Театр марионеток ставит спектакль

 

На банкете у Итагаки мысли мои были путаны и противоречивы. Я не знал, радоваться ли своей судьбе или печалиться. В тот вечер Итагаки пригласил для гостей японских проституток, все пили вино и веселились. Сам он поминутно прикладывался к рюмке и громко смеялся, нисколько не скрывая своего удовольствия. Вначале, когда Итагаки еще держался, он был очень почтителен ко мне, угощал вином и, многозначительно улыбаясь, желал мне "успешного будущего и исполнения всех моих желаний". Все это было очень приятно слышать. Но Итагаки пил все больше и больше, и дальше все выглядело уже не так весело. Ко мне подошла одна проститутка и спросила на ломаном китайском языке:

— Твоя работает торговцем? — Услышав это, Итагаки дико захохотал. Мне же стало ясно, что радоваться совершенно нечему.

Я чувствовал себя неспокойно до тех пор, пока Ху Сыюань, Чэнь Цзэншоу и другие вновь не оказались возле меня. Получив на это разрешение Квантунской армии, старики обрадовались. Радость их объяснялась не столько встречей со своим повелителем, сколько их горячим стремлением иметь чиновничьи звания и деньги. Они всячески выражали свою печаль по поводу понижения моего звания до "верховного правителя" и приводили мне множество случаев из истории о величии дел императоров. Кроме того, Чжан Яньин принес наставления предков, и я постепенно успокоился. 26 июня я поклонялся предкам и произнес при жертвоприношении такую молитву:

"Тяжело в течение 20 лет взирать на бедствия, испытываемые народом, и быть бессильным ему помочь. Сейчас, когда народ трех северо-восточных провинций оказывает мне поддержку и дружественная держава помогает мне, обстановка в стране вынуждает меня принять на себя ответственность и выступить на защиту государства. Приступая к какому-либо делу, нельзя заранее знать, будет ли оно удачным.

Но я помню примеры государей, которым в прошлом приходилось восстанавливать свой трон. Например, цзиньский князь Вэньгун нанес поражение циньскому князю Мугуну, ханьский император Гуан Уди сверг императора Гэнши, основатель государства Шу одержал победу над Лю Бяо и Юанынао, основатель Минской династии разбил Хань Линьэра. Всем им, чтобы выполнить свою великую миссию, приходилось прибегать к внешней помощи. Сейчас я, покрытый позором, желаю взять на себя большую ответственность и продолжить великое дело, с какими бы трудностями оно ни было связано. Я хочу отдать все свои силы тому, чтобы непременно спасти народ, и буду действовать весьма осторожно.

Перед могилами предков я искренне говорю о своих желаниях и прошу у них защиты и помощи".

В последний день февраля в Шэньяне по указанию четвертого отдела Квантунской армии так называемая Всеманьчжурская ассамблея приняла резолюцию, в которой провозглашалась независимость Северо-Востока, а я назначался верховным правителем нового государства. Каеисуми и Чжэн Сяосюй сообщили, что делегаты ассамблеи прибудут в Люйшунь просить меня вступить на должность, и предупредили, чтобы я подготовил ответную речь. Таких речей должно было быть две. Первая содержала отказ, а вторая — согласие, которое я должен был дать, когда делегаты обратятся со своей просьбой вторично. 1 марта Чжан Яньцин, Се Цзеши и еще девять человек прибыли в Люйшунь. Чжэн Сяосюй принял их от моего лица и передал первый ответ, после чего я встретился с ними сам. Обе стороны произнесли краткие речи, заранее для них написанные. Делегаты усиленно "уговаривали" меня, а я всячески "отказывался". Через двадцать минут наша встреча закончилась. 5 марта, согласно плану четвертого отдела Квантунской армии, делегаты, число которых достигало уже Двадцати девяти, прибыли, чтобы вторично обратиться ко мне с "просьбой".

