Дневник поездки по морю от Синопа к побережью Черкесии

В море, 14 апреля 1837 года. — На следующий день по моему прибытию в Константинополь, после пленения «Vixen», я принял решение вернуться в Черкесию, дабы там пополнить исследования, столь печально прерванные.

Завершив приготовление к отправлению и, предусмотрев взять с собою немалый ассортимент подарков, таких как ружья, сабли и телескопы для вождей, ожерелья и браслеты — для их жен, и иные предметы - для их слуг, 1 апреля я сел на пароход, шедший в Требизонд. Однако по совету посредника русского консула, что я получил во время путешествия и из-за прерываний сообщений между этим портом и Черкесией, я решил [14] высадиться в Синопе. Самсун и Синоп являются наиболее посещаемыми черкесами портами Малой Азии. И покуда в Синопе я сам справлялся по поводу какого-нибудь судна, в Самсун я направил своего слугу Луку, дабы посмотреть, что там можно сделать. Лука разделил мое пленение, однако, с радостью вновь сел со мной на корабль. Он имел приказ немедленно возвратиться сушей или морем; но некоторые затруднения, связанные с тем, что он небрежно отнесся к тому, чтобы обзавестись «тичкерехом», или паспортом, помешали ему присоединиться ко мне ранее 8-го числа.

Как только они прознали, кто я, черкесы, похоже, взяли меня под особое покровительство. Первым свидетельством, что я заимел относительно добрые ко мне расположения и намерения, стала быстрота, с коей они приступили к перевозке моего багажа в жилище, предоставленное мне, и к приведению его в порядок. Как бы то ни было, по разным причинам я предпочел принять настоятельное предложение капитана английского судна «Arundel» М. Ватсона явиться на борт его корабля до возвращения моего слуги. Я наполовину пожалел, что принял такое решение, когда увидел сколь очевидное оскорбление оно причинило черкесам. Один из них, в частности, молодой человек с красивым и умным лицом, который сразу же заявил, что будет сопровождать меня в свой край, решительно воспротивился моему намерению отправиться на борт английского корабля, боясь, как он мне сказал, плохого ко мне обращения. Эта боязнь, как я позднее узнал, была вызвана сценой пьянства матросов (естественно, матросов английских), разыгранной ими единственный раз, когда им позволено было сойти с палубы. Я как смог наилучшим образом извлек пользу из того срока, что продолжалось заключение моего слуги, заимев [15] предварительное соглашение по поводу нашего приезда с капитаном маленькой шхуны (приблизительно двадцати пяти тонн, что готова была к отплытию) и, раздобыв на борту «Arundel» морскую карту, лаг и другие вещи, что редко присутствуют на борту турецкого каботажного судна.

Как только Лука возвратился, я окончательно закончил сделку; мы условились, что пустимся в путь вечером следующего дня и что я оплачу стоимость поездки днем после полудня. Покуда я подсчитывал с капитаном эту стоимость, тот потребовал двойную сумму от той, что мы условились, под предлогом, что из-за меня он не захотел взять иного груза. Так как я не высказал никаких оговорок по поводу этого и счел две тысячи пиастров, о которых мы сговорились, достаточным вознаграждением, я прервал переговоры, вновь положив деньги в карман, и попросил синопского бея, коего я убеждал быть свидетелем оплаты, соблаговолить найти мне судно, дабы я направился в Самсун. Он пообещал без каких-либо затруднений позволить мне бесплатно воспользоваться его судном и упрекнул капитана за его поведение по отношению ко мне, хотя и не имел возможности воздать мне большего, так как, не сумев заключить соглашение, я успел до того, следуя правилу турок, уплатить заранее небольшую сумму.

Пока готовили корабль, что должен был доставить меня в Самсун, я остался на борту «Arundel»; и по моему возвращению на берег я с удовлетворением увидел, что Лука сумел образумить капитана Кодера, хозяина шхуны; в этом ему весьма помог Шериф, старый турецкий торговец внушительной полноты, поддерживавший активные коммерческие связи с Черкесией, а также черкесы. Иные из последних сказали ему, что, если он не договорится со мною, вместо того чтобы отправиться с [16] ними, они будут сопровождать в Самсун меня. Этот новый довод, брошенный на чашу весов, вынудил капитана пообещать, что он будет следовать своим первоначальным условиям, если только я соглашусь подождать два дня, дабы он завершил свою погрузку. Задержка на пару дней была предпочтительнее поездки в Самсун и всяческих мелких хлопот новой сделки; поэтому я дал согласие ждать и уплатить мой задаток. У меня не было основания сожалеть об этом соглашении, так как в воскресенье и понедельник ветер был неблагоприятным и, хотя во вторник он вновь стал попутным, в среду он снова сменил свое направление, а ночью приобрел весьма шквалистый характер: вторично погода восстановилась в четверг; но я вынужден был уступить (по политическим мотивам) настоятельным просьбам Шерифа и капитана Кодера и подождать с отъездом из-за наступления пятницы (это мусульманское воскресенье), дабы в мечети могли бы совершиться молитвы за счастливое путешествие. Таким образом, мы приготовились к отплытию лишь сегодня утром в половине девятого.

