Глава пятая. Переезд на северо-восток

 

Беспокойный Тихий сад

 

В июле 1929 года из "сада Чжана" я  переехал в Тихий сад, расположенный в переулке Сечан. Этот дом принадлежал Лу Цзунъюю, политикану аньфуской группировки, и раньше назывался иначе. Я дал ему название Цзинюань (Тихий сад), так как в этом был свой особый смысл.

После Северного похода влияние Гоминьдана распространилось и на Север Китая. Связанные со мной милитаристы один за другим сходили со сцены. Три северо-восточные провинции, на которые я возлагал надежды, капитулировали. В моей резиденции царили уныние и разочарование. Часть цинских ветеранов и прихлебателей всех мастей разбежалась. Рядом со мной, кроме Чжэнь Сяосюя, Ло Чжэньюя и некоторых других, уже почти не оставалось тех, кто бы говорил еще о реставрации. Даже такие, как Чэнь Баошэнь, когда-то часто повторявшие, что "все возвратится к прежнему", теперь уже больше не вспоминали об этом. Их волновал единственный вопрос: как будет относиться новая власть ко мне — последнему императору? Сам я тоже погрузился в печальные размышления, но ненадолго. Не успели снять пятицветный республиканский флаг, как люди снова принялись истреблять друг друга, теперь уже под новым — гоминьдановским — знаменем. Сегодня А и Б объединились против В, а завтра Б и В шли войной на А; все оставалось как прежде. "Единство", достигнутое Чан Кайши, было весьма призрачным, а его власть вопреки ожиданиям оказалась не такой уж прочной. Потерявшие было всякую надежду на возврат к старому люди из моей резиденции вновь предались мечтам о будущем "единстве". Постепенно возродились прежние иллюзии. Всем казалось, что без меня великие дела не могут совершиться. Цинские ветераны и прихлебатели всех мастей снова стали этому вторить, и даже японские советники, каждую неделю докладывавшие мне о политической обстановке, придерживались той же точки зрения. Я назвал свое новое местожительство Тихим садом не потому, что мне хотелось тишины и покоя. Отсюда я мог тихо и спокойно наблюдать за происходящим и выжидать.

Так день за днем, месяц за месяцем я жил в ожидании известий, и они пришли летом 1931 года.

За два месяца до событий 18 сентября мой брат Пу Цзе, который учился в Японии и собирался приехать в Китай на каникулы, вдруг получил письмо из Кагосимы от Ёсиоки — начальника одного из воинских соединений. Ёсиока раньше был офицером японского штаба в Тяньцзине и еженедельно приходил ко мне в резиденцию с докладом о текущих событиях. Он был знаком и с Пу Цзе. В своем письме Ёсиока приглашал Пу Цзе заехать к нему на несколько дней в гости, а потом уже ехать домой, в Китай. Пу Цзе принял приглашение и приехал в Кагосиму, где его радушно приняли майор Ёсиока и его супруга. Перед отъездом Ёсиока имел с Пу Цзе конфиденциальный разговор, во время которого сказал:

— Когда прибудете в Тяньцзинь, сообщите вашему почтенному брату, что Чжан Сюэлян в последнее время ведет себя совершенно неподобающим образом и что, возможно, в скором времени в Маньчжурии что-нибудь произойдет… Прошу императора Сюаньгуна беречь себя, ему предстоят большие дела!

10 июля Пу Цзе приехал в Тяньцзинь и передал мне содержание этого разговора. 29 июля меня посетил один японский аристократ — виконт Мидзуно Кацукуни. На приеме присутствовали Чжэн Сяосюй и Пу Цзе. Гость сделал мне несколько необычный подарок — японский веер, на котором были написаны две строки: "Небо услышит молитвы Гоу Цзяня, всегда найдутся люди, подобные Фань Ли" [53].

Перед отъездом Пу Цзе в Китай Мидзуно был у него и говорил с ним об этом подарке, поэтому Пу Цзе знал происхождение этих строк и сразу же написал мне об этом. Это произошло в Японии во времена внутренних междоусобиц Южных и Северных династий. Император Годайго, находившийся под контролем сегуната Камакура, пытался свергнуть власть сегуната, но потерпел поражение. Его поймали и сослали в Оки. Во время ссылки один самурай вырезал эти строки на стволе вишневого дерева как тайный намек императору. В дальнейшем этому японскому Гоу Цзяню удалось с помощью группы японских Фань Ли свергнуть сегунат и вернуться в Киото. Это было началом "реставрации Кэмму". Мидзуно рассказал не все. Через неполных три года после возвращения Годайго в столицу появился новый правитель — самурай Асакага Такауци, который вновь изгнал его. Я, конечно, не имел в то время желания изучать японскую историю. Важно, что это был тайный намек от японца. В то время уже стало ясно, что за сильным порывом ветра, ворвавшимся в терем, последует гроза. Обстановка на Северо-Востоке осложнялась с каждым днем. Все последние дни я думал о том, что скоро снова стану императором. В такой момент этот тайный намек — независимо от того, выражал ли он просто личную заботу или был подсказан кем-либо из официальных кругов, — служил для меня сигналом к действию.

