Мы попадаем на поле сражений богатырей

 

Мы тихо плыли по молочной реке. Дедушка неторопливо греб веслом, с весла, журча, стекали молочные струйки. Когда наша лодка‑долбленка обогнула крутой берег, на высоком берегу мы увидели раскинутые белые полотняные шатры, а над ними разноцветные флаги. Только не колыхались разноцветные флаги, не открывались белые шатры. Кругом, насколько хватал глаз, лежало оружие: тяжелые мечи с перевитыми рукоятями, острые пики, золотые шлемы и круглые щиты. И казалось мне, еще дымилась земля от недавнего сражения, но было тихо, очень тихо.

– Дедушка, – прошептал Торопун‑Карапун, – можно поглядеть?

– А чего ж, раз интересно…

Лодка тихонько стукнулась о берег. Мы вышли.

– Ух ты, мечи какие здоровые! – выдохнул Торопун‑Карапун.

– Таких богатырей боле нет, как ране‑то, – усмехнулся дедушка. – Народ покрупнее был, покостистее, а теперь‑то молодежь…

– А мне можно попробовать? – несмело спросил Торопун‑Карапун, показав на двуручный меч.

– А чего ж, опробуй, коли охота, – сказал дедушка и подмигнул нам: ишь, дескать, чего захотел!

Торопун‑Карапун поднял меч и махнул им.

– Ох, ты парень‑то крепкий! Ну, удивил меня, старика… Ай‑яй‑яй, вот не думал…

– Дедушка, а мне можно взять его с собой? – спросил Торопун‑Карапун.

– Хоть здесь поносить.

– А зачем он тебе? – нахмурился дедушка. – Воевать, что ль, собрался?

Торопун‑Карапун так махнул мечом, даже ветер поднялся.

– Ишь, озорной! Ты мечом не махай, не игрушка. На войну захотел? А одежа у тебя богатырская есть?

– Негу.

– Ни обутки, ни одетки – ничего у тебя такого нет ни сапожков сафьяновых с серебряными подковками, ни кольчуга, ни шапки собольей. Разве ж так идут на войну?

– А как? – спросил Торопун‑Карапун.

– А вот так. Положи‑ка меч, да поехали дальше. Ишь чего захотел – на войну!

«На войну», – повторил я про себя и вспомнил…

 

 

Пурга

 

Один день остался у нас с Витей до побега на фронт. Меня все еще знобило после похода на рынок, но я молчал – боялся, что Витя не возьмет меня с собой.

Утром мы должны были чистить на кухне картошку. Помню и сейчас на ощупь эту картошку, будто держу ее в руке – грязную, твердую и холодную. Сначала мы полоскали ее в воде, чтоб смыть грязь, осторожно срезали кожуру и опять мыли в воде, а уж потом кидали в котел. Мы знали, что несколько мешков картошки привезли нам из соседнего колхоза как подарок. Был тогда это очень дорогой подарок.

Пока мы чистили картошку, ребята ушли из столовой. Стало тихо. В кухне переговаривались поварихи. Когда они замолкали, было слышно, как за стенами дышит ветер, метет пурга. А мы с Витей шептались:

– Ну и разгулялась погодка!

– А не заблудимся? Найдем?

– Должны найти, – сказал Витя. – Как выйдем из столовой, свернем с тропы. Справа там березы и большое такое дерево. Дуб. Знаешь?

– Ага.

– Там, за дубом, будет поляна. И посредине две сосны. Они срослись. А внизу кустик бузины. Под ним и стоит этот кожух от мотора. Вся стальная покрышка целехонька. Мотор, видно, вынули, а кожух тут остался. Я его еще прошлой осенью приметил. Только лопату надо.

– А где лопату взять?

– Возле сарая, напротив кухни.

Как потом оказалось, лопата нам очень пригодилась.

Вышли мы из кухни – снежная пурга ослепила нас. Мело сверху и снизу. Только в лесу было потише. Тропинку нашу, протоптанную ребятами, почти занесло. Но мы знали дорогу.

– Смотри, – сказал Витя. – Видишь березы?

Мы свернули с тропинки. Валенки все глубже и глубже проваливались в снег.

– Ничего, – подбадривал меня Витя. – Плюнул на руки – не хватайся за ухи.

И мы шли.

– Вон дуб, – показал Витя.