На этот раз они выполнили свою миссию. Мой ответ был таков:

— Не смею отказаться от большой ответственности, которую налагает на меня ваше доверие. После глубокого размышления я понял, что не должен разочаровывать надежды народа… Постараюсь приложить все свои способности и буду выполнять функции верховного правителя в течение одного года. Если недостатков будет слишком много, то через год удалюсь от дел. Если же в течение года будет выработана конституция и установлена форма управления государством в соответствии с тем, как я это себе представляю, я снова подумаю, взвешу свои силы и буду решать, как поступать дальше.

На следующий день после этой интермедии вместе с Вань Жун, Чжэн Сяосюем и другими я вернулся в Танганцзы, где нас уже ждали "поздравившие" меня Чжан Цзинхуэй, Чжао Синьбо и другие. Здесь мы провели ночь и на другой день отбыли в Чанчунь.

8 марта поезд еще не успел подойти к платформе в Чанчуне, как на перроне раздались звуки военного оркестра и ликующие возгласы толпы. В окружении Чжан Цзинхуэя, Си Ся, Амакасу, Каеисуми и других я вышел из вагона. Повсюду виднелись отряды японских жандармов и пестрые толпы встречающих. Среди последних находились люди в длинных халатах, в куртках, в европейских костюмах и в японской одежде. В руках у них были флажки. Все это очень меня тронуло. Наконец я увидел то, о чем мечтал еще на пристани в Инкоу. Си Ся, указав на флаг с желтым драконом, видневшийся среди множества других флагов с изображением восходящего солнца, сказал:

— Это все маньчжуры, они ждали ваше величество двадцать лет.

На глаза мои навернулись слезы, и я понял, что мне есть на что надеяться.

Сев в машину, я сразу вспомнил о Запретном городе, о том, как был изгнан из него национальными войсками Фэн Юйсяна. Вспомнил я и о том, что произошло с Дунлинскими гробницами, и о своей клятве. В душе моей вновь появилась ненависть. Я настолько был занят своими мыслями, что не обратил внимания на толпы горожан, стоявших на улицах, по которым мы проезжали, и молча, с ненавистью смотревших на меня. Через некоторое время машина въехала во двор и остановилась у старинного здания. Это и была моя "резиденция верховного правителя".

Раньше здесь помещалось правление округа. Здание, отданное под резиденцию, было далеко не лучшим в Чанчуне, довольно ветхое и давно не ремонтированное. Однако на первое время оно вполне подходило. На следующий день в наскоро подготовленном приемном зале была проведена церемония моего вступления в должность, на которой присутствовали директор Южно-Маньчжурской железной дороги Утида, командующий Кван-тунской армией Хондзё, начальник штаба Квантунской армии Миякэ, государственный советник Итагаки и другие важные лица. Кроме Чжэн Сяосюя, Ло Чжэньюя, Ху Сыюаня и Чэнь Цзэншоу, на церемонию прибыли старые цинские чиновники и некоторые монгольские князья. Присутствовали бывшие деятели фэнтяньской группировки милитаристов — Чжан Цзинхуэй, Си Ся, Чжан Хайпэн, а также юрист Линь Тиншэнь, оформлявший мой развод в Тяньцзине, и Линь Ци. Прибежал даже бывший офицер штаба Чжан Цзунчана Цзинь Чжо.

В тот день я был одет в европейский парадный костюм. Под взглядом высоких японских должностных лиц "основатели нации" трижды поклонились мне, и я ответил им одним поклоном. Цзан Шии и Чжан Цзинхуэй "от имени народа Маньчжурии" преподнесли мне печать верховного правителя, завернутую в желтый шелк. Чжэн Сяосюй прочел вместо меня заявление верховного правителя, в котором говорилось:

"Человечество должно уважать мораль. Но поскольку существует расизм, люди начинают угнетать других, чтобы возвеличить самих себя и тем самым ослабить мораль. Люди обязаны быть гуманными и справедливыми, но из-за борьбы между государствами некоторые стараются нанести удары другим, чтобы продвинуться самим, забывая при этом о гуманности и справедливости. Мораль и гуманность — вот принципы, на которых зиждется наше государство. С уничтожением расовой дискриминации и международной борьбы на земле возникнет рай. Это и будет путем праведного правителя. Я выражаю надежду, что весь мой народ будет следовать этому".

