Лейтенанты Клевцов и Кожухов

 

Недавно у Клевцовых мы отмечали Колины двадцать девять лет, и там я разговорилась с его соседом по дому. Видели бы вы его лицо, когда он услышал, что его сосед и есть один из тех полулегендарных в городе пожарных, которые по штурмовым лестницам забрались на высотку? Убедившись, что я не шучу, он даже растерялся: «Да мы с ним сто раз на рыбалку ездили, футбол‑хоккей вместе смотрим, хоть бы словом обмолвился!» Юра Кожухов, который слышал наш разговор, засмеялся: оказывается, он недавно выступал в рабочем клубе и в числе других случаев рассказал о цепочке штурмовок; когда он закончил, ему передали записку: «А не загибаешь, капитан? Мы этот анекдот слышали, если б такие герои на самом деле были, о них бы в газетах написали. С приветом!»

В читальне я просмотрела все подшивки газет шестилетней давности и лишь в одной нашла слова: «Начальник УПО тов. Кожухов отметил и мужество пожарных, поднявшихся по штурмовым лестницам на высотную часть Дворца». Всё! Забавно, что Кожухов‑старший, к которому я обратилась с претензией, рассмеялся точно так же, как его сын.

– Думаешь, я не говорил в этом интервью подробности? В больнице его давал, «на ложе скорби». Но когда через день интервью напечатали и Юра мне его прочитал, этих подробностей я не обнаружил и поинтересовался, в чём дело. Так, как Юре, мне сказать не посмели: «Не загибаешь ли, полковник?», но прозрачно намекнули, что история с цепочкой выглядит не очень правдоподобно. Я не спорил: может, и на самом деле её не было, приснилась? Больше всего негодовал Юра, я ему потом даже сердитое письмо из санатория послал, посмотри у него, если сохранилось.

Вот что значит замкнуться в своём кругу! Цепочка, о которой в Высшей пожарной школе обязательно упоминают в лекциях по тактике и которой восхищались не только наши, но и зарубежные пожарные, в городе известна лишь по слухам. А кто в этом виноват, если не сами пожарные? Кому нужна такая скромность? – Кожухов посмеивался.

– Хочешь, я тебе интересную цифру подкину? Нет, не подкину, а то ты совсем разбушуешься… Ладно, так и быть, пиши: звания Героя Социалистического Труда удостоены восемь почтальонов – и ни одного пожарного.

– Но ведь это… – я просто развела руками.

– Значит, плохо работаем, – строго констатировал Кожухов. – А почтальоны хорошо. Будем подтягиваться до их уровня. До чего же ты смешная, от молний из глаз прикуривать можно!

Настроение у Клевцова было не то что хорошее – чего уж тут хорошего, если люди на глазах гибнут – но приподнятое: впервые за два года после училища он оказался в центре внимания, и его, а не кого‑нибудь другого, полковник выбрал, поставил впереди! И Клевцов знал, что выбор на него пал не только благодаря значку мастера спорта – обладателей таких значков в гарнизоне было ещё пять человек, а потому, что он удачно сработал на пожаре общежития химкомбината. Оно горело на прошлой неделе. С фасада были задействованы трёхколенки, а Клевцов со штурмовкой забежал с другой стороны, и очень своевременно: из окна третьего этажа взывала о помощи женщина с грудным ребёнком на руках. Смешно – это потом, конечно, было смешно, когда вспоминал, как внизу стоял подвыпивший муж и подавал советы: «Ты, Верка, не ори, горло пожалей, видишь, пожарник пришёл, он тебя мигом вытащит». За несколько секунд, как на соревнованиях, Клевцов взлетел по штурмовке сначала на второй, потом на третий этаж, стал уговаривать женщину спускаться, а она без ребёнка не хотела, с трудом убедил, что спуститься с ребёнком на руках ей не хватит сноровки.

– Не так я убедил, как то, что сзади подпекало, – пояснил мне Клевцов. – С её помощью я привязал ребёнка к своей груди длинным полотенцем, она спустилась на второй этаж, а я за ней. Снять штурмовку с третьего и поставить на второй у меня рук не хватило, но к этому времени мои бойцы с брезентовой перемычкой прибежали, и женщина, зависнув на руках, прыгнула. Ну а я сам правильно сгруппировался и удачно прыгнул в сугроб…

На разборе Кожухов похвалил его за удачные действия со штурмовкой и, видать, запомнил, потому что хвалил полковник редко и скупо, куда чаще ругал… Конечно, нелепо сравнивать то общежитие с высоткой, но, если подумать, то какая разница, со второго ли этажа лезть на третий или с пятнадцатого на шестнадцатый? Если не смотреть вняв, то никакой разницы нет. Вот что здесь было плохо – перила не деревянные и не круглые, а металлические и плоские: крюк держит надёжнее, если цепляешь за дерево… И перед каждой лоджией бетонный выступ сантиметров на двадцать, из‑за него штурмовка зависает не вплотную к стене, а под углом – опять не та устойчивость… И ещё плохо, что ветер со снегом, и лоджии и подошвы сапог в снегу. Очень неприятно, когда сапог соскальзывает с деревянной ступеньки…

Установленные во дворе прожекторы хорошо освещали этажи главного здания, высотке доставались лишь отблески. Правда, её освещали и языки пламени, вырывавшиеся из отдельных окон, но всё это освещение не только не помогало, а даже мешало; резкая смена тьмы и света создавала какую‑то неестественную картину, действовала и на глаза, и на нервы.

