Клиника и прогулка по городу

 

Первый раз, когда Элида пришла к Фредрику, он, во всем белом, показался ей чужим, несмотря на лежавшие у него на тумбочке знакомые газеты и книги, которые ему принесла тетя Хельга. Элида не знала, как ей себя вести.

— Садись, Элида! И чувствуй себя как дома! — Он засмеялся и кивнул на стул. На соседней кровати лежал больной, он хрипел, глаза у него были закрыты. — Я уже привык к этому, — шепнул Фредрик, глядя на больного.

Элида поставила в стакан собранные детьми анемоны. Потом подвинула стул поближе к кровати и села.

— Я думал, к твоему приходу мне станет получше и я смогу сидеть, но сейчас чувствую, что мне не стоит садиться. Не возражаешь?

— Конечно, лежи. — Она обняла его.

Разговор как-то не клеился. Она чувствовала себя дальней родственницей, случайно заглянувшей к больному.

— Наверное, тебе здесь одиноко?

Нет, он не настолько чувствителен, к тому же здесь сотни людей.

— Как ты приехала? — спросил он.

— С Хельгой, она ехала на работу. Хельга нарисовала мне карту на вощеной бумаге и написала названия улиц, чтобы я не заблудилась. Так что я спокойно могу одна вернуться домой на трамвае. Трамвай стоит пятнадцать эре. Я могу доехать от Брюна до Стурторгет. И так же вернуться обратно. Пройтись тоже не мешает. Город похож на лабиринт.

— Мне так хочется поскорее поправиться и походить по городу... А как дети?

— С малышами осталась Анни.

— Это хорошо. Ты сама тоже погуляй по городу. Не жалей на это времени. Сделай это ради меня. А потом расскажешь мне, что ты видела. Мне требуется не только больничный воздух. Это тебе задание на следующий раз. Прогуляйся, когда уйдешь от меня!

 

Элида послушалась его. Сначала она прошлась по Пилестредет, откуда могла найти дорогу назад, на Стурторгет, к остановке трамвая. Судя по названию улицы, она догадалась, что когда-то здесь была ивовая аллея. Теперь аллеи больше не было. Вскоре Элиде попалось большое здание, от которого пахло солодом и пивом, над необычными воротами висела вывеска "Фрюденлюнд". Но вот запах пива сменился явственным запахом табака. Должно быть, здесь была табачная фабрика. Наверное, мужчинам приятно ходить по этой улице. Потом взгляд Элиды упал на новое здание с правой стороны улицы, на его стене было написано "Бани Бишлет". Ей захотелось зайти внутрь и посмотреть, как выглядят общественные бани, но она тут же отказалась от этой мысли. Как себя ведут в таком месте? Ведь нужно раздеться на глазах у всех и иметь с собой какой-нибудь купальный костюм.

Улица пошла вверх. Из пекарни напротив большой церкви и парка до Элиды донесся манящий запах свежего хлеба. Она остановилась и принюхалась. Представила себе печь в поварне в Хавннесе, в которой они пекли хлеб к Рождеству или сразу на всю страду. Серые горки теста ставились в печь на уголь и потом вынимались оттуда благоухающими и золотистыми.

Наверное, на этой улице есть все, что надо человеку, подумала она. Люди и телеги, груженные бочками и ящиками, создавали впечатление спешки. Дальше склон походил уже больше на сельскую местность — здесь были богатые виллы и сады. Несколько больших ив дарили Элиде сказочную тень. Солнечные лучи просачивались сквозь почти черные ветви и являли взору едва угадывающийся зеленоватый покров.

На улицу выбежали мальчик и девочка восьми и десяти лет. Девочка победно поднимала вверх мяч. Они были красиво одеты, но играли неловко, как почти все дети. Девочка была старше и не хотела отдавать мальчику мяч. Он схватил ее соломенную шляпу, надел на палку и побежал прочь. Шляпа с развевающимися лентами кружилась на палке. Девочка бросила мяч и с плачем кинулась за мальчиком. И они оба исчезли за воротами красной виллы в швейцарском стиле. Мяч попрыгал по брусчатке, а потом покатился по направлению к Элиде. Она быстро наклонилась и подняла его. Маленький и красивый, он тут же оказался у нее в сумке. Агда будет его беречь.

