Сережа Кудрявцев и тётя Шура

 

Удивительно переплетаются человеческие судьбы! Жили‑были на свете два человека, самые обычные и простые, попроси их рассказать о своей жизни – пяти минут хватит. И вдруг волею случая дороги этих людей пересеклись, и возникло такое, чего простым и обычным никак не назовёшь. Как два неприметных, заурядных с виду камня: лежат себе годами, и внимания на них никто не обращает, а возьмёшь, ударишь один о другой – искры!

Ну, понятно, тысячу раз в романах было, в пьесах и поэмах, когда встречаются юные или даже не очень юные Ромео и Джульетта: ток из рук, любовь с первого или второго взгляда и всё последующее. Тут уже не просто искры, а пламя бывает, всепоглощающий огонь! Но наша история развивалась совсем по‑иному, да и не могла иначе, потому что Сереже Кудрявцеву было тогда чуть за двадцать, полгода как из армии пришёл, а тёте Шуре шестьдесят с хвостиком; и то, что эти одинокие души потянулись друг к другу, в романтические схемы никак не укладывается.

Началось с того, что весенним вечером вёз таксист пассажиров, мужа и жену, которые куда‑то сильно опаздывали, всю дорогу переругивались и подгоняли водителя, намекая на чаевые. И тут, проезжая пустынным переулком, водитель увидел, что с тротуара пытается встать пожилая женщина. «Гони! – протестовали пассажиры. – Пьяная, наверное!» Но водитель уже остановил машину, вышел, помог женщине встать и довёл её до крыльца. «Что с тобой, мамаша? – Оступилась, сыночек, езжай, спасибо тебе, дождусь кого‑нибудь. – А далеко тебе? – Далеко, из гостей я, ты езжай, видишь, волнуются…»

Может, водитель так бы и поступил, если бы не увидел, что лицо женщины исказилось от боли. Ничего не говоря, подхватил её на руки, понес в машину и стал осторожно устраивать на переднее сиденье. Пассажирам бы выразить своё сочувствие или, на худой конец, смолчать, а они подняли крик: «Не имеешь права! Опаздываем! На подсадку берёшь без разрешения! За длинным рублём гоняешься!»

– Ну, и сволочи, думаю, – рассказывал мне Сережа, – и носит ведь земля таких. А ну, ору, вылезайте из машины, пока не вышвырнул! – И, улыбаясь, закончил: – Пошумели, но вылезли, портрет‑то у меня разбойничий…

А для незнакомого с ним человека Сережа и в самом деле выглядит страшновато: нос у него перебит, ещё с детства.

Привёз Сережа тётю Шуру в домик на окраине, помог войти и собрался было уходить, но она уговорила его поставить чай и угоститься на дорогу пирожками. За чаем разговорились, и каждый рассказал за пять минут о своей жизни: тётя Шура о погибшем на войне муже и тогда ещё, в войну, умершей от скарлатины дочке, Сережа – о безрадостном сиротском детстве, о шофёрской службе в армии и общежитии, где сейчас живёт. Уехал, ночью работы было мало, а под утро спохватился, что не подумал врача к тёте Шуре вызвать, оставил одну в доме, беспомощную. Адреса он не записал, но цепкая шофёрская память привела его к этому дому: позвонил в поликлинику, вызвал врача, поставил чай, накормил…

– И она меня не отпускает, и сам я чувствую, что уходить не хочу, – рассказывал Сережа, – Матери‑то я не помню…

Ушёл, потом снова проведать пришёл, снова и снова, а потом перевёз из общежития свой чемоданчик и живёт в том домике по сей день, скоро уже семь лет. Так обрела тётя Шура любящего сына, а он – мать. Когда я у них бываю, то отдыхаю душой: нужно видеть, как они заботятся друг о друге, смотрят друг на друга – будто снова боятся затеряться в этом огромном мире. Видела я любящих сыновей, но такого, как Сережа, – никогда.

А пассажиры, которых он высадил из машины, оказались людьми злопамятными. Через сутки Сережу вызвал директор таксопарка.

– Брал на подсадку женщину без разрешения пассажиров?

– Брал. Она…

– Пассажиров высадил?

– Да. Они…

– Крыл их, грозился силу применить?

– Да, потому что…

– Зайдёшь после смены, распишешься за строгач. На первый раз лишаю премии, а в следующий…

– А я ему говорю, что не распишусь, если не выслушаете, – рассказывал Сережа. – Ладно, махнул, давай, только по‑быстрому. Ну, выслушал, подумал, вызвал секретаршу: «Приказ насчёт Кудрявцева напечатала? Порви и брось в корзину». И мне: «Работай, Серега, я этим склочникам сообщу, что меры приняты. Но имей в виду: в следующий раз…» Справедливый человек, правда?

Ни директор, ни Сережа и думать не думали, что «следующий раз» наступит очень скоро!

