Консульство, штаб и Общество черного дракона

 

К 1928 году большинство людей из моей резиденции считали, что надежду на реставрацию следовало теперь связывать только с Японией, которой я мог пригодиться в Северо-Восточном Китае. И я постепенно с этим согласился.

Я начал доверять японцам с тех пор, как выехал в Северную резиденцию и стал пользоваться их особым "вниманием". В течение нескольких дней, которые я жил в японской миссии, а затем после переезда в Тяньцзинь я все больше убеждался в том, что японцы послужат главной опорой в осуществлении реставрации.

В первый год по приезде в Тяньцзинь японский генеральный консул пригласил меня осмотреть начальную школу для японских детей. По пути туда и обратно меня приветствовали японские школьники, стоявшие с бумажными флажками по краям дороги и радостно кричавшие мне: "Банзай!". Когда война, которую вели милитаристы, приблизилась к Тяньцзиню, гарнизоны иностранных концессий были слиты в одну объединенную армию, чтобы оказать сопротивление национальным войскам, если они осмелятся приблизиться к территории концессий. Командующий японским гарнизоном в Тяньцзине генерал-лейтенант Кодзисуми Рокуити специально навестил меня и заявил, что "мы ни за что не допустим китайских солдат на территорию концессии". Я был очень рад это услышать.

В Новый год и в день моего рождения меня обязательно приходили поздравлять японский консул и высшие офицеры японского гарнизона. В день рождения японского императора я получал приглашение присутствовать на церемонии торжественного парада.

Из японского штаба ко мне постоянно приходил один из старших офицеров и докладывал о текущих событиях. Офицеры относились к этому поручению очень серьезно, иногда они даже специально приносили с собой различные диаграммы и таблицы. Одним из них был Ёсиока, который впоследствии, в период Маньчжоу-Го, стал атташе императорского дома.

Рассказывая о текущих событиях, японские офицеры касались главным образом гражданской войны. События они анализировали примерно так: "Причина беспорядков в Китае кроется в том, что народные массы не имеют правителя, императора". Они расхваливали императорский режим Японии, утверждая, что сердца людей может завоевать только император Сюаньгун. Гнилость и бессилие китайской армии — такова была их любимая тема, и, естественно, здесь не обходилось без сравнения с императорской армией в Японии. Все эти разговоры, а также мои впечатления от японских военных парадов заставили меня поверить в могущество японской армии и в то, что она поддержит реставрацию. Потерпев неудачу в попытках привлечь на свою сторону милитаристов, подкупить политиканов и даже использовать на службе иностранных должностных лиц, я все свои надежды связал с японцами, которые заняли в моей душе самое большое место.

Под словом "японцы" я подразумевал тех, кто находился в японской дипломатической миссии в Пекине, генеральном консульстве Японии в Тяньцзине, в штабе японского гарнизона, а также тех японцев, которые постоянно встречались с Ло Чжэньюем и Шан Юнем и не были ни военными, ни гражданскими. Все они относились ко мне как к императору, "защищали" меня, одинаково презирали республику и восхваляли династию Цин. Когда я впервые высказал желание выехать в Японию, они одобрили это и обещали свою помощь. В 1927 году, боясь приближения северных милитаристов, я принял совет Ло Чжэньюя и решил ехать в Японию. После согласования этого вопроса с генеральным консулом японское консульство обратилось с ходатайством к правительству, и кабинет Танака дал согласие, решив принять меня как иностранного монарха. Однако поездка не состоялась, так как обстановка в стране стала менее напряженной, к тому же Чэнь Баошэнь и Чжэн Сяосюй всячески отговаривали меня. Потом в Нанкине образовалось гоминьдановское правительство, исчезли лозунги вроде: "Долой империализм! Аннулировать неравноправные договоры!" и т. д. Постепенно я обнаружил, что, хотя "почтение" и "защита" японцев остались неизменными, в вопросе о моем выезде за границу у них возникли разногласия, которые достигли такой остроты, что стали меня возмущать.

Как-то во второй половине 1927 года Ло Чжэньюй сказал мне:

— На территории японской концессии сравнительно безопасно, однако здесь много всякого народу. Как говорят в японском штабе, сюда проникло немало штатских "тэу" (так называли секретных сотрудников, носивших при себе оружие) из революционной партии (так в моей резиденции называли го-миньдановцев и коммунистов). В связи с этим безопасность вашего величества вызывает сомнения, я бы советовал не рисковать и поехать в Японию. Есть смысл сначала поехать в Люйшунь.

