего сотрудника кафедры гистологии 1 ММИ.

Правда, чтобы рассказать о нём, надо из семидесятых годов (когда Владимир Ноздрин был аспирантом и затем ассистентом кафедры гистологии) забежать вперёд – в девяностые (в начале которых доцент В.И. Ноздрин покинул кафедру и начал свободное «плавание»).

Произошедшее вслед за этим продолжает меня поражать до сих пор и, возможно, поразит читателя.

Владимир Иванович достиг всех своих нынешних высот с помощью такой, казалось бы, тривиальной вещи, как витамин А (по научному – ретинол), которым он, как пишет во всех своих воспоминаниях, заинтересовался ещё с первого курса мединститута.

Мне трудно понять, чем вызван этот избирательный, узко локальный интерес юного Володи. Почему он не обратил внимания на витамин Е, или К, или D (это всё, как и А, жирорастворимые витамины). Почему не обратил внимания на какой-нибудь из многочисленных водорастворимых витаминов? Да мало ли на что ещё?!

Про витамин же А давно было известно, что он необходим и для глаз (без него развивается т.н. куриная слепота), и для кожи. Существовали и препараты витамина А – как отдельно, так и в комплексе с другими витаминами – но!!! – в основном, для внутреннего употребления!

Поверхностному взгляду казалось, что тут совершенно нет места для серьёзного научного поиска и прорыва на новые рубежи.

И вот на этой, внешне бесплодной, каменистой, ничего не обещавшей почве, Ноздрин двадцать c лишним лет назад (а именно, в 1991 году) учредил научно-производственную фирму «Ретиноиды». Она занялась странным делом: стала добавлять до боли известный витамин А во всевозможные мази и в прочие препараты для наружного лечения болезней кожи.

И вместо того, чтобы быстренько обанкротиться или перейти на выпуск, например, пепси, фирма пошла в такую гору, что у меня кружится голова, когда я только подумаю о подобной высоте. И в этой голове никак не сходятся две вещи – внешняя банальность идеи и необыкновенные результаты её воплощения.

Нет, фирма не стала (пока!) международным концерном с годовым оборотом в миллиарды долларов; сам В.И. Ноздрин не вошёл (пока!) в круг российских олигархов. Но за счёт доходов фирмы Владимир Иванович спонсировал такое количество мероприятий, что мог бы позавидовать и какой-нибудь худосочный олигарх.

Прежде всего, Ноздрин озаботился о приличном штате фирмы. Он завёл, кроме фармацевтов и химиков, даже нескольких штатных врачей и к ним – главного врача, да не какого-нибудь, а профессора, доктора медицинских наук. К моему изумлению, оказалось, что за этими титулами стоит Верочка Альбанова – моя сокурсница из соседней двенадцатой группы, одна из тех многих, кто пошли было в кружок кафедры кожных болезней, и одна из тех очень немногих, кто сумели на ней остаться.

Во-вторых, озаботился Владимир Иванович и о подобающем новом здании для фирмы. Он выстроил в подмосковном городе Железнодорожном (где живёт сам и где уже 25 лет живу и я) большой административно-производственный корпус. Правда, я уже лет десять хожу любоваться на него, и он – всё на последней стадии перед сдачей в эксплуатацию. Но эта деталь – просто милое наследие Советского Союза, родимое пятно – как память о стране, из которой все мы вышли.

В-третьих, фирма регулярно издаёт свой альманах «Ретиноиды», где содержится информация о последних разработках, т.е. о всё тех же мазях со всё тем же ретинолом, но, согласно публикуемым рядом патентам, имеющим важную принципиальную новизну.

Научные статьи и тезисы докладов на всевозможных конференциях, подписанные Верочкой и Владимиром Ивановичем, повествуют о замечательных результатах клинических испытаний новых препаратов.

Кроме того, очень часто в альманахе есть исторический раздел, обычно касающийся истории гистологии – у нас (в Москве) и в Орле.

Орёл тут не случаен. Здесь в 1827 году родился А.И. Бабухин –основатель кафедры гистологии (а также кафедры физиологии) в Московском университете. И здесь же в 1945 (если не ошибаюсь) году родился сам Владимир Иванович.