Когда они стали жить под одной крышей, Сережа начал уговаривать тётю Шуру уходить со службы, а она никак не решалась. Вот женится Сережа, появится внучек – другое дело, тогда и дня на работе не останется. А на то, что внучек рано или поздно появится, она очень надеялась: Настя, горничная с 15‑го этажа, с которой она познакомила Сережу, всё чаще поглядывала на неё с тревожным любопытством будущей невестки.

В ту пору я и познакомилась с ними; по договору с таксопарком Сережа был на неделю прикреплён к музею, разъезжал со мной и перевозил экспонаты; слово за слово, мы разговорились, и он рассказал мне всю эту историю. Я не раз забегала к тёте Шуре на 12‑й этаж, где она работала в бельевой, радовалась её спокойному счастью, с появлением Насти напрашивалась на свадьбу – и от всей души желала удачи этим славным людям.

 

Несмотря на свой «разбойничий портрет», Сережа был тихим и уступчивым парнем – тот случай, когда форма и содержание абсолютно не совпадали: не пил и не загуливал, ни с кем не ссорился, был неизменно приветлив и безотказно работал за сменщика, если тот брал больничный. Меня всегда смешило, что, улыбаясь, он прикрывал лицо ладонью – стеснялся. Такими безотказными трудягами начальство всегда очень дорожит, и поэтому директор парка был ошеломлён, когда на Кудрявцева снова пришла жалоба, даже не жалоба, а вопль души выброшенных из машины пассажиров!

– Да ты же настоящий хулиган! – возмущался директор, обнимая и поздравляя Сережу. – Я же должен тебя гнать в шею с волчьим билетом!

И снова – из‑за тёти Шуры!

Вёз он на вокзал к поезду двух пассажиров и вдруг увидел, что из окон Дворца искусств повалил дым. Первая мысль: половина седьмого, тётя Шура кончает в шесть и ушла домой. И тут же вторая: а вдруг не ушла? А вдруг её снова попросили посидеть с детьми, как это было вчера и позавчера? И Настина смена сегодня!

Я оговорилась: пассажиров он из машины не высадил, они наотрез отказались. Он просто вытащил ключи, крикнул на прощанье: «Чёрт с вами, сидите!» – и бросился к центральному входу Дворца, куда уже подъезжали пожарные. Подбежал к лифтам, из которых валом валили возбуждённые люди, вскочил в освободившийся, нажал на кнопку – не идёт! Вбежал в другой – не идёт!

– Куда прешь? – набросился на него лифтёр. – Пожар, не ходют больше лифты, заблокированы!

И тогда Сережа, не раздумывая, по центральной лестнице побежал наверх, навстречу самому необыкновенному приключению в своей жизни.

Опоздай он хотя бы на полминуты – и эта история не имела бы продолжения, потому что на пятом этаже огонь врывался в лифтовой холл и на лестницу. Но Сережа не опоздал, успел проскочить и, подгоняемый тревогой и дымом, поднялся на седьмой этаж, где увидел открытый лифт. Надеясь на чудо, нажал кнопку – пошёл!

– А дверь в бельевую была закрыта, – рассказывал Сережа, – даже от сердца отлегло, ушла, наверное, домой… А если не ушла и на 14‑м с Настей? С 14‑го гостиница там начинается, только бельевая на 12‑м. Прибежал – здесь они! И ко мне – тётя Шура, две девочки‑близнятки и мальчик, лет шести‑семи дети, не больше. С меня пот ручьем, сердце выпрыгивает, но ведь повезло‑то как – успел! Ну хорошо, успел, а что делать? Попробовал вызвать лифт – не получилось. А дыма всё больше, нет, думаю, здесь оставаться нельзя. А куда идти? Дежурная по этажу в 01 звонит, Настя и Таня, её подружка, бегают и жильцам в двери стучат, окна раскрывают от дыма. Я – мальчика на руки, тёте Шуре и Насте говорю, берите девочек – и айда на выход! А Настя – мне нельзя, говорит, тут, может быть, ещё жильцы остались, я потом. Да куда ж ты, говорю, потом, если пожар сюда идёт? Нет, говорит, я потом, вы же знаете Настю, она гордая, пуще огня боится, что за дело упрекнут. Ну, мы с детьми пошли вниз, а дыма всё больше, дети кашляют и плачут, а тётя Шура за сердце хватается: «Не дойдём, – говорит, – воздуха не хватит». Дело, думаю, плохо, не привести бы их в самый пожар. Взял у тёти Щуры ключ, открыл бельевую и завёл их туда…

Жизнь артиста! Детей привезли с собой на гастроли родители, певица и её муж аккомпаниатор – не на кого оставить. Дима рассказывал, что певица, молодая и очень красивая женщина, прорвалась через все кордоны и упала перед генералом Ермаковым на колени: «Спасите моих детей!» Но случилось это получасом позже, когда слух о пожаре облетел весь город.

Вот что сделал Сережа.