После торжества состоялся прием иностранных гостей, на котором Утида выступил с приветствием. Ло Чжэньюй зачитал вместо меня ответное слово, затем все вышли во двор на подъем флага и сфотографировались. Под конец состоялся торжественный банкет.

В тот же день, после обеда, в кабинете верховного правителя Чжэн Сяосюй официально обратился ко мне по делу:

— Командующий Хондзё уже выдвинул меня на пост премьер-министра и поручил сформировать кабинет министров. — Он поклонился, покачал лысой головой и продолжал: — Вот список специальных назначений и членов кабинета [54]. Прошу ваше величество подписать его.

Обо всем этом я в свое время говорил с Амакасу еще в Люйшуне. Взяв кисть, я подписал первый документ после моего вступления в должность.

Выйдя из кабинета, я встретился с Ху Сыюанем и Чэнь Цзэншоу. Оба старика были бледны, так как уже узнали, что в списке их нет. Я сказал, что назначу Ху Сыюаня начальником моего секретариата, а Чэнь Цзэншоу — секретарем. Ху Сыюань, вздохнув, поблагодарил меня, а Чэнь Цзэншоу, сославшись на домашние дела, решительно попросил отпустить его домой в Тяньцзинь.

На следующий день пришел Ло Чжэньюй. Он был назначен советником. Такая должность его не удовлетворяла, и потому он решил от нее отказаться. В дальнейшем он некоторое время был президентом контрольного совета, а затем вернулся в Далянь, где до самой смерти продолжал продавать антикварные изделия.

флаг с изображением дракона и оркестр на Чанчуньском вокзале, церемония торжества по случаю вступления в должность и приветственные речи — все это произвело на меня глубокое впечатление. Я даже стал вести себя несколько легкомысленно. В то же время я открыто вступил в игру, вышел на сцену, и путей к отступлению у меня уже не было. Даже если бы теперь Итагаки сказал, что в случае несогласия я могу поступать как хочу, мне все равно некуда было деваться. В этих условиях следовало забыть о каких-либо возможных перемещениях. "Если сработаться с японцами, то, возможно, они поддержат меня и восстановят мой императорский титул, — думал я. — Раз я теперь глава государства, мне легче будет разговаривать с японцами, когда у меня появится капитал". Надеясь на благоприятный исход, я не чувствовал больше неприязни к слову "правитель", более того, я рассматривал эту должность как ступень к переходу на императорский трон.

Итак, меня захватила новая мысль — успешно преодолеть эту ступень и благополучно занять трон. Я думал об этом несколько дней и наконец однажды вечером поделился с Ху Сыюанем и Чэнь Цзэншоу:

— У меня есть два клятвенных обещания и одно желание. Первое — я постараюсь исправить все свои прежние недостатки. Чэнь Баошэнь свыше десяти лет тому назад говорил мне, что я ленив и легкомыслен. Я клянусь, что изживу этот недостаток. Второе — я готов мириться со всеми невзгодами и клятвенно обещаю, что не остановлюсь, пока не восстановлю великие деяния предков. Третье — прошу Небесного Владыку ниспослать мне сына, чтобы продолжать род и дела великой династии Цин. Если эти три моих желания осуществятся, я смогу спокойно умереть.

