Доклад комиссии Лиги Наций по обследованию маньчжурского вопроса

 

В мае 1932 года на Северо-Восток прибыла комиссия Лиги Наций по обследованию так называемого маньчжурского вопроса, а в октябре был опубликован ее доклад. Чжэн Сяосюй и Чжэн Чуй возлагали на эту комиссию большие надежды. После опубликования доклада они были почти уверены, что их мечта о международном совместном управлении вот-вот осуществится. Впоследствии оба они попали в немилость к японцам и оказались не у дел. Немалую роль в этом сыграло их горячее желание совместного управления. В то время я не разделял их оптимизма, но из бесед с ними немало узнал о политике в международных делах. Деятельность комиссии мы также воспринимали по-разному. У них она порождала надежду на совместное управление, а во мне укрепляла уверенность в могуществе Японии.

Что касается европейских держав и их отношения к маньчжурскому вопросу, то я не раз слышал от Чжэн Сяосюя, Чжэн Чуя и других следующее:

— Не обращайте внимания на бурные дебаты в Женеве и Париже. Ни одно из этих государств не намерено сталкиваться с Японией, даже Америка не собирается проводить в отношении ее жесткую политику.

Чжэн Чуй, свободно владея английским и японским языками, нередко сообщал мне о том, что пишет иностранная пресса. От него я узнал, что в Америке издавалось немало прояпонских газет. Однажды он сказал мне, что между Америкой и Японией существует секретное соглашение, по которому Америка будет поддерживать действия Японии на Северо-Востоке. Он подробно рассказал, что еще задолго до событий 18 сентября одно важное американское лицо посоветовало Чан Кайши продать Маньчжурию Японии, чтобы столкнуть ее с Советским Союзом, а самим получить от этого выгоду [56].

О прибытии комиссии по обследованию мне сказал Чжэн Сяосюй. Ее пригласил Гоминьдан, рассчитывая на то, что она окажет давление на японцев. Однако Гоминьдан был разочарован, так как комиссия больше заботилась, во-первых, о политике открытых дверей и равных возможностей, а во-вторых, о противодействии Советской России. Вот что обсуждали члены комиссии и Утида — бывший директор ЮМЖД (теперь он был министром иностранных дел Японии) в Токио: не стоит беспокоиться, в ный момент вам достаточно будет сказать лишь несколько слов. Как кажется вашему покорному слуге, Гоминьдан сам понимает, что от комиссии ничего не добьется. Не исключено, что он увидел положительные стороны совместного управления Маньчжурией.

Дальнейшие события показали, что он был недалек от истины.

После начала шэньянских событий Чан Кайши неоднократно посылал телеграммы Чжан Сюэляну, требуя отдать приказ войскам: "Во избежание расширения конфликта ни в коем случае не сопротивляться". Через четыре дня, то есть 22 сентября 1931 года, в Нанкине на общегородском митинге гоминьдановцев Чан Кайши объявил, что Китай должен "справедливостью встречать насилие, миром встречать варварство, без гнева терпеть унижения, временно всему покориться и ждать приговора международно: правосудия". В то же время, забывая о  мире и справедливости, лично он самыми варварскими методами вел гражданскую войну. 30 сентября Гоминьдан обратился в Лигу Наций с просьбой прислать в Маньчжурию комиссию для обследования. После длительных дискуссий 10 декабря Япония согласилась, и было принято решение об организации такой комиссии. Она состояла из представителей пяти государств. Англию представлял лорд Литтон (глава делегации), США — генерал-майор Франк Росс Маккой, Францию — дивизионный генерал Анри Клодель. От Италии был граф Альдровани и от Германии — доктор Генрих Шнее. 3 февраля 1932 года комиссия приступила к работе. Сначала она побывала в Японии, Шанхае, Нанкине, Ханькоу, Цзюцзяне, Ича-не, Чунцине и других местах, а затем десять дней работала в Пекине. Лишь в мае комиссия прибыла на Северо-Восток. Пока нанкинское правительство ожидало приговора правосудия, японская армия захватила Цзинчжоу, начала военные действия в районе Шанхая и образовала Маньчжоу-Го. Результатом подобных ожиданий явилось соглашение о перемирии в Усуне, подписанное после вмешательства ряда государств. По соглашению войска нанкинского правительства с этого времени не имели права вступать в Усун (район Шанхая).

