Джинн ломает старый и строит новый дворец

 

Рухнул дворец на джинна, полетели камни, крыша, а он даже рукой не заслонился, будто мелким дождичком посыпало. Он радовался, хохотал и кидал камни дворца в самое небо.

– Ишь, – засмеялся дедушка, – каменья только почиркивают.

Не прошло и пяти минут, как джинн разломал дворец, а остатки втоптал в землю. Вытер рукавом пот с лица.

– Молодец, Миша! – похвалил дедушка. – Быстро поломал.

Джинн повернул к нам щербатое, измазанное штукатуркой лицо, проговорил:

– Згучубуру. Бэрчугарачу.

– Миша интересуется, – пояснил дедушка, – какой мы желаем дворец: с пятью фонтанами или одним садом висячим?

Джинн закивал головой и показал руку с растопыренными пальцами.

– Да пускай делает дворец такой, как раньше был, – сказал Торопун‑Карапун. Ему было очень жалко разрушенного дворца.

Джинн еще раз кивнул головой – мол, ясно.

И мы с интересом стали ждать, как он станет строить дворец. А джинн, понимая, что за ним наблюдают, выпрямился во весь свой великанский рост, отставил правую ногу и носком башмака, поворачиваясь, как циркуль, начертил круг. Потом он махнул правой рукой и поймал на лету огромную трубу, появившуюся прямо из воздуха. Джинн укрепил трубу посредине круга.

 

 

– Для фонтанов и вообще для воды, – пояснил дедушка.

Джинн махнул левой рукой, и в ней появился гигантский кран. Очень ловко джинн приладил кран к трубе.

– Мастеровитый! – похвалил дедушка. – Вишь, голова какая. О‑о! Все может, золотые руки у парня!

Между тем джинн неторопливо вышел из круга, махнул двумя руками и поймал нижнюю часть здания, поставил в круг. Затем, идя по кругу и все ускоряя движения, стал ловить не отдельные камни, а целые блоки – то стену с окном, то колонну. На наших глазах поднимался дворец. А джинн бежал все быстрее и быстрее, и только слышно было, как хлопались тяжелые каменные громады. Он уже в вихре кружился вокруг дворца, его уже не стало видно. Казалось, перед нами стремительно, неудержимо вращалось радужное колесо, а посредине, точно цветок, распускался, открывая свои лепестки, голубой дворец с хрустальным куполом.

Никогда не забуду этого прекрасного зрелища.

Постепенно круг как бы стал оседать, вращался все медленнее, и, наконец, возник джинн. Он сделал еще несколько кругов, что‑то подправил на крыше, подравнял колонны, сдунул пыль с окон и отошел, чуть покачиваясь. Грудь его высоко вздымалась, и над нами, как ветер, проносилось его дыхание.

– Ай молодец! – похвалила Ложка.

– Ура! – крикнул Торопун‑Карапун и захлопал в ладоши, счастливый, как в театре.

– Ура! – подхватили мы.

Джинн прижал руку к сердцу, мол, делал все от души, старался не ударить в грязь лицом. Особо он поклонился Торопуну‑Карапуну. Наш капитан так и просиял.

– Ну, Миша, – сказал дедушка, – порадовал гостей.

Джинн поднял правую руку.

 

Джинн и Торопун‑Карапун обмениваются подарками

 

Джин поднял правую руку, давая понять, что хочет обратиться к нам с речью. Он напрягся, огромное лицо его страшно покраснело, и он произнес:

– Бл… бл… бла‑а‑агодарю за внимание.

– Ну чего, Миша, хорошо постарался, – сказал дедушка. – А теперь показывай свой дворец.

Джинн махнул правой рукой – и от дверей дворца прямо к нашим ногам расстелился пушистый зеленый ковер.

– Дер‑бур гачорро, – сказал джинн. – Люр‑гачендоро эт‑мар…

– Ладно уж, понятно, – оборвал джинна дедушка и, повернувшись к нам, пояснил: – Миша говорит – не обессудьте, если чего не так. Милости, говорит, прошу к нашему шалашу.