Спустя примерно месяц после торжества резиденция "верховного правителя" переехала в заново переоборудованное помещение — бывшее здание управления Гирин-Хэйлунцзянской соляной компании. Я дал названия некоторым помещениям. Так, например, свой кабинет я назвал "кабинетом служения народу" Я вставал рано утром и направлялся в этот кабинет "на работу" оставаясь там до самого вечера. Чтобы выполнить свои обещания и осуществить реставрацию, я выполнял инструкции командования Квантунской армии, а втайне надеялся использовать свою власть "верховного правителя".

Но такое положение продолжалось недолго. Сначала я не мог ничего предпринять, а потом оказалось, что права "верховного правителя" существуют только на бумаге.

 

Величие без власти

 

Первая глава "Организационного статуса Маньчжоу-Го", озаглавленная "Верховный правитель", состояла из тринадцати статей, каждая из которых утверждала мои права. Первая статья гласила: "Верховный правитель правит Маньчжоу-Го". Вторая, третья и четвертая статьи определяли мою законодательную, исполнительную и судебную власти. Согласно остальным статьям, я имел право "издавать экстренные приказы, имеющие силу закона", "устанавливать систему чиновничьих званий и их назначение", "возглавлять сухопутные, морские и воздушные силы", а также обладал правом "амнистии, смягчения наказания и восстановления в правах" и т. д. На самом же деле я даже не имел права выйти за пределы своей резиденции.

Однажды вместе с Вань Жун и двумя сестрами я отправился в парк Датун, названный по девизу годов моего правления. Не успели мы погулять по парку, как появились автомашины японской жандармерии и управления охраны резиденции и нас попросили вернуться. Оказывается, обнаружив мое отсутствие, охрана немедленно доложила об этом в японскую жандармерию, и та направила отряды на поиски, поставив на ноги весь город. После этого случая мой советник Каеисуми сказал, что в интересах моей безопасности и престижа отныне мне не следует самовольно появляться на улице. С тех пор, помимо специальных выездов, которые организовывала Квантунская армия, я ни разу не выходил из ворот своей резиденции.

Меня уверяли, что все это делается ради моей безопасности, и я был с этим согласен. Однако "проработав" несколько дней в "кабинете служения народу", я стал сомневаться.

Ежедневно утром, в определенное время, я приходил в свой кабинет, и посторонним казалось, что я был очень занят. С утра до вечера кто-нибудь да просил у меня аудиенцию. Кроме нескольких старых сановников и родственников, приходивших выразить мне свое почтение, это были главным образом представители новой знати: министры, советники с особыми полномочиями и т. п. Все эти люди говорили мне о своей преданности, преподносили подарки, но не обсуждали со мной служебные дела. Каждый раз, когда я спрашивал их о делах, они отвечали, что либо "это уже делает вице-министр", либо об этом "предстоит посоветоваться с вице-министром". Вице-министрами были японцы, а они ко мне никогда не приходили.

Ху Сыюань первым высказал по этому поводу свое недовольство. Свое возмущение он излил Чжан Сяосюю, говоря, что суверенными правами в министерствах должны обладать сами министры; важнейшие государственные дела следует решать верховному правителю, а министерствам — принимать их к исполнению. А тут что скажет вице-министр, то и делай?! На это Чжэн Сяосюй ответил ему:

— Мы осуществляем систему подотчетности кабинету министров. Государственные дела должен решать Государственный совет. Кабинет министров ответствен перед верховным правителем, и премьер-министр должен раз в неделю докладывать ему о решениях, принятых Государственным советом, и просить их ратификации. Такая система существует в Японии.

Что же до суверенных прав министров, то Чжэн Сяосюй был того же мнения, что и Ху Сыюань. Он сказал, что этот вопрос он намерен выяснить в штабе японской Квантунской армии. Оказывается, у самого Чжэн Сяосюя были точно такие же проблемы во взаимоотношениях с начальником общей канцелярии Государственного совета.

Не знаю, какой разговор состоялся между Чжэн Сяосюем и представителями Квантунской армии. Однако Ху Сыюань рассказывал мне после о том, как проходило одно из заседаний Государственного совета, и из его слов я понял, что представляет собой так называемая "система подотчетности кабинету министров" и каковы взаимоотношения между министрами и вице-министрами.