Дуб мы обошли чуть справа. Перед нами оказалась широкая поляна. Как только мы высунулись из‑под защиты деревьев, с ветра точно сорвали намордник. Белый вихрь навалился и подступил к лицу, к горлу, и мы задохнулись.

Лицо сразу заледенело, а снегом по глазам так и секло, так и секло.

Витька наклонил голову, запахнулся – у него не было ведь ни одной пуговицы на пальто, все в печке пожег – и пошел первым, а я за ним. И уж не разбираем, как идем. Да где же разобрать? Витя нес пакет за пазухой, а я волочил за собой лопату. Хоть и деревянная, а тяжелая. И снег под рукава забивался, руки мерзли, в валенки снег набился. И уж не знаю, сколько шли, только прошли поляну, а Витя сосен не может узнать. Да как узнаешь? Голову не поднимешь, ветром бьет – пурга какая‑то очумелая.

– Вроде они. – И Витя показал на сосны. – Давай попробуем.

Я замахал лопатой: снег, снег, снег, сверху, снизу – кругом! Ох и запомнилась мне эта пурга: дыхнешь – снег лезет в рот.

– Пошли, не здесь! – крикнул Витя. – Не здесь!

Мы побрели, а пурга все трепала нас, точно закрывала ход к тайнику.

– Вот они, голубчики, – показал Витя. – И куст, видишь?

А я ничего не мог увидеть – глаза залепило.

И вдруг он сказал:

– Ты чего так дрожишь? Замерз? Копай! Скорее согреешься.

Снег. Снег. Снег.

Потом копал Витя. Потом снова я.

Снег. Снег. Снег.

Вдруг лопата стукнулась о твердое.

– Ага! – крикнул Витька и валенками начал притаптывать снег.

И показался черный стальной верх. Потом я еще обкопал. Самого мотора не было, только черный стальной кожух, внутри снег набился. Витя выгреб снег руками и положил пакет. Тут я должен сказать честно: конечно, мы нехорошо поступили. Я даже рассказывать не хотел. Но надо. Если по всей правде, то мы тогда в столовой, когда ребята ушли, сняли со стола и отрезали кусок от клеенки. В этот кусок мы завернули пакет. И спрятали в кожух.

– Лежи здесь тысячу лет. Мы еще сюда придем, – сказал Витя.

 

* * *

 

В колонию мы вернулись, когда было совсем темно. Все нужное нам в дорогу мы уже связали, чтобы завтра рано утром уйти на станцию.

Я долго не мог согреться.

– Не закрывайте дверцу печки, – просил я.

А на улице мело, мело. Лицу было жарко. Языки пламени вырывались из печки – запах жара, тяжесть жара. И сквозь этот жар Витькины озабоченные глаза.

– Ты что? – спросил он. – Заболел, да? Заболел?

Он говорил что‑то еще, но я не слышал. Лицо его расплывалось, расплывалось. Потом мне показалось, что я остался совсем один…

И тогда пришел ко мне Зеленый Кузнечик. Прыгнул прямо из печки. И он протянул ко мне зеленые лапки, погладил меня и поглядел печальными глазами. И сказал:

«Идем в поле».

«Так там же метет!»

«Нет, там трава, трава, трава… Хочешь, я спою тебе песенку?»

И он запел:

 

Жил‑был кузнечик

В зеленой траве…

 

«Не хочу. Не пой!»

Кузнечик замолчал. Потом я открыл глаза и опять увидел лицо Вити. Но это уже было где‑то в другом месте, стены и потолок были другими.

– Ешь, – говорил Витя.. – Ешь, это яичный порошок.

– Где я?

– Ты в больнице.

Я не мог разговаривать. Мне хотелось только спать, спать.

И потянулись дни.

Однажды я увидел: за окном солнце. Я приподнял голову. Лужайка возле больницы была зеленой. Я медленно, очень медленно поправлялся. Меня навещали ребята из детской колонии, но Вити среди них уже не было.

 

Встреча с Джинном

 

Все это я вспомнил, когда мы вместе с дедушкой Усом снова сели в лодку и поплыли дальше по молочной реке. Вдруг за поворотом реки я увидел в белой дымке тумана дворец и огромного джинна.

Сначала я и его принял за дворец. Но две колонны шагнули нам навстречу.

– Ой, матушки! – ахнула Ложка. – Страсть какая!

– Ничего, не бойтесь, – успокоил дедушка Никитушка. – Он большой, да не злой. Я его Мишей зову. – И дедушка подгреб поближе к берегу, положил весло, поднял голову и крикнул: – Здорово, Миша!