Джинн поклонился нам в пояс. И мы ему поклонились и хотели уж идти, как Торопун‑Карапун спросил:

– А можно, я ему подарю что‑нибудь на память?

Джинн похлопал Торопуна‑Карапуна по плечу и сказал:

– Бур качендаро чир‑лэр.

– Не препятствует, – кратко перевел дедушка.

Торопун‑Карапун достал из кармана значок, на котором была изображена голубая яхта с белым парусом и было написано: «Занимайтесь водным спортом».

«Вот какой предусмотрительный и вежливый мальчик», – подумал я.

– А мы… а мы возьмем на память зуб, ладно? – попросил Торопун‑Карапун у дедушки.

– Баловство все это. Ну, бери, раз вам интересно…

Торопун‑Карапун протянул значок джинну. Тот осторожно, боясь раздавить, взял значок двумя пальцами правой руки, поцеловал его и… проглотил.

– Ах! – вскрикнула Ложка.

Джинн похлопал себя по животу: мол, очень вкусно. И показал пальцем Торопуну‑Карапуну, чтоб тот тоже съел зуб. Торопун‑Карапун не растерялся, поднес зуб к губам, поцеловал кончики своих пальцев, а зуб незаметно опустил в карман, сделал вид, что проглотил. Даже похлопал себя по животу и пощелкал языком: мол, как вкусно.

Джинн улыбнулся. Торопун‑Карапун тоже улыбнулся. Тогда джинн улыбнулся так широко, что показались щербатые его зубы с дыркой внизу. И Торопун‑Карапун еще шире улыбнулся. Тогда джинн раскрыл руку и показал на ладони значок. Торопун‑Карапун залез в карман и вынул зуб. Джинн растерялся, а потом как захохочет! И Торопун‑Карапун тоже засмеялся. И мы смеялись, глядя на них, а дедушка сказал:

– Ну и озорники вы, ребята!

Так весело мы двинулись к дворцу.

 

 

Мы идем во дворец

 

Дворец был совсем рядом, и мы хорошо видели голубые башни и хрустальный купол. Но мы шли и шли, а голубой дворец не приближался. Он точно отступал от нас.

– Что за чудеса? – возмутилась Ложка. – Я уж свои ноженьки оттопала.

И тогда я объяснил, что это, возможно, мираж. Так бывает, например, в пустыне, когда кажется, что крепость или даже целый город стоят совсем рядом, а на самом деле они за тысячу тысяч километров.

– Не мираж это, – проворчал дедушка, – а дураж. – И он повернулся к джинну и погрозил пальцем: – Зачем, Миша, дуешь, зачем отгоняешь?

 

 

И тут мы заметили, как джинн, сложив трубою губы, дул на дворец и дворец медленно отползал. Мы шли, а джинн все дул и дул и не хотел униматься.

– Это что же мы, нанялись? – возмутилась Ложка. – Ох, мои ноженьки!..

– Вот если бы у меня был канат или ремень, – сказал Торопун‑Карапун, – я бы сюда дворец подтащил.

Только он это произнес, как в руках у него оказался длинный ремень.

Торопун‑Карапун сделал на одном конце ремня петлю, а другой крепко обвязал вокруг правой руки. Размахнулся, раскрутил ремень с петлей и – шух! – набросил петлю на дворец. Торопун‑Карапун натянул ремень, стал тащить дворец на себя… Эх!.. Еще!.. Эх!..

А джинн, вытянув толстые губы, стал дуть изо всех сил. Поднялся ветер, задрожал натянутый ремень. Торопун‑Карапун откинулся назад, уперся ногами в землю и тянет, тянет дворец к себе… Тут и мы кинулись ему помогать. Дедушка ухватился за Торопуна‑Карапуна, я – за дедушку, а за меня – Ложка, а за Ложку – Солдатик, а за Солдатика – Цыпленок. И вспомнил тут я, как дед с бабкой тащили репку, и даже засмеялся. Но скоро нам стало не до смеха, потому что джинн задул так, что даже весь затрясся. Поднялся настоящий ураган.