3 мая произошла моя встреча с членами комиссии по обследованию, длившаяся не более четверти часа. На ней мне задали два вопроса — как я прибыл на Северо-Восток и как было основано Маньчжоу-Го. Прежде чем ответить, я вспомнил, как Джонстон когда-то говорил, что двери Лондона всегда открыты для меня. "Я скажу Литтону, что стал верховным правителем Маньчжоу-Го в результате обмана Доихары и угрозы Итагаки, и попрошу их взять меня в Лондон, — подумал я. — Согласятся они или нет?" Однако я тут же вспомнил, что рядом со мной сидели начальник штаба Квантунской армии Хасимото и сам Итагаки. Взглянув на бледное лицо Итагаки, я послушно стал говорить то, что мне было велено:

— Я прибыл в Манчьжурию после того, как был избран маньчжурским народом. Мое государство совершенно независимо…

Члены комиссии кивали, улыбались и больше ни о чем не спрашивали. Затем вместе сфотографировались, выпили шампанского и пожелали друг другу здоровья. Комиссия по обследованию удалилась, на бледном лице Итагаки появилась улыбка, и он не переставая нахваливал меня:

— Поведение вашего превосходительства было прекрасным, говорили вы превосходно!

Чжэн Сяосюй потом сказал мне:

— Эти иностранцы со мной тоже беседовали. Они интересовались равными возможностями и правами иностранных государств. Я этого ожидал.

В октябре того же года японский журнал "Тюо коорон" опубликовал статью Камаи, и вскоре Чжэн Чуй принес мне ее перевод. Мне в руки попал также и доклад комиссии Лиги Наций по обследованию. Оба документа оставили у меня одинаковое впечатление и подтвердили мнение Чжэн Сяосюя и Чжэн Чуя, которые считали, что комиссию по обследованию интересовали вопросы "равных возможностей" и политики "открытых дверей".

Статья Камаи под названием "Маньчжоу-Го обращается ко всему миру" содержала отчет о беседах автора с лордом Литтоном и другими членами комиссии. В статье Камаи писал, что первый вопрос, который ему задал Литтон, был следующий: "Не преждевременно ли создано Маньчжоу-Го?" На это Камаи ответил, что оно создано не преждевременно, а даже с опозданием. Далее их беседа протекала так:

— Тогда генерал Маккой спросил меня: "Осуществляется лина самом деле провозглашенный Маньчжоу-Го принцип "открытых дверей"?" Я немедленно ответил, что политика "открытых дверей" и "равных возможностей" — два краеугольных камня политики государства. Инициатором провозглашения принципа "открытых дверей" была Америка — одно из тех государств, которые ранее были тесно связаны с Китаем. Но теперь, когда этот принцип начинают признавать все страны, сам Китай закрыл двери. Действительно, где в Китае можно увидеть, что он осуществляет такую политику? Открывая сейчас самым могущественным ключом двери Маньчжоу-Го, мы заслуживаем только вашей благодарности, джентльмены, а не ваших протестов… Я должен лишь добавить, что политика "открытых дверей" неосуществима, когда речь идет о национальной обороне, впрочем, так же, как и в любой другой стране мира. Литтон снова спросил: "Осуществляют ли в Маньчжоу-Го принцип "равных возможностей"?" Я, ничуть не колеблясь, отвечал: "Ваша страна уже знает примеры осуществления этого принципа в Китае. В конце правления династии Цин, когда внутренние дела пришли в полный упадок и стране угрожала потеря единства, Роберт Харт предостерег цинский двор, что последний рискует полностью утратить какую бы то ни было роль в международных делах, если положение и дальше будет оставаться прежним. Он советовал опираться на европейцев, а также учредить императорские таможни. Вслед за этим цинский двор немедленно назначил Роберта Харта главным инспектором таможен, тогда же была учреждена и таможенная администрация. На службу в таможни было принято много англичан, французов, японцев и других иностранцев, и в Китае эти учреждения считаются самыми надежными. Великие державы предоставляют стране займы, оказывая тем самым финансовую помощь. Англичане считают таможни учреждениями, осуществляющими принцип "равных возможностей", но если японцы захотели бы служить в них, от этого принципа пришлось бы отказаться в силу крайне трудного экзамена по английскому языку. Маньчжоу-Го — государство, основанное на сотрудничестве маньчжуров и японцев, поэтому официальные документы нового государства публикуются как на маньчжурском, так и на японском языке. Мы тепло приветствуем людей любой национальности, которые свободно владеют маньчжурским и японским языками. Они будут удовлетворены отношением к себе Маньчжоу-Го. Это я и называю равными возможностями". Далее я спросил их- "Есть ли у вас другие вопросы ко мне?" Все ответили, что в них нет необходимости, ибо они хорошо поняли позицию Маньчжоу-Го и выражают по этому поводу свое удовлетворение. Когда я провожал членов комиссии на вокзале в Синьцзине (Чанчунь), Литтон крепко пожал мне руку и тихо сказал: "Желаю успехов в развитии нового государства Маньчжоу-Го!"