Утро было безмятежным и прекрасным и в тот момент, когда наша маленькая шхуна (над которой возвышался черкесский флаг, мною полученный от капитана недавно прибывшего корабля) проходила под широкой кормой «Arundel», капитан Ватсон приветствовал нас выстрелом из своих орудий и приказал поднять флаг бушприта, дабы пожелать нам счастливого путешествия и в знак живого интереса всех на борту «Arundela» к моему предприятию. Мы не остались в долгу и ответили на адресованные нам почести с помощью заржавленной маленькой канонады, в достаточной степени заряженной, чтобы разбудить эхо горы над нами. [17]

Эта гора, приблизительно трехсот футов [ок. 91,44 м] высоты, образует край полуострова в самой его стиснутой части, где и построен Синоп. Старые и великолепные стены города очень высоки, по бокам их расположены столь же высокие башни, и все это простирается от бухты на юго-востоке к заливу на северо-западе и вдоль двух побережий. Стены скрывают турецкую часть города, которая таким образом оказывается полностью отделенной от кварталов, обитаемых греками и армянами. Со стороны суши расположен двойной пояс крепостных стен, а глубокий ров еще более увеличивает безопасность. Блуждать вокруг этого пояса укреплений, предаваясь размышлениям, на кои наводили соответствующие тому окружающие условия, являлось моим самым большим развлечением; ибо кроме турецких надписей, расположенных во многих местах и указывающих, кто является нынешними хозяевами этого края, встречаешь также, древнегреческие и латинские надписи, прекрасного исполнения многочисленные фрагменты барельефов, фризы, капители, антаблементы, мраморные колонны цвета крыши и т. д., которые несут в себе печать своей эпохи и своего происхождения, а также свидетельствуют о революциях и полных переменах, театром которых была эта земля. Над вратами северной части пояса укреплений я заметил ясно различимую длинную древнегреческую надпись, хотя высота, на которой та находилась, помешала мне ее прочесть и скопировать; а на части колонны, чья капитель была опрокинута и выдолблена, дабы превратить ее в строительный раствор, я увидел надпись «Divo Antonino divi Antonini» и т. д.

Эта надпись или нечто схожее уже была замечена полковником Роттъе; но часть мраморной колонны, на которой она была этим последним [18] прочитана, составляла в то время опору кровли (Путевые заметки во время переезда из Тифлиса в Константинополь. Брюссель. 1829, С. 284. ~ Здесь и далее выделения автора).

Всякий антиквар обнаружит этот город достойным изучения; к тому же это место, беспорядочно и плохо отстроенное, которое не имеет ничего интересного за исключением античных стен и живописного расположения.

Прилегающая местность представляет собой линию непрерывного подъема, чья высота возрастает по мере удаления от побережья и которая предлагает взору бесконечное разнообразие форм, - многие из которых, будучи конической внешности и, вероятно, вулканического происхождения, каковыми являются те из них, что занимают большую часть побережья к западу (направлению, где, я уверен, поиски геолога окажутся щедро компенсированы).

Обещание, что высказывает здесь г-н Бэлл, в пользу геологического исследования этого региона Малой Азии, в эту пору уже с избытком было исполнено французским ученым М. Тексье, которому французское правительство поручило осуществлять научное обследование Малой Азии, обследование, полностью исполненное с 1834-го по 1836 год и принесшее богатый урожай географических, исторических и геологических материалов, публикацию которых научный мир ожидал с законным нетерпением. М. Тексье продолжал позднее в Персии плодотворный курс своих поездок и наблюдений.