К этому времени я был уже достаточно напуган слухами о штатских агентах революционных партий, а услышав слова Ло Чжэньюя, снова твердо решил уехать. Несмотря на протесты Чэнь Баошэня и Чжэн Сяосюя, я приказал последнему пригласить японского генерального консула для личной беседы.

Генеральный консул Като явился вместе с двумя своими заместителями. Выслушав меня, он ответил:

— Я не могу дать немедленный ответ вашему величеству: для этого мне необходимо связаться с Токио.

"Вопрос этот японский штаб давно уже согласовал с Ло Чжэньюем, — подумал я про себя. — К тому же я не собираюсь ехать сразу в Японию, зачем же для этого запрашивать Токио? В Тяньцзине многие высокопоставленные лица, уезжая в отпуск в Люйшунь, даже не ставили в известность японское консульство.

Почему же, когда речь идет обо мне, дело обстоит так сложно?"

Мои мысли перебил Като.

— Это собственная идея вашего величества? — спросил он.

— Да, — ответил я недовольно и добавил, что, поскольку поступающие новости очень плохи, я не могу быть спокойным, оставаясь здесь. — Согласно сообщениям японского штаба, революционная партия заслала сюда немало агентов. Генеральному консульству, вероятно, известно об этом?

— Это сплетни! Ваше величество не должно этому верить! — Лицо Като выражало недовольство.

Я очень удивился, что он назвал информацию штаба сплетнями. В соответствии с этой информацией я просил его увеличить мою охрану. Верит ли он сам этим сообщениям? Я не удержался и спросил:

— Как же может быть информация штаба сплетнями?

— Ваше величество может быть уверено, что ему не угрожает опасность, — после некоторого молчания ответил Като. — Конечно, я доложу о вашем намерении поехать в Люйшунь.

Во время этого разговора я впервые почувствовал, что между японским генеральным консульством и штабом существуют разногласия; это меня крайне удивило и разозлило. Я позвал к себе Ло Чжэньюя и Се Цзеши.

— Информация штаба абсолютно достоверна, — сказали они. — В штабе знают каждый шаг революционной партии. Даже если слухи о покушении всего лишь сплетня, все же следует принять меры предосторожности.

Через несколько дней мой тесть Жун Юань сказал мне, что некоторые его друзья, жившие в китайской части города, сообщили ему о появлении на территории английской и французской концессий агентов-террористов, посланных Фэн Юйсяном. По их словам, положение тревожное. Мой адъютант Ци Цзичжун обнаружил вблизи ворот несколько подозрительных личностей, пытавшихся заглядывать в сад. Услышав это, я тут же вызвал к себе Тун Цзисюня, управляющего моими делами, и Со Юйшаня, командующего охраной резиденции, и велел им просить японскую полицию усилить охрану ворот, а также приказать охране следить за подозрительными лицами на улице и ночью никого не пропускать.

Однажды я проснулся от выстрела. Вскоре за окном раздался второй. Я вскочил с постели и велел охране собраться, думая, что это наверняка Фэн Юйсян подослал своих агентов. Все в резиденции всполошились, охрана была расставлена по местам, а японские полицейские (китайцы) усилили охрану ворот. Начались поиски, и стрелявший был схвачен. К моему удивлению, им оказался японец по имени Кисида; он был членом Общества черного дракона. Японские полицейские забрали Кисиду в управление, а японский штаб немедленно затребовал его к себе. Теперь я стал понимать, как все обстояло в действительности.

В прошлом мне приходилось сталкиваться с членами Общества черного дракона. Зимой 1925 года я встретил одного из деятелей этого общества — Цукуду Нобуо. И здесь не обошлось без Ло Чжэньюя. Он сказал мне, что многие влиятельные лица Японии, включая некоторых представителей армии, сочувствуют мне и намерены помочь реставрации. Они прислали своего представителя Цукуду для личных переговоров со мной, и его следует немедленно принять. Что представлял собой Цукуда, я не знаю. В Департаменте двора кто-то говорил, что после Синьхайской революции его часто видели в резиденциях князей и он был в хороших отношениях с членами императорского дома. Ло Чжэньюй убедил меня, однако мне казалось, что генеральный консул должен присутствовать при нашем разговоре, поскольку он являлся официальным представителем Японии и моим защитником. Увидев консула, Цукуда тут же повернулся и ушел, оставив в замешательстве Чэнь Баошэня, Чжэн Сяосюя и других. Когда потом Чжэн Сяосюй доискивался у него, как он осмелился быть таким бесцеремонным в присутствии императора, Цукуда ответил:

— Зачем же вы специально пригласили консула? Раз уж так, поговорим об этом в следующий раз.

