Магомет у ворот Святого Романа

 

В городе казалось, что апрель медлит так же, как и Магомет; месяц будто надумал припоздниться. Но вот наконец настал его первый день – небо заволокли тучи, с Балкан налетел ветер.

Бездействие юного султана объяснялось не безволием и не леностью. Два месяца ушло на то, чтобы дотащить пушки из Адрианополя; с ними продвигалась и армия, а продвигаясь, занимала, а точнее, заполоняла страну. Наконец прибыл и сам султан – так вышло, что вместе с ним прибыл и апрель; после этого Магомет уже не терял времени.

Примерно в пяти милях от стен на южной, дальней от моря стороне он развернул свое войско в боевую шеренгу, и по зову горна воины двинулись вперед, одновременно тремя рядами. Так высокая волна – могучая, изменчивая, шумливая, страшная – поднимается из глубин и накатывается на прибрежные утесы.

Около десяти часов утра шестого апреля император поднялся на крышу башни Святого Романа – уже говорилось, что башня эта располагалась слева от ворот, носивших то же имя. Рядом с ним были Джустиниани, кардинал Исидор, Иоганн Грант, Франза, Теофил Палеолог, дука Нотарас и ряд менее важных персон, греков и чужеземцев. Они пришли рассмотреть по мере возможности, как турки занимают свои позиции.

День был по‑весеннему погожим, свежий ветерок разогнал дымку.

Пусть читатель представит себе эту крышу – просторную платформу, подняться на которую можно по деревянной лестнице, расположенной внутри башни; с четырех сторон ее защищают укрепления с массивными каменными зубцами, достаточной высоты, чтобы за ними мог укрыться даже самый рослый мужчина; чтобы дотянуться до амбразур, необходимо воспользоваться скамейкой. На платформе стоят самострелы и метательные снаряды, выстроенные как это принято на корабельной батарее, а за ними, на удобном расстоянии друг от друга, аркебузы на треножниках, мощные катапульты и небольшая пушка на высоком лафете – ее можно подкатить и поставить между метательными снарядами. Рядом с каждым орудием лежит в полной готовности снаряжение. Кроме того, к стенам прислонены копья, дротики, длинные луки и арбалеты; на ближнем к воротам углу развевается императорское знамя – древний греческий крест, сверкающий золотом на белом поле. Тут же находятся и защитники башни, по большей части это византийцы, поэтому приветствие их не свелось к простой воинской уважительности, ибо перед ними император, которому они привыкли поклоняться.

Они оглядывают его, отмечая с немалой гордостью, что на нем – стальной остроконечный шлем, а выправкой он ничем не уступает самым бравым из своих спутников, в том числе и знаменитому генуэзскому кондотьеру Джустиниани. Забрало императора поднято – и чтобы видеть самому, и чтобы видели его, – и, бросая украдкой взгляды на его лицо, благородное от природы, а сейчас еще и одушевленное сверх обычного, бойцы укрепляются и телом и духом.

Справа и слева соседние башни скрывают вид на стены, но к югу простирается равнина, холмистая и плодородная, по ней рассыпаны одинокие деревья и небольшие рощицы, тут и там виднеются брошенные дома. Нежная зелень на склонах напоминает тем, кому хорошо знаком этот вид, что трава уже вторглась в бывшие сады и на возделанные поля. Константин смотрит в молчании – он знает, что скоро и травы не останется тоже. Прямо за заполненным водою рвом, у подножия первой, или внешней, стены, бежит дорога, а за дорогой расположено кладбище, густо уставленное могильными камнями, а также бурыми и белыми склепами‑мавзолеями; о незапамятных временах, когда эта окраинная зона не принадлежала мертвым, молчат даже хроники – так давно это было. От дальнего горизонта взгляд обреченного императора перемещается к кладбищу и задерживается на нем.

Тут кто‑то из его свиты восклицает:

– Вслушайтесь! Что это за звук?

Все прислушались.

– Гром.

– Нет, на раскаты не похоже. Это барабан.

Константин и Джустиниани вспомнили описанный графом Корти огромный барабан, который везли перед артиллерийским обозом турок, и император хладнокровно вымолвил:

– Они идут.

Почти сразу после этих слов солнечный свет, слегка озарявший дали, вроде как затмился, и на вершинах далеких холмов словно показались гиганты, которые катили их, как дети катят снежные комья, – они двигались в направлении города.

