Валерий Поволяев. Ливан. «Труд-7», 4 ноября 1999 г.

СОВРЕМЕННИКИ ПОЛКОВОДЦА

Адъютант его превосходительства

В личном архиве журналиста Я. П. Власова (1903— 1978), который был передан им в Шадринский государ­ственный архив, хранится несколько сот писем его корреспондентов из разных стран мира, причем многие из них на языке эсперанто. Этим международным языком Яков Власов увлекался еще с двадцатых годов, когда комсо­мольцами овладела идея мировой революции. Впослед­ствии Яков Пантелеевич многие годы работал над рома­ном «На берегах Исети», в котором отразил борьбу за советскую власть в нашем крае.

Естественно, что в переписке на русском языке, сохра­ненной им, эти или близкие к ним темы встречаются нео­днократно. Так, в письме А. Ракова от 12 марта 1972 года говорится о том, что в основу киноэпопеи «Адъютант его превосходительства» положены подлинные события, описан­ные в книге П. В. Макарова «Адъютант генерала Май-Маевского».

Действительно, в русской, а потом и в белогвардейской армии был такой военный деятель. Как информирует «Боль­шая советская энциклопедия», Владимир Зенонович Май-Маевский, из дворян Могилевской губернии, родился в 1867 году. Получил блестящее военное образование: окончил Академию генерального штаба. Во время Первой мировой войны командовал сначала полком, а уже в 1917 году — гвардейским корпусом. Тогда же ему было присвоено зва­ние генерал-лейтенанта.

В 1918 году появился на Дону, и, как человек близкий к А. И. Деникину, получил дивизию в Добровольческой ар­мии, а затем — Донецкую группу войск. Во время похода на Москву в 1919 году командовал Добровольческой армией, потом его сменил генерал П. Н. Врангель. Умер Май-Маевский в 1920 году.

Адъютантом его превосходительства служил П. В. Ма­каров, который в фильме превратился в Кольцова, хотя он обращается к своему генералу:

- Владимир Зенонович!..

Значит, перед нами «подлинный» В. 3. Май-Маевский.

Судя по развязке киноленты, адъютант должен быть казнён. Однако в действительности этот отважный офицер, работавший на большевиков, остался жив и в двадцатых годах выпустил книгу о своей работе в штабе Май-Маевского, которая имела большой успех у читателей, так как в 1929 году она вышла уже пятым изданием.

Автор письма в Шадринск А. Раков прочитал эту книгу примерно тогда же, а лет через тридцать с лишним вспом­нил об этой поразившей его когда-то истории и рассказал о ней своему сыну Юрию Андрееву, занимавшемуся в то вре­мя литературой о гражданской войне.

«В одной из своих статей в журнале «Огонек», — писал Л. Раков, — Юра написал о том, что история гражданской войны — это целый континент еще не открытых сюжетов для наших киносценаристов, и, в частности, об этой книге Макарова «Адъютант генерала Май-Маевского». На эту статью   последовало множество откликов оставшихся в живых... Ну, а затем появился сценарий «Адъютант его превосходительства». Фильм получил Государственную премию, нео­днократно демонстрировался по телевидению (адъютанта Кольцова играет в нем Юрий Соломин). Но беда в том, что авторы сценария ни словом не обмолвились о живом прототипе Кольцова — Макарове, который в то время жил в Симферополе. Макаров и его товарищи прислали нашему сыну много писем и материалов. А в июне 1970 года, в ответ на ряд писем Макарова, в двух номерах «Известий» была напечатана корреспонденция о нем — живом. Недавно Ма­каров умер...»

Возможно, создателям фильма и в голову не пришло, что «адъютант его превосходительства» все еще жив. Иначе, но всей вероятности, они бы нашли его, пригласили кон­сультировать постановку фильма хотя бы во имя большей исторической правды, которая в кинопроизведении, несом­ненно, присутствует. Ведь благодаря П. В. Макарову и его книге советские зрители, наверно, впервые в нашей кино­драматургии увидели белогвардейского генерала не традиционным недоумком, а интеллектуалом, не лишенным бла­городства. Образ генерала по фильму, зрителю весьма сим­патичен.

Но ссылку на книгу и ее автора, благодаря которым и была создана эта замечательная кинолента, создатели филь­ма обязаны были сделать хотя бы в титрах.

Л. П. Осинцев.

Чапаевец

Когда я работал в Доме культуры (1959—1960 гг.) как-то мне позвонила второй секретарь горкома комсомола Ваганова и попросила организовать встречу со старыми большевиками. Конечно, случай особый. И этих старых боль­шевиков в городе хорошо знали, и народ все равно бы при­шел, но мы еще усилили его приток тем, что объявили после встречи бесплатный хороший художественный фильм. Со­брался полный зал — человек двести пятьдесят, в основ­ном, семейные пары с детьми.