Как, интересно, живется в такой вилле? Но вид этих богатых детей лишил Элиду желания идти дальше. Она повернулась и пошла обратно мимо Риксгоспиталя и главной конторы Армии спасения. Там она свернула налево и узнала уже знакомую площадь с аптекой, фонтаном, фонарями и деревьями. Элида села на скамейку и стала разглядывать прохожих. Воды в фонтане еще не было. В круглом бассейне валялись бумажки и листья, на доме напротив над полукруглым окном было высечено "Военная школа". Страшное название.

Деревья ждали настоящего тепла, чтобы окончательно распуститься. Полдень уже миновал. Вокруг Элиды шумел город. А она праздно сидела здесь, под деревьями. С чужим желтым мячом в сумке. В доме под номером два открылось окно, и из него выглянул мужчина. Ей показалось, что он смотрит на нее. Потом он скрылся за шторой. Неожиданно Элида почувствовала себя молодой и беспечной. Подумала о Фредрике. Что она расскажет ему в следующий раз? Он, конечно, посмеется над желтым мячом. Но спросит, что она видела еще.

На Гренсен было много магазинов и витрин. Кругом кишели люди. К удивлению Элиды, этот хаос не пугал ее. Молодые женщины были в весенних костюмах, юбки едва прикрывали колени. На некоторых были тонкие пальто с поясами, спущенными на бедра. И шляпы или шапки, похожие на перевернутые миски для молока. Элида поняла, почему Анни хочется чего-нибудь нового и модного. Она сказала, что это должно быть модное, а-ля чарльстон, и показала Элиде и Эрде рекламы и картинки, которые вырезала из газет и журналов. Еще Анни мечтала о стрижке "под фокс", но от этого Фредрик ее отговорил.

Элида зашла в магазин дамской одежды, только чтобы взглянуть. Но к ней тут же подбежала продавщица и смутила ее, предложив помощь. Элида отрицательно покачала головой, но все-таки прошлась вдоль штативов, на которых висели платья.

— Большое спасибо, я хочу только посмотреть, — сказала она на своем диалекте.

— Что вы сказали? — надменно переспросила продавщица. Это было так унизительно, что Элиде захотелось написать свою родословную и повесить себе на грудь. Или спросить у этой продавщицы, был ли среди ее предков хоть один амтман.[13]

— Нет, спасибо! — громко сказала она.

— Как вам будет угодно, — кисло улыбнулась продавщица, не спуская с нее недреманного ока Аргуса.

В конце концов униженная Элида кивнула и вышла из магазина.

Радость от этой одинокой прогулки улетучилась. Элида почувствовала себя одной из нищенок, которых она видела возле вокзала. Она ходит по городу, где ее считают дурочкой только потому, что она говорит на своем диалекте.

 

Вечером она рассказала тете Хельге и детям о продавщице, которая не поняла, что она сказала.

— Постарайся говорить, как говорят здесь. Я всегда так делаю. В столице надо владеть двумя языками, — посоветовала тетя Хельга.

— Ни за что! Это будет глупо! — заупрямилась Элида.

Но она поняла: Господь прощает тете Хельге, что она переходит на этот "южный язык", когда говорит с людьми в Кристиании. Однако для нее самой это было бы неестественно. Зато было бы естественно, если б она подновила одежду детей и свою собственную. Элида написала дочерям Фриде и Селине, чтобы они прислали ей оставленную дома швейную машинку. Сколько бы это ни стоило. Пароходное общество Весетеролена имело свой причал в Кристиании в южной части Акерсхюс Брюгге, куда раз в две недели по средам приходили их пароходы. Послать машинку можно из Сортланда. Она должна сшить новые платья, написала она. Готовые стоят слишком дорого. Но она может скопировать фасон. Сшить так, чтобы они выглядели модно, как пишут в рекламе. Еще она написала, что дамы в Кристиании носят юбки, которые едва прикрывают колени, и спускают пояса на бедра. А также носят подкладные плечи и матросские воротники. Как дети. В моде тоже должна быть мера, написала она. Но приложила рекламу, гласившую, что трикотажные жакеты и костюмы сейчас особенно модны. А также картинку с модными шляпами. Описать шляпы невозможно, их нужно увидеть. В Кристиании недостаточно следить за тем, чтобы не мерзнуть, не потеть или быть чистым. Честное слово, она должна заняться их экипировкой! Ей было приятно написать это слово. Экипировка.