Гул барабана не умолкал, приближаясь. Джустиниани, в силу своего богатого опыта, определил:

– Ваше величество, он тут, прямо перед нами; как ворота Святого Романа обозначают центр вашей обороны, так и этот барабан обозначает центр наступающей цепи – он регулирует движение от фланга до фланга.

– Полагаю, так и есть, капитан; смотрите, вон там, слева, – человеческие фигуры.

– А я, ваше величество, слышу звуки горна.

Некоторое время спустя кто‑то заметил:

– Я слышу крики.

Еще кто‑то произнес:

– Я вижу блеск металла.

Вскоре уже показались всадники; и пехотинцы и византийцы, тысячами высыпавшие на стены, наблюдали за ними с нервическим изумлением; куда бы ни обращали они взгляд, всюду видели подступающего врага, слышали его вопли, лошадиное ржание, гудение горнов и мерный бой барабанов.

– Клянусь именем Богоматери Влахернской, – произнес император, наконец оторвав взгляд от этого зрелища, – их орды и орды, от самого моря, которое от нас слева, и, судя по звуку, до Золотого Рога, который справа; тем не менее я разочарован. Я ожидал более великолепных упряжей, щитов и знамен, пока же вижу лишь пыль да черноту. Кроме того, я не различаю среди них знамени султана. Скажи, о достойнейший Иоганн Грант, – ибо мне доносили, что тебе неоднократно уже доводилось сражаться с этими ордами, – скажи, обычна ли для них эта непритязательность в облике?

Кряжистый немец ответил – выговор его затруднял понимание:

– Те, что слева, – это азиатское отребье. Они здесь, поскольку ничего не имеют, и уповают на то, чтобы исправить свое положение, вернуться богатыми, сменить драные чалмы на короны, а рубища из козьих шкур – на шелковые одежды. Взгляните, ваше величество: надгробия, что перед нами, прекрасно ухожены; завтра если какое из них еще и будет стоять, оно будет изуродовано. У тех, кого похоронили недавно, не останется ни кольца на пальце, ни монеты под языком. О да, через неделю все это отребье будет выглядеть куда презентабельнее! Лишь дайте им время превратить одежды, которые они сорвут с мертвецов, в новые тюрбаны. Но когда появятся янычары, разочарование вашего величества испарится. Смотрите, завиднелся их авангард – вон там, на всхолмии перед воротами.

Скорее справа от ворот, чем прямо перед ними, находилось небольшое возвышение; все глаза обратились туда, а там как раз завиднелся отряд всадников – они двигались медленно, но в безупречном порядке, доспехи и копья отсвечивали серебром. Справа и слева от первого отряда тут же показались еще два; тут бой барабана утих, а из войска, развернувшегося на равнине и внезапно остановившегося, на полном скаку вылетели вперед несколько групп; спешившись, они принялись рыть окоп.

– Вне зависимости от того, похож этот султан на своего отца или нет, он настоящий воин. Он намерен обеспечить прикрытие своей армии и одновременно обложить нас от моря и до гавани. Видит Бог, завтра только быстрокрылые соколы смогут осуществлять нашу связь с внешним миром.

Эти слова, обращенные Джустиниани к императору, вряд ли были замечены, ибо за спинами развернувшихся в боевой порядок янычар раздались низкие тона варварской музыки – сочетание горнов и цимбал, столь любезное слуху воинов Востока; в тот же миг взвился желтый флаг. Тогда старый Иоганн Грант воскликнул:

– Цвета Силихдаров! Магомет неподалеку. А, вглядитесь, ваше величество, – вот и сам султан!

В шеренгах образовался проем, по нему ехал всадник в кольчуге, разбрасывавшей золотые искры, в шлеме, с копьем в руке и щитом за спиной; скакун его был накрыт свободно струящейся попоной. За спиной его виднелась свита из воинов и гражданских – первые в боевом облачении, вторые в просторных одеждах и огромных чалмах. Всадник вел их вниз по склону холма, будто бы намереваясь постучать в ворота. На башне зарядили пушку и подкатили ее к амбразуре.

– Магомет, говоришь, Иоганн Грант?

– Магомет, ваше величество.

– В таком случае он неосмотрителен, впрочем нам нечего стыдиться своих стен и ворот, пусть осмотрит их невозбранно… Слышите, воины? Позвольте ему посмотреть и удалиться с миром.

Этими словами он смирил нетерпение пушкарей.

Следующую его фразу оборвал звук рога, зазвучавшего у подножия башни. Один из офицеров свесился со стены и доложил:

– Ваше величество, из ворот только что выехал всадник и скачет вперед. Насколько я понял, это иностранец, граф Корти.