В период событий 18 сентября Чжэн Сяосюй сделал некоторые записи в своем дневнике:

"17 сентября.  Издан указ направить Лю Сянъе и Чжэн Чуя в Далянь…

18 сентября.  Был приглашен к императору. Беседовали с ним о поездке на Северо-Восток…

19 сентября.  Японская газета "Нициници синбун" опубликовала сообщение: "В 3 часа 23 минуты фэнтяньское радио сообщило о начале войны между Китаем и Японией". Император вызвал Лю Сянъе и Чжэн Чуя. Велел Лю Сянъе сначала самому поехать в Далянь. Затем с Чэнь Баошэнем говорили о том, что, возможно, начнется война между Японией и Россией. Пришел Лю Сянъе и попросил меня написать два письма — главному управляющему железной дорогой в Маньчжурии Учиде Ясуде и главнокомандующему японскими войсками Хондзё Сигэру. Направил Чжэн Чуя в японское посольство. Там он узнал, что японские войска еще вчера заняли Фэнтянь, а в Чанчуне идут бои…

20 сентября.  Японцы передали информацию: "Японские войска заняли Фэнтянь, Чанчунь, Инкоу, Аньдун и Ляоян". В газете "Минь бао", выходящей на Северо-Востоке, до 18 сентября включительно не было опубликовано никаких известий о событиях, происшедших на Северо-Востоке.

21 сентября.  Чан Кайши возвратился в Нанкин и заявил Японии протест. Чжан Сюэлян приказал армии не сопротивляться. Тун Цзисюнь просил разрешения заняться в Фэнтяне делами реставрации. Я сказал: "Нужна поддержка около ста человек военных и торговцев, которые бы выступили против Чжана и основали в трех провинциях Северо-Востока и во Внутренней Монголии независимое государство, а потом подали бы петицию Японии. Это нужно сделать вовремя"…"

Услышав о начале событий, я каждую минуту думал о том, как бы уехать на Северо-Восток, однако я понимал, что без согласия японцев сделать это было невозможно. Чжэн Сяосюй сказал мне, что в Фэнтяне положение еще не вполне ясное и не стоит слишком торопиться. Японцы сами рано или поздно пригласят меня. "Лучше сначала наладить со всеми хорошие связи", — посоветовал он. Поэтому я решил послать Лю Сянъе на Северо-Восток к Учиде Ясуде и Хондзё Сигэру. Одновременно я направил на Северо-Восток и Тун Цзисюня, чтобы разузнать положение у цинских ветеранов. В это время Шан Яньин тоже решил наладить отношения с высшим японским командованием на Северо-Востоке, с которым он раньше поддерживал связь. Вскоре после того, как они уехали, сбылись слова Чжэн Сяосюя: ко мне прибыл представитель Квантунской армии.

30 сентября, во второй половине дня, из японского гарнизона в Тяньцзине приехал переводчик Ёсида и сообщил, что генерал-лейтенант Касии Кохэй приглашает меня в штаб для обсуждения одного важного дела и просит приехать без сопровождающих. В предчувствии большой радости отправился я в японские казармы. Касии уже ждал меня у ворот своего дома. Войдя в гостиную, я увидел двоих почтительно склонившихся мужчин. Один из них был Ло Чжэньюй. Второго я не знал; он был в европейском костюме, но по его манере кланяться чувствовалось, что он японец. Это был Каеисуми Тосиити, его прислал полковник Итагаки из Штаба Квантунской армии. Познакомив нас, Касии вышел.

Мы остались втроем. Ло Чжэньюй почтительно приветствовал меня и подал мне большой конверт, в котором находилось письмо от моего дальнего родственника Си Ся. Он был начальником штаба у заместителя главнокомандующего Севере-Вое-точной армией Чжан Цзесяна, являвшегося одновременно и губернатором провинции Гирин (Цзилинь). Воспользовавшись его отсутствием, Си Ся приказал открыть город, чтобы приветствовать японские войска.