 

Весна наконец началась по-настоящему. Высокие деревья, названия которых Элида не знала, распоряжались светом и небом, одного их присутствия было уже достаточно. Еще до восхода солнца воробьи поднимали среди веток такой шум, будто кто-то угостил их спиртным. Элида выкапывала странные благоухающие растения из заросших клумб тети Хельги. Как ни странно, тетя Хельга даже не знала названий этих красивейших Божьих творений.

Цветы и деревья росли до самого города. Пахло конским навозом и потом. Кричали продающие газеты мальчишки, гремели трамваи. Все это время Элида наедине с собой и своими мыслями изучала улицы недалеко от больницы. Как будто ей подарили это свободное время только для того, чтобы она могла рассказать Фредрику все, что она видела в городе.

Однажды она попробовала понять, тоскует ли она по дому. И к своему удивлению, вынуждена была признаться, что не чувствует никакой тоски. Единственное, чего ей не хватало, — это собственного дома.

 

В конце концов случилось то, чего Элида опасалась. Она пришла к Фредрику и обнаружила, что ему стало хуже. Он дышал с трудом. Элида молча села рядом. Потом принесла свежей воды. Так-так. Пришла сестра и сказала, что врач хочет с ней поговорить. С ней одной? Да.

Когда Элида вошла в кабинет, врач встал. Странно. Элиде стало жутко. Он сразу заговорил о деле. Они больше ничего не могут сделать для ее мужа. Не могут поставить ему определенный диагноз, как он это назвал. Слова врача текли непрерывным потоком, точно он боялся, что она прервет его. Некоторые из этих слов она слышала и раньше. Сердечный клапан. Митральный клапан. Аортальный клапан. Ангина пекторис. Элида пыталась держать себя в руках. Придумать вопросы, в которых был бы смысл. Ответы на которые дали бы ей надежду. Но во рту все пересохло, и она вспотела. И не могла сказать ни слова. Врач продолжал свои объяснения, но они ничего ей не говорили. Зато дали ей время привыкнуть к его словам. И начать задавать вопросы.

Она напомнила этому человеку в белом халате, что ее семья проделала долгий и тяжелый путь с Севера только затем, чтобы поставить Фредрика на ноги. Вину за это она возложила на доктора. Она осуждала, требовала, молила. Он сидел перед ней, расставив ноги, под брюками торчали острые колени. Их не мог скрыть даже белый халат. Локти спокойно упирались в покрытую лаком столешницу. Над цепочкой от часов кончики пальцев упирались друг в друга. Сначала он все терпел. Потом заговорил. Единственное, что он мог обещать, — так это что Фредрика снова положат в больницу, если изменения в состоянии его здоровья этого потребуют.

Изменения? Она ухватилась за это слово. Можно ли считать изменением, если Фредрик умрет у нее на руках?

Конкретного ответа не последовало. Трудно что-либо сказать, если не поставлен точный диагноз, это фру Андерсен, конечно, понимает?

Элида поняла только то, что она ему уже в тягость. Назойливая женщина с Севера со своим тарабарским диалектом.

 

Фредрик ко всему отнесся спокойно. Очевидно, он узнал о выписке еще до прихода Элиды. Он сказал, что Хельга получила письмо от Марчелло Хаугена — целитель их примет. Главное, чтобы у Фредрика хватило сил выстоять очередь. Или высидеть. Иногда очередь к Хаугену спускалась даже в сад.

Элида едва слышала, что он говорит.

Бессилие душило ее.

Окно было открыто. Но благословенный июнь не мог ей помочь.

И все-таки Фредрик мечтал выйти отсюда. Несмотря ни на что.

Наконец Элида решилась. Надо поговорить с ним начистоту. Пока он еще находился в клинике, кто-то помог бы ему, если от отчаяния у него начался бы сердечный приступ. Она встала возле окна.