Константин наблюдал за тем, что случилось далее.

Обычно путь из долины лежал через глубокий ров у ворот Святого Романа, путь этот шел по настилу из крепких бревен с прочными перилами по бокам, положенному на кирпичные пилоны. От этого поста не осталось ничего, кроме нескольких шатких досок – их можно было быстро снять при необходимости. Даже пройти по ним пешком было не так‑то просто, а граф Корти, когда император взглянул на него с возвышения, пересекал преграду верхом, одновременно трубя в рог.

– Неужели он обезумел? – с тревогой осведомился император.

– Обезумел? Нет, он вызывает кого‑то из нехристей на поединок; и если, высокородные господа, он столь же искусен, сколь и смел, то, клянусь тремя королями из Кёльна, непросто будет нам, остальным, с ним сравняться.

Так отвечал императору Грант.

Корти благополучно миновал ров и остановился на другом берегу, плотно вогнав древко своего знамени в землю. Открытое пространство кладбища позволяло ему видеть турок впереди и самому оставаться на виду – расстояние между ними было не более ста ярдов. Приподнявшись на стременах, граф снова протрубил в рог – в чистой ноте отчетливо звучал вызов.

Магомет оторвался от осмотра башни и глубоко сидевших в стене ворот и подозвал свою свиту.

– Что за девиз у него на знамени? – поинтересовался он.

– Луна, а поверх нее – крест.

– Вот как?

Вызов был повторен дважды, но молодой султан оставался неподвижен, лишь необычная серьезность легла на его лицо. Он узнал графа, только в мыслях своих называл его более привычным восточным именем, Мирза. Знал он и то, что дерзкий вызов брошен не из одного только честолюбия – то было напоминание о заключенном ими договоре, и, если истолковать правильно, звучало оно так: «Вслушайся, повелитель! Она в добром здравии, и дабы я не показался в твоих глазах недостойным ее, пошли храбрейшего помериться со мной силами». Магомет заколебался – случайность способна погубить эту высокую душу. Увы тогда княжне Ирине в день последнего приступа! Кто доставит ее к нему в руки? Огромное войско, боевые машины и дотошные приготовления – все это было не столько во имя завоевания и славы, сколько во имя любви. Мучительным стало бы испытание, если бы кто‑то в тот миг сказал ему: «Она твоя, султан Магомет; она твоя, возьми ее, а город оставь в покое».

Вызов был брошен в третий раз, и со стен раздался приветственный рев. Тогда сын Исфендиара, узнав знакомый девиз и все еще мучительно переживая свое поражение, протолкался сквозь толпу к Магомету и попросил:

– Повелитель, позвольте мне проучить этого выскочку.

Магомет ответил:

– Ты уже испытал на себе его руку, однако ступай – вручаю тебя твоим гуриям.

После чего он поудобнее устроился в седле, улыбаясь. Не графу сейчас грозила опасность.

Оружие, доспехи и конская сбруя у мусульман такие же, как у итальянцев; поскольку оружие для поединка выбирает тот, кому бросили вызов, – а это может быть топор, меч, копье или лук, сын Исфендиара выбрал последний и, пока приближался к сопернику, подготовил его. Граф не замедлил последовать его примеру.

Они взяли свои луки – короткие, для стрельбы из седла, – в левую руку, положили на них стрелы, закрепили щиты на правом предплечье.

Добравшись до открытого пространства – кладбища, всадники принялись описывать круги, следя за тем, чтобы щит оставался со стороны соперника; расстояние между ними было около двадцати шагов. Зрители стихли. Помимо мастерства, которым всегда обладают участники таких поединков, зрители хотели видеть, кому улыбнется удача.

Соперники трижды описали круг, так искусно прикрываясь щитами, что ни тому, ни другому было не пустить стрелу; потом турок все‑таки выстрелил, прицелившись в плечо лошади графа, – скрепленные ремнями кольчужные пластины на шее не обеспечивают надежной защиты. Граф прикрыл лошадь щитом, выкрикнув на османском наречии:

– Негоже так, сын Исфендиара! Я твой соперник, а не мой конь. И ты поплатишься за свою трусость!

Сузив круг и дав скакуну шпоры, он заставил турка развернуться на месте и почти что остановиться. На тот миг, который понадобился, чтобы достать вторую стрелу из колчана за спиной, турок оказался беззащитен.

– Берегись! – вскричал граф и послал стрелу прямо в лицо под капюшоном.

Никогда сыну Исфендиара не вернуться в отцовский пашалык. Голоса ему не хватило даже на стон. Противник вскинулся в седле, хватая рукой пустоту, а потом грянулся оземь.

