О пяти тревожных днях в лаборатории, путешествии в мир фантастики, спасении трех астронавтов и чудесах без чудес

 

Прошло три дня, но по молчаливому соглашению никто не уходил из института. Мумия лежала теперь в большой стеклянной ванне, в теплой воде, где были растворены питательные вещества и антибиотики. Кожа мумии уже утратила сухой блеск и стала матовой.

Теперь шутила только Верочка. Она называла ванну фараонским санаторием, а к самой мумии относилась по‑домашнему. Она обращалась к останкам Мересу, именуя их «вашим высочеством», и спрашивала, за что ему пришлось уйти раньше срока из цветущих садов повелителя Египта.

Виктором Петровичем постепенно овладевала тягостная усталость. Он никак не предполагал, что результатов их необычайного эксперимента придется ждать так долго. Часами шагал он по полутемному коридору или сидел у окна и глазел на воробьев, возившихся на цветочной клумбе. Потом он нашел где‑то дневник Андрея и стал перелистывать. На одной из страниц он нашел перечень фактов из истории исследований по оживлению организмов. Это, вероятно, были давние выписки из научных журналов. Сводка эта заинтересовала Виктора Петровича.

 

«В 1858 году, – читал он, – Броун‑Секар (Франция) провел первую удачную попытку восстановить деятельность мозга изолированной головы животного. Эта же задача была в 1907 году успешно разрешена профессором Томского университета А. Д. Кулябко на изолированной голове рыбы».

 

 

«В 1913 году русский физиолог Ф. А. Андреев описал проведенные им опыты по восстановлению жизнедеятельности всего организма после прекращения деятельности сердца и дыхания, вызванного обескровливанием, хлороформом, никотином или дифтерийным токсином. Через 3‑12 минут после прекращения деятельности сердца и дыхания Ф. А. Андреев нагнетал питательную жидкость Рингер‑Локка (по солевому составу близкую к составу крови) с адреналином в сонную артерию по направлению к сердцу. Возобновление кровообращения в венечных артериях приводило к восстановлению деятельности сердца, а это влекло за собой восстановление деятельности других органов. Однако полного восстановления жизнедеятельности организма животных в этих опытах часто не наступало».

 

 

«В 1929 году советские исследователи С. И. Чечулин и С. С. Брюхоненко продемонстрировали опыт с восстановлением отдельных функций изолированной головы собаки. Голова, полностью отрезанная от туловища, была помещена на тарелку. При помощи особого аппарата в артерии, питающие мозг, ритмически нагнеталась кровь, а из вен отсасывалась. Таким образом, было искусственно восстановлено кровообращение. В результате у изолированной головы появились некоторые признаки жизни: если на язык помещали раздражающие вещества, они выталкивались изо рта, а когда в рот клали что‑либо съедобное – голова облизывалась…»

 

 

«Начиная с сороковых годов советские ученые В. А. Неговский, А. Н. Бакулев, Б. А. Петров и другие успешно применяют комплексный метод восстановления жизненных функций организма человека, находящегося в состоянии агонии или клинической смерти. Деятельность сердца восстанавливается нагнетанием крови в артерию с последующим подключением переливания крови в вену. Дыхание восстанавливается при помощи аппарата, вдувающего воздух в легкие и отсасывающего его из них».

 

Чем дальше читал Виктор Петрович, тем все яснее вырисовывались перед ним трудности эксперимента, который он навязал Андрею. Чтобы не расстраиваться, он бережно закрыл дневник и начал снова шагать по коридорам.

 

…На пятый день мумия приобрела формы, отдаленно напоминающие человеческое тело. Мумия стала как будто больше. Ей уже тесно в стеклянной ванне, и она лежит, запрокинув голову назад и повернув ее вполоборота вправо. Нижняя губа отошла и обнажила ровные зубы в странной, жутковатой улыбке. А на шее, чуть повыше ключицы, открылась небольшая рана. По ее форме было видно, что она нанесена колющим оружием, очевидно тонким кинжалом.

В последние два дня Андрей всю мумию исколол шприцем, вливая какой‑то раствор, который он называл стимулятором. И вот начался третий и последний этап этого невероятного эксперимента. Было десять часов утра, и в комнату врывались горячие лучи летнего солнца. Солнечные зайчики играли на стеклянных колбах, прыгали по никелированной поверхности приборов и инструментов самой разнообразной формы.

В лаборатории стояла торжественная тишина. Еще с вечера здесь появился новый прибор, поблескивающий стеклом и никелем. Это был, как объяснил Андрей, перфузионный аппарат для искусственного кровообращения.