— Если ты хочешь остаться в Кристиании в надежде, что тебя исцелит этот Марчелло Хауген, то я хочу, по крайней мере, чтобы у нас был свой дом. Мы могли бы продать Русенхауг и найти здесь что-нибудь подходящее для нашей семьи.

Элида сама не знала, чего она ждала от него. Но Фредрик только кивнул. Сказал, что тоже уже думал об этом. Она была так поражена, что у нее сдавило горло. Фредрик хочет поселиться здесь, на Юге! Он думал об этом, даже не посоветовавшись с нею!

— Если Марчелло Хауген меня исцелит и я останусь жить — этого никто не знает, — я в любом случае уже не смогу вести хозяйство в Русенхауге или ловить рыбу. Думаю, никто из наших детей тоже не захочет жить там. Кроме того, Элида, мы с тобой мечтали совсем о другом. А там жили по необходимости. Ты согласна со мной?

По его словам она догадалась, что у него все уже решено.

— Но все-таки это наш дом, — обиженно сказала она.

Как он смеет так легко говорить о Русенхауге! Как будто требования, предъявляемые им жизнью, для нее важнее, чем для него. Может, это от того, что он долго лежал в больнице без определенного диагноза?

Тревога — или то было одиночество — закралась между ними.

Элида не могла сразу уйти от него, поэтому она просидела с ним дольше, чем разрешалось.

Наконец пришла сестра и сказала, что пора уходить. От чего Элиде стало еще тяжелее.

С того дня ответственность за Фредрика легла на нее. Она как будто таскала камни и своими руками мостила дорогу. Но не это пугало ее. Больше всего ее пугало то, что борьба Фредрика за жизнь обречена.

— Не могу дождаться, когда меня выпишут и я стану свободным человеком, — сказал он. По лбу у него бежал пот. Он приподнялся на локтях, чтобы показать ей, что уже здоров.

 

Сожженные мосты

 

Они написали письма, и Элида позвонила домой с телеграфа. Сказала, что они продают Русенхауг. "Розовый холм" — одно название чего стоило! Может, они окончательно сошли с ума? Хотят сжечь за собой все мосты? Остаться бездомными? Неужели она не понимает, что делает?

Здесь, в Кристиании, ей приходилось обуваться, чтобы пойти и позвонить по телефону. Неожиданно она затосковала по своим гудящим стенам. По телефонному аппарату. Она не замечала их, пока они у нее были. Благослови Бог эти телефонные провода! И поющие стены. Бревна и доски обшивки хранили их песнь. Элида слушала ее в бессонные ночи. А что останется у нее теперь? Кроме необходимости и долга? Долг и необходимость? День и ночь.

Но Фредрика уже выписали из клиники. Он был с нею.

День и ночь.

Вдруг все стало необратимым. Купить Русенхауг решил арендатор, оставалось только оформить сделку. Элида оказалась такой же бездомной, как тогда, когда вышла замуж.

Неожиданно она вспомнила, но не Русенхауг, а Хавннес — дом своего детства. Материнские клумбы вокруг флагштока. Гирлянды, которые они клеили к Рождеству, расположившись за столом в гостиной. Портрет матери, написанный покойным пастором. Интересно, висит ли он до сих пор в гостиной? Лицо отца, стоявшего за штурвалом. Его улыбку. И тот день, когда он с закрытыми глазами неподвижно лежал в гробу. Она помнила словно закаменевшую мать, которая предоставила действовать своему брату Иакову. Может, именно тогда все и остановилось? Может, именно тогда она уже перестала двигаться дальше? Хотя и нашла Фредрика?

Может, все получилось из-за его больного сердца и ее проклятой гордости.

 

Они читали в газетах объявления о продаже домов. Тетя Хельга взывала к Господу Богу. Сначала сетовала, что они отваживаются выбросить столько денег на покупку дома, хотя могут спокойно жить у нее. Потом просила, чтобы Господь помог им купить этот дом. Она тут же включилась в поиски, втянув в них всех своих друзей и знакомых по Армии спасения. Если можно найти людей, пять лет пропадавших неизвестно где, значит, можно найти и дом для Фредрика и его семьи.