Собственность убитого – его скакун, оружие и доспехи – по праву принадлежат победителю; но, даже не глянув на них, граф вернулся к своему знамени и под крики греков со стен и башен вновь бросил вызов. Несколько военачальников буквально накинулись на султана, моля о дозволении ответить дерзкому гяуру.

 

^{Противник вскинулся в седле, хватая рукой пустоту, а потом грянулся оземь.}

 

Арабскому шейху, который кричал громче других, султан задал вопрос:

– Что такое случилось со вчерашнего дня, что тебе разонравилось жить?

Шейх поднял копье с гибким древком, двадцати футов в длину, сделанное из тростника, какой растет только в долине реки Иордан, и, потрясая им, ответил:

– Во имя Аллаха и чести моего племени!

Поняв, что шейх уповает на свое оружие, Магомет спросил:

– Сколько раз ты вчера молился?

– Пять, повелитель.

– А сегодня?

– Дважды.

– Тогда ступай, но поскольку у твоего соперника нет копья, равного по длине твоему, ему дозволено будет воспользоваться мечом.

Жеребец шейха был из самых породистых скакунов Хиджаза, и выпрямившийся в седле шейх, с многослойной чалмой на голове, в туго стянутом на поясе полосатом халате, с тонким горбоносым яркоглазым лицом кофейного цвета, казался повелителем пустыни. Он во весь опор ринулся на христианина, ловко поигрывая огромным копьем, так что оно приняло вид сухого стебля папируса.

Граф распознал в этом приеме фокус с джеридом, который не раз отрабатывал с Магометом. Не будучи уверенным, не надеты ли у соперника под халатом доспехи, он встретил его стрелой и, отметив, что она упала, не причинив тому вреда, перекинул лук за спину, выхватил меч и послал коня вперед, постоянно уклоняясь то вправо, то влево, чтобы не дать шейху прицелиться. Движения его были невероятно грациозными.

Внезапно шейх перестал поигрывать копьем, воздел его над головой, нацелил на соперника и с пронзительным криком устремился вперед. Друзья Корти на башне задержали дыхание; даже император произнес:

– Слишком силы неравны. Помогай ему Бог!

Однако в последний момент, в момент столкновения, Корти бросил коня вправо, и лег ему на бок, прикрывшись щитом. Копье, на долю мгновения уступив ему в стремительности, просвистело в воздухе; шейх не успел опомниться или перехватить свое оружие, а искусный противник уже поравнялся с ним. Говоря коротко, теперь араб был у него в руках. Скача с ним рядом и положив руку ему на плечо, граф выкрикнул:

– Сдавайся!

– Никогда, пес христианский! Поступай как вздумается.

Меч взметнулся, блеснул, а потом опустился – копье он рассек у самой руки его владельца. Обломки упали на землю.

– Сдавайся теперь!

Шейх натянул поводья:

– Почему ты не убиваешь меня?

– Мне нужно передать послание твоему повелителю, Магомету.

– Говори.

– Скажи, что ядра с башен способны долетать до него, а пушкарей сдерживает только присутствие императора. Тебе надлежит поспешить.

– Кто ты такой?

– Рыцарь‑итальянец, который, будучи врагом твоего повелителя, все же имеет основания его любить. Ну, так как?

– Сделаю все по твоему слову.

– Хорошо. Коня я забираю.

– Выкуп возьмешь?

– Нет.

Шейх неохотно спешился и зашагал прочь, а торжествующие крики греков ножом вонзились ему в сердце.

– Шанс, о христианин, дай мне еще один шанс – сегодня, завтра!

– Доставь послание, а дальше будет, как решит твой повелитель. Поспеши.

Граф отвел свою добычу к знамени и, перекинув через него повод, еще раз посмотрел на сияющие ряды янычар – и поднес рог к губам. Он видел, как шейх поклонился Магомету, потом их заслонила свита.

– Галантный пес, клянусь пророком! – произнес султан. – На каком он говорил наречии?

– О повелитель, он будто бы вырос в моем собственном шатре.

Выражение лица султана переменилось.

– Других посланий не было?

Он думал о княжне Ирине.

– Было, о повелитель.

– Повтори.

– Он готов биться со мной снова, сегодня или завтра, как решит повелитель, а я хочу вернуть коня. Без него Хиджаз – как вдова.

Лоб у Магомета покраснел.

– Вон отсюда! – вскричал он в ярости. – Или ты не понимаешь, болван, что, когда мы возьмем город, ты вернешь себе своего коня? А поединка не будет, ибо ты мне нужен в бою.