Прогулка к югу от Синопа привела меня однажды в мир нескольких милых холмов, пересеченных дорогами, окаймленными вечнозелеными деревцами с пышно разросшейся листвой, у оснований которых укрывались фиалки, чьи нежные [19] запахи наполняли ароматом воздух, и где то тут, то там видны были многочисленные, приятного вида фермы, окруженные виноградниками и фруктовыми садами, и где повсюду в тот момент производились пахотные работы и другие земледельческие операции. Главная торговля Синопа состоит в вывозе дубового леса, которым в избытке снабжают прилегающие возвышенности. Его направляют на императорские верфи Константинополя, где он используется в строительстве кораблей. Синоп тоже строит небольшое число кораблей; его бухта недавно стала стоянкой пароходов из Требизонда, регулярно прибывающих сюда, дабы запастись углем. После того как турки и персы преодолели свои страхи, число тех, кто постоянно приезжает и уезжает на этих пароходах, весьма значительно: обычно от шестидесяти до ста человек в каждую поездку; и легко предположить, сколько полезных обменов (как физических, так и моральных) должны происходить без лишней траты времени из столь частого общения между членами сообществ, до той поры пребывавших в полной изоляции как по причине физических преград, так и из-за религиозных предрассудков. Часто случается, что пароходы, ныне используемые, не имеют возможности забрать весь предлагаемый груз и корабль больших размеров готов присоединиться к обслуживанию линий. Почему английские капиталисты оставили без внимания столь прибыльную бухту?

Число наших черкесских пассажиров составляет пять человек; они прибыли на борт с весьма большим количеством багажа, как я предлагаю, товаров; их первой заботой стало осматривание своего оружия и своих боеприпасов, тем самым напоминая мне то, что было сказано о возможности, что я окажусь вовлеченным в политические дела [20] (если использовать выражение одного константинопольского друга) еще до достижения черкесского побережья.

Ветер сегодня был В-Ю-В до двух часов полуденного времени, когда мы оказались рядом с Герзегом - маленькой деревней (древней Карузой), расположенной в бухте в пяти или шести лье к югу от Синопа; вдруг он сменил свое направление на Ю-Ю-В и слабый бриз, который с того момента крепчал, что позволило нам взять прямой курс на Пшат.

Суббота, 15. - Бриз вчерашнего вечера продолжался всю ночь и до четырех часов этого дня; после этого ветер стих, но мы, похоже, преодолели по прямой линии около восьмидесяти миль, что было весьма приемлемым началом. Капитан Кодер - человек общительный и хорошего настроения, который болтает и шутит со всеми, кто его окружает. Он и я делим общий стол; по-другому говоря, дважды в день нам готовят на пару соленое мясо с яйцами и луком, которым сперва угощаюсь я, после чего я передаю ему остальную часть. Каждый из нас после этого выпивает маленькую чашку кофе без сахара и курит трубку; все это происходит на палубе. Наш другой прием пищи в течение дня носит абсолютно непостоянный характер (в зависимости от желания или необходимости) и состоит из хлеба, чеснока, маслин и capsicum. К счастью, у меня был небольшой запас инжира, яблок и орехов, коим я предусмотрительно озаботился и которым я по обыкновению делился с капитаном Кодером. Как и в прежние свои поездки, бедный Лука почти не ест; его и меня поместили в носовой части корабля: кормовая часть оставалась для капитана и команды (или, скорее, для их барахла и их продовольственных запасов, так как до сих пор они спали на верхней палубе), а остальная часть была [21] занята другими пассажирами. Меня снабдили ковром, циновками и стеганым одеялом. Лука пользовался моим одеялом и моим кожухом; мое седло и мой чемодан исполняли функции подушек. Я взял все это с собой для удовлетворения потребностей будущих путешественников. Я надеюсь, что пока мы не коснемся земли, дождя не будет, ибо в противном случае наша обитель едва ли останется сухой.

Один из черкесов, похоже, находил большое удовольствие, удовольствие, разделяемое его другом Хасаном, юношей с орлиным взором, играть на весьма простом инструменте, что-то вроде гобоя. Это палочка приблизительно двух футов [60 см] длины, внутри выдолбленная и снабженная тремя отверстиями; верхняя часть не имеет язычка; музыкант, закрывая наполовину губами и языком отверстие инструмента и дуя во вторую половину, издает небольшое количество очень нежных нот, часть которых сопровождается невнятным звуком. Одна из его любимых мелодий имеет восемь нот, не считая нот фиоритуры, а последние три играются в октаве ниже других. Хасан подпевает ему и отбивает такт каждой ноты, как бы создавая второй аккомпанемент. Некоторые мотивы более долгие, чем те, что я только что упомянул; как правило, эти мотивы жалобные, хотя некоторые носят возбуждающий характер. Если бы я не знал, кто играет, и меня спросили бы, откуда они родом, я, вероятно, ответил бы, что это были древние шотландские веселые мелодичные песенки. Я узнал, что этот сельский музыкант является черкесским пастухом, который отправился в поисках работы в Турцию и который, не преуспев в том по благотворительности, добился приезда, чтобы возвратиться к себе домой. Он напоминает одного из тех людей, «кто любит жить на виду у всех»; черты его лица выражают доброту, и у него красивые зубы. [22]

Морской ветер утих на какой-то часик, как если бы дать мне время записать в дневник все сказанное; затем он стал крепчать с той же точки горизонта, что и до этого.

