И. В. Алексей Николаевич, говорите как писатель. Кажется, эта способность у Вас — врожденная.

А. Н. Тогда да, мне будет полегче… Знаете, все эти мои «не люблю» и «ненавижу» не более чем флажки, за которые, на мой взгляд, не стоит выходить. Эти «флажки» ничего не смогут создать, практически ничем помочь, но… Они все-таки нужны. Примерно, как те флажки, которые ставят вдоль дорог, чтобы машины и люди не сбились с дороги во время снежной пурги.

Знаете, есть такая легенда, мол, русская классика — скучна…

И. В. Стоп! Алексей Николаевич, эта «легенда» рождена в средней школе и даже не неумелым преподаванием, а самой системой обучения, но попробуйте понизить ее уровень с той же «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого до «Филиппка», и я даже не хочу говорить о том, какой взрыв негодования Вы услышите в ответ. Кстати, Вы сами возмутились бы?

А. Н. Как и Вы, и еще как!Но я хочу сказать, что «Войну и мир» я понял и полюбил, когда мне перевалило за тридцать. В моем классе преподавали литературу разные учительницы, и ни одну из них я не могу назвать бездарной. Среди них были и утонченные актрисы с великолепным умением рассказчика, и умные критики, которые могли рассказать больше, чем написано в учебнике. Но легенда о «скучной русской классике» все-таки была создана.

Теперь вопрос: а зачем она была создана?

И. В. (улыбается). Как интересно! Но, главное, Вы спросили так, словно эта «легенда» имеет своего конкретного создателя.

А. Н. А почему бы и нет? В свое время меня как-то особенно сильно зацепила крохотная часть текста из Чеховской «Степи». Прошло много времени, и теперь в моем миропонимании этот отрывок словно лег на свое место, как небольшая, но важная часть мозаики.

Вот его контекст: к костру заночевавших в степи обозников вышел неизвестный. Он рассказал о том, как истово полюбил одну девушку, как она несколько лет не хотела идти за него замуж, но затем все-таки согласилась. Константин (так представился неизвестный), как оказалось, был очень счастливым человеком.

А вот этот чуть сокращенный отрывок:

«…При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумались. Дымов поднялся, тихо прошелся около костра, и по походке, по движению его лопаток видно было, что он томился и скучал. Он постоял, поглядел на Константина и сел.

А костер уже потухал. Свет уже не мелькал, и красное пятно сузилось, потускнело... И чем скорее догорал огонь, тем виднее становилась лунная ночь…

Дымов подпер щеку рукой и тихо запел какую-то жалостную песню. Константин сонно улыбнулся и подтянул ему тонким голоском. Попели они с полминуты и затихли... Емельян встрепенулся, задвигал локтями и зашевелил пальцами.

— Братцы, — сказал он умоляюще. — Давайте споем что-нибудь божественное!

Слезы выступили у него на глазах.

— Братцы! — повторил он, прижимая руку к сердцу. — Давайте споем что-нибудь божественное!

— Я не умею, — сказал Константин.

Все отказались; тогда Емельян запел сам. Он замахал обеими руками, закивал головой, открыл рот, но из горла его вырвалось одно только сиплое, беззвучное дыхание. Он пел руками, головой, глазами и даже шишкой, пел страстно и с болью, и чем сильнее напрягал грудь, чтобы вырвать из нее хоть одну ноту, тем беззвучнее становилось его дыхание...

Егорушкой тоже, как и всеми, овладела скука. Он пошел к своему возу, взобрался на тюк и лег…»

Конец отрывка.

Так вот, Ирина Владимировна, я хочу сказать, что легенду о «скучной классике» придумала его величество Бездарность, которая поет руками и еще черт знает чем, потому что она не умеет петь и никогда этому не научится. Она говорит: я имею право быть скучной, потому что я говорю о великих смыслах и пониманиях, а вот если вы не хотите понимать меня, если вы готовы уснуть от скуки, значит вы — умственно недоразвиты.

Это — подлость. Причем не обыкновенная, в смысле простенькая, житейская, а извращенная нравственная. Она просит… нет!.. она требует насилия читателя или зрителя над самими собой. И она постоянно твердит, что говорить иначе талант не может…

И. В. Алексей Николаевич, усилия требует любой художественный текст или фильм…

А. Н. Но только не такого! Возможно, я ошибаюсь, но мне кажется, что такое усилие ради понимания «великих идей» словно снимает внутри человека «защиту от дурака». Тебе внушают «это необходимо, потому что это умно», ты веришь, веришь заранее, потому что вынести эту унылую тягомотину попросту невозможно, и вот тогда внутрь тебя вторгается что-то откровенно чуждое.