Таким образом, город Гирин был занят без единого выстрела. В своем письме Си Ся писал, что наступил наконец момент, которого он ждал двадцать лет, и просил меня, не теряя времени, немедленно вернуться в "колыбель своих предков". Далее он писал, что с помощью японцев мы сначала получим Маньчжурию, а потом и Центральный Китай; как только я вернусь в Шэньян, Гирин сразу объявит о восстановлении цинской монархии.

Ло Чжэньюй подождал, пока я прочту письмо, а затем еще раз устно повторил его содержание. Он долго рассказывал о своих действиях и заслугах и о "бескорыстной помощи" Квантунской армии. По его словам, реставрация — дело нескольких дней, ибо тридцать миллионов подданных мечтают о моем возвращении, Квантунская армия поддерживает реставрацию и специально прислала за мной Каеисуми. Одним словом, все уже подготовлено, мне остается только собраться, и японский военный корабль доставит меня в Далянь.

Лицо Ло Чжэньюя раскраснелось, он трясся всем телом, и казалось, глаза его вот-вот выпрыгнут из орбит. Подобное возбуждение имело свои причины. Его надежды совпадали с желаниями Си Ся.

Теперь он верил, что скоро сможет осуществить свои надежды и надеть халат императорского сановника, что доходы его при этом намного превзойдут доходы от продажи антикварных предметов в художественном салоне.

О своих так называемых "заслугах" впоследствии он писал в автобиографии следующее:

"После Синьхайской революции я уехал в Японию, ибо полагал, что Китай и Япония — кровные братья и что там найдутся люди, способные оказать нам поддержку и помощь, — люди, которые в дальнейшем могут нам пригодиться. Я прожил в Японии 8 лет, однако этих людей так и не встретил. Разочарованный, я решил вернуться на родину и в 1919 году приехал в Китай. В течение десяти лет, живя в Тяньцзине, я своими глазами видел, как не утихала междоусобная борьба между военными группировками, видел их бесчинства. Видеть все это было нестерпимо, и я на три года уехал в Ляодун. В душе зрела потребность принять участие в наведении порядка в стране. Я рассуждал так: во Внутреннем Китае царит беспорядок и нет силы, способной покончить с ним. Единственно, где еще существовал порядок, — это северо-восточные провинции. Хорошо, если император согласится спасти тридцатимиллионный народ Маньчжурии и Внутренней Монголии, а затем уже, используя три северо-восточные провинции в качестве базы, наведет порядок и во Внутреннем Китае. Но без участия в этом видных и авторитетных деятелей трех северо-восточных провинций не было никакой надежды на успех данного замысла. Поэтому весной 1931 года я поехал в Гирин, где имел секретную беседу с Си Ся, который тоже дни и ночи мечтал о восстановлении монархии; мы сразу нашли с ним общий язык и договорились терпеливо ожидать благоприятного момента. Конечно, мы понимали, что, поскольку Северо-Восток тесно связан с Японией, без поддержки этой дружественной державы невозможно осуществить задуманный нами план. Поэтому по возвращении в Ляодун я сразу же связался с командующим японской Квантунской армией и по мере возможности старался внушить ему, что попытка добиться мира в Азии не может увенчаться успехом, если Япония и Китай не наладят сотрудничество и не начнут совместные действия на Северо-Востоке.

Северо-Восток возможно удержать лишь в том случае, если император будет возведен на престол, только таким путем можно будет осуществить надежды нашего народа. Представители дружественной державы полностью поддержали меня".

Ло Чжэньюй как-то писал мне о своей деятельности после переезда в Люйшунь и Далянь в конце 1928 года. Не без участия Чжэн Сяосюя, Чэнь Баошэня и других я составил о нем не слишком лестное мнение и не возлагал особых надежд на этого человека, слова которого расходились с делом, а поступки были омерзительны. За несколько месяцев до этого он снова оставил о себе память: как-то он вдруг, крайне возбужденный, примчался ко мне из Даляня и привез письмо от японца Танотоё, человека без определенных занятий, заявив, что этот Танотоё имеет много хороших знакомых в японских военных кругах. Несколько последних месяцев он вместе с одним уважаемым японским военным, Такаямой, по поручению военного ведомства составил план. По этому плану под предлогом так называемого "восстания красных" намечалось при поддержке японских войск послать белогвардейскую армию Семенова и захватить Фэнтянь. В это же время предполагалось связаться с местными чиновниками, после чего "Северо-Восток встречает меня, вернувшегося в Маньчжурию, а я объявляю императорский указ о восстановлении цинской монархии". Для осуществления этого плана он просил меня оказать ему финансовую поддержку. План не внушал мне доверия. Через два дня к Чжэн Сяосюю внезапно приехал японский военный чин из Пекина и сообщил, что верить Танотоё ни в коем случае нельзя. Чжэн Сяосюй немедленно сообщил об этом мне и опять очень резко критиковал Ло Чжэньюя. И вот прошло совсем немного времени, а Ло Чжэньюй снова заговорил о моем переезде на Северо-Восток, и я не мог не отнестись к этому с опаской.