Пока высота была небольшая, Клевцов не запрещал себе поглядывать вниз, и тогда он видел крышу кинотеатра с беспорядочно, как могло показаться, суетившимися там людьми (Клевцов‑то знал, что беспорядочно там никто бегать не станет – это подносят штурмовки), и ещё видел Юру Кожухова и Володю Никулькина, которые поднимались за ним.

Это вырастали звенья будущей цепочки.

Полковник поставил задачу: только вверх и спасать с лоджий, по помещениям рассыплются другие, которым проложит путь первая тройка. Главное – добраться до ресторана и предотвратить возможную панику либо ликвидировать её, если она возникла. Если полтораста людей не выдержат и устремятся вниз, быть большой беде: внутренние лестницы пока что непроходимы. Но до ресторана ещё далеко, а людей на лоджиях скопилось много, и на их спасение ни времени, ни сил приказано не жалеть, хотя шансов выжить на свежем воздухе (через лоджии тоже шёл дым, но всё‑таки дышать там было можно) у них куда больше, чем у тех, кто в ресторане. Если, конечно, туда уже прорвался дым. Пока что, на сию секунду, пламени с верхушки не видно, но где гарантия, что через «тик‑так» оно там не появится?

Крюк заскрежетал о перила, штурмовка качнулась, Клевцов на мгновенье замер и облегчённо выругался. Чёрт бы побрал и эти перила, и этот выступ! Но тут послышались детские голоса – и Клевцов рывком поднялся на лоджию.

Он привык к тому, что в подобных ситуациях люди ведут себя по‑разному. Одни вцеплялись в пожарного, будто боялись, что он так же неожиданно исчезнет, как появился, у других, скованных ужасом, и сил не было цепляться, третьи скандалили и требовали, чтобы их спасали в первую очередь и с удобствами, и так далее. Хуже всего с теми, кто смертельно напуган и потерял самообладание, к таким приходится применять силу. «Бывают обстоятельства, – говорил как‑то на разборе Кожухов, – когда пожарному позволительно нагрубить, резким окриком привести спасаемого в чувство, иной раз даже встряхнуть. Кодекс джентльмена в экстремальной ситуации для пожарного содержит лишь один пункт: во что бы то ни стало спасти человека. Если есть ложь во спасение, то столь же простительна и грубость. Спасаемые – как дети: на одного можно накричать, другого взять лаской, третьего похвалить за храбрость. Пожарный должен быть психологом!»

«Эти, – с удовлетворением подумал Клевцов, – ребята что надо, с ними можно запросто».

– С кого начнём? – поглаживая закутанных в одеяла детишек, спросил он. – Кто самый храбрый? Ты, конечно! Держись обеими руками за шею, да покрепче! У нас лестница‑чудесница, волшебная!

Обняв одной рукой мальчика, он быстро с ним спустился, передал его Кожухову, полез обратно и одну за другой спустил девочек.

– Твоя очередь, мамаша, – весело сказал он пожилой женщине. – Эй, парень, помоги! Вот так… Не бойся мамаша, спустим как на лифте! Правую ногу – вниз… Левую – вниз… Юра, страхуешь? Молодец, мамаша, все были бы такие боевые!.. Теперь ты, красавица… Вот это да, спортивная закваска! Приходи завтра в наш клуб на танцы!

– Если только вместе со мной, – с ухмылкой произнёс парень, перелезая через перила и становясь на штурмовку. – Как тебя зовут, друг? Запомни, Коля, у меня такси 45‑21, бесплатно катать буду!

– Эй, наверху, берегись, чтоб не задело! – прокричал Клевцов, забрасывая крюк штурмовки на перила шестой лоджии. И вниз: – Юра, Володька, догоняйте!

Взглянул вниз, убедился в том, что дети уже на крыше, удовлетворённо хмыкнул и полез наверх.