Андрей сам внес в него кое‑какие конструктивные изменения и, по имени одной из первых моделей подобного рода, называл автожектором. Однако в данном случае аппарат предназначался для несколько иной роли. Порцию за порцией он всасывал в свой стеклянный баллон раствор из ванны, насыщал его кислородом и нагнетал обратно в ванну. Легкое гудение автожектора, точно жужжание огромного шмеля, попавшего в комнату, постепенно стало привычным и уже не замечалось. На внутренних стенках ванны и на коже мумии появилась масса мельчайших серебристых пузырьков. Как в стакане газированной воды, они иногда отрывались, целым роем неслись вверх и исчезали на поверхности раствора.

К ванне с мумией поднесли новый прибор. Он находился в лаборатории давно и обратил на себя внимание Виктора Петровича еще в самом начале опыта. Но тогда Андрей отказался объяснить его назначение. Теперь, налаживая с помощью Верочки аппаратуру, он охотно рассказывал:

– Эти две склянки наполнены питательным раствором, близким по составу к плазме крови. В раствор добавлен также стимулятор. Во второй склянке, кроме того, содержится примесь адреналина. Раствор из первой или второй склянки по выбору экспериментатора может поступать в трубки, регулирующие давление. Дальше он пройдет через змеевик в водяной бане, где подогреется до температуры тела и через резиновый шланг с иглой на конце может быть подан в артерию.

Андрей распорядился понизить уровень раствора в ванне, и Верочка выполнила это быстро и бесшумно. Когда она сказала, что все готово, Виктор Петрович подошел к ванне и невольно содрогнулся. Мумия лежала лишь наполовину погруженная в раствор. Вид ее был неприятен и напомнил Виктору Петровичу утопленника, много дней носимого по волнам.

– Ну что ж, проверим, – сказал Андрей.

Он взял руку мумии. Она легко поддалась его усилию, поднялась над телом, а потом вновь свободно упала обратно на грудь.

Андрей наклонился над мумией. Он произносил иногда какое‑то слово, незнакомое Виктору Петровичу, иногда просто делал односложный жест рукой. И Верочка понимала. Она подавала иглу, скальпель, регулировала работу прибора. Чтобы все происходящее было понятно Виктору Петровичу, Ковалев в такт своим движениям пояснял:

– Если в артерию, входящую в палец, вставить стеклянную трубочку и пропускать через нее питательный раствор, то он пойдет по разветвлениям артерии, по волосным сосудам пальца попадет в вены и через разрез, сделанный у основания пальца, будет вытекать по каплям. Так мы создадим нечто вроде изолированного кровообращения в отдельных частях тела. Капли, вытекающие из вен, – продолжал Андрей, – мы отведем по стеклянной трубочке и резиновому шлангу к пробирке. Посмотри теперь, как равномерно падают капли в пробирку…

Андрей взял Виктора Петровича за руку и подвел его к пробирке, куда действительно через равные промежутки времени падала капля за каплей.

– А теперь, – сказал Андрей, – мы проведем решающее испытание, – и в тоне его голоса Виктор Петрович услышал с трудом скрываемое волнение. – Ты должен понять, Виктор, в чем дело, – продолжал он. – Если мы вместо питательной жидкости из первой склянки пустим в сосуды пальца жидкость с адреналином из второй, то от действия этого вещества гладкие мышцы стенок кровеносных сосудов сократятся. При этом просвет сосудов уменьшится, жидкость будет проходить более медленно, число капель, падающих в пробирку за одну минуту, резко сократится. Если это произойдет, значит сосуды на руке нашей мумии уже приобрели способность сокращаться, они ожили.

– Итак, начнем! – громко сказал охрипшим вдруг голосом Ковалев.

Бесшумно скользнул рычажок регулятора на приборе. В лаборатории наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь звонким всплеском капель, падающих в пробирку.

Андрей, Верочка и Виктор Петрович, согнувшись, напряженно смотрели на пробирку и падающие капли, ожидая от них ответа на свой немой вопрос.

Прошло пять минут, потом десять. Андрей и Верочка переглянулись. Капли по‑прежнему падали в пробирку: «кап, кап, кап». В их размеренном падении ничего не изменилось.

Прошло еще пять минут. Виктор Петрович стоял неудобно, полусогнув ноги в коленях, и они затекли, спина начала болеть. А капли падали все в том же темпе: кап, кап, кап.

Наконец Андрей выпрямился, расправил плечи.

– Ничего не вышло, – с досадой проговорил он, – мертвые сосуды не сокращаются. Впрочем, – добавил он после минутного молчания, – быть может, это и не так. Еще не все потеряно. У нас есть время – это во‑первых, есть другие пальцы и органы у мумии – это во‑вторых. В общем… мы будем продолжать опыт!