Элида читала и запоминала — названия улиц, стороны света. Голова у нее шла кругом. Фредрик пытался рассказать ей о местах, в которых сам никогда не был. Но как она могла что-либо принимать на веру?

В тете Хельге бурлила энергия: пусть она немедленно не нашла для них дома, зато она раздобыла для Элиды швейную машинку. Машинка была не такая хорошая, как та, которую Элида оставила дома, но вполне годилась. Временно. Выразить благодарность Элиде было куда труднее. Она пыталась. Перешила Хельгино нарядное платье. Оно разошлось по швам, потому что с годами тетя Хельга сильно располнела. Она не меняла нарядные платья каждый год, и потому эта переделка была необходима.

Элида перешивала и старалась, чтобы старые вещи выглядели новыми и нарядными, для себя и для детей. Покупать новую ткань было дорого. Если у нее здесь не было телефонных проводов, то была хотя бы швейная машина.

 

По вечерам мальчики или она сама читали Фредрику вслух. Новости, напечатанные в "Моргенбладет". О конфликте, связанном с заработной платой на железных дорогах в Германии. О коммунистической забастовке на железной дороге в Англии, которая с треском провалилась. О съезде правых в Балестранде. Все это его радовало.

— В жизни нужно иметь цель, — объявил Рагнар однажды вечером.

— Какую, например? — усмехнулся Хильмар.

— Например, купить автомобиль! "Фиат-501". Его можно приобрести у Бертеля О. Стеена. Автомобиль будет не холодной машиной, а другом. Верным и надежным. Красивым и солидным, — объявил Рагнар.

— Можно подумать, ты говоришь о своей девушке, — засмеялся Хильмар.

— Откуда ты все это взял? — поинтересовалась Элида.

— Читал папе вслух "Моргенбладет", — объяснил довольный Рагнар.

Что касается самой Элиды, ее глаза неизменно возвращались к рекламе пылесосов Hoover, которые можно было приобрести в Техническом бюро на Пилестрелет. Ей казалось странным, что машина может сосать пыль. И опасным. Если машина может сосать пыль, значит, она может засосать все, что угодно. Например, Манну тети Хельги. Или драгоценные монетки, упавшие на пол. Элида так и видела эту картину.

Маленькая Хельга, как ее стали звать, чтобы не путать с тетей, все время держалась поближе к Фредрику. Подолгу разговаривала с ним, чтобы подбодрить его, сидя у него на втором этаже. Или в гостиной, когда у него были силы спуститься вниз. Она была как взрослая. Хорошо читала вслух. Или пела ему. Уличные песенки. Тетя Хельга раздобыла для нее старую цитру, на которой Маленькая Хельга быстро научилась довольно прилично играть. Тетя хотела, чтобы Хельга играла на цитре псалмы, и Хельга ей подчинялась.

"Он мелькнул, как мечта", — пела она и серьезно перебирала струны.

 

Он мелькнул, как мечта вечерней порой,

И ушел, как уходит вода,

Я не видел Его ни зимой, ни весной,

Я Его потерял навсегда...

 

— В хорошую погоду ты должна гулять, а то и у тебя заболит сердце, — пригрозил ей Фредрик.

— Пойду, когда ты тоже пойдешь, — ответила она. Случалось, он выходил и садился на скамейку возле крыльца. Посидев полчаса, он уходил, на это у него еще хватало сил.

Но это случалось не часто. Хельга была белее простыни.

 

У Карстена и Эрды начались каникулы, и они бродили поблизости от дома. Анни ездила с тетей Хельгой в город и помогала несчастным. Некоторое время она работала в летней колонии Армии спасения. Познакомилась с Отилией Туннинг и восхищалась ее работой. Бессознательно она употребила тетино выражение.

— Может быть, я тоже вступлю в Армию спасения, — сказала она Элиде.

— О господи, нет! — испуганно воскликнула Элида, но тут же одернула себя.

Анни быстро взглянула на нее:

— Я пошутила, мама.

