Глава 2. Длинные волны, короткая память

Волны прекрасны. Шум океана, омывающего песок, свидетельствует о том, что в природе есть порядок.

Если рассмотреть физику волн, они становятся еще прекраснее. Это форма, которая обнаруживает тенденцию к обращению вспять: энергия, поднимающая волну, затем обрушивает ее.

Если рассмотреть математические свойства волн, они завораживают еще больше. Полторы тысячи лет назад один индийский математик обнаружил, что если вычислить любое возможное соотношение между двумя сторонами треугольника, то получится волнообразная модель. Средневековые ученые назвали ее синусом. Сегодня мы называем плавные, повторяющиеся волны, наблюдаемые в природе, синусоидами. Электрический ток движется по синусоиде; так же распространяется звук; так же распространяется свет.

А внутри волн есть другие волны. Серферу кажется, что волны идут группами, увеличиваясь в размерах, поэтому шестая или седьмая – это та самая большая волна, которую он хочет поймать. В действительности, это лишь результат более длинной и плоской волны, двигающейся «через» короткие.

Взаимосвязь между длинными и короткими волнами служит источником порядка в акустике. Музыканты считают, что именно гармония, создаваемая короткими волнами внутри длинных, придает каждому инструменту особое звучание. Музыка звучит слаженно тогда, когда длинные и короткие волны находятся в строгой математической пропорции.

В природе волны присутствуют повсюду. На субатомном уровне волнообразное движение частицы – это единственный известный нам признак ее существования. Однако волны существуют и в рамках больших, сложных, неприродных систем – таких, как рынки. Для тех, кто анализирует деятельность фондовых рынков, волны превратились в своего рода религиозную икону: они используют инструменты для того, чтобы устранить «шум» ежедневных колебаний и вывести прогнозную кривую. «Пики» и «падения» стали повседневными экономическими терминами.

Однако в экономике волны могут быть опасными. Они могут означать порядок и регулярность там, где их на самом деле нет. Звуковая волна просто переходит в тишину. Однако волны, порождаемые случайными данными, со временем искажаются и прерываются. А экономика – это мир сложных, случайных событий, а не простых волн.

Специалисты по анализу волн времен последнего бума не сумели предсказать спад. Выражаясь языком серферов, они смотрели на отдельные волны, а не на группы волн; на группы волн, а не на приливы; на приливы, а не на цунами, которое было готово на них обрушиться. Мы представляем себе цунами как большую волну: как стену воды. На самом деле цунами – это длинная волна: она нарастает и приближается.

Для человека, обнаружившего длинные волны в экономике, они оказались роковыми.

Казнь через расстрел

Заключенный волочит ноги; он не может идти. Он частично ослеп, у него хроническая сердечная недостаточность и клиническая депрессия. «Я никак не могу заставить себя мыслить системно, – пишет он. – Вообще очень трудно мыслить научно, не работая активно с материалами и книгами и мучаясь от головной боли»[49].

Николай Кондратьев провел восемь лет политическим заключенным в Суздале, к востоку от Москвы, читая лишь те книги и газеты, которые разрешала ему сталинская тайная полиция. Он дрожал от холода зимой и изнемогал от жары летом, но однажды его мучения закончились. 17 сентября 1938 года, в день, когда истекал срок действия его первоначального приговора, Кондратьева судили во второй раз и признали виновным в антисоветской деятельности – расстрельная команда казнила его прямо в камере.

Так погиб один из гигантов экономической мысли ХХ столетия. В свое время Кондратьев стоял в одном ряду с такими влиятельными мыслителями мирового масштаба, как Кейнс, Шумпетер, Хайек и Джини. Его «преступления» были сфабрикованы. Подпольной «Трудовой крестьянской партии», руководителем которой он якобы являлся, не существовало.

Настоящее преступление Кондратьева, по мнению его преследователей, заключалось в том, что он думал о капитализме то, что думать было нельзя. Думал, что вместо того, чтобы рухнуть под давлением кризиса, капитализм обычно приспосабливается и видоизменяется. В двух новаторских работах он на основе анализа данных доказал, что, помимо краткосрочных экономических циклов, существует более длительная модель продолжительностью 50 лет, крайние точки которой совпадают с крупнейшими структурными изменениями в капитализме и с крупнейшими конфликтами. Таким образом, эти моменты жестокого кризиса и выживания являются проявлениями не хаоса, а порядка. Кондратьев стал первым, кто доказал существование длинных волн в экономической истории.