«Вот, – думаю, – выпустит Торопун‑Карапун ремень, и полетим мы неизвестно куда».

Но Торопун‑Карапун перехватил другою рукой ремень и стал потихоньку подтягивать дворец. А у джинна уж глаза на лоб вылезли, из ушей пар пошел. И все же дворец медленно приближался. Уже ясно различались на нем красивые серебряные двери.

И тут джинн стал задыхаться, ураган затих, ремень ослаб. Мы покачнулись и чуть не упали.

– Ну, Миша, одолели мы тебя. – Дедушка вытер пот со лба. – Ты силен, а мы тоже, видать, не лыком шиты.

Джинн между тем отдышался, поклонился Торопуну‑Карапуну, признавая его победу, затем вошел на порог дворца, прижал руку к сердцу, приглашая нас входить. Тихо, сами собой, распахнулись серебряные двери, и мы вошли.

– Ах матушки, красота какая! – ахнула Ложка.

Мы вошли в зал. Он был весь из серебра – стены, потолок и даже окна казались серебряными. Мы прошли по серебряному залу и остановились около золотых дверей. Джинн нажал на кнопку, двери бесшумно распахнулись. Мы очутились в золотом зале. Все кругом сверкало золотым блеском, но дедушка заторопил нас:

– Пошли дальше. Нечего тут глядеть.

А как вошли мы в третий зал, так и замерли.

– Да, красиво! – сказал дедушка.

Стены и потолок были украшены драгоценными камнями. И камни эти были так расположены, что изображали сказочные картины. Были там и кони с золотыми гривами, хвостами и горящими рубиновыми глазами, и человек со сверкающим серебряным мечом, и ночь с молодой луной и звездами…

Джинн подошел к луне, чуть тронул ее, и посыпался на пол золотой и серебряный дождь.

Ложка с Цыпленком подошли поближе посмотреть, а дедушка со вздохом негромко сказал:

 

Рылась курочка

На завалинке,

Вырыла курочка

Золотой перстень.

А на что курочке

Золотой перстень?

 

И, повернувшись к нам, спросил:

– Ну что, робятки, есть хотите?

 

Как мы обедали во дворце

 

– Ну что, робятки, есть хотите? – спросил дедушка.

– Обедать! Обедать! – запищал Цыпленок.

– А я‑то какая голодная, – сказала Ложка. – С утра маковой росинки во рту не было!

– Миша! – обратился к джинну дедушка. – Не пора ли тебе угощать гостей?

Джинн закивал головой, нажал на кнопку, и мы очутились в большом зале под хрустальным куполом. Посредине зала в мраморных чашах били пять великолепных фонтанов, похожих на белые цветы распустившихся лилий.

– А где же стол? – спросил Цыпленок.

– Да, где стол? – заволновалась Ложка.

 

 

Джинн подошел к небольшому пульту управления, повернул ручку. Вверху загорелась красная лампочка. И сейчас же противоположная стена раздвинулась. Появился маленький столик. Он весело прокатился по паркету, объехал фонтаны и подкатил к нам. Мы захлопали в ладоши. Ай да молодец джинн!

– Ну, чего я говорил? – похвалил дедушка. – Парень на все руки.

Джинн опять что‑то повернул, загорелась красная лампочка под потолком. Раздвинулась стена, и, как ребята из детского сада, выбежали стулья, пританцовывая, и вприпрыжку окружили стол.

– А стол‑то мал, – испугался Цыпленок. – Как же все усядутся? По очереди есть, да? Чур, я первый!

Джинн покачал головой. Потом повернул ручку, и под потолком загорелась красная лампочка. Заиграла тихая музыка.

– Эгур‑чар‑мегур, – торжественно сказал джинн.