– Бу‑бу! – послышалось сверху.

– Экскурсию к тебе привел, – прокричал дедушка. – Интересуются дворец посмотреть.

Джинн подогнул нога, сел на землю. Земля всколыхнулась. Лодка наша закачалась, мы чуть не попадали в молочную реку.

– Тише ты брякайся! – заворчал дедушка. – Утопишь зазря.

Мы увидели огромное красное лицо, обвязанное платком.

– Аль заболел, Миша? – забеспокоился дедушка и быстро подгреб к самому берегу.

– Бу‑бу‑бу! – ответил джинн.

Мы вышли на берег. Дедушка поманил джинна рукой.

– Чего болит‑то? Неужто зубы?

Джинн закивал головой.

– Ах ты незадача! Нагнись пониже.

Джинн почти лег на землю.

– Развяжи платок, – командовал дедушка.

Джинн послушно развязал платок.

– Открой рот.

Джинн разинул рот, огромный как ворота. Дедушка заглянул туда. Потом позвал Солдатика.

 

 

– Ну‑ка, служба, пощупай ружом.

Солдатик забрался к джинну на губу и стал штыком прощупывать зубы. Джинн все сносил покорно. Но вдруг как взревет! Солдатик повалился на землю. А мы закрыли уши, чтоб не слышать страшного стона. Но когда джинн немножко успокоился, дедушка приказал ему:

– Ну‑ка, Миша, достань веревку покрепче.

Только дедушка это сказал, как в руках у джинна оказался огромный канат, такой толстый, что к нему можно было привязать якорь большого корабля. Дедушка закинул канат за бальной зуб и крепко привязал.

– А теперь, – сказал дедушка, – навали на другой конец такой камень, какой ты поднять не мог бы.

И сразу огромная скала упала рядом с дедушкой и придавила свободный конец каната.

– Ой, бу‑бу‑у‑у! – застонал джинн.

– Терпи, Миша, терпи, – успокаивал дедушка. – Ничего не бойсь, покрикивай… Сейчас причет почитаю – и дернем. – Дедушка отвернулся от нас, зашептал:

 

Ох‑ти, да ох‑ти,

Уходи, боль, от Миши в глубокие моря.

Улетай, боль, от Миши под облаки.

Через черную грязь, Через темный лес.

 

Потом дедушка сказал Торопуну‑Карапуну:

– Стукни, молодец, кулаком по канату.

Джинн зажмурился от страха, зажал голову руками, а Торопун‑Карапун размахнулся пошире да как стукнет кулаком по натянутому канату: трах!

– Бу‑гу‑гу! – взревел джинн.

Мы повалились на землю. Это был такой могучий крик, что даже молочная река вышла из берегов и чуть не затопила нас, а мимо просвистел, как камень, зуб с длинным хвостом. Только это был не хвост, а канат.

– Ловко ты вдарил! – похвалил дедушка Торопуна‑Карапуна. – Знатный из тебя получится зубодер.

Джинн еще некоторое время сидел с открытым ртом, а потом сунул туда палец. Нащупал место, где еще минуту назад был больной зуб, пососал, пощелкал языком и вдруг улыбнулся.

– Ну что, Миша, не болит? – спросил дедушка.

Джинн покачал головой, пальцем оттянул нижнюю губу и показал дырку между зубами.

– Булты, булгы, кулбулты, – сказал джинн.

И дедушка нам объяснил:

– Он говорит все теперь сделаю, что пожелаете.

– Бугар мучига! – заревел джинн и показал пальцем на дворец.

– Говорит, может дворец сломать, а новый построить!

Джинн еще шире улыбнулся и покивал головой.

– Зачем ломать? – сказал Торопун‑Карапун. – Мы и этот посмотрим.

– Ничто, – махнул рукой дедушка. – Чего жалеть? Пущай ломает. Работа у него такая. Бывало, утречком плывешь мимо, а он уже по каменьям дворец разбирает. Все раскидает, живо так, хорошо, а едешь обратно, он уж опять на этом месте новый кладет. Скучно ему. А тут вроде время идет. – И дедушка повернулся к джинну, крикнул: – Давай, Миша, ломай его к шуту!

Джинн тотчас вскочил и, наклонившись, побежал на дворец, точно огромный бульдозер: трах! Зашатался дворец, рухнул прямо на джинна.