 

По опыту своему Кожухов‑старший знал, что в минуты сильного душевного волнения, или, как нынче принято говорить – стресса, пожарный может на время растерять часть своих качеств. Поэтому поначалу он опасался, что Юрий, только что переживший гибель Веты, допустит элементарные ошибки, каждая из которых может оказаться трагической. Но когда Юрий, улучив момент, шепнул «спасибо, папа», Кожухов порадовался своему решению и испытал гордость за сына. Один из лучших мастеров‑прикладников гарнизона, ничем не уступавший Клевцову, Юрий не простил бы, если б отец не привлёк его к этой операции, да и другие бы тоже этого не поняли, начались бы перешёптывания, слушки…

А так не только Кожухов за сына – сын тоже испытал гордость за отца. Сколько Юрий себя помнил, он всегда им гордился и стремился ему подражать, доходило до смешного: Юрий, унаследовавший от матери мягкость и застенчивость, иной раз осознанно заставлял себя повышать голос и проявлять совсем не свойственную ему вспыльчивость. Хвалил его отец куда реже, чем ругал, не меньше, а больше других начальников караулов, а недавно из‑за пустякового проступка задержал представление на старшего лейтенанта, но Юрий, хотя и обижался на отца, понимал, чем это вызвано, и старался изо всех сил. Зато какую радость он испытал, когда случайно услышал, как Чепурин сказал отцу: «Знаешь, Миша, твой Юра уже не только сын Кожухова – он уже сам по себе Кожухов, пора переводить его в оперативную группу». Отец тогда возразил, пусть, говорит, ещё наберётся опыта в карауле, но это уже было неважно, куда важнее – как это было сказано. Отец в него верит!

И сложилось так, что в гарнизоне Юрию даже сочувствовали: не только никаких поблажек от отца, а сплошные придирки – очередное звание задержано, благодарностей меньше, а взысканий больше, чем у других. А когда я однажды пыталась доказать Кожухову, что он относится к сыну уж слишком предвзято, он без тени улыбки ответил:

– Мне рассказывали про одного крупного генерала, у которого двадцативосьмилетний сын уже полковник. Не знаю, насколько этот молодой полковник талантлив и заслужил ли он своё звание, но скажу одно: плохую услугу оказал генерал своему сыну, очень плохую. А я Юру люблю и хочу, чтобы его уважали. Вопрос исчерпан?

Я согласилась – исчерпан.

 

Щемящая боль, терзавшая Юрия Кожухова ещё полчаса назад, исчезла, чтобы вновь вспыхнуть потом, когда он вернётся домой и проведёт бессонную ночь. Всю ночь он будет винить себя за то, что опоздал на каких‑то пять или десять минут, и не сможет сдержать слёз, вспоминая обезображенное удушьем лицо любимой, и обмотанное бинтами лицо отца будет вспоминать, и снова Вету, и жизнь покажется безотрадной, лишённой отныне всякой перспективы и смысла. Наступят тяжёлые дни духовного упадка, который слабого может раздавить и из которого сильный выходит суровым и повзрослевшим.

Всё это будет впереди, а сейчас Юрий Кожухов, двадцатитрёхлетний лейтенант, олицетворял собой одно из звеньев вырастающей цепочки штурмовых лестниц. И все его мысли, все эмоции сосредоточились исключительно на одном: вверх и спасать. Эта задача была настолько всепоглощающей, требовала такого напряжения всех сил, физических и духовных, что ни о чём другом он думать не мог.

Замечательная штука – штурмовка! Допотопная, простая, как лопата, из дерева и стали сколоченная, наивная и немножко смешная в век научно‑технической революции, а незаменима. Лёгкая, как пушинка, а длиною в целый этаж, не лестница, а гарантия, страховой полис, если правильно на ней работать. Ошибки пожарных вообще дорого стоят: не там начали тушить, не оттуда начали спасать, однако большинство таких ошибок в ходе боевых действий можно исправить, но при спасании со штурмовки, в темноте и под пронизывающим ветром действия должны быть, безупречными: любая ошибка непоправима.

– Юра, поднимайся ко мне! – услышал он голос Николая.

Людей на шестой лоджии оказалось трое, женщина и двое мужчин. Видимо, им не просто было добраться до лоджии, они были явно перевозбуждены, особенно женщина с чёрным от дыма лицом и расширенными глазами.

– По этой ужасной лестнице? – ахнула она. – Ни за что!

– А вас никто и спрашивать не будет! – Николай силой поднял женщину над перилами, а Юрий, стоявший на штурмовке, подхватил её ноги и поставил на ступеньки. – Не ори и не цепляйся за меня, я тебе не муж! Ну, кому говорят?! Юра, давай!

Оба они отлично понимали, какой ужас испытывает женщина, ухватившаяся за обе тетивы оцепеневшими руками, как трудно ей заставить себя оторвать ногу от ступеньки, но ни уговаривать, ни сочувствовать времени решительно не было.

– Левую ногу – вниз – прикрикнул Юрий. – Да не бойтесь, я держу вашу ногу… Ну? Молодчина! Вот так умница… Оставьте в покое платье, чёрт возьми!