И вот старые большевики пришли — очень доброжела­тельные, я бы сказал, культурные люди. Один из них — Николай Васильевич Ефремов. Во время гражданской вой­ны он служил комиссаром какой-то дивизии. Думаю, что должность немаленькая по тем временам. Но перед выхо­дом на пенсию Николай Васильевич работал бухгалтером и был, насколько помнится, беспартийным, среднего роста, худеньким со впалой грудью, седенькой шевелюркой на вы­соком лбу, в очках. Человек умный, тактичный, тип учителя гимназии. И вот таких понимающих людей исключали из партии. По всей вероятности, в свое время они поддержива­ли или Троцкого, или Бухарина, или просто симпатизирова­ли им как интеллектуальным началам партии.

Второй большевик — Владимир Петрович Лескин, очень известный в районе, он устанавливал советскую власть в одном из крупных уральских сел Новопышма, его арестова­ли кулаки и заковали в цепи или кандалы, об этом я читал у П. П. Бажова. Владимир Петрович был еще крепеньким старичком: прямой, высокий, седенький, жизнерадостный. Когда он рассказывал, то все время почему-то обращался ко второй спутнице со словами:

Товарищ Солнышкова, ты помнишь?..

Или:

Вот товарищ Солнышкова не даст соврать...

Солнышкова многие годы работала председателем райкома Красного Креста и Красного Полумесяца. А какие её революционные заслуги, я уж теперь не помню. Осталась в памяти ее улыбка, короткая стрижка седеньких вопос, гребенка в них. У нее также был вид старой сельской учительницы...

Народ их принимал с большим волнением, было много аплодисментов.

За время работы в архиве приходилось беседовать со многими ветеранами гражданской войны. В начале шестидесятых годов к нам ходил представительный такой старик Н.А. Баженов, бывший комбат «архаровского» полка Крас­ных орлов. Он зачастил к нам перед кончиной, заботясь о сохранении своих документов, в том числе и переписке с маршалом Голиковым Филиппом Ивановичем (1900—1980)^1. (¹Энциклопедия. Великая Отечественная война 1941—19 45 гг. М., 1985. с.210)

Как-то с ним зашел разговор о героях, и Баженов сказал:

- Никак не пойму, как такой-то стал героем: скром­ный, тихонький, в школе отличником был...

Ну, а этот, этот — понятно. Он и в школе-то был хулиганом, этому героем стать сам бог велел.

Тогда же приходилось разговаривать с несколькими героями минувшей войны. Один из них, чувствовалось, был больным от ранений.- Другой, в чине полковника, скромный, интеллигентный человек. А еще два героя запомнились своим твердым, смелым взглядом. Эти, думалось, пойдут в огонь, и в воду и ни перед кем не дрогнут.

И еще вспоминается один удалой герой, он и теперь жив¹ (¹Это было в 1980-е годы.), я несколько раз видел, как он в утреннюю пору шел из молочного магазина с бидончиком. Так вот этот герой со своим взводом разведчиков пленил немецкого полковника, только что прилетевшего из ставки Гитлера, и у этого пол­ковника были обнаружены важные планы войны. Согласитесь, взять такую важную птицу совсем не просто.

Запомнился еще один скромный чапаевец, который при­езжал к нам за справкой откуда-то из Сибири. Сначала на него не обратили особого внимания, но в разговоре с дирек­тором выяснилось, что он когда-то служил в Чапаевской дивизии.

Это пожилой, но в форме, поджарый крепыш, чем-то на­поминал своего легендарного начдива. Оказывается, воевал он не просто так, а за гражданскую был награжден орденом Крас­ного Знамени, что было не так уж часто в то время.

Нам, конечно, было интересно узнать о подробностях его службы, о боевых делах, но он ничего особенного, геро­ического о себе не рассказывал, и когда его наградили за участие в какой-то операции, то он был немало удивлен. Однако мы продолжали задавать вопросы. Как же — из такой дивизии человек. Задали и такой вопрос:

— А вы Анку-пулеметчицу знали? Он отрицательно покачал головой:

— Нет, не знал.

— Не знали?!

— Там были, конечно, женщины, но я ее не знал... Сначала-то мы разочаровались, но потом, уже позднее уяснили, что Анка-пулеметчица — это образ, художествен­ный вымысел создателей фильма о Василии Ивановиче Ча­паеве. Перелистали книгу Д. В. Фурманова, но и там об Анке ничего не нашли.