Воскресенье, 16, пять часов тридцать минут утра. - Восхитительный восход солнца; но покой, что его сопровождает, с легким дуновением, чье направление меняется каждое мгновение, располагает нас столь же мало к тому, что любоваться сценой, что могла бы предстать перед экипажем корнуэльского gin-boot, оказавшегося в схожих обстоятельствах посреди канала Сент-Джордж. То, в чем мы теперь нуждаемся, — это крепкий морской ветер, который позволит достичь еще до ночи пункта видимости побережья и тем самым предпринять свои меры, чтобы пройти между русскими крейсерами. Ветер почти полностью стих к часу дня и после этого оставался очень слабым.

Наш корабль не имеет флагдука; но когда Кодер хочет видеть, как следует брусовать реи, он ставит на планшир свою длинную трубку, которую редко выпускает из рук, и дым точно указывает на то, что он хочет знать. Кто сказал, что турки имеют угрюмое настроение? Наш капитан доказывает обратное: его хорошее настроение всегда оставалось тем же, будь то в последние две ночи, когда мы, пассажиры и матросы, сидя вперемешку на верхней палубе под ярким светом луны, радовались попутному ветру; будь то в теперешнем состоянии, когда безветрие приводит нас к унынию и погружает в отчаяние. Юноша цыганской наружности, с длинными, плохо расчесанными волосами, что ниспадали на его шею, и который в этот момент находится у руля, так как (в отличие от русских) все абсолютно в состоянии стоять за штурвалом корабля, является кроме того, истинным воплощением лукавства и счастья. Кодер часто спрашивает [23] меня, не хочу ли я есть, и просит меня потребовать, что мне хочется, исходя из того, что все, что у него есть, находится в моем распоряжении. Все, что он просит взамен, — это чтобы я благосклонно говорил о нем черкесам, когда мы будем на берегу. Он хотел также, чтобы я пообещал ему сказать, что корабль принадлежит мне, но я отказался, естественно, обещая, тем не менее, сказать, что ко мне он отнесся хорошо. Таков был уже образ действия, который мы, некоторые англичане, готовы, если хотим, избрать в среде турок и черкесов. Ветер наконец-таки стал попутным; теперь для нас наступил легкий бриз с С-С-3, который набирает силу до такой степени, что мы можем возобновить наше движение.

Два часа после полудня. - Попутный ветер вскоре спал и в течение где-то двух часов мы почти дремали на воде или, скорее, я должен был бы сказать, что дремала только шхуна; ибо, что касается нас, мы делали все возможное, дабы двигаться дальше. У нас на борту был один мулла, который в своих коммерческих интересах совершал свою первую поездку в Черкесию; он написал одну стихотворную строфу из Корана, которую приказал прикрепить сверху оснастки, а позади был подвешен Коран, принадлежащий одному турку с внешностью сильного добряка. Эти меры считаются действенными, дабы обеспечить попутный ветер, и в этом наш опыт не доказывает обратного, ибо ветер в два узла как раз вовремя стал снова усиливаться с С-С-О. Погода была прекрасная и обещала таковой сохраниться.

Черкесы и некоторые матросы очень аккуратны в своих ежедневных молитвах; не менее постоянными они остаются и в своих омовениях. Мои запасы, как мы видели, далеки от того, чтобы быть роскошными, но они мне предлагались, как я [24] подозреваю, в большем количестве, чем обычно на суднах того же класса, что плывут рядом с нами. У Кодера имеется турецкая карта Черного моря, которая в целом выглядит хорошо начерченной, за исключением того, что слишком сильно выделены мысы и заливы. Кроме того, он управляет своим судном, как человек в том имеющий опыт, в такой степени, что я действительно испытываю некую безопасность, каковую я никогда не ощущал среди экипажа новичков на русском «Аяксе».