Это была Аня Дмитриева, диспетчер технического отдела Дворца. Спустя много времени она мне призналась, что больше всего проклинала себя не за то, что задержалась, проболтала со сменщиком и попала в пожар, а за то, что в тот день не надела джинсы. Она была в одном платье, дрожала от холода и страха, но женщина остаётся женщиной: когда ветер раздувал подол, она, испытывая мучительное неудобство, инстинктивно хлопала по нему рукой – и тогда штурмовка покачивалась.

Впрочем, с мужчинами тоже пришлось повозиться: если первого удалось спустить без особых хлопот, то второй будто примерз к штурмовке, на него ушло много сил и, главное, минут пять драгоценного времени.

Зато с детьми получилось на редкость удачно, а это радует пожарных, как ничто другое.

К детям у пожарных совершенно особое отношение: никакие награды и повышения не доставляют им такого морального удовлетворения, как спасение ребёнка. Совсем недавно, уже в этом году, Вася вернулся с дежурства усталый, но ужасно довольный собой, я бы даже сказала – гордый до неприступности. Обычно из него сразу и слова не выдавишь, сначала душ и завтрак, а тут не выдержал и чуть не с порога стал рассказывать. Часа в три ночи выехали на пожар в детском саду, загорелось бельё в прачечной, которая находилась в подвале. А наверху ночная группа – около сорока детей! Вася решил немедленно эвакуировать их в дом напротив, там разбудили жильцов, все приготовились, одни пожарные в подвале тушили огонь, а другие вместе с двумя дежурными няньками стали малюток одевать, да ещё с шутками и прибаутками, пугать‑то детей нельзя. И тут одна из малюток спросила няню: «Тетя Маша, а почему нас ведут на прогулку, а мы ещё не кушали?» И даже в этой обстановке, закончил Вася, нельзя было удержаться от улыбки. Не беспокойся, всех вынесли!

Часто видя вокруг себя смерть и страдания, пожарные знают, что в подавляющем большинстве случаев виной тому взрослые или пьяные, которым море по колено, или курильщики, беззаботно швыряющие окурки, или хозяйки, болтающие по телефону, забыв выключить телевизор или конфорку на кухне, и, когда за преступления взрослых расплачиваются дети, пожарные надолго теряют душевное спокойствие. Несколько дней назад, спустя неделю после истории с детским садом, погибли двое детей, брат и сестра пяти и четырёх лет: пьяный отец оставил на диване непогашенную сигарету и ушёл добавлять в пивную. Юрий со своим караулом и за ним оперативная группа выехали на пожар, приехали почти одновременно и, когда Юрий, Вася и Дима взломали дверь и ворвались в горящую квартиру, дети, обнявшись, лежали на полу в задымленной кухне, спасти их не удалось. В тот день я впервые в жизни видела, как Дима плакал – Дима, про которого Дед говорил, что «из этого хохмача слезу выжать труднее, чем воду из булыжника».

Так что главная радость пока что – благополучно спустили детишек на крышу, а оттуда по автолестнице вниз, на землю, где их приняла в объятья зареванная мама. Но этого Юрий и Николай не видели, спустили детей – и эмоции побоку, нужно успеть к другим, которые тоже хотят жить.

 

Головин и Баулин

 

На отвоёванные у высотки лоджии с крыши кинотеатра поднимались по штурмовкам газодымозащитники. Они рассыпались по этажам, доставали из пожарных ящиков в коридорах рукава и стволы, подсоединяли к внутреннему водопроводу и, обретя оружие, тушили огонь и спасали оставшихся в помещениях людей.

Таким образом, с цепочки штурмовок отвоёвывались плацдармы, те самые «пяди земли», без обладания которыми так трудно вести наступление. Это и была вторая составная часть идеи полковника Кожухова: расчистить дорогу идущим снизу, с десятого этажа главного здания подразделениям под командованием Головина и Баулина.

В бой вступали основные силы. Пришло время познакомить вас ещё с двумя представителями «старой гвардии» гарнизона.

Высокий, худощавый и подтянутый подполковник Головин в свои пятьдесят лет – совершенно седой. Любопытно, что молодая поросль его другим и не видела: он поседел в тридцать лет, когда погибал в одном тяжёлом пожаре, о котором не любил вспоминать, а если спрашивали – отшучивался: «Другие, Колобок, например» седеют по частям, а я сразу отделался».

Колобок, он же командир второго отряда майор Баулин – старый друг Головина и его постоянный оппонент. Среднего роста, круглый, румяный, с постоянной улыбкой до ушей, Баулин одним своим видом вызывает весёлое оживление. Если Головин внешне хладнокровен и флегматичен, то Баулин – полная ему противоположность. В гарнизоне над Баулиным подшучивают, но опасаются попасть ему на язык: такое про тебя сочинит, что год смеяться будут, не слушая никаких оправданий. «Им бы с Уленшпигелем на пару в цирке работать», – негодует Дед, которого Баулин аккуратно разыгрывает каждое 1 апреля. В последний раз он позвонил, старушечьим голосом прошамкал, что является подругой его отрочества по имени Фекла, и пока озадаченный Дед что‑то лепетал, припоминал и никак не мог припомнить эту, самую Феклу, голос из старушечьего превратился в бас и рявкнул: «От алиментов скрываешься, старый чёрт?»