Эта беседа весьма воодушевила Чжэн Сяосюя и Чжэн Чуя. Последний даже предположил, что Лига Наций, возможно, примет резолюцию о совместном управлении Маньчжоу-Го. После опубликования доклада комиссии по обследованию их уверенность усилилась еще больше. В этом документе совершенно определенно и открыто говорилось, что Китай должен признать международный контроль. В нем также подчеркивалось, что желание Японии создать "устойчивое правительство" не лишено оснований, но при этом отмечалось, что лишь в атмосфере внешнего доверия и внутреннего мира может появиться капитал, который необходим для быстрого экономического развития Маньчжурии. Похоже было, что отец и сын Чжэн были правы, ожидая со стороны комиссии поддержки международного управления с учетом интересов всех европейских держав.

Оправдались и предсказания Чжэн Сяосюя относительно антисоветской направленности документа. Комиссия заявила о том, что она понимает, почему Япония считает Маньчжурию жизненно важной линией; кроме того, ей понятна и "заинтересованность Японии в предотвращении использования территории Маньчжурии как базы для военных действий, направленных против ее территории, а также ее желание принять все надлежащие меры, если границы Маньчжурии будут нарушены иностранной державой". Комиссия отмечала дальше, что "может возникнуть вопрос, действительно ли военная оккупация Маньчжурии на неопределенный период, влекущая за собой громадные финансовые затраты, является самым эффективным способом предотвращения угрозы опасности и действительно ли японские войска не станут испытывать серьезных затруднений, если будут окружены своенравным и мятежным населением с неприятельским Китаем в тылу. Япония может найти возможность при симпатии и доброжелательстве других стран и без затрат для себя получить большие гарантии своей безопасности, если будет стремиться к соглашениям, аналогичным достигнутым другими великими державами в разных частях мира". Комиссия выступила против восстановления старого режима в Маньчжурии, отметив, что "удовлетворительный режим в будущем может получить свое развитие на основе настоящего (то есть режима Маньчжоу-Го) без существенных изменений". Такому государству можно было бы придать высокую степень автономности и иметь в нем иностранных советников из разных стран. В силу большей заинтересованности Японии в Северо-Востоке удельный вес японцев там должен быть выше, хотя какую-то часть следует выделить и для других стран. Чтобы новая форма правления стала более эффективной, комиссия предложила в качестве первого шага созвать консультативную конференцию, состоящую из представителей китайского и японского правительств и нейтральных наблюдателей. Конференция обратится к Совету Лиги Наций в случае, если не будет достигнуто соглашение. Комиссия считала, что метод "международного управления" подходит как для Маньчжурии, так и для остального Китая. Причина была все та же (ее постоянно приводили Чжэны): в Китае есть только рабочая сила, и если он не будет иметь капитала, техники и иностранных специалистов, он не сможет развиваться.

В тот день, когда я впервые увидел доклад комиссии, Чжэн Сяосюй радостно сообщил мне, что "дела весьма обнадеживают" и что Ху Ши опубликовал статью, в которой называет доклад "общественным мнением мира". Но реакция японской стороны заставила Чжэн Сяосюя и его сына впасть в глубокий пессимизм. И хотя комиссия не раз подчеркивала, что уважает интересы и права Японии на Северо-Востоке и даже рассматривала события 18 сентября 1931 года как акт самозащиты со стороны Японии, представитель Министерства иностранных дел Японии соглашался с комиссией только в одном: "Предложения комиссии в отношении Маньчжурии могли, вероятно, принести пользу отношениям Китая с великими державами. Примером тому может служить план совместного управления". Год назад Япония была не менее заинтересована в планах международной администрации на Северо-Востоке. Как я говорил выше, энтузиазм Чжэн Сяосюя по поводу политики "открытых дверей" и "равных возможностей" явился причиной того, что впоследствии он потерял расположение японцев и в конце концов отошел в сторону.