После этого он приказал освободить себе проход и, не теряя величия, поехал обратно; после того, как он скрылся из виду, Корти тщетно трубил в свой рог.

Обоих коней провели по шатким мосткам, а потом в ворота.

– Небеса послали мне доброго воина, – обратился к Корти император, спустившись с башни.

А Джустиниани спросил:

– Почему ты пощадил второго соперника?

Корти сказал правду.

– Добрый поступок, – отвечал генуэзец, протягивая графу руку.

– Воистину, – от души подтвердил Константин. – Добрый поступок. А теперь садись в седло и скачи за нами.

– Ваше величество, сперва прошу об одной милости… Какой‑то человек лежит мертвым на дороге. Сделайте так, чтобы его положили на носилки и отнесли к друзьям.

– Воистину христианская просьба! Церемониймейстер, распорядись.

Кавалькада двинулась прочь – они хотели осмотреть с других точек позиции турок; со стороны суши везде все было одинаково – скопление войск, рытье окопов. Закончив объезд на закате, император посмотрел на море и на Босфор перед Золотым Рогом, покрытый сотнями парусов.

– Расположение безупречное, – высказался кондотьер.

– И все в руках Божьих, – откликнулся Константин. – Что же, теперь – в Святую Софию.

 

Глава VII

БОЛЬШАЯ ПУШКА ЗАГОВОРИЛА

 

На следующее утро первый же робкий проблеск света явил дозорным на башнях устрашающее зрелище. Всю ночь до них доносились всевозможные звуки, свидетельствовавшие о том, что внизу кипит многорукая работа; теперь же, прямо за линией досягаемости их пушек, они увидели непрерывный вал из свежей земли, бесстыдно украшенный мраморными надгробиями с кладбища.

Ни в одной хронике предыдущих осад византийской столицы не было упоминания таких приуготовлений. Новоиспеченным воинам, которые впервые видели перед собой вражеское войско, казалось, что мир сократился до мельчайших размеров; что до их товарищей‑ветеранов, к которым они в естественном порыве обратились за словами утешения, те высказались о султане с большим уважением. Либо у него есть мудрый советчик, сказали они, либо сам он гениален.

Настал полдень – рабочие продолжали трудиться неустанно, вал делался все выше, войско, заполнившее равнину, все прирастало, а линия горизонта к западу от ворот Святого Романа терялась в густом дыму огромного бивуака.

Пала ночь – работы продолжались.

После полуночи дозорные, ориентируясь по звукам, решили, что враг продвинулся ближе к стенам. Они не ошиблись. С наступлением следующего утра то тут, то там, на некотором расстоянии друг от друга, появились небольшие холмики свежей земли, гораздо ближе основного окопа; был отдан приказ, и на них обрушилась туча камней и стрел; оттуда тут же выскочили лучники и пращеметатели, отстреливаясь, прикрывая строителей. Так произошло первое столкновение.

В полдень – второе столкновение.

Вечером – третье.

Перевес, разумеется, оставался на стороне осажденных.

Работы на валу продолжались, тогда как в долине за укрепленной линией скрипели колеса телег, груженных боевыми машинами, и звучали крики погонщиков; стоявшие на стенах ветераны заявили, что враг подвозит мангонели и баллисты.

На третье утро строительство вала было завершено, его прикрыли мантелетами, за которыми, в боевой готовности и со всей обслугой, выстроились все типы осадных машин, какие использовались со времен Александра и до Крестовых походов. С этого момента боевые действия уже велись с обеих сторон.

Поначалу не видно было ни пыла, ни фурора; скорее, новички опробовали свои механизмы, или, говоря языком современной артиллерии, пристреливались. Между выстрелами подчас проходило по несколько минут, и поскольку первой задачей осаждавших было разрушить зубцы, служившие прикрытием для стражей, каждый раз, когда пущенный ими камень ударялся о верхнюю часть стены, звучали торжествующие крики.

Защитники‑иностранцы были опытными воинами, прекрасно владевшими искусством взятия городов и крепостей. Успехи врага они встречали с презрением.

– Недоучки! – говорили они. – Настоящие недоучки!

– Видите тех, у большой катапульты, они лебедку не в ту сторону разворачивают.

– Вот дети дьявола в чалмах! Глаз у них, что ли, нету? Эх, я их сейчас проучу! Глядите!

И когда арбалетный болт попадал в цель, на стенах раздавался громкий хохот.