Теперь я понимаю, что действия Ло Чжэньюя и атмосфера страха, созданная выстрелами Кисиды, явились лишь продолжением действий Цукуды. И совершенно очевидно, за всем этим стоял японский штаб.

Я послал за Чэнь Баошэнем и Чжэн Сяосюем, чтобы узнать их мнение. Чжэн Сяосюй сказал:

— На мой взгляд, и армия, и правительство Японии хотят, чтобы ваше величество находилось под их защитой и контролем. И то, что между ними существуют разногласия, не причиняет нам никакого вреда. Однако действия Ло Чжэньюя весьма опрометчивы и к хорошему не приведут. Ему нельзя доверять важных дел.

Чэнь Баошэнь заметил:

— И японский штаб, и Общество черного дракона действуют безответственно. Не слушайте никого, кроме японского посланника и генерального консула!

Их слова показались мне справедливыми, и я больше не стал просить у консульства разрешения на выезд из Тяньцзиня. С тех пор я потерял всякий интерес к Ло Чжэньюю. На следующий год он продал свой дом в Тяньцзине и переехал в Люйшунь.

Как ни странно, но с отъездом Ло Чжэньюя сплетен стало меньше. Даже Жун Юань и Ци Цзичжун перестали приносить тревожные вести. Лишь много времени спустя я начал понимать, чем это объяснялось.

Об этом мне рассказал мой английский переводчик. Он приходился Жун Юаню свояком. По этой причине, а также благодаря своим деловым связям с переводчиками японского штаба он кое-что узнал о закулисной стороне всего происшедшего и позднее рассказал обо всем мне. Оказывается, японский штаб специально создал секретную организацию, которая длительное время действовала в моей резиденции в "саду Чжана". По крайней мере трое — Ло Чжэньюй, Се Цзеши и Жун Юань — были связаны с ней.

В тот день, когда я встречался с Като, они задержали моего переводчика, выспрашивали у него о нашей беседе и были недовольны, когда узнали, что Като не проявил должного внимания к моей просьбе. Из их разговора переводчик понял, что кто-то из штаба высказывал Ло Чжэньюю и другим совсем иную точку зрения, что была уже достигнута договоренность о моей поездке в Люйшунь. Чтобы доложить о состоявшейся встрече с Като тому человеку из штаба, Ло Чжэньюй и остальные препроводили английского переводчика в "резиденцию" Мино (так назывался особняк, занимаемый их секретной организацией). Человека этого так и не нашли, зато переводчик обнаружил эту секретную резиденцию. Впоследствии оказалось, что это был просто притон.

Я был знаком с Мино Томоеси — майором из японского штаба. Вместе с другими офицерами он часто приходил в "сад Чжана". Мне тогда и в голову не приходило, что этот человек через свою "резиденцию" установил тайные связи с некоторыми людьми из моего окружения и до мелочей знал обо всем, что делалось в моей резиденции. Через Жун Юаня и ему подобных он доводил до меня все сплетни, так что я несколько раз порывался бежать в Люйшунь. Узнав от моего переводчика кое-что о "резиденции" Мино, я понял, что японский штаб потому так старался привлечь на свою сторону Жун Юаня и других, что боролся за меня с консульством. Эта борьба, по словам Чжэн Сяосюя, была мне только на пользу.

Что же касается Общества черного дракона, то о нем я узнал позже от Чжэн Сяосюя. Эта самая крупная японская организация, объединявшая людей без определенных занятий, первоначально называлась Ассоциацией черного океана и была учреждена японским бродячим самураем по имени Хираока Котаро после Франко-китайской войны 1884 — 1885 годов. Это была одна из самых ранних шпионских организаций, которая осуществляла разведывательные действия в Китае. Вначале ее отделения находились в Яньтае (Чифу), Фучжоу, Шанхае, где они скрывались под вывеской консульств, школ, фотостудий и т. д. Название Общество черного дракона содержало намек на реку Амур (река черного дракона) и появилось в 1901 году. Во время Русско-японской войны эта организация играла весьма важную роль. Говорят, что в то время общество насчитывало несколько сот тысяч человек и располагало громадным капиталом. Самым видным руководителем его был Тояма Мицуру, под руководством которого агенты проникли во все слои китайского общества. Они действовали повсюду среди цинских князей и сановников, подобных Шэн Юню, а также среди слуг и посетителей "сада Чжана". Чжэн Сяосюй рассказывал, что Тояма был буддистом, носил длинную серебристую бороду, что у него было доброе лицо. Он очень любил розы и не хотел расстаться со своим садом. И такой человек замышлял чудовищные заговоры и организовывал злодейские убийства.