До опубликования доклада комиссии Лиги Наций я думал, что если Чжэн говорит правду, то мое положение, возможно, будет лучше, чем при единоличном захвате Японией Маньчжурии. В это время меня беспокоили два вопроса. Во-первых, я боялся осуществления совместного управления, в котором участвовало бы нанкинское правительство. В этом случае я оказался бы в очень трудном положении. Во-вторых, если бы нанкинское правительство и не добралось до меня, вряд ли совместное управление позволило бы мне стать императором. О какой монархии могла идти речь при "автономном правительстве"? Больше всего на меня действовали варварские методы Японии, которые, как ни странно, не встречали осуждения в международных решениях. Поэтому, вспомнив о тех мыслях, которые появились у меня на встрече с комиссией, я подумал про себя: "Хорошо, что я не свалял дурака, а то бы давно распрощался с жизнью. Сейчас самое главное — не раздражать японцев. И если я надеюсь снова взойти на трон, я не смогу обойтись без них!"

 

Я в третий раз становлюсь "императором"

 

"Старые сановники Пекина и Тяньцзиня, узнав о том, что император стал верховным правителем, преисполнились гнева и печали, ибо считали, что титул императора отныне упраздняется. Все, вплоть до чиновников бывшей республики, таких как Цао Жулинь, Ван Жунбао и другие, придавали титулу очень большое значение. Лишь после того, как я подробно рассказал им о том, что император много раз решительно отказывался и вынужден был согласиться, они в какой-то степени поняли истинное положение вещей, но я не смог полностью рассеять их сомнения".

Это отрывок из доклада, который прислал мне уехавший в Тяньцзинь Чэнь Цзэншоу спустя месяц после моего вступления в должность "верховного правителя". Немало таких докладов пришло из Пекина и Тяньцзиня. Все они оставляли на душе неприятный осадок.

По договору с японцами я согласился быть правителем сроком на один год и, если Квантунская армия не восстановит монархический строй, мог подать в отставку. Но я не поступил так, ибо на это у меня не хватило смелости. Если бы Квантунская армия и согласилась на мою отставку, куда бы я делся?

В первые дни после годовщины моего пребывания на посту "верховного правителя" командующий Муто на одном из совещаний сам затронул этот вопрос, сказав, что Япония как раз изучает вопрос, каким должен быть государственный строй Маньчжоу-Го. Когда создадутся подходящие условия, этот вопрос, естественно, будет решен.

Спустя некоторое время Япония, чтобы развязать себе руки, вышла из Лиги Наций. Одновременно с этим японская армия начала военные действия и через проходы в Великой Китайской стене ворвалась в Центральный Китай, создав тем самым кольцо блокады вокруг Пекина и Тяньцзиня. В конце мая раздираемое внутренними распрями нанкинское правительство снова капитулировало перед Японией и подписало с ней соглашение в Тангу, по которому территория к югу от Великой Китайской стены, то есть восточная часть провинции Хэбэй, объявлялась демилитаризованной зоной; отсюда были отозваны китайские войска, и Япония в еще большей степени установила свое господство на Севере Китая. Такая обстановка весьма воодушевляюще подействовала на людей, горячо заинтересованных в реставрации цинской монархии. Они решили, что наступил подходящий случай, и начали активные действия. Си Ся еще в марте посылал близкого к нему человека, Линь Хэгао, с поручением пригласить маньчжурских ветеранов-монархистов и бывших членов парламента трех восточных провинций на совещание в Чанчунь. Они хотели просить меня вступить на престол, но японская жандармерия тогда запретила им это. Теперь они снова начали действовать. Некоторые лица из чжилийской группировки, а также шпионы и некоторые японцы готовы были поддержать У Пэйфу, если бы он вышел на сцену. Это вызвало волнение среди старых цинских монархистов Пекина и Тяньцзиня, и они немедленно послали человека к Чжэн Сяосюю для изучения вопроса реставрации монархии на Севере и Северо-Востоке Китая. В июле начальник общей канцелярии Государственного совета Маньчжоу-Го японец Камаи ушел в отставку. Ему дали выходное пособие в размере одного миллиона юаней, кроме того, он получил большой куш за то что обещал хранить молчание. После этого он отправился к Хуан Фу и начал тайную борьбу за получение "независимости" Северным Китаем. Перед отъездом Камаи говорил с Чжэн Сяосюем о том, что отправится в Шанхай действовать во имя будущей реставрации монархии на территории всего Китая. Одним словом, в то время можно было часто слышать о реставрации монархического строя. Подобные разговоры воодушевили меня и всех подобных мне честолюбцев.