Понедельник, 17, пять часов после полудня. - Мы почти не продвинулись вперед; в течение большей части времени после вчерашнего дня не более того, что мы сумели сделать в прошедшую ночь, ибо всю ночь мы слушались руля С-С-3 вследствие легкого восточного ветра, сопровождаемого небольшим туманом. Нам необходимо было держаться в этом направлении до шести часов этого утра, когда ветер сменился и вновь стал южным, переходя на восточный, - направление, которое он сохранил весь день, позволяло нам возобновить наше продвижение без особого отклонения по пять узлов в час.

Какой-то миг назад мимо нас пролетела ласточка; это доброе предзнаменование. Но меня только что прервали за записью в дневник люди с палубы, сообщившие, что слышат звук пушки. Они поднялись, чтобы посмотреть, что это было, но они абсолютно не были расположены повернуться другим бортом; тем временем они занимаются тем, что на всякий случай ставят паруса. Насчитали двенадцать выстрелов. Возможно, что жертвой является какая-то бедная барка, подобная нашей: сколько же еще времени будет позволено существовать такой несправедливости!

Эти турецкие матросы имеют удивительный обычай регулярно собираться на верхней палубе [25] после захода солнца и там один из них - бригадир - произносит громким голосом короткую молитву, прося у Неба попутного ветра и надежности корабля; и когда молитва завершается, все вместе восклицают: «Аминь!»

Старый Кодер стал черствым в своем ремесле, ибо уже двадцать пять лет, зимой и летом, он занимался торговлей с Черкесией, наперекор русской блокаде. Даже в то время, когда русские лили свои крокодиловые слезы по поводу его страны в Унки-яр Скелесси, его корабль был захвачен их крейсерами на побережье Черкесии; но он, его команда и пассажиры (в том числе одна черкешенка) числом в девять человек сбежали в маленькой шлюпке, подобной той, что у нас имеется сейчас на корме, и сумели за четыре дня добраться до берега близ Самсуна.

Вторник, 18. - Всю последнюю ночь я не спал, приглядывая за тем, что происходит на палубе ввиду того, что я очень хотел не упустить случая высадиться на берег; но, к несчастью, ни один такой случай не представился, так как нам приходилось плыть в течение большей части ночи на юг и в этом направлении мы шли со скоростью в один узел в час: именно в таком состоянии я находил вещи каждый раз, когда поднимался на палубу. В три часа вся команда спала, за исключением одного человека, певшего, дабы не заснуть; страх быть захваченным врасплох русскими кораблями едва ли был достаточным для этого; но как я понял по тому, что наблюдал в Геленджике, двенадцать выстрелов пушки, отзвуки которых дошли до нас, могли вполне оказаться приветствиями двух кораблей при их входе в порт и ответом адмирала; я разбудил капитана и поделился с ним этим предположением: он признал подобную вероятность; и если наша догадка обоснована, это [26] подтверждает то, что Кодер говорил мне недавно о течении у этого побережья, направленном на север, ибо, если мы находимся на уровне Геленджика, мы могли бы оказаться приблизительно в тридцати пяти милях севернее, что не соответствует моему счислению, а ветер Ю-В, что нас сопровождает, делает это значительное различие еще более вероятным. Тем самым русские сослужили большую службу!

Этим утром на рассвете мы повернули с севера на северо-восток и поднимающееся солнце показало нам вершины двух выступов, но на таком расстоянии, что никто, похоже, с уверенностью не узнал их: одни говорили, что то были вершины над Пшатом; другие - что то были горы, что возвышаются над побережьем со стороны Анапы. Вид этих двух вершин вовсе не обрадовал нас. Это впечатление, однако, сохранилось недолго, ибо ветер скоро стал дуть более на восток с такой силой и поднимая такие волны, что Кодер потерял терпение - повернул нос корабля к Синопу. Я сильно воспротивился этому маневру и, наконец, он последовал моему совету и стал держаться курса Ю 1/4 - Ю-3; он настойчиво следовал этим курсом до двух часов после полудни, пока ветер и волнение моря, продолжая увеличиваться, не заставили его заявить, что он не сохранит долго этот курс из-за ветра, идущего от побережья. Он высказался с некой тревогой, таким образом, что с отчаяния я уступил и ушел в свою каюту, дабы попытаться унять головную боль, что я частично приписываю нехватке надлежащего питания ввиду того, что состояние моря помешало повару заниматься своим делом в своей буфетной и что я, уподобившись простым матросам, вынужден был есть хлеб и чеснок. То, что я испытывал в этот момент, вовсе не было завидным; я чувствовал себя вынужденным лицезреть вещи в черном цвете, и я видел себя уже возвратившимся в [27] Синоп с обманутыми своими надеждами и со всеми расстроенными своими планами. Эти печальные мысли, однако, рассеялись в течение пары часов; ветер спал и стал попутным в такой степени, что мы возобновили свой путь и сохраняли его всю ночь. К восьми часам я отправился отдохнуть с намерением быть на ногах всю ночь и заботиться, чтобы наблюдение велось старательно, боясь, что у других, как и у меня, страх перед крейсерами по привычке не ослаб, но по этому случаю я очень сильно ошибался, ибо я спал крепко, убаюкиваемый приятными снами, до трех часов с четвертью. Выйдя на палубу, я нашел всех матросов на своих местах, а вместе с ними двух черкесов, добровольно исполнявших роль наблюдателей из-за опасения русских, о которых Кодер мало беспокоился, главным образом, думая о маневре своих парусов.