В том, что Чжэн Сяосюй мог впоследствии убедиться в силе Общества черного дракона и японской армии, была большая заслуга Ло Чжэньюя. Чжэн Сяосюй, Ло Чжэньюй и Чэнь Баошэнь придерживались трех различных точек зрения. Ло Чжэньюй считал, что самыми надежными являются обещания представителей японского штаба и Общества черного дракона (он доверял Семенову именно потому, что тот был связан с этим обществом). Чэнь Баошэнь считал, что кроме генерального консульства, представляющего японское правительство, другим японцам доверять нельзя. Чжэн Сяосюй открыто примыкал к Чэнь Баошэню и выступал против Ло Чжэньюя. Вначале он тоже недоверчиво относился к штабу и Обществу черного дракона. Потом он постепенно разгадал хвастливые заявления Ло Чжэньюя и подлинную деятельность Общества черного дракона. Он понял, какую роль во всем этом играет Токио, понял настоящие намерения японских властей, понял, наконец, что это именно та сила, на которую можно опереться. Поэтому он решил временно отложить свой план установления объединенной администрации в Китае и специально отправился в Японию, чтобы связаться с Обществом черного дракона и с японским Генеральным штабом.

 

Чжэн Сяосюй

 

После ссоры с Ло Чжэньюем Чжэн Сяосюй уехал из Пекина, но весной следующего года вновь вернулся ко мне. Многие к тому времени стали охладевать к нему и относиться с недоверием, число его врагов росло, но Чжэн Сяосюй с каждым днем все больше завоевывал мое расположение. К нему также неплохо относились Чэнь Баошэнь и Ху Сыюань. В 1925 году я назначил его главным управляющим внутренними делами, а в 1928 году поручил вести иностранные дела. Его сын Чжэн Чуй тоже служил в отделе по иностранным делам и вместе с отцом был моим представителем по внешним сношениям.

Чжэн Сяосюй чаще соглашался со мной, чем Чэнь Баошэнь. Он постоянно спорил с Ху Сыюанем, который говорил очень складно, приводя множество цитат и примеров из древности, в то время как Чжэн Сяосюй упирал на свои "заморские" знания: рассказывал, например, что в Италии возник фашизм, в Японии проводятся такие-то реформы или какую оценку нынешней ситуации в Китае дает английская газета "Таймс" и т. п. Этого Ху Сыюань не знал. Чэнь Баошэня я считал самым преданным мне человеком, но когда речь заходила о планах на будущее, он сильно уступал Чжэн Сяосюю, который был полон энтузиазма и энергии и в то же время слыл чувствительным человеком. Однажды Мы случайно разговорились о моей будущей "империи".

— Территория и население империи намного увеличатся по сравнению с прежними династиями, — говорил Чжэн Сяосюй. — Столиц будет три: одна в Пекине, другая в Нанкине, а третья на Памире…

Чжэн Сяосюй и Ло Чжэныой были активными поборниками реставрации, но предложения первого приходились мне больше по душе, хотя он тоже каждый раз возражал против моего выезда в Японию и переезда в Люйшунь и Далянь.

В течение всех семи лет Чжэн Сяосюй был против моего отъезда из Тяньцзиня. Даже после событий 18 сентября, когда Ло Чжэньюй пришел ко мне с планами Квантунской армии, Чжэн Сяосюй не одобрял моего намерения уехать. Это объяснялось не только тем, что он в какой-то степени противопоставлял себя Ло Чжэньюю. Причина была более существенной: Чжэн Сяосюй не считал Японию моей единственной опорой, он был за общее управление великих держав.

Если проанализировать историю взаимоотношений Чжэн Сяосюя и Ло Чжэньюя с японцами, она будет выглядеть примерно следующим образом: Чжэн Сяосюй занимал должность секретаря китайского посольства в Японии в 1891 году, а Ло Чжэньюй начал продавать антикварные вещи и издавать шанхайскую газету "Нун бао", где познакомился с японцем Фудзита, на пять лет позже, в 1896 году. После знакомства с японцами Ло Чжэньюй, кроме них, никого больше не видел, а после Синьхайской революции все надежды на реставрацию возложил на японцев. А Чжэн Сяосюй увидел в Японии великую державу и с тех пор стал считать, что китайцы ничего не умеют, поэтому в целях развития страны и учреждения торговых фирм следует пригласить великие державы. Он пошел дальше, чем Чжан Чжидун со своей теорией "использования китайской формы и западного содержания", считая, что нужны не только европейская техника и капиталовложения, но и иностранные чиновники. Даже охрану императорского дома должны были, по его мнению, обучать иностранные специалисты. Иначе в Китае вечно будет царить хаос, а полезные ископаемые так и останутся лежать в недрах земли. После Синьхайской революции он считал, что при реставрации не обойтись без помощи великих держав. Конкретную помощь, по его мнению, должно было оказывать общее управление.