Итак, снова начались мои "императорские сны". Меня интересовала любая информация. Я еще возлагал надежду на японскую армию, беспощадно расправлявшуюся с моими соотечественниками. Когда японская армия полностью заняла провинцию Жэхэ, я поздравил японских генералов и пожелал им дальнейших военных успехов, пожелал, чтобы они "приложили новые усилия и добились новых побед". Затем японская армия заняла местечко Миюнь в 50 км от Пекина, но дальше не двинулась. Это меня очень разочаровало. Чжэн Сяосюй объяснил, что японская армия рано или поздно займет Север и Юг Китая, дело только во времени. Теперь же важно решить вопрос о государственном устройстве Маньчжоу-Го. Он сказал также, что эти дела решает не японская армия, а Токио. Чжэн Сяосюй слышал, что многие из старых государственных деятелей в Токио поддерживают реставрацию. После разговоров с ним я решил, что нужно направить кого-нибудь в Токио, чтобы косвенными путями выяснить там обстановку и собрать некоторую информацию.

Сделать это я поручил моему телохранителю Кудо Тэцусабуро. Кудо приехал со мной на Северо-Восток из Тяньцзиня. В конце правления династии Цин он служил у Шэн Юня и оказывал последнему активную поддержку в его действиях, относящихся к реставрации. Когда я находился в Люйшуне, он не выступал с позиций военного ведомства, как Амакасу и Каеисуми, а явно стоял на моей стороне, иногда даже выражая скрытое недовольство действиями Квантунской армии. Однажды мне показалось, что чай в стакане имел какой-то подозрительный цвет. Боясь, что кто-то подсыпал яд, я приказал унести его и проверить. Кудо тут же взял стакан с чаем и отпил глоток. Когда же я стал "верховным правителем", то он единственный из всех японцев называл меня императором и часто выражал свое недовольство Квантунской армией, высказывая уверенность, что я непременно смогу восстановить престол цинских императоров. Его честность и преданность мне были нисколько не меньше, чем у цинских ветеранов; поэтому я дал ему китайское имя Чжун (верный) и смотрел на него как на своего человека. И он, взволнованный до слез, поклялся жизнью быть всегда преданным мне. Выполнив мою миссию, Кудо вскоре возвратился. В Японии он встретился с Минами и важными лицами из Общества черного дракона и узнал, что руководители японского военного ведомства согласны восстановить монархический строй. После его сообщения я проникся уверенностью, что скоро наступит благоприятный случай.

В октябре 1933 года слова Кудо подтвердились. Хисикари Такаси, новый главнокомандующий Квантунской армией, официально сообщил мне, что японское правительство готово признать меня императором Маньчжоу-Го.

Трудно описать мою радость, когда я узнал об этом. Прежде всего я подумал о том, что необходимо приготовить императорское одеяние.

Императорский халат с драконами прислала из Пекина вдовствующая императорская наложница. Но командование Квантунской армией заявило, что Япония признает меня императором Маньчжоу-Го, а не цинским императором, поэтому мне следует надеть не халат с драконами, а парадную форму генералиссимуса морских, воздушных и сухопутных войск Маньчжоу-Го.

— Как же это можно? Я потомок Айсинь Гиоро, разве можно не соблюдать установления предков? К тому же приедут все члены рода Айсинь Гиоро. И я при них взойду на престол в заморской форме?

— Вы правы, ваше величество, — кивал Чжэн Сяосюй, глядя на брошенный на столе императорский халат. Этот человек, мечтавший о том, чтобы стать премьер-министром поздней Цин, очевидно, в этот момент как раз размышлял о коралловом украшении и павлиньих перьях на головном уборе, который могли носить сановники высшего ранга. В последнее время он стал немного почтительнее по отношению ко мне. — Вы правы, ваше величество, но только как на это посмотрит Квантунская армия?

— Переговорите с ними.

После ухода Чжэн Сяосюя я принялся любоваться императорским платьем, которое хранила императорская наложница Жун Хуэй вот уже двадцать два года. Этот императорский халат носил еще император Гуансюй, об этом халате с вышитыми драконами я думал двадцать два года. Я обязательно надену его на торжественную церемонию, и это будет началом восстановления династии Цин…

Чжэн Сяосюй вскоре вернулся Он сказал, что Квантунская армия решительно требует, чтобы на торжественной церемонии я был одет в мундир генералиссимуса.