Среда, 19. - Продолжая наш путь, как я говорил, и благодаря восходу солнца мы увидели несколько вершин конических гор, кои черкесы сочли за горы Пшата; воспоминания, что я сохранил, заставляют меня думать, что они не ошиблись. Тотчас же стали ставить все паруса (a buner les bonnettes); и с ветром с левого борта мы стали держать быстрый курс к побережью, все полные радости и надежды, когда ветер, все еще непостоянный, в этот момент, повернувшийся к русским в Геленджике, вынудил нас убрать сперва один парус, затем другой и, наконец, отклонился к югу. Это направление сохранилось до полуденного времени, часа, когда ветер, как это предсказывал Кодер, повернул на Ю-В 1/4 - Ю; и в этот момент, в час тридцать минут, он дует столь сильно, что мы вновь быстро двинемся к Пшату со скоростью пять или шесть узлов. Кодер пребывает в радостном настроении и подшучивает над всеми, кто его окружает. Среди иных шуток он говорит старому, с мрачным лицом, черкесу, [28] живущему близ Анапы, важной особе, видимо, являющемуся владельцем самой большой части груза и страдавшему морской болезнью, что он был очень рад вновь увидеть его на палубе, исходя из того, что когда тот сколь часто спал и забывал произносить свои молитвы, дули злые ветры. Я сказал Кодеру, что в Анапе не поверят, что турки могут шутить, но что был рад видеть его столь радостным. «Да, да, - ответил он, - у меня старая жена и сын и каждый раз, когда я могу заработать для них немного денег, я готов смеяться и радоваться в течение целого дня».

Пять часов после полудни. - Ветер вновь спал, и я боюсь, что в совокупности с течением море, которое сильно штормит, унесет нас слишком далеко на север; хотя может так случиться, что у нас будет большее везение, принимая во внимание, что мулла (который, между прочим, вовсе и не мулла, а мусульманский богомолец, грузин по имени Исмаэль) подумал о способе дабы поднять ветер: это держать в руке маленькую монету, на нее его единоверцы покупают маленькие восковые свечи, которые будут помещены в мечети святого синабского дервиша; монетки для подобного пожертвования, завернутые в кусочек старого белья, были привязаны к рулю. Я не хочу ничего внушать непочтительного; у этого человека порядочное лицо, и я абсолютно не сомневаюсь, что деньги будут использованы по назначению.

Этим вечером к восьми часам у нас был небольшой туман, но он скоро рассеялся и оставил нам легкий южный ветер. Тогда как паруса были соответствующим образом настроены, когда была произнесена вечерняя молитва, когда на баке был выставлен наблюдатель, остальная команда и пассажиры собрались на корме, Кодер и я - на нашем маленьком диване, рулевой предложил рассказать [29] нам, дабы провести время, историю. Пока он стоял на коленях, по распространенной привычке, брус руля под рукой и трубка в руке, луна ярко освещала своим светом его нежные и выразительные черты, а также лица его слушателей - поочередно турок, черкесов, особенно загорелое и в этот момент бесстрастное лицо старого Кодера, величественно восседавшего позади, его тучное тело, одетое в красное и синее, его ноги, погруженные в его желтые домашние туфли, и голову, покрытую широким оранжевым тюрбаном, я подумал в этот момент, что наша верхняя палуба представляет собой неплохое зрелище.