В конце ХХ-го века он успешно осуществил то, что не успел сделать в своём ХIX веке Бабухин: основал кафедру гистологии в медицинском институте Орловского университета и стал её заведующим. При этом прекрасно обеспечил кафедру всем необходимым: микроскопами, препаратами, компьютерами, учебной литературой. – Опять-таки за счёт доходов фирмы «Ретиноиды».

Вплетя таким образом своё имя в историю гистологии, Владимир Иванович делает всё для популяризации этой истории:

- издаёт книги про Бабухина и лекции самого Бабухина;

- ставит бюсты и памятники Бабухину и ряду других гистологов в Москве и в Орле (только у нас в здании, как минимум, шесть больших и малых бюстов Бабухина и Ю.И.Афанасьева, подаренных Ноздриным!),

- проводит в Орле ежегодные Бабухинские чтения, на которые с удовольствием съезжаются гистологи с разных концов страны.

И это всё обеспечивается фирмой «Ретиноиды»!

Разумеется, везде рядом с Бабухиным (в гипсе или бронзе) – Владимир Иванович (в естественном виде). Если читателю и слышится здесь какая-то ирония, то она – очень слабая и дружеская.

Владимир Иванович – человек широкой души и, несомненно, многое делает по велению сердца. В этом, а также коммерческой хваткой, он подобен лучшим представителям российского купечества. Он и выглядит соответствующим образом: невысокий, плотный, с открытым лицом и чуть хитроватым прищуром глаз.

И, как знаменитые купцы-меценаты, он попал уже в кучу энциклопедий, размещённых в Интернете, во всевозможные перечни лучших людей России, в списки наиболее выдающихся учёных. Не знаю, было ли во времена купцов что-либо подобное РАЕН – Российской

 Академии Естественных наук; сейчас, по крайней мере, она есть, и Владимир Иванович – её действительный член, академик.

Вот такая поучительная история-сказка о том, как юный студент много лет назад обратил внимание на волшебный витамин под названием «ретинол» и открыл, что, будучи включённым в мази для кожи, этот витамин удивительным способом превращается в золото.

Если читатель – тоже юн и свеж, то он может испробовать, не обладает ли подобными свойствами ещё какой-нибудь витамин. Советую обратить внимание на витамин Е – антиоксидант и стимулятор процессов репродукции. Репродукция – это серьёзно! Не менее серьёзно, чем кожа.

 

Эти странные сумасшедшие

 

Ну а теперь вернёмся к моему пятому курсу (1972 – 1973 уч. год) и заглянем на кафедру психиатрии.

Она находится в здании психиатрической клиники имени Корсакова, расположенном в районе улицы Россолимо, т.е. несколько в стороне от основной части госпитального городка на Девичьем поле. Вероятно, это было сделано специально, чтобы сумасшедшие своими безумствами и криками не смущали покой нормальных больных.

Промежуточное положение занимает неврологическая клиника с соответствующей кафедрой. Это, надо думать, символизировало, что от нервных болезней до психических – один шаг.

Но потом, из-за нехватки площадей, между двумя названными зданиями втиснули большущее здание клиники нефрологии и профзаболеваний Е.М. Тареева. И прежняя символика нарушилась. Зато возникла новая коллизия: «неврология» и «нефрологии», – и каждый, ищущий «неврологию», мог с тем же успехом попасть в «нефрологию», и наоборот.

Честно говоря, в первый раз мы шли в психиатрическую клинику не только с любопытством, но и с опаской. Но ничего: всё оказалось спокойно; буйных не было, в смирительной рубашке никого не тащили по коридору, больные внешне выглядели вполне обычно.

Нашу группу вела Лилия Григорьена Урсова.

– Шизофрени­я, бредовая форма, стадия неполной ремиссии – сказала она нам на подходе к очередному пациенту. А подойдя к нему, спросила: – Как дела, Павел Петрович? Никто по ночам уже к вам не приходит, спать не мешает?

– Нет, Лилия Григорьевна, спасибо. Видимо, охрана теперь надёжная стала. Я ведь тогда, после последнего раза, распорядился сменить её.

Когда мы отошли, Урсова пояснила:

– Его настоящее имя – Сидор Григорьевич. Но считает себя императором Павлом Первым; и в острую стадию ему каждую ночь мерещилось, что пришли его убивать. Ну вот сейчас, как видите, стало полегче; он решил, что охрана теперь надёжней. А на самом деле мы повысили ему дозу аминазина.

