Пункт приема в Красную Армию

 

После драматичного выхода Бобровского из кампании по смене главы Бабайской области парвусов у нас, как ни странно, резко прибавилось. Мы опасались, что после столь жесткого обострения борьбы за бабаестанские власть и бизнес союзников у нас резко поубавится, однако бабайские элиты в страхе начали понимать, что сидишь ли ты в окопе или выдвинут в разведку боем – риск все потерять равнозначен, и все равно надо прибиваться к одному из противоборствующих лагерей, чтобы получить хоть какую‑то защиту.

Поначалу, само собой, все рванули к самому очевидному преемнику Бабая – Желтому. С ним повстречались поодиночке и группами все, кто хоть как‑то влиял на происходящее вокруг области. Желтый понимал, что лояльность элит для него важна, а потому встречи такие поощрял, вел на них себя со всеми запанибрата, обещал золотые горы, всячески опровергая стереотипы о себе‑колхознике, который водится только со своими земляками.

Однако когда дошло до дела, а именно – до распределения богатых ресурсов края, всем стало ясно, что этот Боливар не выдержит одновременно и прежние элиты, и новых энергичных людей из желтокнязевского райцентра, подминавших под себя все больше буквально с каждым днем.

Элита начала, как говорят в таких случаях, переобуваться[19]. То есть смотреть по сторонам в поисках некоего нового неформального предводителя. Работавший рядом со всесильным Юревичем Василич был наилучшим персонажем для такого негласного лидерства.

Особенности нашего провинциального элитаризма и клановости таковы, что Василичу не надо было даже делать ничего особенного, чтобы выполнять эту роль, которую бабайские элиты возложили на него независимо от его желания. Нужно было просто быть большим начальником в столице, интересоваться тем, что происходит в Бабаестане, быть открытым для всех, кто приходит в гости, каждого внимательно выслушивать и время от времени высказывать свое мнение.

Из Тришурупа потянулась в столицу вереница ходоков в Бриони и Китонах. Ехали коммерсанты, чиновники, в том числе действующие и высокопоставленные. Все встречи проходили в одном и том же, самом близком к кремлевскому подъезду Василича, гадком кафе «Кофейница», которое много лет оттачивало мастерство приготовления худшего в мире чизкейка. Разговор с каждым был, в общем, ни о чем. Все жаловались на жизнь, на Желтого, его новое активное окружение, стареющего Бабая, который уже «не ловит мышей», говорили про Асмодеева, который почему‑то выполняет все «команды» Желтого…

Все, что нужно было делать Василичу, – это сочувственно кивать.

В завершении встречи каждый гость замолкал на минуту и все же спрашивал о том, что, единственное, волновало его весь этот час:

– А это, шеф… Когда красные‑то придут?

Василич должен был многозначительно отвечать в манере гиганта мысли, отца бабайской демократии:

– Сам‑то ты как думаешь?

Далее вокруг гостя в этот же его приезд в стольный град появлялись шустрые мальцы, то есть мы – Слон, Босси, Турист, Черный Плащ, Рудик, ну или я с позывным Пух. Все примерно одинаковые по объему полномочий, мы подходили к разным гостям в зависимости от компетенции. Рудик тяготел к силовикам, Босси отвечал за правовые вопросы, я – за пиар и политику, Турист хорошо знал нацвопросы и чекистские дела, Слон и Плащ – технологи и медийщики.

Мы появлялись как бендеры перед Кислярским. Вид у нас был зловещий, комиссарский, речи – тоже:

– Ну, политический альянс у вас с Шефом сложился, давайте к практическим вопросам. Какой компромат есть на Желтого и его людей? Чем помочь нам можете? С кем работаете в Тришурупе? А с кем здесь?

Дядьки, еще вчера жившие сонной жизнью провинциальных бонз, чувствовали, как их затягивает в водоворот заговора. Они еще не очень понимали, какого именно заговора, но ощущали, что будет очень опасно и очень весело. Это в любом случае было интереснее, чем тухнуть в желтокнязевском болоте.