Виктор Петрович, еле дотащившись до кресла, упал в него, закрыв глаза от усталости. Напряжение прошедших минут не прошло даром.

В одной руке у Виктора Петровича блокнот, второй рукой он поддерживает тяжелую голову. Он почти не спал все эти пять суток. Андрей так и не сумел уговорить его поспать на диване в соседней комнате. Каждая секунда в этих пяти днях казалась ему замечательной своей небывалой новизной. Но вот зажурчал вновь заработавший автожектор и отогнал дремоту. Виктор Петрович тряхнул головой, встал, сделал несколько шагов по комнате и подошел к Андрею.

– Ну‑с, батенька мой, – сказал он, желая успокоить товарища, – если даже ничего и не получится, то сам факт настолько принципиально интересен, что об этом стоит поговорить.

– Поговорить? – Андрей задумался. – Да, пожалуй, придется именно только поговорить. Судя по тому, как идет дело, у нас очень мало шансов на успех.

Под ловкими руками Верочки мумия постепенно обрастала иглами, от которых тянулись резиновые шланги. В каждый палец по игле. Иглы в сосуды, питающие кровью ткани ушей, подбородка, шеи. Вокруг ванны с мумией теперь стояли десятки пробирок, и в них падали капли раствора, проделавшего свой путь в тканях мумии.

Андрей стоял рядом и молча наблюдал за своей ассистенткой. Он был доволен ею. Она умела работать быстро, красиво и убедительно точно. Нет, он не ошибся, оставив именно ее для этого опыта. А ведь она похудела за эти пять дней. Правда, он три или четыре раза отправлял ее спать в соседнюю комнату, но пятнадцать часов сна за пять суток беспрерывного напряжения, конечно, очень мало. «Но теперь уже скоро. Еще одна попытка. Или – или!»

Верочка вела рабочий дневник в лаборатории.

 

«Двенадцать часов дня. Включен прибор для оживления высушенных органов. В палец мумии пущен раствор Ригнер‑Локка со стимулятором.

Четырнадцать часов. В палец подан раствор с адреналином. Сосуды не реагируют».

 

В тишине гудел автожектор, еле уловимо для слуха перезванивались капли, падающие в пробирки, и уже привычными шагами мерил комнату Виктор Петрович.

 

«Семнадцать часов. Раствор Ригнер‑Локка подан в артерии всех пальцев и ушей, в артерии, питающие покровные ткани черепа.

Восемнадцать часов. Произведена проверка адреналином. Никаких признаков жизни».

 

Андрей через каждый час менял давление в аппарате. Через каждые полтора‑два часа делал испытание адреналином. Результаты по‑прежнему были неутешительны.

Вечером, на закате солнца, Андрей внимательно посмотрел на Верочку. Она сидела на высоком стуле и беспрестанно надвигала шапочку на выбившийся локон. Движение было ненужное, и делала она его только затем, чтобы не уснуть.

– Идите спать, – не терпящим возражения тоном сказал Андрей.

– А если?.. – и она глазами показала на мумию, лежащую в ванне.

– Тогда я разбужу вас… впрочем, ничего не получится.

Верочка ушла в соседнюю комнату, а Андрей подошел к письменному столу и, чтобы не задремать, стал рассеянно вертеть винтики стоящего рядом микроскопа.

Нет, ему определенно не следовало браться за этот обреченный на неудачу опыт. Если даже папирус Виктора Петровича не мистификация, то все же глупо надеяться на возможность вызвать искру жизни в мумии, которая пролежала свыше трех с половиной тысяч лет… Но ведь мумия не подвергалась бальзамированию и все же замечательно сохранилась. Если она все время находилась в подземном гроте, в очень сухом воздухе, при постоянной температуре, то разве в ее тканях не могла сохраниться жизнь в скрытом состоянии? Ведь он всегда утверждал, что мумификация не что иное, как сухой анабиоз тканей… Ерунда! Нельзя искусственно подгонять факты под собственную гипотезу, желаемое принимать за действительное.

Андрей оставил в покое микроскоп и теперь машинально и бесцельно передвигал различные предметы, стоящие на столе: чугунный стакан каслинского литья, из которого торчали остро отточенные карандаши, тяжелое пресс‑папье, мраморную подставку для настольной самопишущей ручки. Взял и повертел в руках большую лупу в черной пластмассовой оправе.