Хотя позднее эта идея стала популярной под названием «теория волн», самая ценная догадка Кондратьева заключалась в том, что он понял, почему мировая экономика переживает внезапные изменения, почему капитализм переживает структурный кризис и как он меняется и мутирует в ответ. Он показал нам, почему деловые экосистемы, существовавшие в течение десятилетий, могут вдруг развалиться. Слову «волна» он предпочитал термин «длинный цикл», поскольку циклы в научном мышлении создают отдельный, очень полезный язык: мы говорим о фазах, состояниях и их внезапной смене.

Кондратьев изучал промышленный капитализм. Хотя другие утверждают, что обнаружили длинные волны в ценах, которые восходят к Средневековью, его ряды данных начинаются с промышленной революции в 1770‑е годы.

Согласно теории Кондратьева, у каждого длинного цикла есть подъем, длящийся около двадцати пяти лет и стимулируемый внедрением новых технологий и высокими капиталовложениями, за которым следует спад, продолжающийся примерно столько же и обычно заканчивающийся депрессией. В «восходящей» фазе рецессии редки, а в «нисходящей» фазе они случаются часто. В восходящей фазе капитал устремляется в производительную сферу, а в нисходящей фазе – застревает в финансовой системе.

Есть и другие аспекты, однако основа теории такова. В этой главе я приведу доводы в пользу того, что она в целом верна, но нынешний кризис представляет собой слом модели – и это означает, что произошло нечто большее, чем окончание очередного пятидесятилетнего цикла.

Сам Кондратьев выказывал чрезвычайную осторожность в применении, может, своей теории. Хотя он и предсказал депрессию 1930‑х годов за десять лет до того, как она наступила, он никогда не утверждал, что может предсказывать события. Он опубликовал свои выводы вместе с резкой критикой его работы, подготовленной коллегами[50].

Однако сталинские чекисты в определенном смысле поняли кондратьевскую теорию глубже, чем он сам. Они поняли, что, если ее довести до логического заключения, она поставит марксизм лицом к лицу с опасным предположением о том, что «окончательного» кризиса капитализма не будет. Может быть хаос, паника и революция, но, если исходить из данных Кондратьева, капитализм проявляет тенденцию не к гибели, а скорее к трансформации. Большой объем капитала может быть уничтожен, экономические модели могут разваливаться, империи могут ликвидироваться в ходе мировых войн, но система выживет, пусть и в другой форме.

Для убежденных марксистов 1920‑х годов кондратьевское объяснение того, что приводит к этим изменениям, было очень опасно. События, ведущие к переломным моментам – войны, революции, обнаружение новых месторождений золота и новых колоний – были, по его словам, простыми следствиями, вытекавшими из потребностей самой экономики. Даже если человечество попытается влиять на ход экономической истории, в долгосрочном плане оно окажется относительно бессильным.

В 1930‑е годы теория длинных волн на некоторое время стала влиятельной на Западе. Австрийский экономист Йозеф Шумпетер выдвинул собственную теорию экономических циклов, способствовав популяризации термина «кондратьевская волна». Однако, когда после 1945 года капитализм стабилизировался, теория длинных волн стала казаться лишней. Экономисты верили, что вмешательство государства может выровнять даже малейшие колебания капитализма вверх и вниз. Что же касается пятидесятилетнего цикла, то кейнсианский гуру Пол Самуэльсон отбросил эту идею, назвав ее «научной фантастикой»[51].

И когда в 1960‑е годы новые левые попытались возродить марксизм как критическую социальную науку, на Кондратьева и его волны они обратили мало внимания – они искали теорию краха капитализма, а не выживания.

Лишь несколько упрямцев, в основном инвесторов, по‑прежнему были одержимы Кондратьевым. В 1980‑е годы аналитики с Уолл‑стрит превратили его осторожные предварительные выводы в грубую тарабарщину с претензией на предвидение. Вместо его сложных данных они прочертили простые линии, представив волну в стилизованном виде: подъем, вершина, кризис и крах. Они назвали это «К‑волны».

Если Кондратьев был прав, говорили эти инвесторы, то экономическое восстановление, начавшееся в конце 1940‑х, положило начало пятидесятилетнему циклу, а это означало, что примерно в конце 1990‑х годов должна была наступить депрессия. Они выстроили сложные стратегии инвестирования, надеясь застраховаться от катастрофы. А потом стали ее ждать…