Элида задумалась. Не слишком ли быстро Анни стала взрослой? Как раз тогда, когда у нее не было сил проследить за этим? Она прикоснулась рукой к плечу дочери. Почти незаметно.

— Надо делать то, к чему у тебя лежит душа, иначе тебе будет трудно жить, — сказала она.

 

Элида возилась на кухне. Переодевала Йордис и успокаивала Агду. Думала. И разговаривала. Конечно, разговаривала.

Теперь, когда Фредрик вернулся из больницы, тетя Хельга стала больше бывать дома. Она часами беседовала с братом. Читала ему вслух Библию. Хотела, чтобы дети тоже принимали в этом участие. Рассказывала библейские истории простым, доступным языком. Дети учили их наизусть. По каждому поводу у тети было наготове слово Божье.

Тетя Хельга была настоящим воспитателем. Строгим, но добрым.

Элида была и кухаркой и прислугой. Крепкой рукой, не позволявшей упасть на лестнице.

 

Прошло лето, дома они пока так и не нашли.

Но тетя Хельга понимала, что время поджимает. Рано или поздно она их потеряет, так и не успев привести к спасению, не обратив к Богу. Никто из них до сих пор еще не преклонил колена перед Господом. Элида иногда думала, что, наверное, им следует позволить Хельге спасти их. Ведь она такая добрая. И желает им только добра.

Фредрику был назначен день у Марчелло Хаугена. В сентябре. Когда целитель вернется из своего дома в горах.

Элида постоянно пребывала в раздумьях. Однако говорила о чем угодно, только не о том, о чем думала. Она была благодарна, что Фредрик еще жив. Но утром и вечером чувствовала себя одинаково усталой, хотя лето еще не кончилось и погода была хорошая.

 

Однажды в конце августа Фредрик чувствовал себя настолько хорошо, что они с Элидой совершили долгую прогулку вдоль обнесенных изгородями садов. У обоих было хорошее настроение. После прогулки ему захотелось посидеть на скамье у крыльца. Элида пошла в дом, чтобы заняться обедом.

Уже в передней она услыхала пронзительный голос тети Хельги, каким она всегда читала молитву. В кухне Карстен стоял на коленях перед стулом, руки у него были сложены, лицо окровавлено. Сначала Элида с испугом подумала, что тетя наказала его за какую-нибудь провинность. Потом увидела его куртку, разорванную на плече и на рукаве. Лицо мальчика было грязное от слез. Он повторял за тетей:

— Господи, прости им, они не ведают, что творят! Прошу Тебя, Господи, прости им! Аминь!

— Что случилось? — испугалась Элида.

— Ребята из школы подкараулили его на дороге. Но теперь этим делом займется Господь. Мы за них помолились. Бог...

— Хватит! — властно сказала Элида, не спуская глаз с невестки. Потом подняла Карстена с пола и обняла его. — Кто тебя побил?

Карстен не хотел говорить, он только помотал головой и испуганно посмотрел на тетю Хельгу.

— Ты знаешь, почему они пристают к тебе? — Элида потащила его к крану, чтобы смыть с лица кровь.

— Так себя ведут только темные люди. Бог сказал и благословил...

— Хельга! Позволь мне спокойно поговорить с ним! — процедила Элида сквозь зубы. Дети не спускали с них глаз. Тишина. — Карстен! Скажи мне! — шепотом попросила она.

— Они смеются, потому что я говорю неправильно... и думают, что я подлизываюсь к учителю...

— Они и в школе не дают тебе проходу?

— Нет, они подкараулили меня по дороге домой. Хотя я шел не прямо, а сделал большой круг...

— Ты дрался с ними?

Она подвинула к столу две табуретки. Села рядом с ним. Сестры стояли вокруг. Тетя Хельга возилась с чем-то у плиты.

— Нет. Их было много. А я не люблю драться... И они сказали, что я трус.

— А мне ребята сказали, что мы нищие побирушки с Севера и чтобы мы убирались обратно, — сердито сказала Эрда — Что мы размножаемся, как крысы, и отбиваем у порядочных людей работу и хлеб. Но меня не били и ничего на мне не порвали.

— А как ты на это ответила?