И вот когда ветеран уехал, мы заговорили о нем: вот ведь какой правдивый. Не знал — значит не знал... А дру­гой бы наговорил с три короба — как же, отлично знал, не раз вот так, как с тобой разговаривал...

В то же примерно время я как-то листал подшивку газе­ты «Правда» за 1933 год и нашел поразившее нас сообще­ние, что В. И. Чапаев, оказывается, не утонул в реке, как об этом писали в литературе, а был взят белыми в плен.

«Правда» сообщала, что органами арестован некто, на­зывалась и фамилия, кто расстрелял Василия Ивановича, назывался и населенный пункт, где погиб начдив...

Л. П. Осинцев.

Политрук Сереброва

Политрук эвакогоспиталя

 А. М. Сереброва

С Алевтиной Максимовной Серебровой я познакомился, когда работал в музее, но слы­шал о ней значительно раньше. В частности, о ее встречах с Надеждой Константиновной Крупской. Позднее об этих встречах Алевтина Максимов­на мне рассказала подробно, и я написал о них в журнал «Уральский следопыт».

Я совершенно не подозре­вал, что Сереброва во время войны работала с ранеными одного из шадринских госпита­лей. Об этом она рассказыва­ла Н. И. Макаровой, в чьей записи и дается этот интересный рассказ.

«Госпиталь?.. Да разве я могу забыть?.. В эвакогоспитале № 3108, куда горком ВКП(б) направил меня пропагандистом, я фактически выполняла функ­ции политрука. Эвакогоспиталь располагался на террито­рии Советской больницы. Каждый день старалась побывать но всех пяти отделениях, поговорить с людьми. В палату входила лишь только в том случае, если в ней был порядок: прибранные постели, ухоженные раненые. Если замечала непорядок, то только здоровалась и тут же покидала пала­ту.

Однажды едва успела я появиться на территории госпи­таля, как мне уже передают: «Мётелева вызывает»,— это на­чальник госпиталя.

— Ну, укротительница, — говорит, — иди в палату, — и называет номер.

— Ночью было поступление, так один раненый обидел медсестру. Парень — красавец, а одной ноги нет. И шевелю­ра пышная (при поступлении в госпиталь раненых полага­лось обязательно стричь). Она к нему, что, мол, надо обра­батывать раненых при поступлении в госпиталь, а он ее матом.

Ну что ж, — думаю, — будем работать. Зашла в палату, а в ней 8 человек, подсаживаюсь к каждому на кровать, разговариваем. У всех порядок, а этот новенький, замечаю, лежит неубранный. Поговорила с ранеными и направилась к выходу. А он ко мне с вопросом:

— Вы что же, товарищ политрук, со всеми поговорили, а со мной не хотите? Присаживайтесь, у меня места много. (Это намек на то, что у него нет ноги).

— А кто это у нас появился такой неубранный? Новень­кий, что ли? — спрашиваю.

А ему все:

— Мы тебе говорили, мы тебе говорили!

Так состоялось наше знакомство. Где шуткой, где ост­рым словцом удалось разговорить парня. Родом он оказал­ся из Гомеля. Невесту его фашисты угнали в Германию. Отца повесили, мать, не выдержав горя, умерла.

— Для чего мне жить? К тому же без ноги никакая де­вушка не полюбит меня, — заключил парень.

В то время мы с семьей жили по улице Уральской, 9 (сейчас здесь милиция). На уплотнение к нам поселили эва­куированных евреев из Ленинграда. Один сын у них погиб, а второй, Саша, был без ноги. Уже в Шадринске он позна­комился с девушкой по имени Зина, она работала в фото­графии. Поженились. После они все уехали в Ленинград. В тот же вечер я завела с ним разговор. Договорились, что я похлопочу в артели «Кооператор», чтобы его отпустили на некоторое время, а Саша тем временем поговорит в госпи­тале с гомельским парнем. В назначенный день я намеренно пришла в госпиталь попозже, чтобы молодые люди смогли поговорить. Меня он (гомельский парень) встретил с боль­шим нетерпением и радостью:

— Товарищ политрук, ко мне человек приходил! Он тоже без ноги, как и я, а женился!

В общем, договорились мы с ним, что перед медсестрой Надей, которой он нахамил, извинится и позволит обрабо­тать себя.

А с медсестрой я тоже поговорила и дала ей приказ — поухаживать за парнем. Как-то он с радостью сообщил мне, что Надя пригласила его в кино. А я специально только что договорилась о кинопередвижке для госпиталя, чтобы ране­ные могли посмотреть фильм. И Наде наказала, чтобы в кино сидела с ним рядом. Сама же я намеренно этого не замечала. После кино он встретил меня возле госпиталя:

— Товарищ политрук, а я в кино вместе с Надей сидел!