Все знают, что неразлучных друзей в гости можно приглашать только вместе, иначе найдут какой‑нибудь предлог, извинятся и откажутся. Но, заполучив их обоих, не пожалеете – любую компанию расшевелят своими пререканиями.

Головина, фанатичного собачника, всегда сопровождает жизнерадостный спаниель во кличке Фрукт. Вот картинки с натуры:

– Ваня, – вкрадчиво спрашивает Баулин, – запамятовал, Фрукт – он какой породы?

Головин делает вид, что не слышит.

– Кажись, дворниэль? – деланно морща лоб, припоминает Баулин. – А какую пищу он предпочитает?

На этот, казалось бы, элементарный вопрос Головину настолько не хочется отвечать, что все смеются, ибо знают, что за Фруктом числятся два выдающихся подвига. Ещё щенком он сожрал служебное удостоверение своего хозяина, обеспечив ему колоссальные неприятности, хотя в доказательство, что удостоверение не потеряно, тот предъявил жеванные обрывки. А не так давно, будучи уже взрослым, Фрукт отличимся снова. Головин уезжал в командировку, жена и пёс его провожали.

– Без слёз невозможно было смотреть, – рассказывает Баулии. – Уже в купе Фрукт сообразил, что хозяин уезжает, с жалобным воем бросился его облизывать и в один миг проглотил билет, который Ваня протягивал проводнику!

Головин любит собак самозабвенно, вне зависимости от их родословной, и те отвечают ему полной взаимностью: любая дворняга, завидев Головина, бежит за ним, высунув язык и дружелюбно помахивая хвостом. Стала знаменитой история, происшедшая во время пожара на крупнейших в городе Демьяновских складах. Там по периметру были привязаны огромные сторожевые псы, во время пожара всех вывели, а одного не успели, он бегал туда‑сюда, деваться некуда, цепь и проволока, а когда по‑настоящему прихватило, так, что шерсть горела, забился в будку и жутко выл. Головин не выдержал, надел плащ и велел облить себя водой, начальник охраны его уговаривал: «Да Пират тебя на части разорвёт, самый злющий пес, совсем дикий!» Головин отмахнулся, дополз до будки, отвязал пса и вывел из огня. И вот потушили пожар, собрались уезжать – и вдруг Пират злобно залаял на своего спасителя!

– Я даже расстроился, – рассказывает Головин, – все вокруг смеются: «Вот как тебя отблагодарил!», подхожу к нему, ах, ты, сволочь, говорю, я ведь тебя из огня вытащил… Мне кричат: «Отойди, рванёт!», а я к нему всё ближе – и он узнал! Лёг на брюхо, пополз ко мне, скулил, руки лизал – извинялся… Вот тебе и разорвёт! Нет, ребята, что ни говорите, а у каждой собаки большая и возвышенная душа. Единственное и неповторимое существо! Почему? А потому, что другого такого нет. Назовите‑ка мне ещё одно животное, которое зарабатывает себе на хлеб любовью к человеку! Ну, кто назовёт? То‑то!

– Где Ваня, там собаки, – смеётся Баулин. – Я бы на их месте скинулся и медаль ему отлил: «Гав‑гав‑ура!» Рассказать, как Ваня из высотки бульдога вынес?

– Ольге нужна точность, – возражает Головин, – а ты такого порасскажешь, что бульдог опровержение напишет. Дело было так. Тот бульдог оказался в гостинице, помню, в пятом номере на 14‑м этаже в порядке исключения, поскольку в гостиницы собак не пускают – недомыслие, давшее повод для превосходного анекдота. Рассказать? Владелец модного отеля получил письмо от одной леди, в котором та интересовалась, можно ли ей поселиться в отеле с собакой. В ответ она получила такое письмо: «Уважаемая мисс такая‑то! Мы будем рады принять в своём отеле вашу собаку. За последние пятнадцать лет мне ещё ни разу не приходилось вызывать в четыре утра полицию, чтобы утихомирить пьяную дебоширящую собаку. Ни разу собака не засыпала с горящей сигаретой в зубах и не устраивала в номере пожара. Не помню случая, чтобы собаки похищали пепельницы и полотенца на сувениры. Так что, дорогая мисс, мы будем счастливы видеть вашу собаку… А дальше подпись владельца отеля и приписка: «Если собака за вас поручится, вы тоже можете с ней приехать». Вот так. А этого бульдога привёз на гастроли его дрессировщик, ну, помните, он выступал в цирке, фамилию забыл; и вспоминать не буду, потому что бросил, сукин сын, своего четвероногого друга на произвол судьбы. Я обнаружил его, когда мы протушили номер и услышали тихое поскуливание. Будучи интеллигентным и воспитанным псом, бульдог в отличие от своего хозяина не вопил с лоджии благим матом, а тихо прятался в шкафу, уж не знаю, как он закрыл за собой створки. Ну, взял его на руки, а он то меня лизнет, то себя, а в глазах такая благодарность…

– Лучше бы он эту благодарность в книге отзывов записал, – ухмыльнулся Баулин, – зря, что ли, его грамоте обучали!