Мы, открыв от изумления рты, все разом оглянулись на «императора». И он, в полинявшей майке, оттянутых тренировочных штанах и тапках на босу ногу, величественно помахал нам рукой. Ну совсем, как в кино!

 

Вообще, шизофрения – самый «любимый» диагноз психиатров. Или, может быть, лучше сказать, это самое привычное состояние многих людей.

У шизофрении – несколько форм (их классификация, как я слышал, всё усложняется и усложняется). Причём, посмотришь на пациентов – совершенно разные проявления или вовсе никаких проявлений, – а все они, по бумагам, шизофреники.

Всего же у психиатров в наборе, как я вынес после прохождения их курса, – четыре–пять диагнозов. Кроме шизофрении, это маниакально-депрессивный синдром, эпилепсия, психозы (например, белая горячка) и психосоматические состояния (телесные болезни, вызванные психическими факторами).

Правда, когда я недавно продемонстрировал эти познания молодой даме-психиатру, она обвинила меня в диком невежестве, заявив, что психических болезней – тысяча и одна штука! Не спорю, охотно верю, но, в итоге, почти все они, как я уже сказал, называются шизофренией. Или ещё как-нибудь из приведённого списка.

Так что нам, студентам, самым трудным было не запомнить эти пять психических болезней, а обнаружить их у пациентов. Например, беседуя с тем же Сидором Григорьевичем, невозможно было даже усомниться в его душевном здоровьи, когда он убедительно, здраво и связно говорил о том, как он поменял и усилил свою охрану. Все подробности свидетельствовали о прекрасном знании дела и крепком уме. Настолько, что мы дошли до готовности усилить собой ночную охрану «Павла Петровича».

Да, тут действует принцип: если ты не ставишь диагноза, то диагноз надо поставить тебе.

 И вот эта самая трудность подстерегала меня при написании истории болезни учительницы из Пензы. Никакой болезни я в упор почти не видел. Она каким-то своим острым выступлением вызвала недовольство школьного начальства; её стали преследовать, в том числе – буквально следить за её перемещениями. Над её домом повесили спутник, так что пришлось всё время держать шторы задёрнутыми.

При словах о спутнике я, конечно, насторожился. А потом вспомнил: по утверждению мамы, и у нас над домом тоже висит спутник, наблюдающий за нашей квартирой. Но мама же – здоровая; это просто поветрие сейчас такое: везде видеть наблюдающие за тобой спутники.

Более того, люди видят всякие НЛО – и никто их из-за этого сумасшедшими не объявляет и в психбольницу не прячет.

К тому же учительница вовсе не утверждала, что спутник её повесили непосредственно директриса и завуч школы. Нет, она вполне логично заключила, что это спутник спецслужб, которые просто проверяют какой-то злобный донос на неё. Разумеется, и это ерунда, никто за ней не следил, но чего только не вообразишь с отчаяния!

Я был полностью на стороне учительницы – и в конфликте с её начальством, и в медицинском определении её состояния. У меня рука не поворачивалась написать в истории болезни этой женщины «Диагноз – шизофрения». Я написал не вполне то, что думал. В мыслях я допускал, что она больна. А написал: «Пациентка N. практически здорова.»

Вот тогда я и услышал, как кто-то кому-то про меня сказал:

– Да просто он сам не вполне здоров. Шизоидный тип личности.

То есть, как я только что сформулировал: «не ставишь диагноз ты, – поставят диагноз тебе».

А вскоре я откликнулся на услышанное стихотворением № 45 (см. «Меланхолическую симфонию»), которое начиналось так:

 

                                 «Вы меня назвали сумасшедшим;

                                  Может, я, действительно, такой –

                                  В этот мир нечаянно забредший

                                  По желанью воли роковой…»         

 

Типичная есенинщина (как я отметил потом в комментарии) и отнюдь не шедевр. Но выражает то, что я обычно ощущал себя в этом мире не «своим в доску», а немного чужим.

Ну, а что касается кафедры психиатрии и соответствующих клиник, то впоследствии я старался держаться от них подальше. Вероятно, это было подсознательное стремление избежать какого-нибудь диагноза, на которые так щедры эти господа.