— Вы с ними переговорили или нет?

— Как же я мог вас ослушаться! Так мне сказал сам Итагаки.

— Как же это можно? — Я вскочил с места. — Во время церемонии надо приносить жертву Небу. Что же, я буду в мундире становиться на колени и отбивать земные поклоны?

— Я еще раз пойду и переговорю с Итагаки.

Чжэн Сяосюй ушел. В это время пришел Ху Сыюань, который напомнил мне, что одежда — это еще не самое важное. Главное — договориться с военным ведомством по вопросу о праве назначения и смещения чиновников. Если решить этот вопрос, то все остальное не важно. Ведь носил же князь Улиньван из княжества Чжао одежду варваров, ездил, как они, на коне и стрелял из лука.

В действительности Ху Сыюань, как и я, не понимал, что японцы поддерживают монархический строй для того, чтобы превратить меня в еще большую марионетку, чтобы им еще проще было осуществлять свое господство в этой колонии. Разве титул императора мог дать мне какие-либо права? Разве мог такой человек, как я, "научиться управлять конем и стрелять из лука"? Я мог лишь находиться под сапогом у Квантунской армии, ничего другого я не умел, ни о чем другом не думал. Поэтому когда Квантунская армия согласилась, чтобы во время торжественной церемонии я был одет в императорский халат, то ничего больше я уже не требовал.

1 марта 1934 года, ранним утром, в пригороде Чанчуня Синхуацунь на искусственно насыпанном холме, изображавшем "храм неба", я в императорском халате принес жертвы предкам и север шил древний ритуал вступления на престол. Потом, вернувшись в город, я переоделся в форму генералиссимуса и провел торжест, венную церемонию восшествия на престол. С этого времени "кабинет верховного правителя" был переименован в "дворцовый кабинет". Место моего пребывания, в отличие от дворца японского императора, называвшегося "хуангун", стало называться "дигун". В этом дворце, кроме вновь построенного зала Тундэцянь, остальные покои были лишь отремонтированы и покрашены, названия же помещений остались прежними. Торжественная церемония вступления на престол состоялась в дворцовом помещении Циньшянь.

В этот день в зале Цинминьлоу постелили огромный красный ковер. Около северной стены с помощью шелковых занавесок было изображено подобие алтаря, в середине которого поставили специально изготовленный трон; на его спинке вырезали орхидеи — эмблему императора. Я стоял перед троном. Рядом со мной с правой и левой стороны находились министр внутренних дел Бао Си и военный атташе Чжан Хайпэн, Исимару и Цзинь Чжо, мои телохранители Кудо и Си Луньхуан (сын Си Ся), Жунь Лян (брат Вань Жун) и другие. Все гражданские и военные чиновники, возглавляемые премьер-министром Чжэн Сяосюем, трижды низко поклонились мне, и я тоже ответил им легким поклоном. Затем командующий Квантунской армией (он же японский посол) Хисикари вручил мне свои верительные грамоты и поздравил меня. После этого прибывшие из Пекина члены императорского рода Айсинь Гиоро (приехали почти все представители) и бывшие придворные трижды преклонили колени и отбили девять поклонов. Разумеется, в это время я сидел на троне.

Многие старые цинские придворные, проживавшие в Центральном Китае, например Чэньгань, Чжу Жучжэнь, Сяо Бинянь, Чжан Цин, Ли Каньчжи, Вэньсу, Ван Чжаоюн и другие, прислали свои поздравления. Глава шанхайских гангстеров Чан Юйцин тоже прислал мне поздравления и объявил себя моим верноподданным. 6 июня прибыл брат японского императора Титибу-но-Мия Ясухито, который поздравил меня от имени японского императора и вручил мне орден Хризантемы I степени, а Вань Жун — орден Короны.

Ху Сыюань много раз напоминал мне о правах, которых я еще не получил, но я был как во сне. В июле мой отец с братьями и сестрами приехали ко мне в Чанчунь. Прием, который я им оказал, дишний раз свидетельствовал о той степени опьянения, в которой я находился.

В день их приезда в Чанчунь я послал на вокзал группу чиновников во главе с Бао Си и отряд охраны во главе с Тун Цзисюнем. Я и Вань Жун ждали их у входа в императорский дворец. Вань Жун надела дворцовый наряд, а я был в военном мундире, увешанном орденами. У меня было три набора разных орденов. Один из них я получил от японцев, второй составляли ордена Маньчжоу-Го, и третий был тайно изготовлен для меня в Центральном Китае и состоял из цинских орденов, которые, конечно, нельзя было носить при японцах. Их можно было приурочить только к такому случаю.