 

К тому времени, как цепочка штурмовок выросла до пятой лоджии, бойцы Головина и Баулина протушили технический этаж и вышли на крышу главного здания.

Из одних окон высотки хлестал дым, из других, разрывая темноту, вырывались языки пламени. И хотя по габаритам своим высотка была намного меньше главного здания, пожарные отдавали себе отчёт в том, что бой предстоит очень тяжёлый. И потому, что нужно пройти все эти адовы этажи до ресторана, и не просто пройти, а сделать это как можно быстрее, и потому, что силы уже были на исходе. Пожарные, поднявшиеся на крышу, донельзя устали, многие из них были травмированы, а заменить их уже было некем, в бой пошли последние резервы гарнизона. Город был фактически оголён, лишь несколько машин остались на особо важных объектах.

О том, насколько ты устал, бойцов никто не спрашивал: без всяких лишних слов все понимали, что нужно обрести второе дыхание, за тебя сейчас никто ничего не сделает.

Теперь успех операции зависел от того, как быстро удастся проложить рукавные линии.

Пока бойцы подтаскивали снизу и наращивали рукава, Головин и Баулин подбежали к высотке и, не мешкая, согласовали план действий; Головин пойдёт по правой, Баулин по левой внутренним лестницам, место встречи – лифтовые холлы каждого этажа.

– Глаза боятся, руки делают, – рассказывал Головин. – Похлопал сапогом по рукавам – полные, можно идти в атаку. Разбил окно на первом этаже высотки, оттуда дым с огнём. «Ребята, не жалейте воды!» Работали из ствола А, сбили температуру – и внутрь. К лифтовой шахте не подойти, уши трещат, но тут ещё две линии проложили и стали работать тремя стволами. Хорошо пролили водой, разогнали дым, обшарили помещения – никого. «За мной наверх!» – побежали на следующий этаж». И так далее. Могли бы застрять на двенадцатом этаже, но помогли бойцы, которые по штурмовкам раньше нас туда поднялись, бельевая там сильно горела. Однако настоящая работа началась на гостиничных этажах, они горели вовсю. Хотя в такое время приезжие обычно в номерах не сидят, но человек пятнадцать там было, не считая тех, кто успел на лоджии выбежать. Тактику применяли такую: часть бойцов оставалась сбивать огонь, остальные – наверх, по задымленным внутренним лестницам. Рискованно, но когда знаешь, что люди могут погибнуть, когда слышишь их крики… Хотя не только крики, – Головин оживился, – ты же, Ольга, любишь нестандартные случаи, один раз мы ушам своим не поверили – музыка! Петя, расскажи, как помешал одной парочке культурно развлечься!

– Каюсь, помешал, – подхватил Баулин. – Пожарный – он запрограммирован, как автомат, по дороге во все двери стучит, а если нет ответа, взламывает; такие, например, как Паша Говорухин или Лёша Рудаков, – плечиком, а простые смертные – «фомичом», лёгким ломом. Вдруг ко мне подбегает боец: «Товарищ майор, музыка!» Гул, треск, но подставляю ухо к двери – в самом деле, музыка! Значит, кому‑то очень хорошо, если пожара не замечают. Стучусь – не открывают, бью ногой по двери – чуточку раскрывается, в щелочку выглядывает блондин лет сорока в трусах и в майке, смотрит на меня, как на марсианина, а из магнитофона несётся: «Арлекино, арлекино!» Я ему: «Быстро на выход, пожар!», а он: «Пошёл ты…» – и хлоп дверью перед моим носом. А соседний номер горит! Ничего не поделаешь, думаю, товарищ блондин, придётся тебя слегка побеспокоить. Приказываю бойцу ковырнуть дверь «фомичом», а блондин понял, что обложили его всерьёз, снова раскрывает дверь, пиджак с лауреатским значком на майку надел – артист! – но к себе не пускает. «Безобразие! – кричит. – Генералу буду жаловаться!» И ещё что‑то насчёт творческой индивидуальности, к которой я, мол, не испытываю уважения. Я сообразил, что товарищ блондин сильно навеселе и не пускает нас по той причине, что находится в номере не один и, по всей видимости, этот второй явно не его жена. В таких случаях рекомендуется не обращать внимания на творческую индивидуальность и спасать силой. Я протиснулся в дверь, взял товарища за грудки и слегка об стенку. «Горишь, такой‑сякой! Быстренько одевайтесь оба, и на выход, солдат проводит!» Тут дымом хорошо потянуло, он глаза вытаращил, мигом протрезвел: «Родные! Пожарники!» Не будь я человек интеллигентный, я бы рассказал, в каком виде выпрыгнула из постели дама, но это не имеет значения. Когда эту парочку выводили, Ваня как раз своего бульдога тащил.