Я посмотрел на Ло Чжэньюя, на не знакомого мне Каеисуми, и на душе у меня стало очень неспокойно. Конечно, в этот раз Ло Чжэньюй появился не так, как раньше. Во-первых, разговор происходил в японском штабе и вместе с ним присутствовал представитель полковника Квантунской армии Итагаки. Во-вторых, в руке он держал личное послание Си Ся; к тому же два дня назад в одной из газет я прочел сообщение о том, что все население Шэньяна готовится встретить бывшего пинского императора. Тяньцзиньские газеты непрерывно сообщали об отступлении китайских войск, о том, что Англия поддерживает Японию в Лиге Наций. Казалось, что японская армия имеет возможность осуществить господство на Северо-Востоке, и все это внушало мне надежду. Но я считал, что обо всем этом лучше посоветоваться с Чэнь Баошэнем и Чжэн Сяосюем.

Я заявил Ло Чжэньюю и Каеисуми, что должен подумать, прежде чем дать ответ. Не знаю откуда, в комнате вновь появился генерал-лейтенант Касии. Заметив, что в Тяньцзине оставаться небезопасно, он посоветовал принять предложение полковника Итагаки и перебраться на Северо-Восток. Когда я уже в автомобиле вспоминал его слова, мне все больше казалось, что он прав. Радость затмила все сомнения. Однако стоило мне вернуться домой, как мой пыл сразу же охладили.

Первым начал возражать Чэнь Баошэнь, за ним Ху Сыюань и Чэнь Цзэншоу (наставник Вань Жун). Выслушав мой рассказ, они сразу же заявили, что Ло Чжэньюй опять принялся за старое, что не стоит слишком доверять представителю обыкновенного полковника Квантунской армии. Ситуация в Северо-Восточном Китае и позиция великих держав еще недостаточно ясны, говорили они. Следует по меньшей мере дождаться возвращения Лю Сянъе, прежде чем что-либо предпринимать. На все это я нетерпеливо возразил:

— Письмо Си Ся не может быть обманом.

Восьмидесятичетырехлетний Чэнь Баошэнь был явно смущен. Он с грустью сказал:

— Разве ваш покорный слуга не мечтал, чтобы старые порядки были восстановлены? Поспешность в данной ситуации лишь повредит делу; уехать легко — вернуться трудно!

Увидев, что мне не уговорить стариков, я немедленно послал за Чжэн Сяосюем, который в свой семьдесят один год был еще полон энергии. От всевозможных его теорий у меня уже голова шла кругом. Еще недавно по совету Чжэн Сяосюя я подарил Муссолини, которого он очень почитал, свиток с каллиграфической надписью, где восхвалял его как исключительного государственного деятеля.

Чжэн Сяосюй любил повторять: "Италия обязательно станет гегемоном на Западе, а великая Цинская империя будет процветать на Востоке". Чтобы наградить его, моего будущего премьер-министра, я предложил отцу породнить мою младшую сестру со старшим внуком Чжэн Сяосюя, оказав ему тем самым "императорскую" честь. Я предполагал, что, узнав о приглашении Си Ся и представителя Квантунской армии, он, в противоположность Чэнь Баошэню, необычайно обрадуется. Но совершенно неожиданно для меня он воспринял это совсем не так, как я думал.

— После бурных потрясений вновь забрезжил рассвет. Реставрация, безусловно, начнется в Маньчжурии, и этого нельзя предотвратить, даже если бы японцы не приветствовали ваше величество. — Он помолчал и добавил: — Было бы все же безопасней дождаться возвращения Тун Цзисюня.

Как и Чэнь Баошэнь, он считал, что момент еще не наступил На самом деле Чжэн Сяосюй думал вовсе не о подходящем моменте; это хорошо видно из записей в дневнике, которые он сделал за несколько дней до этого:

"В американской газете в Лос-Анджелесе опубликована телеграмма агентства Юнайтед Пресс от 4 октября. Издатель лос-анджелесской газеты Питерс поместил в ней статью под названием "Для избавления от мирового кризиса надо искать силы в Китае". Питерс говорит, что этот план не что иное, как фантазия, которую нельзя осуществить, но тем не менее советует американскому правительству обдумать крайние меры для выхода из нынешнего положения. Считая, что первым шагом должна быть организация мировой финансовой банковской группы под руководством Америки, единственной целью которой будет вкладывать капиталы для развития Китая, он настаивал на том, чтобы американское правительство как можно быстрее составило план развития Китая. Обеспечив нужды китайской промышленности и транспорта, можно будет создать самый крупный мировой рынок. Капиталовложения Америки оправдаются. С концентрацией всего внимания на Китае усовершенствуется американская общественно-экономическая система, возродится ее былая слава и все человечество сможет пользоваться плодами цивилизации.