На этом заседании Государственного совета обсуждался вопрос об окладах должностных лиц. Как всегда, проект был заранее подготовлен общей канцелярией, напечатан и роздан министрам. Обычно последние всегда одобряли проект, шла ли речь о принятии под свой контроль имущества бывшего правительства Северо-Востока, подготовке провианта и фуража для японской армии или о конфискации четырех крупных банков Северо-Востока и образовании Центрального банка и т. д. Однако на сей раз вопрос касался их собственных интересов. Внимательно ознакомившись с проектом, министры сразу же стали высказывать свое недовольство. Оказывается, согласно проекту, оклад японских чиновников превышал оклад маньчжурских на 40 процентов. Министр финансов Си Ся, с трудом сдерживая гнев, выступил первым:

— Этот проект никуда не годится. Поскольку наше государство федеральное, все национальности должны быть равны. Почему японцы должны иметь особые привилегии? Если это народ дружественной нам страны, то он и должен относиться к нам по-дружески. Почему же японцы должны получать более высокие оклады?

Его поддержал министр промышленности и торговли Чжан Яньцин:

— Командующий Хондзё говорил, что японцы и маньчжуры — друзья, что сердца их едины и они должны делить радости и горести. Не будет ли такое неравенство противоречить его словам?

Об этом же говорили и другие выступавшие министры, в том числе министр информации Дин Цзяньсю. Тогда начальник общей канцелярии Камаи Токудзо, смекнув, что так легко проект не пройдет, сразу же прекратил прения и попросил начальника управления кадрами Коуми, одного из авторов проекта, сделать необходимые разъяснения. Последний не спеша стал приводить различные доводы, смысл которых сводился к следующему: прежде чем говорить о равенстве, нужно иметь равные способности. Японцы имеют большие способности и потому должны иметь более высокий оклад. К тому же уровень жизни у японцев выше. Они c рождения едят рис, тогда как маньчжуры довольствуются лишь гаоляном.

— Дружба в том и заключается, чтобы предложить японцам более высокий оклад, — сказал он в заключение.

Услышав все это, министры вновь начали негодовать. И Камаи вынужден был объявить перерыв до следующего дня.

На второй день он сообщил, что обсуждал этот вопрос с вице-министрами и с согласия Квантунской армии было решено повысить оклад министров до уровня вице-министров.

— Но, — добавил Камаи, — японцы оставили свою родину и приехали сюда, чтобы создать маньчжурам райское общество пути праведного правителя. За это их следует отблагодарить, и потому они будут получать дополнительную дотацию. Это решение окончательное, и говорить об этом больше не следует.

Многие министры и так уже поняли, что спорить бесполезно. К тому же оклады им повысили, и никто из них не стал больше высказываться. Однако Си Ся, считая, что у него неплохие отношения с Хондзё и он может не считаться с Камаи, сказал:

— Я спорю не из-за денег, я хочу лишь спросить, где еще японцы могут создавать райское общество пути праведного правителя, как не в Маньчжурии? И могут ли они это делать без маньчжуров?

Услышав это, Камаи пришел в ярость. Стукнув кулаком по столу, он закричал:

— Вы знаете историю Маньчжурии? Японцы пролили много крови в Маньчжурии, чтобы вырвать ее из рук России! Это вы понимаете?

Си Ся побледнел.

— Не кричите! Даже командующий Хондзё не разговаривал со мной таким тоном!

— Я хочу, чтобы вы поняли, что таково решение военного ведомства! — продолжал кричать Камаи.

Его последние слова произвели большой эффект. Си Ся замолчал, и все притихли.

Теперь уже никто не сомневался в истинном лице так называемого кабинета министров и Государственного совета.