Подъехала машина, в которой сидел мой отец. Я стоял по стойке "смирно" и ждал, пока он выйдет из машины. Тогда я по-военному отдал ему честь, а Вань Жун опустилась на колени. Затем мы вошли в гостиную. В это время там находились только свои люди, поэтому я прямо в военной форме встал на колени и отбил ему земной поклон.

Вечером того же дня состоялся семейный банкет, на котором подавались европейские блюда и гости были рассажены, как на званом ужине — по-европейски. Я и Вань Жун сидели на разных концах стола, как подобает хозяевам. В начале банкета, как только я вошел в зал, заиграл придворный оркестр. Все это я подготовил заранее. Что именно он играл, я теперь уже не помню: это, собственно говоря, не имело значения. Во всяком случае, я был страшно доволен.

Пу Цзе по заранее намеченному мною плану поднял бокал с шампанским и провозгласил:

— Да здравствует его величество император! Ура! Ура! Ура!

Все члены нашей семьи, в том числе и отец, повторили это вслед за Пу Цзе. Тост этот буквально пьянил меня без вина.

На следующий день министр внутренних дел Бао Си сказал Мне, что штаб Квантунской армии прислал человека, который от имени посольства заявил протест в связи с тем, что во время встречи моего отца на вокзале присутствовала вооруженная охрана, что является нарушением соглашения, подписанного Японией и бывшими властями Северо-Востока и признанного Маньчжоугоской империей. В соглашении было сказано, что в определенной зоне — на землях, примыкающих с обеих сторон к Южно-Маньчжурской железной дороге, — не могут находиться иные вооруженные лица, кроме японских. И командование Квантунской армией — вернее, посольство Японии — требует, чтобы впредь подобные случаи не повторялись.

Такое заявление, конечно, должно было отрезвить меня. Но на этот раз японцы позаботились о моем авторитете. Во-первых, это был не открытый протест; во-вторых, они больше не выставляли никаких требований после того, как я послал к ним человека с гарантиями и извинениями. А самое главное — они устроили массу всяких торжеств, которые могли удовлетворить мое честолюбие, и я снова погрузился в сладкие мечты.

Мне было особенно приятно, когда производились "императорские визиты" и "императорский объезд владений". По распоряжению Квантунской армии я должен был один-два раза в год выезжать из столицы, чтобы совершить так называемый "объезд императорских владений". В Синьцзине (новой столице, как теперь назывался Чанчунь) я четыре раза в год участвовал в установленных церемониях: один раз в церемонии, проводимой у памятника Чжунлин ("преданных душ"), в честь японских солдат и офицеров, которые погибли в агрессивной войне; второй раз — в церемонии, проводившейся в храме Цзяньго в честь погибших солдат и офицеров марионеточной маньчжоугоской армии; третий раз — когда в штабе Квантунской армии отмечался день рождения японского императора. Праздник этот назывался "Тяньчан". И наконец, четвертый раз — во время годового собрания в Ассоциации содействия. Чтобы представить себе эти торжественные церемонии, опишу одну из них — участие в годовом собрании Ассоциации содействия. Сначала расскажу о выездах, то есть о так называемой процедуре "порядка следования машин во время выезда Сына Неба". Она происходила следующим образом: возглавляла процессию полицейская машина для особых целей, на некотором расстоянии от нее шла открытая машина красного цвета с маленьким флажком, в которой сидел главный инспектор полиции. Только потом следовала моя машина яркокрасного цвета в сопровождении двух мотоциклистов с каждой стороны. Замыкало процессию множество машин, сопровождавших меня, и лиц моей личной охраны. Это был так называемый "малый императорский выезд".