Разведав и оценив обстановку, он пришёл к выводу, что в бельевой оставаться нельзя: дым туда пробивался через какие‑то невидимые щели, иной раз даже с искрами; поэтому, прихватив с собой охапку одеял, он вывел тётю Шуру и детей на лоджию, укрыл их, велел никуда не уходить и бросился за Настей. В это время во Дворце вырубили свет, дыма становилось всё больше и Сереже пришла счастливая мысль заскочить сначала в бельевую, намочить под краном полотенце и обмотать им голову. Сделав это, он стал подниматься по внутренней лестнице и между 13‑м к 14‑м этажами натолкнулся на Настю. «Шаталась, как пьяная, – вспоминал Сережа, – уже падала, когда я её подхватил, очень дыма наглоталась. Взвалил на себя, принёс на лоджию, а Настя уже без памяти, тётя Шура искусственное дыхание ей сделала – она, ведь всю войну медсестрой прошла. Настю очень тошнило, но ничего, ожила».

Сережа ещё покидал лоджию два раза.

– В первый раз – это потому, что увидел, как из главного здания люди на шторах спускаются, – продолжал он. – А под нами – крыша кинотеатра, может, и нам попробовать? В бельевой‑то – простыни, пододеяльники стопками на стеллажах лежат, чего их жалеть. Тётя Шура сначала не пускала, через стеклянную дверь было видно, что в коридоре уже ковровая дорожка занялась, но я ей доказал, что если огонь до нас дойдёт, будет ещё хуже. До бельевой недалеко, метров пятнадцать, проскакал их козлом, а в бельевой угол уже горит, нет, думаю, здорово, что мы здесь не остались. Схватил под мышки по охапке простыней – и бегом обратно, а по дороге услышал в одной из комнат какой‑то стук. Принёс простыни на лоджию, говорю тёте Шуре, что тем кто‑то есть, а она: «Батюшки, да это ведь в дежурке монтер и слесарь, Соломатин и Филимонов»! Тогда‑то я во второй раз побежал – за ними. Стучусь, подпрыгиваю, потому что огонь за штаны хватает, кричу им: «Выходите на лоджию!», а они меня подальше посылают – дверь, оказывается, конопатят, отсюда и стук. Я их тоже хотел послать, но всё‑таки уговорил, послушались, открыли дверь и побежали за мной на лоджию. И хорошо сделали, потому что коридор через несколько минут весь охватило, и бельевая сгорела, и их дежурка. А Настя от свежего воздуха уже совсем очухалась и стала причитать, что уходила она вместе с Таней, где теперь она, может, задохнулась в дыму? Я бы с удовольствием побежал за Таней, но было поздно, в коридоре огонь и дым, не пройти. Настя плакала, винила себя, но тут мы услышали, что наверху кто‑то кричит, я перегнулся через перила и увидел, что это дежурная с 14‑го на лоджии. Я её спросил, как у них там дела и где Таня, и она сказала, что собрала кого смогла на лоджии, Таня тоже здесь, только сильно отравленная и волосы подпалила… Ну, что ещё рассказывать? Детей было очень жалко, ужас у них был в глазах, ещё жить, можно сказать, только начали, а тут такое. Тётя Шура их отвлекала как могла, сказки рассказывала, но ей самой тоже было плохо, за сердце держалась. Вот Настя – молодец! Как очухалась, сразу начала командовать: «Эй, мужики, за работу, связывайте простыни, да так, чтоб узлы были, как у моряков!» Да, тут мы увидели, что лестницу к крыше кинотеатра ставят, и очень обрадовались, но всё равно Настя нас подгоняла, потому что рядом, из окна, что выходит на вторую половину лоджии, валил дым, а тут ещё снизу дымом хлестануло, да ещё крики отовсюду подгоняют. Связали мы простыни крепко‑накрепко и я, как самый молодой, взялся спуститься первым, чтобы проверить, а уж потом детей по очереди спускать. Но Соломатин сказал, что он намного легче меня и лучше начинать ему. Мы с этим согласились, и он очень удачно спустился. Но не успели мы поднять связку, чтобы начать спускать детей, как вдруг Филимонов вылез за перила и стал спускаться без очереди, а он ещё потяжелее меня, пудов под шесть, и оборвался – хлоп об крышу с уровня примерно четвёртой лоджии. За счёт других спастись хотел, а всё равно жалко, двое детей у него осталось. Ладно. Простыней у нас было ещё несколько, подняли оборванный конец и стали с Настей новые узлы вязать, а тут на крышу поднялись пожарные, что‑то нам кричат, а дети обрадовались: «Сюда, к нам, мы здесь!» – тоненькими голосами… И решили мы больше не рисковать: собой – куда ни шло, а вот дети…

Выслушав этот бесхитростный рассказ, я спросила:

– Сережа, полковник Кожухов наградил вас именными часами, а как вас отметили в парке?

Сережа улыбнулся и прикрыл рот ладонью.

– Выговор без занесения… Но директор предупредил, что в следующий раз…