Неоднородность и атомизация пролетариата

Итак, мы очертили в основном границы класса. Но, объединенный общим местом в производственных отношениях и, следовательно, общим объективным интересом, он все же остается внутренне неоднородным. Если только мы не впадаем в вульгарно-формалистскую крайность или в не менее вульгарное веберианство, мы вынуждены признать, что пролетариат объединяет работников разных сфер, разных профессий и разного уровня дохода - все, о чем мы говорили выше.

Более того, рабочий класс оказывается разделен и по другим признакам. Среди наиболее очевидных - происхождение. Мигрант-пролетарий (если речь не идет о специально приглашенном квалифицированном специалисте), как правило, оказывается в более угнетенном положении, чем коренной житель. Не имея возможности с детства готовиться к выходу на местный рынок труда, получить адекватное местным реалиям образование, опереться на семейные или дружеские связи, мигрант вынужден соглашаться на низкооплачиваемые, непрестижные неквалифицированные работы. В странах с резким неравенством между столицей и регионами, таких как Россия, до известной степени это справедливо даже для внутренних мигрантов, не говоря уже о рабочих из стран периферии. Разделение между "коренными" и "мигрантами" подпитывается также культивацией стереотипов, правой пропагандой в СМИ.

Другая очевидная, хоть и несколько менее резкая линия разделения - пол. Специфические особенности женщин-работниц, обусловленные как биологически (деторождение, менструальный цикл), так и чисто социально (воспитание, предполагающее "заточку" под стереотипно "мужские" и "женские" занятия и личностные качества) порождают определенные специфические проблемы. Работодатель, заинтересованный в максимально возможной эксплуатации при минимальных социальных обязательствах, разумеется, склонен использовать декретные отпуска и больничные по уходу за ребенком как аргумент в пользу снижения оклада работниц. Выбор типично "женской" профессии как правило также означает более низкий доход при том же рабочем времени. Плюс ко всему, все еще существует тенденция к перекладыванию на женские плечи всего труда по воспроизводству рабочей силы в семье - известному феномену "двойной эксплуатации". В результате многие пролетарки оказываются перед выбором: либо вовсе отказаться от семьи, либо де-факто трудиться в две смены, либо ограничивать свое участие в производстве. Последнее парадоксальным образом приводит и к усилению эксплуатации мужчин, вынужденных играть роль "кормильца". Опять же, все эти явления цементируются правой пропагандой в СМИ и массовой культуре, особенно в странах бывшего СССР и Варшавского договора, где сильна официальная поддержка церкви.

Сохраняется и разделение между умственным и физическим трудом, во многом определяющееся уровнем образования, и потому порождающее разрыв не только в доходах, но и в престиже и образе жизни вообще. Несмотря на то, что постмодернистские концепции "когнитариата" не имеют под собой объективных оснований с точки зрения марксистской теории (см. выше о пролетаризации инженерных и IT-профессий), объективные различия в условиях труда и досуга игнорировать невозможно. То же относится и к различиям между жизнью сельскохозяйственного и промышленного рабочего.

Наконец, свою лепту в раздробленность пролетариата вносят и различия в формах занятости. Неолиберальный откат от "социального государства" к менее законодательно зарегулированному капитализму поспособствовал широкому распространению т. н. заемного труда и нестандартной занятости: прежде всего, "нулевых контрактов" на Западе и оформления по временному контракту или договору подряда в РФ (см. выше в т. ч. о самозанятости). Рост доли нестандартно занятых, или прекарных, работников стал настолько значительным, что последнии, вслед за "когнитариями" также удостоились в глазах постмодернистов звания отдельного класса. В реальности, конечно же, "прекариат" всего лишь сталкивается с условиями, которые еще сотню лет назад были естественными для большинства пролетариев и не имеет какого-либо отдельного, ранее невиданного места в системе производственных отношений. Тем не менее, обход трудового законодательства потенциально (а иногда уже и реально) позволяет эксплуатировать нестандартно занятых работников значительно сильнее, чем оформленных по "стандартному" бессрочному договору, о чём писалось выше. Именно прекарные работники составляют одну из наиболее эксплуатируемых групп трудящихся, уступая только мигрантам-нелегалам.

Распространение нестандартной занятости, что немаловажно, проливает свет на характерную черту неолиберального этапа развития мирового капитализма: крайнюю атомизацию пролетариата. Временно нанятый работник, работник "на удаленке", работник, выведенный за штат вполне могут оказаться объективно оторваны от коллег. Они часто не имеют, например, возможности установить тесные личные связи с другими рядовыми сотрудниками предприятия, что существенно усложняет их участие в коллективной экономической борьбе с капиталистом. Но и даже "стандартно занятые" работники оказываются отчуждены друг от друга постольку, поскольку разница в уровне и образе жизни, обусловленная доходом или образованием, сегрегация и геттоизация мигрантов, культура конкуренции между работниками (подпитываемая как идеологией вообще, так и соревнованием за премии и повышения), затрудняют поиск общего языка и почвы для объединения.