Стол начал медленно раздвигаться, но вдруг лампочка под потолком замигала и потухла. Музыка тоже перестала играть. Стол, так и не раздвинувшись, задрожал, закачался и замер. Джинн склонился над пультом управления. Случилось непредвиденное: техника отказала. Он торопливо нажимал какие‑то кнопки, но красная лампочка под потолком не загоралась. Мы вежливо ждали. Джинн вспотел. Огромными своими ручищами он все давил и давил кнопки.

Торопун‑Карапун подошел к джинну.

– Не получается? – спросил он. – Можно мне попробовать? Только здесь нужна отвертка.

И сейчас же прямо из воздуха в руки Торопуна‑Карапуна прыгнула отвертка. Он стал отвинчивать, а мы все с уважением смотрели на него, и даже джинн вытаращил глаза, словно бы ждал чуда. И вдруг раздался громкий треск, посыпались искры.

– Короткое замыкание, – сказал Торопун‑Карапун и от стыда чуть не заплакал.

– Эх вы, мастера, – сказал дедушка, – одно горе мне с вами! А ну‑ка беритесь с боков!

Мы подошли к столику с разных сторон и уцепились за нижние доски.

– Раз‑два! Взяли! – скомандовал дедушка. – Еще взяли! Еще!..

Стол затрещал, и мы полетели на пол.

– Ну, Миша, спасибо, угостил… – сидя на полу, ворчал дедушка. – Знал бы, не пошел к тебе. Перед гостями только конфуз.

Джинн и сам был смущен: он показывал рукой на потолок, где не хотела загораться красная лампочка, на сломанный пульт управления.

– Ладно, – сказал дедушка, потирая бок, – хватит нам твоей техники, давай по старинке.

Джинн хлопнул в ладоши, и тотчас остатки стола исчезли. И сверху спустился большой стол тонкой старинной работы. Джинн хлопнул три раза в ладоши, и на столе появилось фарфоровое блюдо с яствами.

– Хлеб да соль, – сказал дедушка и поклонился джинну.

– Бер‑мачегуру, – произнес торжественно джинн и поклонился дедушке и нам.

– Милости просим, – перевел дедушка. – Миша к столу зовет.

Конечно, мы не заставили себя ждать и быстро сели за стол, потому что очень проголодались. На столе так приятно пахло весенней ромашкой, шиповником, точно мы сразу очутились в благоухающем саду.

Скоро мы наелись. Только один Цыпленок сидел не закрывая рта, – туда так и летели вихрем миндаль, изюм, орешки и пастила. Как только мы покончили с обедом, сразу сделалось легко и весело и захотелось прыгать и танцевать. Ложка выскочила из‑за стада, схватила джинна за руку и запела:

 

Одна горка высоко, а другая низко,

Один милый далеко, а другой‑то близко…

И‑их! Их!

 

Даже дедушка притопывал и хлопал в ладоши. А Ложка, бросив джинна, пустилась вприсядку:

 

Ах вы сени, мои сени, сени новые мои,

Сени новые, кленовые, решетчатые…

 

– Ране‑то, – говорил дедушка, – я тоже ох мастак был плясать! Никто меня не перепляшет.

А Ложка, помахивая платочком, притопывая, подступала к джинну:

 

Проруби, сударь, ворота,

Проруби, сударь, другие…

 

Джинн смущенно вертел руками около головы и топал ножищами: топ… топ… топ…

Ложка смеялась и махала платком. Мы совсем развеселились. Джинн шутя принялся бороться с Торопуном‑Карапуном.

– Эй, потише, робята! – закричал на них дедушка. – Так вы весь дворец поломаете!

Вдруг в самый разгар веселья Солдатик крикнул:

– Лодка наша поплыла!

Мы бросились к окну. Лодка и правда быстро удалялась к другому берегу.

– У‑мулты‑мучачо! – пробурчал джинн.

– Миша говорит – в лодке сидит кто‑то, – пояснил дедушка.

– Увели! – закричала Ложка.

– Сроду такого здесь не бывало! – сказал дедушка. – А ну, робятушки!

И мы все помчались к реке.