Ну, допустим даже, что аналогия между анабиозом и мумификацией в естественных условиях справедлива… Разве можно сбрасывать со счета фактор времени? Кто‑кто, а уж он‑то хорошо помнит старый спор о зернах пшеницы из гробниц фараонов. Когда это?.. Да… еще в прошлом веке нашли зерна, которые пролежали две тысячи лет, высохли и почернели от времени. Но как только их намочили, они проросли. Какой шум наделали эти зерна в научном мире! А потом стали утверждать, что ученые были введены в заблуждение: арабы якобы продали им вместе с зернами, добытыми из гробниц, зерна современные. Это как будто подтверждалось и более поздними опытами: зерна, взятые из других гробниц, не прорастали, при размачивании они распускались в однородную клейкую массу…

Андрей встал и подошел к окну в надежде оставить свои сомнения за письменным столом, но они, невесомые, тоже перелетели к окну и продолжали спорить в уставшей от бессонницы голове.

Ведь утверждение еще не доказательство! Стоит ли винить никому не известных лукавых арабов с восточного рынка? Да и были ли они – эти арабы? Не проще ли предположить, что разные семена хранились в различных условиях? Если условия позволяли семенам оставаться в состоянии скрытой жизни – сухого анабиоза, – они могли лежать очень долго, а затем прорасти. В других условиях – когда менялась температура, высока была относительная влажность воздуха, – в семенах происходили вспышки жизнедеятельности. Семена постепенно растрачивали живое вещество и только поэтому погибали.

Но если так, то почему не могла сохраниться искра жизни и в мумии, если она лежала в идеальных для анабиоза условиях? Нет, он решительно не видит никаких причин, которые делали бы абсурдным его согласие на этот странный опыт. Конечно, как здравомыслящий ученый, он далек от наивной веры Виктора Петровича в возможность оживить мумию. Но что, если удастся добиться относительного успеха, вернуть к активной жизни лишь несколько клеток тысячелетней мумии? Разве этот исключительный случай не поможет ему доказать правильность своей теории о мумификации как разновидности анабиоза, и о возможности сохранения жизни в скрытом состоянии почти бесконечно долго?

Спор с самим собой мог никогда не закончиться. Андрей отошел от окна и внимательно оглядел лабораторию, словно видел ее впервые.

Виктор Петрович устал ходить и теперь дремлет, облокотясь на подоконник, подложив под голову большие руки.

В стеклянной ванне по‑прежнему лежит мумия. Все так же шумит автожектор, и только солнечные зайчики приобрели кроваво‑красный оттенок и переселились со стен на потолок.

Андрей прошелся по комнате, пригладил волосы и, подойдя к другу, осторожно тронул его за плечо.

Виктор Петрович вскочил и бросился к ванне.

– Ну что?

На полпути его остановил усталый голос Андрея:

– Я думаю, что ничего не выйдет. Я теперь даже уверен в этом.

Виктор Петрович посмотрел на часы: стрелки показывали девять.

– Может быть, попробуем еще? – неуверенно не то спросил, не то предложил он.

– Не к чему, – Андрей присел на широкий подоконник, подумал, потом, на что‑то решившись, быстро подошел к Виктору Петровичу, положил ему руки на плечи. – Дорогой мой, – сказал он, смотря прямо в глаза Виктору Петровичу, – я виноват перед тобой.

Виктор Петрович с немым удивлением уставился на Андрея.

– Да, – продолжал тот, – виноват! Ведь я никогда не думал, что можно оживить мумию. Но я не разубеждал тебя, решив воспользоваться твоей мумией, чтобы доказать свою теорию анабиоза. Я предполагал… Нет, больше… я верил, что мне удастся пробудить в этой мумии хотя бы искру жизни. Как видишь, ничего не получилось. А я обманул тебя и к тому же еще замучил за эти пять дней.

Виктор Петрович молчал и по‑прежнему удивленно смотрел на Андрея. А тот снова отошел к окну и уже оттуда добавил:

– Теперь я прошу тебя пойти спать.

Виктор Петрович отрицательно мотнул головой.

– Ты можешь злиться на меня сколько угодно, – в голосе Андрея зазвучали нотки раздражения, – но пока хозяин здесь я, и это дает мне право… Короче, я настаиваю, чтобы ты немедленно отправлялся спать.

Виктор Петрович снова, еще более решительно, мотнул головой. Потом он вдруг повернулся и, не говоря ни слова, вышел в коридор, где стоял старый кожаный диван с продавленными пружинами.

«Ну, кажется, обошлось, – облегченно вздохнул Андрей. Во всяком случае, без жалоб и упреков».

Он медленно подошел к ванне, еще раз с безнадежностью взглянул на мумию и опустился в кресло.

«Надо посидеть, – решил он, – и наедине разобраться в собственных мыслях».

Но как только он поудобней устроился в кресле, в дверь кто‑то осторожно постучал. Андрей вначале подумал даже, что это ему только послышалось.