9 июня 1927 года в японской газете "Тяньцзинь нициници синбун" была опубликована статья под заголовком "Англичане предлагают совместное управление Китаем".

"По мнению некоторых важных политических деятелей, ситуация в Китае с каждым днем становится все сложнее и запутаннее.

Иностранные обозреватели, находящиеся в Китае и пристально наблюдающие за всем происходящим, считают, что китайскому народу потребуется сравнительно длительное время, чтобы избавиться от внутренних неурядиц. Решить китайский вопрос путем военного или дипломатического вмешательства абсолютно невозможно. Единственно приемлемым путем является создание международного комитета по совместному управлению Китаем; в его состав могли бы войти по одному представителю от Англии, Америки, Франции, Японии, Германии и Италии. Комитет возьмет на себя руководство военными действиями внутри Китая. Срок полномочий каждого члена комитета не должен превышать трех лет.

В течение этого срока каждый член комитета полностью выполняет возложенные на него обязанности. Прежде всего страны-участники выделяют 250 миллионов юаней на административные расходы.

Дипломаты и политики не должны быть членами этого комитета. Членами комитета, возможно, могут быть лишь лица, подобные американскому министру торговли… Кроме этого, следует организовать совместный комитет из представителей иностранных государств и Китая, подчиняющийся первому комитету (международному комитету по совместному управлению Китаем), с тем чтобы китайцы в этом комитете получали необходимую подготовку".

Чжэн Сяосюй считал, что, если подобные планы осуществятся, это будет лишь благоприятствовать реставрации. Летом того года по совету Ло Чжэньюя я намеревался поехать в Японию. Чжэн Сяосюй, находясь под впечатлением этой статьи, выдвинул план оставаться в Тяньузине, не предпринимать никаких действий, спокойно выжидать и наблюдать.

Со временем взгляды Чжэн Сяосюя стали оформляться в стройную систему. Однажды он сказал:

— Железные дороги в империи протянутся по всей стране, повсюду станут разрабатываться полезные ископаемые, школьное воспитание будет основываться на учении Конфуция…

— А великие державы будут вкладывать свой капитал? — спросил я.

— Да, если они захотят заработать, они обязательно это сделают. Когда ваш покорный слуга отвечал за строительство Айгуньской железной дороги, дело обстояло именно так. Но, к сожалению, во дворце этого не поняли; некоторые консервативные сановники не видели, какие выгоды сулит это дело.

Тогда я еще не знал, что идея национализации железных дорог, послужившая фитилем к взрыву Синьхайской революции, принадлежала Чжэн Сяосюю. Знай я об этом тогда, я бы не стал так доверять ему. Когда я спросил, захотят ли иностранцы служить у нас, он ответил:

— Если к ним относиться как к высоким гостям, давать им льготы и особые права, у них не будет причин отказываться.

— А что если многие иностранцы станут вкладывать свои капиталы, а потом начнут драчку между собой? — снова спросил я.

Он ответил очень уверенно:

— Именно поэтому они еще больше будут уважать ваше величество.

В этом и заключалась политика "общего управления", которую Чжэн Сяосюй возвел в стройную систему. Я одобрил эту политику, ибо вместе с Чжэн Сяосюем считал, что только таким путем можно возвратить трон и продолжить дело Цинской династии, дело рода Айсинь Гиоро.

После того как я покинул дворец, Чжэн Сяосюй требовал от Дуань Цижуя моего возвращения, а после моего переезда в Тяньцзинь всячески помогал мне в привлечении на свою сторону различных милитаристов и политиканов. Однако он не оставил своей сокровенной мечты, особенно когда увидел несостоятельность всех других попыток. Это было хорошо видно по его отношению к Семенову.

Когда я заявил о своем намерении встретиться с Семеновым, Чэнь Баошэнь забеспокоился больше всего: как бы эта встреча не доставила неприятностей; а Чжэн Сяосюй нервничал и боялся, что я буду действовать с Ло Чжэньюем втайне от него. В конце концов именно Чжэн Сяосюй стал осуществлять связь с Семеновым.