Хуже всего было на 15‑м, – продолжал Головин – там люксы и полулюксы, сплошные ковры, мягкая мебель с поролоном и прочее. Температура адова, дымище – ничего не видно, двери дубовые, хорошо пригнанные – это людей в номерах и спасало на первых порах. Работа была обычная, ничем не отличалась от того, что приходилось делать на этажах главного здания, даже, честно скажу, полегче, чего там, особенно если вспомнить шахматный клуб. Но о нём тебе много рассказывали, не буду повторяться, тем более что и на 15‑м очень даже было нелегко. Знаю, что у тебя намечена встреча с полковником, он тебе добавит, а про себя скажу, что начиная с этого этажа мне сильно не везло с КИПом. Врываюсь в один номер, на полу женщина хрипит, задыхается. Отдаю ей свой загубник, она хватает его, дышит, а я на выдохе: «Отдай, по очереди будем!» А она дышит и слышать меня не хочет. Мне уже самому дышать нечем, в голове звенит, схватил её на руки, топаю к лоджии, задыхаюсь, слёзы текут… Хорошо, что лоджия близко была, в десяти шагах, там её ребята с цепочки приняли… И ещё с КИПом история… Взломали дверь в другой номер, а там две женщины, обе без сознания; одну боец подхватил, другую я, понесли на лоджию – и вдруг чувствую, что нет доступа кислорода, снова слёзы и шарики в глазах, ну, думаю, КИП из строя вышел, не дойду. Тут один боец увидел, что я вырубаюсь, принял из моих рук женщину – и в загубник сразу же пошёл кислород! Оказывается, она своим телом дыхательный шланг придавила, но я‑то этого не видел… Там ещё много всякого было, лучше я тебе расскажу о той, первой, которая мой загубник присвоила. Через несколько дней явилась в УПО, в мой кабинет и спрашивает: «Меня из номера один пожарник вынес, свой противогаз отдал, уж не знаю, как он сам дышал, не можете меня с ним познакомить? Я солистка Московской филармонии, хочу лично поблагодарить». Посмотрел я на неё, чрезвычайно миловидная особа лет тридцати, был бы помоложе и холостой – не отказался бы от заслуженной награды. Повздыхал я про себя, посокрушался и говорю: «Вас, насколько я помню, спас майор Баулин, вот его домашний телефон, звоните, майор сейчас дома». Я‑то знаю, что Петя три минуты назад от меня вышел и дома его никак не может быть, но зато дома Ксенечка, самая сердечная и отзывчивая из всех жён. Звонит, трубку, конечно, снимает Ксенечка, а голосок у неё звонкий, слышу каждое слово: «Его нет, а что вы хотели?.. Ах, артиска, увидеть и поблагодарить? А совесть у тебя есть за чужими мужьями гоняться? Я тебе так его поблагодарю, что ты…» Петя, у тебя есть что добавить?

– Хорошо, что напомнил, Ваня, – Баулин расплылся в улыбке, – в долгу не останусь!

– Возвратишь как‑нибудь, – благодушно сказал Головин. – На этом, однако, мои неприятности с КИПом не закончились. Уже потом, когда 15‑й начали тушить, оставил я на нём Баулина и со звеном пошёл наверх. На один марш поднялся, чувствую, что задыхаюсь, посмотрел на манометр – почти на нуле, я без кислорода! Бежать вниз перезаряжать КИП – времени жалко, вышиб на лестничной клетке окно, отдышался и бегом к следующему окну, бац по нему – снова отдышался. И так, от окна к окну, добирался до верхних этажей…

 

Путь наверх первой тройки

 

Начиная с 13‑го этажа цепочек уже стало две: по одну сторону лоджий поднимались Николай Клевцов и Юрий Кожухов, а по другую, отделённую от первой перегородками из стеклоблоков, начали вязать свою цепочку Володя Никулькин и старший сержант Рожков.

Когда порывы ветра усиливались, люди на штурмовках замирали; Кожухов‑старший рассказывал, что когда в такие моменты кто‑нибудь из окон выбрасывал чемодан или саквояж, все на крыше цепенели: что падает, вещь или человек?

С 14‑го этажа и выше лоджии были переполнены.

– Главным образом артисты, – вспоминал Николай. – Вскоре у них гастроли начинались, у одних в филармонии, у других в цирке и в театре, и кое‑кто оказался в номерах, репетировали. Большинство успело выйти на лоджии.