В этом году, 10 октября, исполняется ровно 20 лет Китайской республике… Настал благоприятный момент, должно исполниться веление Неба: республика погибнет. Гоминьдан будет уничтожен, пришло время "открыть политические двери"! Но кто будет хозяином? Ведь в Азии годятся для этой роли только японский микадо и император Сюаньгун. Что будет, если японский император предложит политику "открытых дверей"? Как на это станут реагировать представители различных стран? Отнесутся ли они к этому спокойно? Да и будет ли спокоен сам японский император, выдвигая такое предложение? Что касается императора Сюаньтуна, то он уже двадцать лет находится не у дел; именно поэтому он и должен стать первым, кто провозгласит принцип "открытых дверей", и его предложение не вызовет возражений со стороны представителей различных рас и государств, никто не скажет, что сильный обижает слабого…"

Итак, Чжэн Сяосюй думал не только о Маньчжурии, но и обо всем Китае. Если настал момент "открыть двери" всего Китая, стоит ли говорить о Северо-Востоке! Самый главный вопрос, который занимал в то время Чжэн Сяосюя, был вопрос не о благоприятном моменте для поездки на Северо-Восток, а о том, какие принять меры, чтобы выиграть бой у Ло Чжэньюя.

Бой начался за несколько дней до моей поездки в японский штаб. В этот день я получил два письма с Северо-Востока: одно — от Ло Чжэньюя, другое — от Чжоу Шаньпэя, который был секретарем Пу Вэя. Оба они просили дать им официальные полномочия действовать от моего имени. По их словам, момент уже настал, связь со всеми установлена и остается лишь получить от меня подтверждение их полномочий. Я сообщил об этом Чжэн Сяосюю. Он сразу же стал убеждать меня:

— Ни в коем случае нельзя назначать таких людей: они только стремятся сделать карьеру и могут нанести вред вашему авторитету.

Чжэн Сяосюй, очевидно, боялся, что я полностью попаду под влияние Ло Чжэньюя. Но в тот момент я, разумеется, не понимал этого. Интуиция подсказывала, что раз все они советуют подождать посланцев на Северо-Восток (к тому же они должны были очень скоро вернуться), то торопиться мне не следует.

Чэнь Цзяншоу, опасаясь, что я передумаю, поспешил подать мне доклад. Этот доклад прекрасно отражает мысли и стремления, которых придерживались в то время Чэнь Баошэнь и его группа:

"Докладываю Вашему императорскому величеству об обстановке, сложившейся за последнее время, а также предупреждаю о необходимости действовать осторожно при наступлении благоприятного момента, чтобы не нанести ущерб нашему первоначальному плану. Всякое дело можно испортить, если поступить неосмотрительно. Нужно действовать тайно, не обнаруживая своих чувств, чтобы вокруг никто ничего не подозревал, а когда настанет удобный момент, действовать без промедления.

Говоря иными словами, нужно или не предпринимать никаких действий, или действовать наверняка.

Сейчас, Ваше величество, Вы спокойно живете в Тяньцзине устранившись от всякого участия в делах. Это известно всем.

Если же Вы предпримете поездку в Далянь, то в Китае и за границей поднимут по этому поводу шум, последуют критика и порицания в Ваш адрес, и тогда даже Япония, которая намерена сотрудничать с Вами, вынуждена будет изменить свои первоначальные планы. Мы окажемся в тупике, и трудно представить связанные с этим опасности. Между тем успех дела зависит от человека, а не от места. Если действительно представится случай, то он представится и в Тяньцзине, если же нет — то и в Даляне все может сорваться. К тому же в Тяньцзине можно действовать тайно и избежать подозрений со стороны масс.

Ваша поездка в Далянь, напротив, вызовет всеобщую панику и лишь навредит делу. Обстановка в Тяньцзине складывается не совсем благоприятно, однако Вы пользуетесь здесь определенным влиянием. Если же, отправившись в Далянь, Вы не добьетесь там успеха, Вам уже трудно будет вернуться обратно. Поэтому нужно лишь ждать благоприятного момента, а он непременно представится. Сейчас, судя по сообщениям, положение еще не вполне стабилизировалось и следует спокойно наблюдать и выжидать.