Всем стало ясно, что настоящим премьер-министром Государственного совета был не Чжэн Сяосюй, а начальник общей канцелярии Камаи. Впрочем, японцы этого и не скрывали В то время один японский журнал прямо назвал его "премьер-министром Маньчжоу-Го". Раньше Камаи служил в управлении Южно-Маньчжурской железной дороги. Говорят, что вскоре после приезда в Маньчжурию он опубликовал статью, которая получила высокую оценку в военных и финансовых кругах Токио. Его стали считать знатоком Китая и назначили главным управляющим колонией, где он и стал фактическим премьер-министром. Его начальством являлся командующий Квантунской армией, а не я — верховный правитель лишь по названию.

Я и Чжэн Сяосюй были номинальными верховным правителем и премьер-министром, а министры лишь назывались министрами. Да и так называемый Государственный совет существовал лишь для формы. На его заседаниях рассматривались лишь те проекты, которые уже обсуждались на совете вице-министров, созываемом каждый вторник. При этом на них обязательно присутствовал кто-нибудь от Квантунской армии, ибо авторами многих проектов были именно представители командования этой армии.

И все же я считал, что я не Си Ся и японцы не могут не уважать меня. Так, например, я думал, когда шла речь об учреждении Союза сотрудничества.

Однажды, спустя примерно месяц после моего назначения, Чжэн Сяосюй сообщил мне, что Квантунская армия решила создать политическую партию под названием "партия сотрудничества", в задачи которой входило "мобилизовать народные массы для сотрудничества в деле строительства государства", воспитать народные массы в духе "уважения к этикету и послушания". Каждый раз при слове "партия" мне становилось не по себе. Поэтому, услышав это, я очень взволновался, перебил Чжэн Сяосюя и сказал:

— Какая партия? Чего в ней хорошего? Ведь Синьхайскую революцию тоже "партия" начала! Еще Конфуций говорил, что благородный человек полагается на судьбу, а народ не объединяется в группировки. Разве вы все это забыли?

Чжэн Сяосюй, опустив лицо, сказал:

— Ваше величество говорит верно, но таково решение военного ведомства.

Он думал, что я сразу же замолчу, однако на сей раз я решил биться до конца и не соглашался. Я уже привык к его словам "так решило военное ведомство", и они надоели мне. Разозленный, я сказал ему:

— Если вы не можете отказать японцам, позовите их ко мне!

Когда Чжэн Сяосюй ушел, я рассказал обо всем начальнику секретариата Ху Сыюаню, и он одобрил мое намерение.

— Я тоже думаю, что не все дела решает военное ведомство. Ло Чжэньюй говорил как-то, что Чжэн Сяосюй зависит от военного ведомства и не уважает вас. Если ваше величество выступит с обоснованным протестом, вряд ли военное ведомство осмелится встать поперек. К тому же такая партия не принесет пользы ни нам, ни японцам. Разве они этого не понимают?

Я считал, что Ху Сыюань прав, и принял твердое решение. Через два дня ко мне один за другим пришли советник четвертого отделения штаба Квантунской армии Катасура, начальник штаба Хасики и другие, но я оставался непреклонен.

Через три месяца я поверил, что одержал победу. Было решено не образовывать партии, а учредить лишь Ассоциацию содействия в качестве организации, пропагандирующей правительство. Ассоциация должна была включать в себя все население, а вернее, всех мужчин, которым исполнилось двадцать лет. Женщины объединялись в Организацию женщин, а молодежь от 15 до 20 лет считалась членами Союза молодежи. Подростки от 10 до 15 лет входили в состав Детской организации.

Командование Квантунской армии, изменив "партию" на "ассоциацию", фактически ни в чем мне не уступило. Оно считало, что так будет удобней воздействовать на народ. Так было легче пропагандировать рабство и покорность в народе. Я же ничего этого не видел и думал, что все-таки японцы со мной считаются.

Неудивительно, что позднее я снова нарвался на неприятность. Это случилось после заключения японо-маньчжоугоского секретного договора.