Кроме того, командиры постоянно подбадривали своих новоиспеченных бойцов:

– Две стены и заполненный ров в сотню футов шириной! Если Магомет и дальше будет продвигаться с такой скоростью, мы еще отпразднуем веселенькое Рождество в следующем веке! Цельтесь поаккуратнее, молодцы, поаккуратнее. По нехристю на каждый болт!

По внешней стене – она была пониже и, естественно, первой приняла на себя огонь врага, – а также и по внутренней прохаживался император, безразличный к опасности и усталости, умевший подбодрить своих воинов.

– Камни под нашими ногами честные, – говорил он. – Приходили персы и думали их раскатать, простояли долго, а потом бежали; сколько бы мы ни искали, мы не сможем положить палец ни на один из них и сказать: «Здесь хазары оставили рубец». Так и Мурад, родитель этого молодого человека, расточил здесь много месяцев, а заодно и жизней своих подданных, но он бежал, и ни камень в основании стены не дрогнул. Так оно было, так будет и сейчас. Бог на нашей стороне.

По истечении трех дней греки на стенах привыкли к обстрелу, и теперь все насмехались над ним, как и ветераны.

На четвертый день около полудня император, возвращавшийся с обхода стен, поднялся на Багдадскую башню – как уже говорилось, она стояла у ворот Святого Романа с правой стороны – и, обнаружив на крыше Джустиниани, обратился к нему:

– Такие, с позволения сказать, боевые действия, капитан, совершенно бессмысленны. У нас всего лишь двое погибших, ни один камень не шелохнулся. Мне кажется, султан просто забавляется, приуготавливая что‑то более серьезное.

– Ваше величество, – отвечал трезвомыслящий генуэзец, – Небеса даровали вам и дух, и глаз воина. Не прошло и часа с тех пор, как старый Иоганн Грант сказал мне, что желтым флагом на возвышенности обозначена полевая ставка султана, этот флаг не следует путать с его боевым знаменем. Из вышесказанного, как я полагаю, надлежит сделать вывод, что, если бы мы смогли проникнуть за ряды янычар, дислоцированных на дальнем склоне холма – которые наверняка попытались бы пресечь подобную вылазку, – мы обнаружили бы с умом поставленный царский шатер – в том случае, если, как я и полагаю, именно по этим воротам будет нанесен основной удар. Кроме того, здесь не видно старомодных боевых машин, которые размещены вдоль всего фронта: ни катапульт, ни бриколей, ни библий – как некоторые, со зловредным остроумием, называют приспособление для метания крупных камней; а еще нам пока не докладывали ни про пушки, ни про аркебузы или бомбардиры, хотя нам и известно, что у противника они имеются в большом количестве. Из этого, учитывая тот факт, что сам султан находится здесь, я могу заключить, что он сделал ставку на свои крупные орудия и, пока его бойцы, по словам вашего величества, забавляются, орудия приводят в готовность. Завтра или, возможно, через день из них откроют огонь, и тогда…

– Что тогда? – осведомился Константин.

– Мир получит новый урок в военной науке.

Лицо императора, видное под поднятым забралом, помрачнело.

– Пресвятой Боже! – пробормотал он, почти что про себя. – Если эта древняя христианская империя падет из‑за моего просчета, кто, кроме Тебя, дарует мне прощение?

После чего, перехватив удивленный взгляд генуэзца, он продолжал:

– История простая, капитан… Некий человек из Дакии, назвавшийся Урбаном, однажды попросил у меня аудиенции и, будучи допущен, сообщил, что он – мастер по литью пушек; искусство это он постиг в Германии и, изучив свойства пороха, пришел к выводу, что его можно с большим успехом применять в пушках калибром крупнее тех, что используются ныне. Он, по его словам, изобрел сплав – состав его он держит в тайне, – который при условии правильной отливки способен выдержать колоссальное давление. Если бы я обеспечил его материалами, местом для работы и необходимыми инструментами, я мог бы набить свой арсенал такими орудиями и сжечь противника или сбросить в море. Я мог бы тогда даже снести свои стены, и поставить на их место обычные земляные валы, и, поместив на них пушки, оградить свою столицу хотя бы и от объединенных сил всего мира. Урбан отказался открыть мне подробности. Я спросил, какой награды он просит, и он запросил столько, что я лишь рассмеялся. В надежде, что он образумится, я несколько дней продержал его у себя на службе, но потом мне надоела его заносчивость, и я отправил его восвояси. Потом, я слышал, он подался в Адрианополь. Султан Магомет принял его предложение, построил ему литейную мастерскую и испытал одно из его орудий – слава о нем потом прогремела по всему Востоку. Это и было то самое бронзовое бревно, которое граф Корти видел на дороге: теперь оно здесь, а первым этого мастера Небеса послали ко мне.