Если в дальнейшем Вас поддержат Северо-Восточные провинции, а Япония предпримет действия в защиту реставрации то тогда следует сначала выяснить, кто направлен для переговоров. Если люди, ведущие переговоры, будут выражать лишь мне ние группы военных, а не представлять японское правительств то это весьма сомнительное дело и трудно представить все его последствия.

А что если правительство не даст согласия и планы военных изменятся на полпути? Что предпринять тогда? Ни в коем случае нельзя рисковать делом из-за экспериментов, которые предпринимают военные группировки в области политики. Если же приедут делегаты от японского правительства, то и тогда прежде всего нужно выяснить их подлинные намерения. Если они действительно хотят оказать поддержку и помощь в интересах справедливости, то, без сомнения, нельзя упустить такой удобный случай, но если они хотят завлечь Вас путем обмана, то это все равно что идти по пути Кореи. Неужели, зная, что это ловушка и западня, Вы захотите попасть в нее? Сначала нужно заручиться согласием, получить полную гарантию и только тогда выехать из Тяньцзиня. Можно пойти на уступки японцам, когда речь идет о железных дорогах, шахтах и торговле, но административные права и право использовать людей на службе необходимо целиком сохранить за собой.

В области внешней политики можно заключить с ними военный союз, но в области внутренней политики мы не должны допускать ни малейшего вмешательства в наши дела. Это наше непреклонное мнение и единственно правильный способ действий в сложившейся обстановке.

В нынешней ситуации прежде всего необходимо воспользоваться поддержкой шэньши и командного состава Северо-Восточной армии, а потом уже помощью со стороны Японии. Но, по-видимому, этот момент еще не настал. Сейчас шэньши и военные группировки северо-восточных провинций пока наблюдают и выжидают. Когда же они увидят, что переговоры Японии с республиканским правительством срываются, их настроения могут внезапно измениться.

Министры иностранных дел великих держав сейчас как раз собрались в Женеве, пытаясь с помощью авторитета Лиги Наций урегулировать создавшееся положение. Япония боится обидеть великие державы; поэтому, по дошедшим до нас сведениям, она уже выдвинула проект своих требований. Если республиканское правительство согласится их удовлетворить, японцы, возможно, отведут свои войска. Республиканское правительство сейчас громогласно заявляет о том, что оно ни в коем случае не пойдет на уступки, однако это лишь одна видимость. Зная о его внутренней слабости, следует ожидать, что оно в конце концов вынуждено будет уступить, и тогда, возможно, японцы, требования которых будут удовлетворены, на этом закончат дело. Если же переговоры сорвутся, то Япония, вероятно, предпримет другие действия. Мы в данный момент находимся на перепутье.

Что касается внутреннего положения республиканского правительства, то Нанкин и Гуандун, хотя и пошли на союз, глубоко ненавидят друг друга, полны взаимного недоверия и зависти. Их союз не может быть слишком продолжительным и в случае раскола с Японией сразу же распадется. Если же республиканское правительство согласится удовлетворить требования японцев, оно скомпрометирует себя, так как это будет совершенно обратно тому, что оно сейчас провозглашает, вызовет недовольство внутри страны, и тогда гоминьдановскому правительству не удержаться у власти. Даже если Япония и выведет на время свои войска, то при первом удобном случае она введет их вновь. Поэтому, по моему мнению, сейчас не стоит спешить, так как в дальнейшем представится много удобных случаев.

Без учета реального положения вещей и в результате неосторожных действий можно потерпеть фиаско и навсегда потерять надежду осуществить свои планы".

Из-за этих разногласий в Тихом саду стало еще неспокойнее. К тому же в это время произошло одно непредвиденное событие, о котором я расскажу ниже.

 

Разногласия среди японцев

 

Не дожидаясь, когда в Тихом саду придут к единому мнению, вице-консул японского генерального консульства в Тяньцзине посетил меня на другой же день. В консульстве уже знали, что я был в японских казармах. Вице-консул, заметив, что он понимает мое настроение и сложившиеся обстоятельства, советовал действовать осмотрительно и пока не покидать Тяньцзинь. Он сказал, что, поскольку консульство отвечает за мою безопасность, он не может не дать такого совета.

С этого дня вице-консул либо сам уговаривал меня не ехать, либо действовал через Чэнь Баошэня и его племянника или через Чжэн Сяосюя и его сына.

С другой стороны, переводчик японского гарнизона Ёсида не раз говорил мне, что японские военные круги решительно поддерживают меня на пути к власти, и советовал мне немедленно отправляться в путь.