Стук повторился.

– Войдите! – сказал Андрей с досадой. Но на его приглашение никто не ответил. В лаборатории мерно звенели капли, падающие в пробирки, журчал автожектор. И вдруг опять кто‑то постучал в дверь, уже громче и настойчивее.

– Ну, кого это черт принес? – почти крикнул Андрей. Он вскочил, подбежал к двери и рывком на себя открыл.

– Что надо? – грубо спросил он. И сразу же заметил, что человека, стоящего за дверью, он никогда не видел.

Неожиданный посетитель был небольшого роста, с круглым, каким‑то обмякшим и невыразительным лицом, с румяными щеками. Русые волосы гладко зачесаны назад. Очки в удлиненной прямоугольной оправе расходились так широко в стороны, что через них, наверное, можно было смотреть вправо и влево, не поворачивая головы. Этой же цели, должно быть, служили и странные выпуклые, видимо двойные, стекла. Через эти стекла на Андрея приветливо смотрели добродушные голубые глаза.

– Андрей Васильевич, дорогой! Неужели вы забыли? – воскликнул незнакомец ласковым и, как заметил Андрей, весьма почтительным тоном. – Ведь все давно собрались и ждут. Я уже начал беспокоиться и решил поехать за вами. Собирайтесь же быстрее…

«Вот беда, – растерянно думал Андрей, – как это могло случиться, что я совсем забыл о каком‑то, видимо важном, деле, наверное, о большой научной конференции?»

Мозг напряженно работал, перебирая в памяти события последних дней, недель, месяцев.

Нет, он решительно ничего не помнит. Решительно! Андрей даже испугался. «Прав был Виктор, – подумал он. – Ты, Андрей Ковалев, так заработался, что уже путаешь события и не узнаешь людей. Ведь вот приехал хорошо знакомый, должно быть, человек, а ты его не узнаешь. И как будет неловко, если тот это заметит».

Андрей думал, барахтаясь в ворохе мыслей и сомнений, а маленький человек в необыкновенных очках вприпрыжку бегал по лаборатории, вертелся вокруг высокого Андрея, заглядывал снизу ему в лицо и все восклицал:

– Едем, едем!

«Кто это? Куда надо ехать?» – все еще пытался вспомнить Андрей. Он машинально снял шапочку и халат, вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с фетровой шляпой в руках.

– Поехали! – маленький человек взмахнул рукой и бросился вперед. Только теперь Андрей заметил, что посетитель одет в светлый плащ из какой‑то очень тонкой и блестящей ткани. Покрой тоже непривычен для глаза: плащ слишком короток и широк.

Когда Андрей проходил в коридоре мимо Виктора Петровича, то на мгновение остановился. «Не разбудить ли его?» – он посмотрел на спящего мертвым сном археолога и раздумал.

Еще раз Андрей задержался на лестнице. Ведь он забыл выключить приборы в лаборатории. Быть может, вернуться? Но, услышав голос незнакомца, торопивший его, решительно сбежал вниз.

У подъезда ждал блестящий автомобиль новой, еще незнакомой Андрею марки. Впрочем, о том, что это автомобиль, можно было лишь догадываться, так как он больше походил на комфортабельный, поставленный на колеса крытый глиссер обтекаемой формы, напоминающей космическую ракету.

Маленький человек уже сидел внутри и жестами приглашал занять место в машине. Андрей сел, глубоко провалившись в мягкие подушки удобного кресла. Только теперь он обратил внимание, что маленький человек сидит в таком же кресле напротив, спиной к смотровому стеклу автомобиля. Андрей поискал глазами, но шофера в этой странной лодке‑машине не было, отсутствовали также рулевое управление, переключение скоростей и другие принадлежности и приборы, обычные для автомобилей с двигателем внутреннего сгорания.

Мягко хлопнула автоматически закрывшаяся дверца, и одновременно вспыхнула разноцветными огнями шкала, вделанная в подлокотник кресла. На светящейся доске Андрей заметил какие‑то цифры и знаки, вовсе ему незнакомые. Маленький человек в блестящем плаще пошарил по карманам, вынул маленькую книжечку, открыл ее, перелистал несколько страниц. Андрей, вытянув шею и заглянув на открытую страницу, заметил на ней напечатанные столбиком названия улиц и переулков. Против каждого названия выстроились в строчку цифры.

Маленький человек, держа открытую книжку в левой руке, пальцами правой последовательно нажал на кнопки, вделанные в подлокотник его кресла. Кнопки походили на клавиши пишущей машинки, и когда на них нажимали, они издавали звук, также очень похожий на удары буквиц в машинописном бюро.