«Когда-то жил, - начал рулевой, - один султан, достигший столетнего возраста; у него была большая власть и огромные богатства и, тем не менее, он был несчастлив. Некий дервиш пришел к нему и сказал: султан, у тебя большая власть и большие богатства, и ты достиг глубокой старости и все-таки ты несчастен. Ты не расположен к тому, чтобы назвать причину этого несчастья, но я могу ее отгадать; если ты хочешь последовать моему совету, эта причина более существовать не будет. Султан согласился с этим...» Рассказчик говорил лишь какие-то полчаса, когда смена ветра прервала его. Все побежали к парусам, затем повествование продолжилось. Но ветер не торопился оставить нас в покое, и Хасан, один из самых резвых наших черкесов, юноша с крепкой внешностью и который, несомненно, столь близко от дома по-иному думал о султанах и дервишах, вдруг закричал, что необходимо взяться за весла, и сам, схватив одно из них, дал тем самым настоятельный тому пример. Тем не менее у нас на ночь сохранялась скверная перспектива.

Четверг, 20. - Я оставался на палубе до трех часов утра, непрерывно пребывая в муках Тантала [30] из-за обманутой надежды, что порыв ветра стремительно отнесет нас к берегу; так как каждые четверть часа или около того поднимался свежий ветер и продвигал нас на одну или две мили и вновь спадал, мы брали наши весла, что бросали сразу же, когда с противоположной точки поднимался новый бриз, чтобы в свою очередь угаснуть. Таким образом, у нас были бесчисленные чередования ветра с юго-востока и северо-запада, в их промежутке мы шли на веслах; наконец-то, я потерял терпение и отправился на пару часов отдохнуть.

До десяти часов утра дела абсолютно не улучшились, но к этому часу хороший ветер поднялся между Ю-В и Ю-Ю-В и позволил нам быстро устремиться к берегу. Мы держались этого курса до двух часов и были весьма огорчены, не сумев днем заметить какие-либо очень высокие точки в окрестностях Пшата, откуда, следуя нашим расчетам, мы не могли быть сильно удаленными, когда по счастливой или несчастливой удаче, что покажет нам продолжение, я стал твердить, что вижу впереди землю. Одни подтвердили, другие оспаривали это утверждение, в связи с чем один матрос взобрался на большую мачту и оттуда лучше узрел, что нам нужно: большой корабль между нами и землей. Кодер сразу же проснулся, и наш корабль тут же повернул в открытое море. Какое-то время все взоры были с тревогой обращены назад, чтобы увидеть, преследуют ли нас: ничто о том не говорило, тем не менее так как корабль скрылся под горизонтом, нашим пугалом, по общему мнению, должен был, стало быть, торговый корабль или военное судно, на котором очень небрежно ведется наблюдение. Черкесы столь мало напуганы и столь сильно желали пристать к берегу, что уже предложили возвратиться на прежний курс и меня пригласили на совет. Я высказался [31] против этого предложения, так как весьма нелепо отправиться нам, дабы убедиться, видели ли мы торговое судно или военный корабль с небрежным наблюдателем: мы находимся, если судить по вершинам, что мы видим, так как туман, что их покрывал, рассеялся, - между Пшатом и Геленджиком, и, следовательно, очень далеко на севере, чтобы достичь без больших трудностей первое из этих мест. Поэтому я посоветовал держаться в течение пяти или шести часов ближе к югу и постараться таким образом достичь нашего порта. Нашим самым большим несчастьем в течение четырех дней после плохих для нас ветров было то, что вершины оставались практически постоянно покрытыми тучами, почему мы не могли корректировать наши расчеты, что трудно точно при этом сделать, так как не было чего-то более определенного относительно скорости течения, что несет к северу и, соответственно, его протяженности. Если обратиться за справкой к «Описанию берегов Черного моря», опубликованному в Одессе в 1830 году М. Тэбу де Мариньи в надежде найти там точные представления относительно течений о неприятностях, о которых здесь сообщает М. Бэлл; я извлеку следующий отрывок, единственный, что относится к этой теме: «Лишь на достаточно небольшим расстоянии от берегов течения способны заставить совершить серьезные погрешности. То, что обязано своим происхождением Дону, после своего выхода из Азовского моря, устремляется на юго-запад, вдоль южного побережья Крыма до некоторого отдаления от Херсонесского мыса. Течения из Днепра и Днестра, которые направляются на юг, соединяются с ним, а также с водами Дуная и текут все вместе к Константинопольскому каналу, который получает лишь их часть. Другую часть водоворот отбрасывает к побережью Азии, [32] которое простирается на востоке, и затем следует на север, в Мингрелию и Черкесию. Это обычно наблюдаемое действие течений Черного моря подчиняется в некоторых местах порывам ветров или некоторым местным особенностям» (Taitbout de Marigny. Portulan de la mer Noir et de la mer d'Azov Р.1З).