Моя новая точка зрения на японскую армию и правительство отличалась от мнения Чэнь Баошэня и его окружения. Чэнь Баошень всегда считал, что политику вершат люди штатские, поэтому поддерживал связи только с японским посланником Ёсидзавой; он настаивал, чтобы я не слушал военных, пока нет указаний из Токио. Я же придерживался другого мнения и считал, что судьбу мою решают не политические деятели Японии, а военные, у меня не было никаких доводов и полной информации на этот счет, я исходил лишь из известных мне фактов. С одной стороны, японцы были готовы установить дипломатические отношения с Нанкином и мирным путем решить конфликт между Китаем и Японией, с другой стороны, Квантунская армия непрерывно атаковала отступающие китайские войска. Хотя для меня в то время было еще не ясно, что Чан Кайши и Ван Цзинвэй, кричавшие о сопротивлении и в то же время отдававшие врагу территорию страны, использовали этот двурушнический прием для обмана общественного мнения, я понимал, что вопрос все же решают японские солдаты. Чэнь Баошэнь отмечал безразличие великих держав, я же думал иначе. Вскоре после моего визита в японские казармы меня внезапно посетил командующий английскими войсками в Тяньцзине бригадный генерал Бэркэл-Ньюджент. Он принес мне свои личные поздравления в связи с наступлением благоприятного момента, возникшего в связи с событиями 18 сентября, и сказал:

— Если ваше величество сможет в великой Маньчжурии вновь вступить на престол, я ваш покорный слуга и охотно буду простым солдатом под вашим императорским знаменем с изображением дракона.

Эти слова заставили меня еще больше поверить в то, что говорил Чжэн Сяосюй об английском покровительстве Японии. Внезапно после долгой разлуки я встретился с Джонстоном. Он приехал по делам Министерства иностранных дел Англии, чтобы уладить некоторые вопросы, связанные с "боксерской" контрибуцией и передачей Вэйхайвэя. Джонстон порадовался моим планам и попросил написать предисловие к его книге "Сумерки Запретного города", сказав, что добавит в этой книге еще одну главу, которая будет называться "Дракон возвращается в свою обитель".

Один за другим Лю Сянъе и Тун Цзисюнь привезли с Северо-Востока вести, которые меня воодушевили. Тун Цзисюнь, придавший первым, сказал, что в Шэньяне он встретился с Юань Дзинькаем и другими цинскими ветеранами. Все они считали что момент уже настал и незачем откладывать. Следом за ним вернулся и Лю Сянъе. Хотя ему не удалось встретиться с Учидой или Хондзё, что немного разочаровало меня, однако он виделся с Итагаки и Цзинь Ляном и убедился, что Ло Чжэньюй и Каеисуми не обманывают. Цзинь Лян был настроен особенно оптимистически. Он просил передать, что в Фэнтяне все готово и только ждут приезда императора. Лю Сянъе также заехал в Гирин и удостоверился, что Ло Чжэньюй говорил правду. Японская армия действительно уже управляла всей провинцией, Си Ся и другие были готовы поддержать реставрацию в любой момент.

Кроме этого, появилось множество слухов, которые побуждали меня поспешить с отъездом. Тяньцзиньская пресса действовала очень оперативно. Известие о том, что я был в японских казармах, вскоре стало достоянием общественности. Некоторые газеты даже опубликовали сообщение, что на пароходе я уже прибыл на Северо-Восток. Одновременно, не знаю откуда, распространились слухи, будто китайцы предпримут против меня диверсию. Я почувствовал, что в Тяньцзине оставаться мне больше нельзя.

Я послал Чжэн Чуя к японскому генеральному консулу в Тяньцзине Кувадзиме, с тем чтобы он передал ему мое желание в целях безопасности временно переехать в Люйшунь, поскольку условий для поездки в Фэнтянь еще нет. Однако Кувадзима сразу же отсоветовал мне ехать в Люйшунь. Он попросил Чжэн Чуя передать мне, что Учида Ясуда тоже так думает. Учида был одним из заслуженных политических деятелей старшего поколения и пользовался большим уважением в армии, поэтому лучше было послушаться его совета, тем более что за мою безопасность полностью отвечал сам консул. В конце он сказал, что должен еще посоветоваться с командующим местным военным гарнизоном Касии. На второй день Чжэн Чуя посетил вице-консул и сообщил ему, что накануне состоялась беседа Кувадзима и Касии, где было решено, что мне пока не следует покидать Тяньцзинь.