– Ваше величество, – отвечал генуэзец, сильно впечатленный этим рассказом и явным смущением императора, – Небеса не судят нас строго за ошибочные суждения. Никто из монархов Европы не принял бы условий этого человека, и мы пока не знаем, не ввел ли он этого заносчивого юнца Магомета в заблуждение. Глядите, однако!

В этот момент стоявшие перед воротами янычары вскочили в седла и продвинулись вперед ярдов на сто; за их спинами раздавались беспорядочные крики и щелканье бичей. После этого на возвышенности появилась цепочка буйволов, впряженных попарно, – они с трудом тянули почти непосильную ношу; у каждого буйвола был свой погонщик, каждый из них размахивал длинным кнутом с длинным кнутовищем, издавая сладострастный вой.

– Большая пушка, – определил Константин. – Ее вывозят на позицию.

Джустиниани обратился к расчетам боевых машин:

– Подготовить болты и камни.

Арбалетчики тут же взялись за дело, обрушив целый град снарядов на янычар и погонщиков.

– Стрелять на максимальную дальность!

Угол высоты увеличили, и все же снаряды не долетали до цели.

– Подкатить пушки! – распорядился Джустиниани.

То были небольшие орудия с круглыми жерлами из обручного железа, заряжающиеся со ствола, на больших колесах; они выстреливали с полдюжины свинцовых ядер размером с грецкий орех. Навели их тщательно. Ядра засвистели и запели свою свирепую песню.

– Выше брать! – крикнул генуэзец из‑под прикрытия зубца. – Стрелять на максимальную дальность!

Янычары ответили дружным воплем.

Второй залп тоже не достиг цели. Тогда Джустиниани спустился со стены.

– Ваше величество, – произнес он, – чтобы не дать им установить орудие, нам остается одно: вылазка.

– Нас мало, их слишком много, – задумчиво откликнулся император. – Каждый наш боец на стенах стоит десятка этих там, в поле. Пушка эта – нововведение. Пусть сперва опробуют ее.

Генуэзец ответил:

– Вы правы, ваше величество.

Турки продолжали трудиться, подгоняя и подтягивая перегруженный обоз, и вот наконец огромный циклопический глаз орудия угрожающе уставился на город.

– Неплохой инженер этот дакиец, – заметил император.

– Вон он, устанавливает другие орудия.

Это произнес Джустиниани, ибо показался еще один обоз, запряженный могучими быками, и к полудню по бокам от первого чудища лежали на своих лафетах еще три отблескивающих желтизной бревна, в том же мнимом спокойствии, не оставляя сомнения, что ворота Святого Романа будут разрушены, если это передовое вооружение окажется тем, чего от него ждут.

Если на стенах царило волнение, то в лагере соперника бушевало с трудом сдерживаемое нетерпение. Дакиец Урбан, надзиравший за приготовлениями, стремился, естественно, проделать все с максимальной тщательностью: очень многое, по его мнению, зависело от правильной установки орудий; однако Магомет – пеший, с кнутом в руке, не давал ему спуску и даже смешался с рабочими, немилосердно их подгоняя то угрозами, то посулами награды.

– Это не буйволы, а улитки! Передай мне стрекало! – воскликнул он, выхватывая его у погонщика. После чего обратился к Урбану: – Принести порох и ядро, ибо на закате большая пушка должна выстрелить. Никаких проволочек. Клянусь мечом Соломона, не будет этой ночью гяурам в городе сна, и прежде всего – во дворце, который они называют Влахернским.

Дакиец подозвал своих мастеров. Мешок с порохом забили в ствол, потом, с помощью прочной колотушки, туда же закатили каменное ядро, которое прижали к мешку. Действительно, только металл невиданной прочности был в состоянии выдержать такой напор. После этого подготовили запал, прикрепили к нему длинный шнур, и засим Урбан доложил:

– Орудие готово, повелитель.

– Тогда следить за солнцем и – бисмилла! – в момент его захода произвести выстрел. Целить по воротам, тем, что перед нами, и если попадешь по ним или по одной из башен, произведу тебя в беглербеи.

Установка орудий продолжалась. Вот наконец солнце помедлило в облачной дымке, готовое увлечь вслед за собою день. Султан вышел из своего многокомнатного шатра – в таких живут бедуины – и подошел к Урбану и его подмастерьям, стоявшим у лафета самой большой пушки.