Больше всего Чжэн Сяосюя интересовали связи Семенова с великими державами. Когда Семенов хвастал тем, что ему помогают великие державы, и когда вмешательство иностранных держав во внутренние дела Китая приняло широкие масштабы, Чжэн Сяосюй решил, что нужный момент настал, и с большой радостью свел Семенова с Чжан Цзунчаном.

От ожидания, что Семенову окажут помощь иностранные державы, Чжэн Сяосюй постепенно перешел к надеждам на усиление вмешательства Японии во внутренние дела Китая. Изменив свои позиции, он, тем не менее, смотрел дальше, чем Ло Чжэньюй. Ему не было дела до "резиденции" Мино и японского штаба в Тяньцзине, его целью был Токио. Однако Чжэн Сяосюй не считал Японию единственным потенциальным помощником, он лишь полагал, что она является первым помощником, первым "гостем открытых дверей". С моего согласия и разрешения японского посланника Ёсидзавы он отправился в Японию, где установил связь с армией и с Обществом черного дракона. Вернувшись, Чжэн Сяосюй с большим удовлетворением докладывал мне о том, что большинство влиятельных лиц выражает сочувствие моей реставрации, а также проявляет интерес к моим планам на будущее. По его словам, оставалось ждать момента и просить помощи.

Среди японцев, с которыми встречался Чжэн Сяосюй и которые с большим интересом относились к плану реставрации, было немало моих старых друзей: военные и гражданские чиновники, знакомые со мной по Пекину и Тяньцзиню; один из руководителей Общества черного дракона — Цукуда, бежавший при встрече с японским консулом в Тяньцзине, Кисида и многие другие. Кроме этих людей, которые в прошлом действовали открыто и были известны, Чжэн Сяосюй встретил ряд важных лиц, находившихся сначала в тени, а позднее ставших премьер-министрами, военными министрами или занявших другие важные посты. Среди них были Коноэ Фумимаро, Угаки Кадзусигэ, Ёнаи Мицумаса, Хиранума Киичиро, Судзуки Кантаро, Минами Дзиро, Ёсида Сигэру и другие известные политические деятели и финансовые магнаты. Возможно, когда Чжэн Сяосюй вел переговоры в Японии, реакция, вызванная его планом "открыть страну для всех", вскружила ему голову; поэтому после образования Маньчжоу-Го, когда первые "гости" уже вошли через раскрытые "двери", он, не забывая своей мечты об "общем управлении", при каждом удобном случае пропагандировал политику "открытых дверей и равных возможностей". Чжэн Сяосюй был похож на слугу, который помог кучке разбойников открыть ворота хозяйского дома, а затем собрался разослать приглашения другим бандам. Естественно, что те, кого он впустил первыми, вышвырнули его за это вон.

 

Жизнь во Временном дворце

 

Прожив некоторое время в "саду Чжана", я почувствовал, что обстановка здесь намного лучше, чем в Запретном городе. Мне казалось, что это наиболее удобное место пребывания до тех пор, пока не появятся условия для реставрации или не возникнут какие-либо внешние причины, которые заставят меня покинуть его. Именно поэтому я отказался от своего решения уехать в Японию.

Здесь отсутствовало то, что раздражало меня в Запретном городе, и в то же время имелось все необходимое. В Запретном городе мне прежде всего не нравились строгие порядки, запрещавшие свободно ездить на автомобиле и ходить по улицам, и, кроме того, я был недоволен Департаментом двора. Здесь же я был волен поступать так, как хочу, и другие могли мне только возражать, но не препятствовать. Мой авторитет (я считал это очень важным моментом) был сохранен и здесь. И хотя я уже не носил длинный императорский халат с драконами, а надевал простой халат и куртку или, еще чаще, европейский костюм, люди по-прежнему кланялись мне и били челом. Дом, в котором я жил, в прошлом служил местом для развлечений; здесь не было глазурованных черепиц или резных и разрисованных балок, но некоторые называли его по-старому Временным дворцом. Я находил, что дом европейского типа с канализацией и отоплением был намного удобнее, чем дворцовая палата Янсиньдянь. Из Пекина постоянно приезжали родственники прислуживать мне. Меня по-прежнему величали императором, и девиз правления оставался прежний. Все это казалось естественным и необходимым.