Потом что‑то щелкнуло, из автомата с клавишами выпала бумажная лента с пробитыми в ней рядами прямоугольных отверстий.

Маленький человек привычно осмотрел ленту, опустил ее в отверстие в другом подлокотнике. Там также зажглась светящаяся шкала, на которой Андрей заметил знакомый диск с чуть колеблющейся стрелкой спидометра. Нажим еще на одну кнопку, опять легкий щелчок, теперь где‑то под ногами, – и машина плавно тронулась с места.

Послышалось равномерное жужжание, будто где‑то рядом работал моторчик электрической бритвы.

Странный спутник сидел напротив, добродушно улыбался, а Андрей со страхом смотрел вперед. Машина набирала скорость. Навстречу и рядом неслись такие же сигароподобные автомобили.

«Что будет, если на такой скорости произойдет столкновение?» – подумал Андрей.

И тотчас увидел впереди огромную ярко‑красную машину, несущуюся прямо на них. Еще секунда – и все будет кончено! Но в это мгновение вновь что‑то щелкнуло под ногами, и машина, в которой сидел Андрей со своим спутником, плавно обошла красного гиганта.

«Машина на электрическом ходу с программным электронным устройством, – понял Андрей. – Питание моторы получают, наверное, от небольших, но сверхъемких аккумуляторов. А быть может, даже от атомного реактора. Запоминающее устройство сложного электронного аппарата, получив план‑приказ, «читает» его и дает команду, в каком направлении должна машина двигаться. А ведь я и не знал, что наша промышленность уже выпускает такие автомобили».

В это время снова что‑то щелкнуло под ногами, машина развернулась, влетела в узкий переулок и замерла перед красным глазом светофора. Но как только вспыхнул зеленый свет, она самостоятельно двинулась вперед, ловко обходя встречные автомобили.

«Телемеханика! – снова подумал Андрей. – И, вероятно, радиолокационное устройство, которое постоянно «нащупывает» предметы, появляющиеся на пути машины, и обеспечивает своевременное торможение или изменение курса».

Андрей все еще пытался отыскать в памяти какую‑нибудь нить, чтобы она помогла ему разобраться во всем происходящем. Но нити не было. Тогда он собрался с духом и нарочито равнодушно спросил сидящего впереди маленького человека в очках:

– Скажите, пожалуйста, мы, кажется, давно с вами не виделись?

Маленький человек засмеялся.

– Я никогда не устану удивляться вам, – услышал Андрей. – Вы еще можете шутить? И это в такой важный для вас день!

Тогда, окончательно отчаявшись, Андрей откинулся на мягкие подушки и стал смотреть сквозь стекла машины. Рядом и навстречу бегут автомашины. Они окрашены в различные яркие цвета, но по форме точно такие, как и та, в которой сидит теперь Андрей. На город опускаются сумерки, повсюду яркие огни иллюминации.

«Почему сегодня иллюминация? Неужели я и это забыл?» – И Андрей смотрит еще внимательней – быть может, удастся прочесть какой‑нибудь лозунг? Но это же, оказывается, вовсе не иллюминация. Просто светятся отраженным светом фасады крупных зданий. Андрей ищет источники света, но прожекторов нигде не видно. Нет, это не отраженный свет.

Сами здания излучают голубовато‑серебристое сияние.

Что это? Святящиеся краски?

А вот и знакомая площадь. Какие здесь странные фонари! С высоких металлических мачт протянулись в разные стороны стальные руки. На них лежат огромные, ярко горящие шары. Но свет идет не изнутри шаров. Матовая поверхность каждого шара излучает ровный, мягкий дневной свет.

«Новая техника!.. Полупроводники… – догадался Андрей. – Днем эти шары накапливают солнечную энергию, а ночью отдают ее в виде света. Должно быть, такого же происхождения и свет на фасадах зданий. Но когда все это успели сделать? И почему я ничего не знал?»

Через несколько минут монотонное жужжание мотора прекратилось. Автомобиль, должно быть, остановился. И действительно, через секунду щелкнула дверца и маленький человек пригласил Андрея выйти.

Автомашина стояла перед большим светящимся зданием, в котором простота и целесообразность архитектурных линий сочетались с легкостью и изяществом. Над фронтоном какая‑то тоже светящаяся надпись. Андрей взглянул и вдруг почувствовал неожиданную слабость во всем теле. Ноги у него задрожали и полусогнулись в коленях, как от сильного испуга.

На фронтоне здания он увидел барельеф сфинкса, а под ним светящиеся буквы, которые складывались в слова: «Всесоюзный научно‑исследовательский институт анабиоза имени Андрея Ковалева».