Почему мы акцентируем внимание на атомизации? Сами по себе неоднородность и даже наличие внутриклассовых конфликтов интересов не является новым явлением. Так, например, уже Энгельс в “Положении рабочего класса в Англии” рассматривал различия в уровне жизни собственно английского пролетариата и ирландских иммигрантов, тенденцию к выделению привилегированных прослоек рабочих. Хорошо известна и долгая история сегрегации иммигрантских сообществ и сравнительной изолированности “цеховых” рабочих сообществ (таких, как Knights of Labour или AFL) в США; напряженность между различными группами рабочих в межвоенной Германии и т. д. Однако до последних десятилетий различия и противоречия не приводили к фактическому распаду класса на множество изолированных группировок, не связанных никаким единым сознанием.

Такой “распад” рабочего класса обусловлен несколькими факторами, типичными именно для неолиберального этапа развития капитализма и не столь свойственными предыдущим этапам. Изначально, в XVIII - XIX вв. (особенно в таких странах, как Англия или Франция) рабочий класс пополнялся прежде всего из местного населения, имевшего сравнительно однородный культурный бэкграунд. Основу рабочих на первых этапах развития капитализма составляли прежде всего вчерашние крестьяне, массово согнанные с земли или массово же отправлявшиеся в город за лучшей жизнью, а также вынужденные перейти к найму бывшие ремесленники и цеховики. Иными словами, группы, объединенные долгосрочными социальными связями, обусловленными традициями общинной, земляческой или цеховой солидарности. Затем в той или иной степени аналогичная модель пролетаризации наблюдалась и в Германии, и в царской России, и во многих других странах. Трудовые мигранты, такие как ирландцы в Британии [11] или США, также были склонны образовывать достаточно сплоченные диаспоры. При этом сам характер организации труда на мануфактурах и фабриках, а также тенденция к обнищанию пролетариата предполагали также достаточную однородность уровня жизни большинства работников. В таких условиях рабочие смогли достаточно долго сохранять пережитки докапиталистической культуры солидарности внутри своего сообщества, а в некоторых случаях даже преодолевать ее ограниченность и проявлять солидарность с другими пролетарскими сообществами.

Безусловно, позднее свои коррективы внес переход к империалистической фазе. “Монополистический подкуп” усилил расслоение по уровню жизни. Усилившаяся иммиграция из колоний и вообще зависимых стран и регионов вылилась в формирование “салата” из множества полузакрытых землячеств в странах центра. Развитие крупных производств привело к пролетаризации многих ранее “свободных” профессий, имевших свои культурные традиции и во многом обособленных от рабочих “низов”. Тем не менее, развитие международного рабочего движения (профсоюзов, социал-демократических и коммунистических партий) все же выполняло цементирующую роль: идеологически значительная часть пролетариев из разных слоев так или иначе оказывалась едина. Плюс к этому с середины XX века функцию сглаживания не только межклассовых, но и внутриклассовых противоречий взяло на себя “социальное государство”.

Однако его крах в 1980-х - 1990-х (сопровождавшийся также крахом профсоюзов и перерождением социал-демократических и большинства коммунистических партий) не просто обнажил и обострил “дремавшее” расслоение пролетариата, он его серьезно углубил. Механизм этого прост. С одной стороны, неолиберальная политика стимулирует мобильность рабочей силы. Напомним, что, например, именно "свобода передвижения трудовых ресурсов" служила и служит одним из краеугольных камней политики ЕС (см., например, [12]). Это приводит к интенсификации массовой миграции не только из стран “третьего мира” в “первый”, но и внутри отдельных стран. Мигранты вынуждены разрывать или ослаблять старые социальные связи; при этом формирование новых затруднено: "понаехавшие" в условиях неолиберализма воспринимаются прежде всего как конкуренты за рабочие места.

С другой стороны, в пору упадка профсоюзного движения практически не существует институтов, обеспечивавших бы классовую солидарность хотя бы на самом базовом уровне (или, во всяком случае, они крайне ослаблены). С третьей стороны, свой вклад вносят уже упомянутые нестандартная и удаленная занятость, расслоение по доходу и образованию, а также сохраняющаяся этническая и культурная сегрегация.

Наконец, ключевой составляющей неолиберальной идеологии является культ индивидуальности: материальное положение, социальный статус, даже здоровье человека объявляется сугубо личной ответственностью. Буржуазная пропаганда, получившая за последние полвека в свое распоряжение новые средства массовой коммуникации (от широкого телевещания до соцсетей и видеоигр) и методики (маркетинговые, рекламные, PR и т. п.), стала поистине вездесущей. Ослабленному рабочему движению нечего ей противопоставить. В итоге она находит благодатную почву: "вырванный" из культуры солидарности человек оказывается во многом опосредован в общественных отношениях информационной средой.

В совокупности все это приводит к резкому ослаблению внутриклассовых связей, культуры солидарности и осознания классового единства.