 

У старухи

 

Джинн в два прыжка оказался на берегу. Он перегнулся, точно мост, а лодка стала крутиться, увертываться, как живая.

В это время что‑то черное ударило джинна по носу, по глазам, он потерял равновесие и брякнулся в молоко.

У‑ух! – вышла речка из берегов. Нас чуть не смыло волной. И тут Солдатика, который стоял ближе всех к реке, накрыло темное крыло.

– Ох ты батюшки, за штык зацепился! – завизжала Ложка. – Хватай его, братцы!

Мы еще не успели опомниться, а уж Торопун‑Карапун подбежал к Солдатику, навалился и… поднял над головой Филина. Торопун‑Карапун крепко держал Филина за лапу, а тот вырывался, клевал его руки, клекотал сердито: «Ух‑ух‑ух! Ух‑ох!»

– Из какой такой сказки Филин прилетел? – удивился дедушка.

– Это не из сказки, это из мешка, – ответил я. – Филин все детство меня пугал.

– Ах, пугал! Тогда вот что… Ну‑ка, Самотоха, послужи нам и по‑иному.

Дедушка достал из лодки скатерть‑самобранку, закрутил в нее Филина и засмеялся.

– Бабушка одна здесь живет. Так очень для нее эта птичка подходящая будет. – Дедушка повернулся к джинну. – Ну, прощай, Миша. Поехали мы.

А тот, весь мокрый, в молоке, улыбнулся нам во весь щербатый рот:

– Чур‑гу‑чу.

– Значит, приезжайте, мол, еще, зовет Миша, – сказал дедушка.

Мы сели в лодку и поплыли. Торопун‑Карапун развернул карту, долго – мне показалось очень долго – рассматривал ее.

– Ну что? – спросил я.

– Что‑то сбились мы. – И повернулся к дедушке: – Дедушка, тайник тут должен быть по карте. Как бы его найти?..

– Тут кругом тайники да клады, – отозвался дедушка, – да взять их никак нельзя.

– Нет, нам не такой нужен. Вот погляди, дедушка, на карту.

– Эх, робятки, по карте‑то я не могу, не обучен. Ты так скажи, словами.

– Вот дяденька этот, – сказал Торопун‑Карапун, – он тайник ищет, который в детстве оставил.

– А, в детстве… – Дедушка задумался. – Нет, не знаю. А вот что, робята, мы все равно с птичкой‑то к бабушке едем. Ее и спросим.

Дедушка тихо греб, молоко журчало, дул ветерок, принося запахи мяты, полыни и чебреца.

– Вон, – показал дедушка, – за бугром стоит деревня. В деревне коров держат. А коровы молочко дают. Оттуда и начинается наша молочная речка.

Из‑за бугра деревня выплыла к нам навстречу. Избы в деревне были старинные, высокие. Тишина вокруг, только и слышалось, как неторопливо жевали коровы.

Шу‑шу‑шу… – это спит деревня.

Шу‑шу‑шу… – это лежит над полем и речкой сенной дух.

Дедушка подогнал лодку к противоположному от деревни берегу.

– Вылезайте. Теперь лодочку подтянем на бережок. Вот так… Еще разок… Хорошо. Давай‑ка, молодец, шипу, – сказал он Торопуну‑Карапуну.

 

 

Филин хлопал глазами и поводил стариковским, крючковатым носом.

Мы долго шли через лес, пока не увидели посреди поляны старую избушку, наполовину вросшую в землю. У окошка сидела старуха. Как только мы приблизились к избушке, дедушка закричал:

– Ну, как живешь, старая?

– Какая моя жизнь… – махнула рукой старуха. – Ревматизьма замучила, ноги‑руки ломит. Докторов‑то нет. Вот я сама разными травками лечусь.

– Да, – вздохнул дедушка, – плохое дело старикам‑то… И тут болит, и тут мозжит. Давай, что ли, с тобой трубочку покурим. Табачок‑то есть?

– Чего ты говоришь? Глухая стала.