Единственным сановником Департамента двора, который оставался со мной, был Жун Юань; другие либо смотрели за моим имуществом в Пекине, либо ушли на покой, сославшись на старость. Чэнь Баошэнь, Ло Чжэньюй, Чжэн Сяосюй относились к приближенным, которых я видел ежедневно. Каждое утро они приходили вместе с другими советниками и сидели в одноэтажном домике в ожидании аудиенции. Около ворот была небольшая комната, где пришедшие на аудиенцию ждали вызова. В прошлом здесь побывали военные, политиканы, старые цинские ветераны, "новые" люди всех мастей, поэты, писатели, доктора, гадальщики, астрологи, физиономисты. Японские полицейские, расквартированные в "саду Чжана", жили в доме, расположенном напротив главного здания. Они фиксировали каждого приходящего и уходящего, и всякий раз, когда я выходил, за мной следовал японский полицейский в штатском.

В материальном отношении жизнь в "саду Чжана", естественно, не могла сравниться с жизнью в Запретном городе, однако у меня все еще оставалась внушительная сумма денег. Значительная часть имущества, вывезенная мною из дворца, была частично обращена в деньги, которые хранились в иностранных банках и с которых я получал проценты; остальные средства были использованы на приобретение доходных домов, с которых ежемесячно собиралась арендная плата. Кроме того, мне принадлежали обширные земельные угодья во всей стране. Точными цифрами я теперь не располагаю, но, насколько мне известно, в одной лишь провинции Чжили земельные богатства императора равнялись примерно восьмидесяти тысячам гектаров. Число это, даже если оно и преувеличено, остается внушительным. Республиканские власти и цинский дом создали специальное управление, ведавшее арендой и продажей этих земель. И это тоже являлось источником наших доходов. Выше уже говорилось, что я и Пу Цзе потратили более полугода, чтобы вывезти большое количество драгоценнейших свитков с иероглифическими надписями и картинами, а также различные антикварные предметы. Все это находилось в моих руках.

После переезда в Тяншзинь мне предстояло ежемесячно посылать во многие места деньги. С этой целью было образовано несколько канцелярий. Наибольшую расходную статью бюджета составляли средства, шедшие на привлечение на свою сторону милитаристов. Различного рода покупки, за исключением таких вещей, как автомобили, бриллианты и т. п., составляли примерно две трети средних ежемесячных расходов. В Тяньцзине я тратил значительно больше денег на всякие вещи, чем в Пекине, причем сумма эта увеличивалась с каждым месяцем. Я не уставал покупать пианино, часы, радиоприемники, костюмы, ботинки, очки и т. д. Вань Жун выросла в Тяньцзине и знала еще больше способов тратить деньги на бесполезные вещи, чем я. Что бы она себе ни покупала, Вэнь Сю требовала того же. И наоборот, если я покупал что-нибудь Вэнь Сю, Вань Жун тут же приобретала и себе новые вещи, на которые тратилось еще больше денег. В свою очередь Вэнь Сю тоже не хотела уступать. Такое соревнование в покупках вынудило меня в конце концов ограничить их месячные расходы. Естественно, сумма, предназначавшаяся для Вань Жун, несколько превышала ту, которую получала Вэнь Сю. Помню, вначале Вань Жун имела тысячу, а Вэнь Сю — восемьсот юаней, однако позднее в связи с материальными затруднениями эти суммы были соответственно снижены до трехсот и двухсот юаней. Разумеется, для моих личных расходов никаких ограничений не существовало.

В результате такого безрассудного расточительства "сад Чжана" столкнулся с тяжелыми материальными затруднениями, как это в прошлом случилось с Запретным городом, и бывали моменты, когда я не мог заплатить по счетам, внести арендную плату и даже выплатить жалованье своим приближенным министрам и советникам.

Я тратил огромные суммы, покупая ненужные вещи. Вместе с тем я пришел к выводу, что любые иностранные вещи хороши, а все китайское, кроме императорского режима, никуда не годится.

Пачки жевательной резинки и коробочки аспирина было достаточно, чтобы я начал сокрушаться по поводу тупости китайцев и гениальности европейцев. В число этих китайцев я, разумеется, себя не включал, ибо считал, что стою выше своих подданных. Я полагал, что иностранцы смотрят на меня так же.

Находясь на территории иностранной концессии, я встречал такое внимание, на какое не мог рассчитывать ни один рядовой китаец. Помимо японцев, консулы и старшие военные чины дмерики, Великобритании, Франции, Италии и других государств, а также директора иностранных фирм относились ко мне с величайшим почтением, называя "ваше императорское величество". В дни их национальных праздников я присутствовал на военных парадах, меня часто приглашали осматривать казармы, новые самолеты и корабли, а в Новый год и в день моего рождения все они лично поздравляли меня.