– С циркачами было легко, – продолжал Юрий, – не хуже нас по штурмовкам лазали. С одним только толстяком конферансье горя хлебнули, на штурмовку даже смотреть боялся, два бойца специально поднялись его на «кресле» спускать. Деньги ещё совал, сукин сын! А вот клоун – помнишь, Коля? – оказался забавный: полез на штурмовку с сумкой через плечо, а там что‑то звякает. Я ему: «Брось, равновесие потеряешь!», а он: «Как у тебя язык поворачивается, это же шампанское для вас, для пожарных!» Так и опустился – с сумкой, отец говорил, что на крыше норовил угощать: «Пей, братва, из горла!» Хотя нет, ты его, Коля, не видел, ты в это время у артиста брал интервью.

И мне была рассказана история, о которой я до сих пор звала понаслышке и не очень в неё верила.

Кто‑то из спасённых на 14‑м вспомнил, что из третьего от лоджии номера слышались какие‑то стуки, будто конопатили дверь. Хотя полковник приказал заниматься спасением только с лоджий, Николай решил, что это случай особый, включился в КИП, вошёл в задымленный коридор и ощупью нашёл третью дверь. В коридоре уже горели обои и ковровая дорожка, огонь вот‑вот мог подойти, поэтому Николай не стал стучать, взломал дверь. Несмотря на то, что дверь действительно была законопачена всяким тряпьём, в номере оказалось полно дыма и, натыкаясь в темноте на мебель, Николай стал искать человека ощупью – неблагодарная и не очень эффективная работа. И вдруг услышал голос… кто‑то зовёт… нет, напевает! Сосредоточившись, Николай услышал плеск воды и, уже не сомневаясь, пошёл на звуки. В ванной кто‑то был, из дверных щелей торчала простыня: видно, этот «кто‑то» твёрдо решил переждать пожар в номере.

Николай рванул дверь на себя, вошёл, быстро её захлопнул, чтобы не напустить дыма, услышал: «Привет входящему!» – и свет фонаря вырвал из тьмы сидящего в ванне атлетически сложенного мужчину. Николай сразу узнал известного артиста, портреты которого были на афишах.

– За автографом пришли? – дружелюбно спросил артист, фыркая и кашляя – дым в ванную всё‑таки проник. – Тогда давайте свою ручку, – он встал и оказался брюках с которых ручьями потекла вода, – мой «Паркер» остался на столе.

Николай даже поначалу растерялся – впервые увидел на пожаре погорельца, совершенно владеющего собой. Но поддерживать легкомысленный треп не было ни времени, ни желания.

– Где ваш костюм?

– Полагаю, вы на нём стоите, – беззаботно ответил артист. – Вас не будет шокировать, если он помят? Хорошо бы раздобыть утюг.

– Немедленно одевайтесь, – отрезал Николай. – Никого в номере больше нет?

– Увы, – натягивая пиджак на голое тело, вздохнул артист. – Она, прекрасная, моим мольбам не вняла, она, жестокая, ушла, не оглянувшись… Вам не понять меня, юноша, если вы никогда не терпели фиаско в любви. Учтите, с возрастом его вероятность катастрофически растёт, не теряйте времени, юноша!

– Прикройте носоглотку, – Николай смочил в ванне полотенце и обмотал артисту голову, – на лоджии снимите. Лестницы‑штурмовки не боитесь?

– Юноша, – высокомерно ответил артист, – каждый квалифицированный кинозритель знает, что я работаю без дублёров!

А когда артист стал ловко спускаться, Николай не выдержал и совсем по‑мальчишески выкрикнул:

– А вы молодчина, удачи вам!

И снизу послышалось – серьёзное и сердечное:

– Тебе тоже, юноша. Спасибо, дружище!

Когда на следующий день Клевцов рассказал ребятам об этом эпизоде, ему никто не поверил: «Загибаешь!» Но дело обстояло именно так, теперь я это точно знаю: Новик, которому его приятель‑артист поведал о своём приключении, всё подтвердил.

Николай и Юрий поднялись на 15‑й, где их ожидали шесть человек. Этаж горел, и людей пришлось спускать быстро и с большим риском, потому что огонь подбирался к лоджии и вот‑вот мог на неё вырваться.

Так оно и случилось. Но в тот момент, когда вспыхнула дверь и пламя хлестнуло по лоджии, на ней уже никого не было: Николай и Юрий поднимались на 16‑й.

Но спускать оказавшихся там людей вниз уже не было никакой возможности: 15‑й этаж отсекло огнём, цепочка штурмовых лестниц разорвалась – одно её звено вышло из строя.

 

Сегодня мне снова удалось свести друзей вместе. И всего, что происходило на высотке до сих пор, меня наиболее заинтересовало «разорванное звено», и мне хотелось, чтобы Николай и Юрий в живом разговоре дополняли друг друга.

– На 16‑м было семь человек, – припомнил Николай, – трое мужчин, две женщины и два мальчика.

– Мальчик и девочка, – поправил Юрий. – Как звали мальчика, забыл, а девочку, помню, звали Майя.

– Да, мальчик и девочка, – согласился Николай. – Оба в брючках, лица от