– Говорю, табачок есть ли? А то покурили бы с тобой трубочки.

– А‑а, табачок найдется.

Старуха вышла из дома, села на завалинку рядом с дедушкой. И они закурили трубочки.

– Ну, чего пришел, выкладывай, – проворчала старуха.

– Подарочек тебе принес. Птичку.

– Что за птичка?

– Да Филин!

«Ух‑ух‑уу!..» – завертел головой Филин.

– Хорошо поет! – обрадовалась старуха. – Хорошо!

– Вот и будете друг дружку пугать.

– Дедушка, про тайник‑то спроси, – зашептал Торопун‑Карапун.

– А вот ты и есть торопун! – заворчал дед. – Всему свое время. Ну ладно уж… Скажи нам, старая, как найти то, что в детстве было спрятано?

– Ох! В детстве‑то? – отозвалась старуха. – Так это за горами.

– А дорогу покажешь?

Старуха сказала:

– Вот идите прямо по тропинке через лес. А там и увидите три горы. А на горах три сестры сидят. На одной – Марья‑га, на другой – Варя‑га, а на третьей – Дарья‑га. Сидят и плачут.

– А чего ж они плачут? – удивился Торопун‑Карапун.

– А то плачут, как им вместе сойтись. Сдвинете горы, так и видать будет.

И старуха опустила голову, задремала.

– Бабушк, а чего видать?

– Чего‑чего, почем я знаю чего!

– Бабушк, а как же мы их сдвинем?

– Кого?

– Да горы!

– А я вам поясок дам.

Старуха закряхтела, поднялась на крылечко и вынесла широкий ремень.

– Держи, молодец, – и отдала ремень Торопуну‑Карапуну.

Мы попрощались со старухой, а как отошли, Ложка спросила:

– Дедушка, чья такая старуха‑то?

– Аль не узнали? Баба‑Яга это.

– Ой! – испугалась Ложка.

– Ничто, – махнул рукой дедушка. – Совсем она теперь старая, вреда от нее нету, в новые сказки ее не пускают.

Мы шли. Торопун‑Карапун впереди, размахивая ремнем – эге‑гей! Он как будто опьянел от запаха травы, первого, еще не привядшего сена. И мы тоже развеселились.

– Солдатушки! – затянул дедушка Ус.

Солдатушки, Бравы ребятушки, А где ваши детки?

Но дальше он забыл и прокричал весело:

– А ну, робятки, есть у вас какая походная?

– Есть! – ответил Торопун‑Карапун и запел:

 

Страхи нам будут с вершок, ха‑ха!

Мы их запрячем в мешок, ха‑ха!

Живы мы будем,

Друзей не забудем,

Врагов же сотрем в порошок, ха‑ха!

 

И мы бодро зашагали, подпевая Торопуну‑Карапуну.

 

Три горы и костер

 

Долго ли, коротко шли, и пришли мы наконец к трем горам. С тех гор стекали ручьи, а сидели на них три женщины, три сестры: Марья‑га, Варя‑ка и самая младшая Дарья‑га – и плакали в три ручья. А между горами – озеро.

– Эге‑гей! – крикнул Торопун‑Карапун. – Хватит плакать!

– Как же нам не плакать? – отвечает старшая, Марья‑га. – Сидим мы близко друг от дружки, а никак сойтись не можем.

– Сейчас сойдетесь! Видали? – И Торопун‑Карапун показал им ремешок.

Торопун‑Карапун раскрутил ремень, размахнулся да и обвил его сразу вокруг трех гор. Взялся за два конца и начал на себя тянуть.

– Помогайте! – крикнул он нам.

И мы уцепились за ремень, потянули. Загрохотало все кругом, задрожала земля. Начали горы друг с другом сходиться. От страшного грохота, от того, что земля пошатнулась, мы упали, закрыли глаза и уши пальцами заткнули. А потом, как открыли глаза, – темно. Ничего не видно.

Дедушка сунулся вперед да как закричит:

– Стой, робята! Тут вроде яма. До света переждем.