Вскоре после моего приезда в Тяньцзинь Джонстон (это было незадолго до его отъезда) представил мне английского консула и командующего английским гарнизоном, которые в свою очередь познакомили меня со своими преемниками, те — со своими, так что мои связи с английским военным командованием не прерывались. Когда третий сын английского короля Георга V, герцог Глоустерский, приехал в Тяньцзинь, он посетил меня и увез с собой мою фотографию, которую я подарил его отцу. В ответ на это Георг V прислал мне благодарственное письмо и свою фотографию, которую передал через английского генерального консула. Через генерального консула Италии я обменялся фотографиями с королем Италии.

Стремясь походить на иностранца, я старался как можно чаще пользоваться одеждой и бриллиантами, купленными в иностранных магазинах. На улицу я выходил одетый обычно в изысканный костюм английского покроя, галстук скрепляла бриллиантовая брошь, на манжетах были бриллиантовые запонки, на руке — бриллиантовый перстень; в руках я держал трость, на мне были очки немецкой фирмы "Цейсс", и сам я благоухал разными кремами и одеколоном. Меня сопровождали две или три немецкие овчарки и странно одетые жена и наложница…

Такая жизнь вызывала немало толков со стороны Чэнь Бао-Шэня, Ху Сыюаня и других старых придворных.

Они никогда не возражали против того, что я тратил деньги на покупку вещей. Не возражали они и против моих встреч с иностранцами. Но стоило мне побывать в парикмахерской или иногда сходить в театр или кино в европейском костюме, как они начинали увещевать меня и обвинять в потере императорского достоинства.

Однажды я и Вань Жун были в театре "Каймин" и смотрели выступление знаменитого актера Мэй Ланьфана. Увидев нас в театре, Ху Сыюань решил, что я утратил свой авторитет, и на следующий день подал доклад об отставке. Я настойчиво просил его остаться, подарил ему две лисьи шкуры, выразил свою твердую решимость прислушаться к его замечаниям, и только тогда его печаль сменилась радостью. Он называл меня "гениальным правителем", который прислушивается к советам, и, к удовлетворению обеих сторон, все были счастливы. В год моего приезда в Тяньцзинь Вань Жун отмечала свое двадцатилетие. Мой тесть Жун Юань хотел пригласить иностранный оркестр, но один старый цинский ветеран, узнав об этом, начал возражать, поскольку, как он считал, "в иностранной музыке есть скорбные звуки", которые ни в коем случае нельзя слушать в день рождения императрицы. В итоге от оркестра отказались, а этот ветеран получил награду в двести юаней. Вероятно, именно с этого раза я стал награждать сановников, критиковавших меня.

С тех пор вплоть до моего заключения я ни разу не был в театре или в парикмахерской. Я послушался Ху Сыюаня, но не потому, что боялся его недовольства, — я действительно согласился с его доводами. Когда приехавший в Тяньцзинь шведский принц захотел встретиться со мной, я отказал ему, так как видел в газете фотографию, на которой он был изображен вместе с Мэй Ланьфаном; этим самым я осудил его.

Ху Сыюань и другие придворные ветераны из группы Чэнь Баошэня со временем почти потеряли всякую надежду на реставрацию и не решались предпринимать какие-либо рискованные действия. Этим они отличались от Чжэн Сяосюя и Ло Чжэньюя. Однако они больше, чем Чжэн Сяосюй и другие, придавали значение достоинству императора, и это тоже заставляло меня по-прежнему доверять им. Считая многие их идеи отсталыми, я, однако, всегда принимал те, которые выражали их преданность и верность. Поэтому, ведя необычный образ жизни на территории иностранной концессии, я никогда не забывал своего положения и помнил, что император должен сохранять свой высокий титул.

В 1927 году умер Кан Ювэй. Его последователь Сюй Лян просил меня пожаловать его учителю посмертный титул. Первоначально я так и хотел сделать. За год до своей смерти Кан Ювэй часто приходил ко мне. Он много ездил по стране в поисках сторонников реставрации и, в частности, велел своим ученикам вести широкую агитацию среди китайского населения за границей. Незадолго до своей смерти он призывал У Пэйфу и других влиятельных лиц осуществить реставрацию. За все это я собирался пожаловать ему посмертный титул. Однако Чэнь Баошэнь выступил против, и его поддержали Ху Сыюань и Чжэн Сяосюй. Они обвинили Кан Ювэя в отсутствии принципиальности, считая, что он был недостаточно предан Цинам. Чжэн Сяосюй считал также, что в свое время император Гуансюй пострадал по <