Накануне моего выезда из дворца жандармерия и чанчуньская полиция сначала под этим предлогом производила аресты "подозрительных элементов и бродяг", мешающих императорскому осмотру. Уже по одному этому признаку население узнавало, что я собираюсь выезжать из дворца. На второй день вдоль дороги располагались полиция и войска. Они стояли спиной к процессии с двух сторон улицы и следили, чтобы люди не ходили по улице, не выходили из домов и магазинов, не смотрели в окна. Дорогу перед зданием Ассоциации содействия и его двор посыпали желтым лессом. Перед моим выездом из дворца радиостанция на китайском и японском языках передавала по всему городу: "Его императорское величество выезжает из дворца". В это время служащие Ассоциации содействия покидали свои места и выходили на улицу. Премьер-министр со всеми чиновниками первого ранга выстраивались у выхода для встречи императора. Когда я проезжал, все сгибались в низком поклоне. Оркестр играл "государственный гимн". Я входил в зал, немного отдыхал, затем принимал министров. Рядом со мной с двух сторон стояли министр внутренних дел, военный атташе, начальник охраны, церемониймейстер и другие. Потом еще добавился личный секретарь императора Ёсиока. Столы и стулья, скатерти и все остальное привозилось заранее из дворца, на всем стоял особый императорский герб в виде орхидеи. Премьер-министр со всеми чиновниками высокого ранга по очереди отдавали мне честь и отходили. После этой процедуры под громкую музыку я выходил из зала для отдыха, входил в актовый зал и проходил прямо на сцену. В это время все присутствующие в зале склонялись в низком поклоне. Командующий Квантунской армией, стоя в углу сцены, кланялся мне; в ответ я кивал. Поднявшись на сцену, я делал поклон в сторону зала, и только тогда все выпрямлялись. Затем я читал преподнесенный министром внутренних дел "указ". При этом все находящиеся в зале должны были стоять опустив голову, не поднимая глаз. Зачитав указ, я выходил из зала, сопровождаемый музыкой и низкими поклонами, затем возвращался в комнату отдыха, а в это время чиновники по особым поручениям выстраивались у выхода, готовясь провожать императора. Когда я уезжал, громкоговорители на улицах на двух языках передавали: "Его императорское величество возвращается во дворец". После моего возвращения радиостанция передавала еще раз: "Его императорское величество благополучно прибыл во дворец".

Говорили, что это делается так же, как в японском императорском доме.

Точно по такому же японскому образцу оформлялись уголки с моим портретом. Мою фотокарточку называли "императорское изображение", затем это название заменили более благозвучным, привычным для японцев, средним между японским и китайским словом "правдивый портрет императора". Мой портрет, согласно распоряжению, висел в каждом учреждении, школе, военных и прочих организациях на определенном месте. В учреждениях — в зале для заседаний, в школах — в кабинете директора, где устраивалось некое подобие алтаря, которое отгораживалось занавеской, за которой висел мой портрет и манифест. Каждый, кто входил в эту комнату, должен был обязательно поклониться в сторону моего портрета. В частных домах хотя и не было особого распоряжения о том, что следует вешать портрет императора, но Ассоциация содействия в обязательном порядке распространяла фотографию, на которой я был снят с Вань Жун. Это идолопоклонство воспитывалось главным образом в армии и школах, здесь каждое утро на линейке два раза отбивали "поклон издалека": один поклон — в сторону Востока, где находилось "жилище императора" (то есть в Токио); другой — в направлении города Чанчунь, где был дворец "императора Маньчжоу-Го". Кроме того, в день провозглашения императорского указа должны были еще зачитывать этот указ. Относительно указов я еще скажу несколько слов ниже.

Существовали и другие церемонии, например упомянутый выше торжественный "выезд императора на осмотр своих владений", но о них я распространяться не буду. В общем, японские милитаристы очень серьезно относились к такого рода спектаклям. Насколько я понимаю, это делалось не только для того, чтобы воспитать в китайцах привычку к слепому повиновению и феодально-религиозную идеологию, но и для того, чтобы воспитать в таком же духе низшие слои японцев. Японская Квантунская армия несколько раз использовала меня, чтобы воодушевить своих чиновников и народ. Однажды, когда я был на угольных копях в фусине, японцы прислали своего десятника и попросили, чтобы я сказал ему несколько слов одобрения. Десятник был растроган до слез выпавшей на его долю "особой честью". Я же при всем этом ощущал свое императорское достоинство.

Самое ошибочное представление сложилось у меня в результате посещения Японии в апреле 1935 года, когда мне показалось, что я пользуюсь наибольшим авторитетом.

Фактически моя поездка в Японию была полностью устроена Квантунской армией, командование которой предложило мне нанести ответный визит японскому императору в знак благодарности за то, что он прислал брата с поздравлениями по случаю моего вступления на престол. К тому же мне следовало подать личный пример в деле укрепления "дружбы между Японией и Маньчжоу-Го".

Японское правительство организовало специальный комитет, состоявший из четырнадцати человек, во главе с государственным советником бароном Хаяси Го