Андрей уже не помнил, как он вошел в подъезд, как отдал шляпу, как хотел подняться по лестнице и как маленький человек, забежав вперед, нажал какую‑то кнопку и лестница, оказавшаяся эскалатором, сама подняла их на третий этаж.

…Большой круглый зал весь залит ровным светом, увешан по стенам светящимися диаграммами и графиками, заставлен стендами и витринами. Сквозь стекла витрин видны колбы из темного стекла, похожие на крошечные термосы. Задержавшись на секунду, Андрей прочел на этикетке: «Препарат сухой крови. При разведении равен 250 куб. см свежей крови». Ниже была обозначена группа, а еще ниже, против слова «хранение», стоял красный штамп – «без срока».

Потом долго шли длинным, широким и очень светлым коридором. На ходу Андрей успел прочесть несколько табличек на дверях: «Отдел холодного анабиоза», «Лаборатория сухого анабиоза бактериальных удобрений», «Кабинет мумификации», «Лаборатория высоких и низких температур»…

Возле «Лаборатории длительного сухого анабиоза семян» маленький человек, не останавливаясь, обернулся и сказал:

– Сухой анабиоз получил повсеместное признание как лучший и самый дешевый способ хранения зерна. Подумайте только, сколько людей и энергии высвободилось в результате того, что зерно в состоянии сухого анабиоза может храниться бесконечно долго и не нуждается в постоянном просушивании и проветривании!

А когда проходили мимо «Кабинета пересадки тканей и органов», спутник Андрея остановился, взял его под руку и доверительно прошептал:

– А ведь у меня, Андрей Васильевич, сегодня тоже в своем роде юбилей. Сегодня я сделал сотую операцию пересадки сердца. Все эти сто сердец хранились в институте в состоянии сухого анабиоза и были высушены по вашему методу.

Коридор привел в огромную, ярко освещенную аудиторию. Источников света и здесь не было видно. Зато как много людей! Они аплодируют, и Андрей оглядывается, чтобы узнать, кого это приветствуют так бурно. Но сзади никого нет, и все смотрят на него – на Андрея. Значит, аплодируют ему.

Оглядевшись, Андрей замечает знакомые лица, и ему сразу становится легче. Вон за столом президиума президент Академии наук. А на трибуну – вон там, справа – поднялся вице‑президент, знаменитый ученый‑биолог. Он говорит:

– Товарищи, друзья! Сегодня научная общественность празднует десятилетие института анабиоза. Мы собрались на это торжество вместе с нашими зарубежными коллегами, которые прибыли к нам специальными реактивными аэропоездами почти из всех стран мира.

Кто‑то берет Андрея под руку и ведет его за стол президиума. Теперь он еще лучше слышит вице‑президента, который продолжает свою речь:

– Многие знают, что наше торжество совпало с одним прискорбным событием, которое, однако, может вылиться в новое торжество науки. Из сообщений печати известно о трагедии, происшедшей на внеземной космической станции. В результате временной неисправности автолокаторов не был своевременно замечен метеорит, пробивший огромную брешь в одном из отсеков. По соседству находились три астронавта. Они по счастливому стечению обстоятельств были в высотнокомпенсирующих костюмах, но, к сожалению, без тепловой изоляции. Поэтому, оказавшись в холоде межпланетного пространства, астронавты мгновенно замерзли. Космический корабль доставил пострадавших на Землю. Они сейчас здесь, в этом институте, и лежат в камерах, где поддерживается температура, близкая к абсолютному нулю. Мы должны будем осуществить пока еще беспрецедентный опыт оживления этих людей. И надо сказать, что никто из нас не сомневается в успехе. Порукой этому замечательная методика оживления, разработанная и экспериментально проверенная нашим соотечественником Андреем Васильевичем Ковалевым…

Все снова зааплодировали, а Андрей машинально встал и поклонился.

– Я думаю, – закончил вице‑президент, – все согласны с тем, что гуманные принципы – основная движущая сила науки. И, верные этим принципам, мы предлагаем наше сегодняшнее торжество начать не с парадных речей, а с оживления пострадавших. Мы приглашаем наших зарубежных гостей присутствовать при этом опыте.

Опять затрещала дробь дружных аплодисментов, а потом вместе со всеми Андрей спустился по эскалатору куда‑то вниз, должно быть в глубокие подвалы института.

Вот он входит в большую аудиторию, в центре которой возвышается огромный бокс из прозрачного материала, вроде плексигласа. Только подойдя ближе, он догадывается, что это не плексиглас, а какое‑то прозрачное теплоизоляционное вещество.

В боксе три стола, похожие на операционные, и сложная аппаратура.

Резко прозвучал звонок, и одна из стен лаборатории автоматически раздвинулась, открыв вход в длинный подземный тоннель.