Далее «Компасная карта» описывает так же все черкесское побережье: «Выступы Кавказа, омываемые Черным морем, образуют побережье, которое в направлении с юго-востока на северо-запад простирается до Анапы. О нем вообще известно плохо, несмотря на легкость, с коей любой военный корабль может пристать к нему в любой его точке. Оно почти везде отвесное и украшено крутыми утесами, которые своими, как правило, изогнутыми формами, а также цветом, красноватым с Сухум-кале до мыса Итокопасх, и белым от этого мыса до Анапы, узнается со значительного расстояния и облегчает поиск якорных стоянок. Большие штормы на этом побережье редки, ибо оно защищено высокими горами; ветры же с севера и востока, напротив, с яростью устремляются с их вершин и заставляют признать всю справедливость прозвища, данного древними Кавказу, - «ложе Борея». Каждый вечер в этих прибрежных местах мореплаватель уверен в том, что найдет материковые ветры, что дуют всю ночь и прекращаются лишь к десяти часам утра, чтобы уступить место более сильным ветрам. Здесь находится также, как я уже о том говорил, течение, порой очень сильное, которое устремляется к Керченскому проливу». В ясную погоду, что, как говорят, здесь стоит чаще всего, высокие горы являются безошибочными проводниками.

Пятница, 21. - Вчера у нас сохранилось в течение какой-то части вечера восхитительное полнолуние, сияние которого не омрачила ни одна туча. [33]

Море почти дремало под лучами небесного светила, в то время как наш корабль повиновался порыву легкого бриза.

Какое-то время покой этой сцены держал меня в восторге: даже на нашей палубе не слышалось никакого шума из-за боязни, что внушало моим спутникам затмение, что я возвестил, хотя я и объяснил им природу этого феномена. «Это воля Бога», - таков был их единственный ответ на мои увещевания. Наконец, я помыслил спуститься отдохнуть на часок исходя из того, что решил, что проведу большую часть ночи на палубе, наблюдая вновь за тем, чтобы не потерять благоприятного момента, дабы достичь земли.

Тучи сменили затмение, но они принесли мало ветра и это малое было изменчивым в такой степени, чтобы принять решение грести всю ночь, сменяя друг друга каждые полчаса. Когда пришла моя очередь, я взял весла, и утро, похоже, захотело принести нам какое-нибудь утешение - начал подниматься попутный ветер: первые лучи рассвета позволили нам увидеть горы, часть которых находилась перед нами не далее каких-то сорока миль. Радость, что вызвало это открытие, была недолгой, так как вскоре бригадир, взобравшись на грот-мачту, сообщил, что видит парус на ветру; в то время, как мы наводили наши подзорные трубы в указанном направлении, показался второй парусник; оба следовали вдоль побережья против ветра и направлялись к югу.

Каждый из нас тогда начал действовать; были задействованы еще четыре весла, всего восемь, и были поставлены все паруса. Когда мы приблизились к суше, суда приблизились к нам; наш и их курсы в тот момент образовали острый угол; вскоре мы могли удостовериться, что это были два русских военных корабля. Ближайший [34] трехмачтовый куттер с шестью пушками, а другой - значительно более крупный военный бриг. Когда самый маленький был в пяти или шести милях от нас, Кодер приказал забросить в воду шлюпку, что в течение путешествия мы тащили на корме. Вскоре мы увидели, как от куттера отделилась шлюпка с парусом, чтобы арестовать людей, коих русские заподозрили в желании сбежать; эта хитрость была рассчитана на то, чтобы облегчить погоню за противником, таким образом разделившимся. В этот критический момент я настоятельно потребовал, чтобы в море выбросили все, что не имеет немедленного применения, и чтобы вылили единственную бочку воды, что у нас оставалась, но турки не желали абсолютно жертвовать даже малейшей частью своей собственности; тем самым единственными предметами, что они выбросили за борт, были лафет нашей пушки (маленькая канонада была сброшена, и ею нельзя было воспользоваться) и мой черкесский флаг. Куттер стал по нам стрелять сразу же, как посчитал, что мы находимся в пределах досягаемости; первые выстрелы нас не достали и только придали дополнительные силы гребцам. Опыт, что у меня был относительно морской сноровки русских, позволял мне надеяться, что у нас остается шанс ускользнуть: я не ошибся. Дважды, перед тем как с нами сблизиться, куттер сбивался с пути из-за необходимости менять свой курс, ибо капитан пытался править прямо на нас, вместо того чтобы идти вперед и успеть занять место между нами и частью побережья, что мы пытались достичь. Четыре или пять раз, когда он плыл встык и недалеко от нас, его ядра перелетали далеко; куттер потерял курс, намереваясь еще более приблизиться к н<