– Страшно‑то как! – застонала Ложка.

– Не бойсь. Сейчас мы костерок раздуем.

Дедушка нашарил в темноте сухой куст, достал солдатскую огневицу с трутом и кремнем.

И вот появился огонек, занялись, затрещали сучья.

Мы подсели к костру. Я грел натруженные руки. Торопун‑Карапун нашел несколько длинных еловых шишек и с размаху бросил их в костер:

– Огонь! – командовал он. И потревоженное пламя вздымалось, шишки трещали.

Вот так и мы когда‑то бросали в печку патроны…

И вдруг над нами пронесся вздох:

– Ох!

И снова, уже мелодичный, с песней, с захлебом:

 

Он вы, сестрицы ли, вы, подружки,

Да и‑и‑их‑и!

По лугам весною

Разлилась вода весенняя,

Да и‑и‑их‑и!

Ох, разлилась вода весенняя,

Унесла три кораблика,

Да и‑и‑их‑и!..

 

Это пели три сестры: Марья‑га, Варя‑га и младшая Дарья‑га.

Дедушка ухмыльнулся в усы, подмигнул:

– Ладно поют.

– Хорошо, – вздохнула Ложка. – Люблю я долгие песни.

И мне показалось, что в голоса трех сестер, как семишелковая лента в косу, вплелся голос моей тети Наташи. Я поглядел вниз: там, внизу, затеплились огоньки. И от песни или от огня этого вспомнил я давнее.

И дедушка словно услышал меня:

– А что это ты ищешь там, в детстве?

И стал я рассказывать…

Там‑тара‑там!.. – гремела музыка войны. Уходил отец. Он затягивал ремень, а мама бросилась к нему и заплакала. И небо глухо гудело, по улице шли и шли люди, и всякая одежда на мужчинах казалась мне военной. И мой отец ушел на войну, на фронт.

– А вернулся ли? – спросил дедушка Никитушка.

– Нет, – ответил я.

– Ох, война! – И дедушка в сердцах стукнул трубкой о колено. – Ух, война! Проклятущая!..

 

 

И я рассказал, как мы бежали на фронт и про Витю, моего самого лучшего друга.

Я закрыл глаза, и мне показалось, что к костру нашему тихонько подошел Витя. Дедушка чуть подвинулся, и Витя сел. Он был худой, длинный, пальтишко ему было коротко, из рукавов торчали узкие мальчишечьи руки. А глаза уголками вниз были черные и далекие. Так мне показалось – черные и далекие.

– Ты помнишь меня? – спросил Витя. – Мы с тобой – на все времена?

– На все времена, – прошептал я.

– Чего говоришь‑то, не пойму? – спросил дедушка.

– Так, дедушка, вспомнил…

Торопун‑Карапун задремал у костра. Солдатик, Цыпленок и Ложка привалились к нему.

А мы с дедушкой все сидели да подкидывали ветки в огонь, и они потрескивали негромко. А мы молчали каждый про свое.

 

Взойди, взойди, солнышко,

Не низко, высоко.

Ай лешеньки‑лели,

Не низко, высоко… –

 

вдруг услышали мы.

На горах сидели, обнявшись, три сестры и пели. Их уже осветили первые солнечные лучи.

И мы вдруг увидели, что они плачут.

Торопун‑Карапун протер глаза, крикнул:

– Эге‑гей! Чего же вы теперь плачете?

– От радости, – ответили сестры, – от радости.

А слезы их текли, текли в три ручья: ручей Марья‑га, ручей Варя‑га и ручей Дарья‑га, – текли и вливались в большое светлое озеро.

– Слезы‑то их светлые, – сказал дедушка. И вздохнул: – А нам, видно, прощаться пора.

Он показал рукой на низину, открывшуюся за горами. И я с удивлением увидел…

 

Что я увидел в низине

 

Я увидел – или мне показалось, – падает, падает снег. Хлопья снега. Кружатся, летят. И я подумал: неужели там, за этим снегом, лежит то, о чем знаю я один, один на земле…

– Ну как? – спросил я Торопуна‑Карапуна. – Пойдем туда? Видишь, какая метель.