Андрей стоит как раз против входа в тоннель, откуда прямо на него выезжает самодвижущаяся электротележка, на которой установлен небольшой бокс из того же прозрачного материала.

Тележка проносится мимо Андрея, и он едва успевает разглядеть лежащего в боксе белокурого, смертельно бледного юношу с закрытыми глазами. Следом проносится вторая тележка, потом третья…

Но что это? Андрей видит, как из тоннеля появляется еще одна тележка с боксом. Откуда она? Ведь вице‑президент ясно сказал, что астронавтов трое.

Андрей делает шаг вперед и, когда тележка поравнялась с ним, заглядывает сквозь прозрачные стенки бокса. И опять, как тогда перед фронтоном здания, он чувствует слабость во всем теле, по спине пробегает неприятный холодок, а руки бессильно опускаются.

Там, в боксе, – он ясно видит это, – лежит сухая мумия архитектора Мересу.

Андрей знает: надо пойти и как можно скорее предупредить, что произошла ошибка. Но ослабевшие ноги не слушаются.

– Это египетская мумия, ее нельзя оживить, – пытается громко крикнуть он. А язык точно прилип к гортани. Тогда Андрей хочет побежать вслед за тележкой, чтобы остановить ее. И чувствует, что не может: ноги будто налились свинцом. В ужасе он напрягает все силы, пытается сдвинуться с места и… просыпается.

От неудобного положения в кресле ноги затекли и онемели. Андрей с досадой постучал подошвами о пол, потер колени ладонями. Все предметы расплывались в сине‑лиловых тенях глубоких сумерек. Он сидел в кресле, ждал, когда восстановится кровообращение в ногах, и старался собраться с мыслями, отогнать от себя картины только что виденного сна.

Но почему все вокруг приобретает голубой оттенок? Андрей оглянулся. Прямо против открытого окна сияла в небе круглая, полная луна. Но голубой свет шел не от нее. Луна была желта, как начищенное до блеска медное блюдо. Необычайный свет рождался где‑то здесь, в лаборатории. Напряженно всматриваясь в темноту, он увидел: там, над ванной, где лежала мумия, струилось какое‑то голубое сияние. Вот загорелся голубой огонек и тотчас погас, потом зажегся рядом. И уже десяток огней колеблются и пляшут, словно в хороводе. В их свете отчетливо видны темные контуры мумии.

Мумия фосфоресцировала… Андрей с интересом наблюдал за вспышками блуждающих огней и вдруг заметил, как грудь мумии поднялась и медленно опустилась. Или ему это показалось?.. Неужели показалось?

Прошла минута, и Мересу снова вздохнул глубоко, со свистом и клекотом.

«Надо бежать и разбудить Виктора Петровича, Верочку», – подумал Андрей. Но сразу же понял, что не сможет подняться. Необъяснимая, неимоверная тяжесть вдавила его в кресло. Он сидел, нагнувшись вперед, и широко открытыми, остановившимися глазами смотрел перед собой.

Мумия оживала… Андрей ясно видел, как у нее дрогнули веки, как передернулись губы и пальцы рук начали хватать воздух судорожными движениями.

И вдруг Андрей почувствовал, что сердце у него забилось часто‑часто, а потом почти остановилось. В ванне что‑то забулькало, а затем Мересу взмахнул руками и сразу, рывком, сел. Он еще раз тяжело вздохнул, приоткрыл глаза, обвел комнату тяжелым взглядом. И вот его взор остановился на Андрее. Тогда Мересу поднял руку и, показывая на ученого пальцем, засмеялся. На его длинной и сухой, как палка, руке прыгал тяжелый браслет с изображением женщины, играющей на тимпане.

Андрей почувствовал, как шевелятся волосы на голове и холодный пот покрывает все тело. А Мересу смеялся все громче и громче. Это был уже не человеческий смех, он до боли давил на барабанные перепонки, не давал вздохнуть. Андрей понял, что теряет сознание… и проснулся опять, на этот раз уже по‑настоящему.

В лаборатории было совсем темно. Андрей не мог преодолеть безотчетного страха. Он встал и, торопясь, натыкаясь в темноте на мебель, подошел к двери, нащупал дрожащими руками штепсель.

Когда яркий электрический свет залил лабораторию, Андрей облегченно вздохнул, потом вынул из кармана платок и вытер капли пота, выступившие на лбу.

«Пора кончать, – подумал он. – Ведь так, чего доброго, станешь всеобщим посмешищем. Надо сейчас же разбудить Верочку и замести все следы этого смехотворного опыта».

Андрей со злостью посмотрел в сторону мумии и, словно удивившись чему‑то, отошел на два шага <