– Огонь! – приказал он.

Урбан опустился перед ним на колени:

– Не соизволит ли повелитель отойти?

– Почему я должен отойти?

– Здесь опасно.

– Орудие наведено на ворота?

– Да, но умоляю вас…

– Если не хочешь, чтобы я счел тебя псом неверным, встань и выполняй мой приказ.

Дакиец без лишних слов опустил свободный конец запального шнура в горшок с горячими углями, а когда шнур зашипел, рассыпая искры, отбросил горшок в сторону. Мастера бросились наутек. Рядом с Урбаном остался только Магомет, и никакие подвиги на поле боя не могли бы стать лучшим подтверждением мужества юного падишаха в глазах тысяч, глядевших на него сейчас с безопасного расстояния.

– Не соизволит ли повелитель отойти со мной чуть в сторону? Тогда он увидит полет ядра.

Магомет согласился.

– Смотрите в сторону ворот, повелитель.

Шнур догорел; запал вспыхнул, поднялось облачко дыма, воздух застонал, колеса задребезжали, принимая на себя отдачу орудия, раздался громоподобный звук, который, впрочем, превосходил любой раскат грома, и, по сути, можно сказать, что, обретя новый голос и новый предел ужаса, война пережила второе рождение.

В ушах у Магомета зашумело, некоторое время он ничего не слышал, впрочем глаза его были прикованы к полету ядра, ему все равно было, где замер звук – на Галатских высотах или за Босфором, в Скутари. Он видел, как черный шар пронесся между башнями у ворот и умчался в город – насколько далеко и с какими последствиями, он не видел, да ему это было и не важно.

Урбан упал на колени:

– Пощади, повелитель, пощади!

– За что? Ты не попал по воротам? Поднимись и проверь, в порядке ли пушка.

Выслушав доклад, что в порядке, он подозвал к себе визиря Халиля:

– Выдай ему кошель, да потолще, ибо, клянусь Аллахом, он отдал мне в руки Константинополь!

И Магомет отправился к себе в шатер, исполненный, несмотря на звон в ушах, радости и уверенности.

Тем временем Константин и генуэзец наблюдали с башни, как пушку окутал клуб дыма, а после этого мимо них с шумом пронеслось гигантское ядро, подобное незримой комете. Глаза их следили за звуком, но где упал снаряд, они не определили, лишь услышали грохот, будто от попадания в дом в центре города, а потом глянули друг на друга и дружно перекрестились.

– Нам ничего не остается, кроме как предпринять вылазку, – произнес император.

– Ничего, – подтвердил Джустиниани. – Орудия нужно обезвредить.

– Пойдем займемся подготовкой.

Поскольку новых выстрелов не последовало, они спустились с башни.

Замысел предстоявшего рейда был весьма хитроумным. Ночью предполагалось открыть расположенные под Влахернским дворцом ворота, называвшиеся Керкопорта. Граф Корти с охранением должен был выбраться наружу и внезапно напасть на янычар, охранявших батарею. Одновременно Джустиниани должен был выехать через ворота Святого Романа, пересечь ров по временному мосту и под прикрытием резерва из пехотинцев атаковать пушки.

Замысел был исполнен в точности. В предрассветной полумгле граф пробрался по древнему проходу, незаметно вышел на позиции врага и напал на безмятежных турок. К этому времени многим уже было известно, что шарф у него на шее – дар княжны Ирины, то же самое подтвердил и его боевой клич: «За Бога и за Ирину!» Прорвавшись сквозь неподготовленную цепь, он зашел к пушкам с тыла и водрузил свое знамя у ворот шатра Магомета. Если бы его бойцы не рассыпались, он, возможно, вернулся бы с августейшим пленником.

Пока граф отвлекал на себя все внимание, Джустиниани сломал лафеты и сбросил орудия на землю. Будь они знакомы с современным приемом, который называется «помеха в стволе», они вывели бы пушки из строя безвозвратно. Среди янычар потери были существенные, среди нападавших – незначительные. Преследования не было, и пешие и конные вернулись назад через ворота Святого Романа.

Шум разбудил Магомета, он надел легкие доспехи и бросился наружу, успев услышать клич нападавшего и сорвать его знамя. Когда глазам его предстала луна с крестом поверх нее, он впал в необузданную ярость. Ага – командир передового отряда – и все его помощники были без пощады посажены на кол.

По ходу осады предпринимались и другие вылазки, но после первой противника ни разу не удалось застать врасплох.

 

Глава VIII