– Да, метет не по‑сказочному, – вздохнул дедушка. – Видно, рубеж тут лег. Ну, если не испугаетесь, шагайте, робята!

– Конечно, идем! – сказал Торопун‑Карапун.

– Погоди ты, торопуга этакий, вот уж истинно Торопун‑Карапун! – остановил его дедушка. – Пойти‑то пойдешь, а возвращаться как будешь?

Он протянул мне колечко с желтой змейкой, то самое, которое отобрал у меня.

– Бери волшебное кольцо. Наполовину повернешь – обратно в сказку попадешь, на полную повернешь – совсем из сказки уйдешь. Эх, робята, полюбил я вас, давайте, что ли, обнимемся!

Дедушка обтер усы, и мы расцеловались.

– А об этих, – он кивнул на Ложку, Солдатика и Цыпленка, – об этих не тревожьтесь, я их вам целехонькими доставлю. У меня и ковер‑самолет есть, да и так – из усов волос вырву, из сказки выведу. Прощайте. Проща‑аай‑те…

Мы шли и оглядывались. Дедушка становился все меньше, меньше…

Метель подхватила нас, закружила, залепила глаза. Торопун‑Карапун согнулся, сжался, шел молча. Я сам еще не решался узнать, а нога мои узнавали и вели все дальше, дальше по тропе. Но что это? Снег стал падать все тише, хлопья сделались мягче, и вот уж кое‑где зачернела земля на проталинах.

Динь‑бом, динь‑бом…

Вдалеке я увидел, я узнал городок наш, Ташино.

Теперь уж я хорошо различал дорогу. Вот березы – вокруг них совсем снега нет, первые травинки из‑под палого листа выбились. А вот и дуб, а на нем листья шумят. И что за чудо – солнце совсем горячее проглянуло, и трава стала расти прямо на глазах, и желтые цветки полевого львиного зева, и белые и розовые головки клевера, и ромашки, ромашки… И трава все выше, уж и пройти трудно – по пояс нам!

Я увидел куст бузины под двумя сросшимися соснами. Но как найти среди этих веток и травы: все здесь сплелось, перепуталось.

– Сюда, сюда! – услышал я тоненький голосок.

Я наклонился и позвал Торопуна‑Карапуна. И он тоже наклонился, и нас скрыла трава. И тогда я увидел маленького Зеленого Кузнечика.

– Здравствуй, Зеленый Кузнечик! – сказал я. – Вот мы и опять встретились!

– Сюда, сюда! – позвал Кузнечик и прыгнул под куст.

– Протяни туда руку, – попросил я Торопуна‑Карапуна.

– Тут железное что‑то, – отозвался он.

 

 

– Дальше, дальше.

– Есть! – крикнул Торопун‑Карапун.

– Все на месте, все сохранилось, – тихонечко приговаривал Кузнечик. – Все, что вы, люди, теряете и оставляете на земле, когда вырастаете, не пропадает, а просто зарастает травой и цветами.

– Травой и цветами, – повторил я, будто хотел запомнить на всю жизнь.

– Ну, Торопун‑Карапун, поднимайся.

Он встал во весь рост, и я выпрямился.

– Прощай, Зеленый Кузнечик, – сказал я.

Во мне – может быть, в последний раз! – прозвучала его немного грустная песенка, которую я так любил в детстве и о которой ни разу, ни разу еще не говорил вам.

Вот она:

 

Мокрой щекой, мокрым лицом

Вечер прижался к окошку.

Если страшно тебе, друг мой,

Спрячься в мою ладошку.

Если вдруг – печали толпой

И не с кем сказать словечка,

Вспомни, вспомни – ведь я с тобой,

Кликни меня. Кузнечика.

 

– Прощай, Зеленый Кузнечик!

И я повернул кольцо.

 

 

Часть пятая