Я совершенно был сбит с толку этим сообщением и, чтобы выяснить, в чем дело, пригласил переводчика из штаба Ёсиду. К моему удивлению, он сказал, что генеральный консул вообще не совещался с командующим японскими войсками. Наоборот, командующий Касии за то, чтобы я немедленно уехал вместе с Каеисуми. Ёсида посоветовал мне написать письмо в штаб и выразить свое твердое желание уехать из Тяньцзиня. Я написал такое письмо, но о нем снова каким-то образом узнал японский консул, который немедленно приехал к Чэнь Баошэню и Чжэн Сяосюю узнать, действительно ли это сделал я.

Из-за трений между японскими военными и политическими кругами я не знал, как поступить. Тем временем пришло письмо от Лю Сянъе, который вторично поехал на Северо-Восток. Он писал, что выяснил истинное мнение командующего Квантунской армией Хондзё. Сейчас японцы еще не полностью удерживают в своих руках северо-восточные провинции; "нужно подождать, пока положение в этих провинциях стабилизируется. Тогда Учида пригласит Ваше величество пожаловать в Шэньян". Поскольку эти слова принадлежали самому высокому авторитету, который мог решить мою судьбу, мне оставалось только выполнять приказание и спокойно ждать.

Теперь я в какой-то степени понял, что не только между консульством и войсками существуют разногласия, но что даже внутри Квантунской армии нет единства. Некоторые вещи невольно внушали мне опасение. Например, то, что великий князь Пу Вэй под охраной японцев совершил обряд жертвоприношений на Бэйлинских гробницах в Шэньяне; что в провинции Ляонин появилась организация, так называемый Местный союз сохранения на Северо-Востоке; что бывшее влиятельное лицо северо-восточной группировки Цзан Шии получил особые льготы от японской Квантунской армии; что имя бывшего правителя республики Дуань Цижуя снова появилось на страницах газет и что будто бы японцы намерены использовать его для организации политической власти на Севере. Если бы я знал тогда, что японцы одно время намеревались использовать Дуань Цижуя или учредить исполнительный комитет Северо-Востока, а в другое время они планировали использовать Пу Вэя для создания империи, то я, наверное, волновался бы еще больше.

После того как я ответил Ло Чжэньюю и Каеисуми, что временно остаюсь на месте, потекли долгие дни ожидания известий. Я издал несколько "высочайших эдиктов", согласно которым Двое моих племянников — Сянь Юань и Сянь Цзи, только что окончившие японское военное училище, — должны были отправиться на Северо-Восток с целью привлечь на мою сторону некоторых монгольских князей и вручить награды и подарки Чжан Хайпэну и Гун Фу, которые одними из первых сдались японским оккупационным властям. Кроме того, по просьбе японского военного атташе Мори я написал письма Ма Чжаньшаню и нескольким монгольским князьям, уговаривая их сдаться. Я назначил Чжан Хайнэня командующим независимой армией Маньчжурии и Монголии, Ма Чжаньшаня — главным командующим Северной армией, а Гун Фу — главным командующим Западной армией и присвоил Сянь Юаню и Сянь Цзи звание полковников. Я заготовил много пустых бланков с указами о присвоении различных званий, чтобы в любое время — по мере надобности — вносить туда имена и фамилии.

Особенно заслуживает упоминания тот факт, что я по совету Чжэн Сяосюя посылал людей действовать непосредственно в Японию. Когда, получив мой отказ, недовольный Ло Чжэньюй уехал, Чжэн Сяосюй сразу же изменил поведение. Он отказался от проводимой им ранее политики выжидания и начал убеждать меня перейти к активным действиям, считая, что уже настала пора осуществить то, о чем он договаривался во время своего пребывания в Японии с Судзуки, Минами и лицами из Общества черного дракона. Он, вероятно, тоже заметил, что есть люди, которые могут оказаться моими соперниками, поэтому и предложил послать своих людей в Токио. Меня не только не пугали эти внезапные перемены, напротив, я им очень радовался. Скрыв это от Чэнь Баошэня, я принял совет Чжэн Сяосюя и послал японца Тояма в Японию встретиться с только что занявшим должность министра сухопутных войск Минами Дзиро и лидером Общества черного дракона Тоямой Мицуру. По черновику Чжэн Сяосюя я собственной рукой на желтом шелке написал этим двум важным лицам письма.

В 1946 году в Токио во время заседания Международного военного трибунала Минами предъявил это письмо в качестве вещественного доказательства для своей защиты. Тогда, боясь, что по возвращении на родину меня будут судить, я не признался, что эти письма написаны мною. Оригиналы писем, к сожалению, не сохранились, поэтому привожу их с текста, опубликованного в японской книге:

"После событий, происшедших на Северо-Востоке, республиканское правительство не приняло надлежащих мер, обидело дружественное нам соседнее государство и тем самым нанесло огро