 

Самый страшный предмет

 

Не менее экзотичной, чем психиатрия, была и остаётся судебная медицина. А по количеству леденящих кровь фотографий на страницу учебника это, безусловно, самая страшная из всех дисциплин медвуза.

Насколько бездарны ужасы, придуманные в Голливуде: какие-то убогие упыри с торчащими из пасти клыками, какой-то смородинный морс в качестве крови, какие-то слюнявые жабообразные личности!

Эти страшилки – ничто по сравнению с изображениями реальных криминальных случаев:

- безобразно раздутых утопленников,

- повешенных или повесившихся со странгуляционными полосами на шее и неестественно свернутыми головами,

- убитых топором или выстрелом в упор в голову из ружья (можете представить себе сами) и т.д., и т.п.

Трудно даже назвать подобные издания учебниками, хотя на них имеются все благопристойные надписи: «для медицинских вузов…; по специиальности «лечебное дело»,.. рекомендовано…». Ничего себе «лечебное дело»! Правильнее сказать: пособие для маньяков и настольная книга извращенцев.

Решается, по существу, примерно та же дидактическая задача, которую ставил перед собой профессор Бабаянц, описывавший нам всевозможные сексуальные позы в курсе венерологии: здесь это – описание всех способов убийства и их внешних последствий.

И у меня вновь (как прежде на кафедре патанатомии) возникало недоумение: отчего люди выбирают подобную специальность? Конечно, абстрактно всё понимаю: и то, что это, в принципе, нужно; и то, что порой сам не предполагаешь, в какой специальности можешь оказаться (как не предполагал я, что, избрав твёрдо и окончательно биохимию, окажусь в конечном счёте на кафедре гистологии, а ещё до этого – на кафедре столь чуждой мне неорганической химии).

И тем не менее…

В течение двух-трёх лет в здании кафедры биохимии временно размещался институт судебной медицины во главе с проф. А.С. Громовым. Андрей Тарасов (кружковец и затем аспирант-биохимик: тот самый любитель крыс), знающий всё, что происходит в здании, раскрыл научную задачу, над которой бился коллектив института.

– Ты знаешь, – рассказывал он, – они действительно и буквально бьются над своими проблемами. Точнее, у них привязан труп к стулу, и они бьют по нему здоровенной кувалдой. Тем самым они имитируют характер различных травм.                

– Миленькое занятие! – восхитился я.

– … на строгой научной основе, – продолжил Андрей. – К трупу прикреплены датчики, которые регистрируют силу и продолжительность удара…

– То есть момент силы, – вставил я, демонстрируя свою учёность, на что Андрей пренебрежительно поморщился:

– Я тебя умоляю: не порти настроение моей любимой Кларе; вот она – возмущённая, выбирается из моего кармана; она очень не любит учёных слов… Ну, так вот, ещё эти пытливые джентльмены задают то или иное направление удара, а также конкретное место, на которое он наносится.

 И, таким образом, судебные медики осуществляют важный научный эксперимент: выясняют, при каких параметрах удара ломается та или иная кость трупа.

– С каким бы удовольствием, должно быть, они бы это изучали на живых людях! – заметил я.

– Ты напрасно иронизируешь, – горько усмехнулся Андрей. – Ведь этот труп не всегда был трупом. Боюсь, он стал таковым только во время эксперимента.

Мимо нас по коридору прошли двое судебных медиков – здоровые, с характерными физиономиями санитаров морга или психбольницы. Я посмотрел им вслед: да, эти могут.

И в то же время наши занятия вёл судмедэксперт 1-го класса А.В. Маслов – высокий, подтянутый, интеллигентный и просто красивый мужчина. В его интерпретации судебная медицина представала не как бесконечный набор страшных картинок, а как очень знающая помощница следователей по особо опасным делам.

Причём, опасными эти дела были и для самих членов следственных групп – в том числе и для судмедэкспертов. Поэтому доктор Маслов имел право на ношение личного оружия, и было немало ситуаций, когда ему приходилось этим правом пользоваться. Не знаю только, доходили ли эти ситуации до крайностей, когда надо было выхватывать пистолет и стрелять.

Таким образом, слегка дополняя банальную истину, можно сказать, что человек красит место в тот цвет, в какой окрашен сам. Мужественный и благородный эксперт Маслов облагораживал и такую непривлекательную вещь, как судебная медицина.