— Вчера я оттаскала одну девочку за волосы. Уж слишком она меня донимала. А вообще-то я не дерусь, — объяснила Эрда.

— Молодец, Эрда! — Элида вздохнула.

— Мы должны прощать им и молиться за них! — послышалось от плиты.

— Помолчи! — воскликнула Элида.

Дети с удивлением посмотрели на мать.

— Никто не должен молиться за этих чертовых хулиганов! Молись за них одна, если считаешь, что это необходимо. А мы не будем! Я еще поговорю об этом с учителем. Нельзя допускать, чтобы дети не могли спокойно посещать школу!

— Нет-нет! Не надо говорить с учителем! — испуганно заплакал Карстен. — Будет только хуже. Лучше мы помолимся с тетей Хельгой. Вдруг это поможет.

Прежде чем Элида успела помешать, Карстен опустился на колени перед табуреткой и наклонил голову. Подождал. Тетя Хельга вытерла тряпкой мокрые руки. С сияющей улыбкой она проплыла мимо Элиды. Опустилась на колени рядом с Карстеном и стала молиться. Сердечно. Мягко. Проникновенно.

— Господь Всемогущий, будь милостив ко всем нам. Ко всем Своим творениям на земле. И к служителю Твоему, стоящему тут на коленях, и к этому бедному мальчику. Я не всегда веду себя правильно, не каждый день борюсь со стяжательством и злом. Меня поставили управлять любовью Господней к сирым и убогим. Но это так трудно. Я сама нуждаюсь в Твоем милосердии и недостойна молиться за этих несчастных детей человеческих, которые разорвали одежду Карстена и так мучат его. И все-таки я прошу Тебя проявить к ним милосердие. А Карстен замечательный мальчик, он подставил своим обидчикам вторую щеку, когда они били и терзали его. Утешь и защити его. Он достоин считаться апостолом Божьим. Прошу Тебя, Господи, прояви к нам милость Свою, к каждому по отдельности и ко всем вместе. Сделай так, чтобы эти мучения прекратились. Карстен достаточно претерпел, вынес из этого урок и повзрослел. Он может предстать перед Своим Богом с чистой и спокойной душой. А куртку его Элида починит на машинке, благослови ее Бог. Аминь!

Элида сдалась. Мысли одолевали ее. Она отправила наверх Маленькую Хельгу с газетой, чтобы она почитала Фредрику. И начала готовить суп из солонины. Но продолжала думать. Что она скажет завтра учителю Карстена? Как объяснит ему, почему не пустила Карстена в школу? Она пойдет к учителю, когда он уже распустит учеников по домам после занятий. Вопреки молитве тети Хельги.

Маленькая Хельга, конечно, рассказала Фредрику о случившемся, потому что он спустился в гостиную со свернутой газетой и замкнутым выражением лица.

— Этому надо положить конец! — твердо сказал он и прикоснулся рукой к затылку Карстена. Потом тяжело опустился в американскую качалку. Качалка заскрипела. Фредрик выглядел измученным. Он кашлянул по привычке, как всегда, когда не знал, что сказать. Все время он держал в руке газету.

 

Вечером, когда они собирались ложиться, Фредрик развернул газету и показал Элиде одно объявление о сдаче дома: "Евреев и уроженцев Севера просим не обращаться".

Казалось, стыдно даже типографской краске. Этот стыд распространялся по комнате и вместе с дыханием проникал в легкие. Разливался по лицам. Сердце, рыдая, качало кровь. Глаза у Фредрика затуманились. У Элиды тоже. Они не знали, куда девать руки. Шарили ими, ни к чему не прикасаясь. Пока, наконец, их руки не нашли друг друга.

— Кто-нибудь из детей видел это? — спросила Элида, уткнувшись лицом ему в шею.

— Я убрал газету, как только это увидел. Сожги ее.

Черная маленькая печка. Элида развела огонь. Он разгорелся. Взметнулись хлопья золы. Они рвались из печки наружу. Все стало серым. Врачующий пепел. Как будто эта газета была единственная. Единственный экземпляр. Единственное объявление.

Позор был сожжен.

В передней лежала разорванная куртка Карстена, которую Элида завтра собиралась показать учителю.