— Ну что, полюбят тебя девушки? К парню вернулась вера в жизнь...

Имя человека, о котором дальше пойдет речь, я очень хорошо запомнила. Звали его Вася. Шел ему 20-й год. На фронте получил контузию, но его мучила не столько она, сколько воспаление легких. Судя по всему, парень он был избалованный. Тем не менее, поддержать его, помочь под­няться на ноги хотелось. По моей просьбе ребята-тимуров­цы приносили что-нибудь вкусненькое для Васи.

Представляете, ведь каждая мать старалась хоть что-нибудь выкроить для своего ребенка, а он, в свою очередь, нес это последнее, чтобы спасти солдата. Одним словом, общими усилиями подняли мы Васю. На поправку пошел. А в госпиталь тогда ходили девчата с автоагрегатного завода шефствовали. Вот он и познакомился с одной, девушкой, пришла она как-то, они с нею посидели на травке. Да и день-то был такой солнечный, летний. Для неокрепшего организма это оказалось губительно. У него снова разви­лось воспаление легких, теперь уже двустороннее. Подхожу однажды к его постели, а он:

— Товарищ политрук, я жить хочу! Спасите, Вы все можете!

Что я могла? Я ничего не могла... Схоронили Васю... Да разве забудешь такое? Никогда! Я даже не смогла поехать на кладбище — начальник госпиталя и комиссар ездили, а на меня оставили госпиталь. Похоронен он на старом (Вос­кресенском) кладбище. Когда сын возил меня на могилу к маме, я подошла и к могиле, где похоронен Вася. Поклони­лась ему.

Однажды мне сообщили, что в одном из отделений ре­вет парень и никто его успокоить не может. Пошла к нему. Зашла в палату и говорю:

— Мне бы красную девицу у вас повидать.

— Нет у нас таких, — отвечают раненые.

— Как нет? А кто ревет — разве не красная девица? Потом уже к Плотникову (фамилию его помню до сих пор) обращаюсь:

— Что же ты так? Ведь жив остался — радоваться надо.

— Так я же не могу любимой девушке письмо написать — правая рука не действует (у него было перебито сухожилие).

На другой день я принесла ему карандаш и бумагу и говорю:

— Вот тебе задание: ежедневно писать левой рукой два часа.

Он, студент второго курса Ленинградского университе­та, тяжело переживал свое ранение. Но за тренировки взял­ся. Уезжая, он подарил мне свою фотографию, на обороте которой собственноручно сделал надпись. Эта фотография для меня очень памятна. Жаль, сохранить ее не удалось.

В одной из палат лежало 18 человек. И вот один из них тоже занервничал. Дело дошло до слез. Родом он был из Гусь-Хрустального. Когда уходил на фронт, оставил дома жену в положении и четверых сыновей. Без него уже роди­лась дочка. А занервничал он потому, что из дома долго не было весточки. Начала с ним работать:

— Ты реветь будешь — на тот свет отправишься, а они живы-здоровы. То-то для них будет «радость», — пыталась урезонить рёву. А потом в помощники взяла аргументы.

— Корова есть? Есть. Куры есть? Есть. Да дом, да рабо­та, да дети — за ними же присмотреть надо, прибрать. Да малышка сколько внимания требует. Жене твоей не только писать, прочитать хорошенько письмо твое некогда. Вот и давай считать, пока оно домой идет, пока соберется ответ написать, пока к тебе придет... Так что раньше 23 августа и не жди.

И вот иду как-то в госпиталь, а около него столпотво­рение. Подхожу ближе, а раненые все ко мне:

— Товарищ политрук, скажите, когда я получу письмо?.. И я?.. Ему же сказали, он 23-го и получил!

И вот мы всей ватагой вваливаемся в палату, а недав­ний «пациент» от счастья на седьмом небе. Письмом по­трясает, целует его — там старательно обведена детская ручонка.

Ну, пришлось раскрыть секрет, как мы высчитывали это число. И настроение у всех поднялось — а мне то и надо».

Я бы назвал Алевтину Максимовну врачевателем, цели­телем солдатских душ, вселяющим веру, надежду, любовь в молодые сердца. И там, где не дорабатывали врачи, прихо­дила на помощь она — политрук эвакуационного госпиталя Сереброва.

Л. П. Осинцев.

НА ФРОНТЕ

К воспоминаниям Н. Г. Пушкарёва