Девять из десяти ходоков зажигали глаз и начинали креативить вместе с нами. Один, правда, исчезал навсегда, чаще всего направляясь напрямую к Желтому с криками: «Заговор!» и надеждой попасть в обойму к действующему все еще премьеру.

После пары месяцев таких встреч полноводным стал информационный поток компромата на оппонентов из Тришурупа, потекли и первые ручейки материальной поддержки. Тем более что процессы уже были запущены, дорогими они не были, ведь мы хорошо знали, что нужно сделать, чтобы расшатать логово врага, оборонительные редуты в котором мы сами когда‑то и возводили.

Каждая собака в Тришурупе знала, что в столице есть кто‑то, к кому можно было приехать и пожаловаться на жизнь. Никакого мгновенного практического эффекта для жалобщика такая поездка не давала, но она давала много больше: у Желтого прервалась монополия на влияние на этих людей.

Тусовка, как областная, так и столичная, поняла буквально за несколько месяцев, что безоговорочного авторитета и монополии на власть у Бабая и Желтого нет.

Далее на нас работало время. Бабай старел. Руководители страны понимали, что его нужно менять. Желтый подходил плохо, потому что он как раз и стал этим самым «кандидатом‑шахидом». Он слишком активно заявился на власть при живом Бабае, без малейшего на то согласия Михал Иваныча и Мити, да еще и собрав на себя весь возможный негатив. Элиты активно кучковались в нашем революционном кружке. Многие попросту были уверены, что наш Шеф – самый вероятный сменщик деда. И каждое событие, каждый день, приближавший уход Бабая, убеждал всех в растущих перспективах Василича. А такие события происходили, причем совершенно помимо нашего на них влияния.

Например, неизбежным был уход верного сатрапа бабаевского режима, одного из тех, на ком этот режим держался – генерала Асмодеева. Неизбежным хотя бы потому, что столица больше не разрешала губернаторам (ну, почти никому из них) рулить силовыми структурами.

Но и в этом случае все так совпало, будто бы причиной ухода Асмодеева был его конфликт с Василичем, который повлек за собой недовольство Юревича.

Еще в завязке нашей великой бабайской войны, как уже было сказано выше, Асмодеев завел по требованию Желтого из пальца высосанное уголовное дело в отношении Василича. Юревич, пригласивший Василича к себе на работу в Кремль, задал на хорошем литературном языке вопрос столичному начальнику Асмодеева, а не офигел ли, часом, бабайский прихвостень, указывать таким образом федеральной власти, кого брать к себе на службу, а кого нет? Асмодееву было поставлено на вид, но тот, до последнего служивший Бабаю, тянул резину и дело не закрывал.

Это происходило на глазах у всей политической элиты страны. Об этом почти каждый день писали главные федеральные газеты не далее чем на третьей полосе.

Юревич не додавить эту ситуацию не мог. Начальнику Асмодеева было сказано еще раз, в самых нелицеприятных словах и междометиях, что бабаевцы сейчас делают с федеральной властью и что они должны получить в ответ.

Асмодеев был уволен.

Бабаестан замер в трепетном ожидании. Это был сильнейший за всю эту войнушку удар по позициям Бабая и Желтого. Многим стало окончательно понятно, что Бабай досиживает в своем кресле последние месяцы, а Желтый не будет его преемником.

Но эти многие рано схоронили нашего динозавра. Ему все еще было что противопоставить федералам, и он сделал все возможные попытки, едва не преуспев.

 

Укротитель губернаторов

 

Ушедший из органов Асмодеев не провел без дела ни минуты. Бабай сразу же назначил его зампредом областного правительства, вменив в обязанности курирование как раз силовых структур.

Федералы могли сколько угодно вопить о том, что курировать их никто не должен. Дед показывал своей элите: будете служить мне так же рьяно – в беде не брошу.

Однако новый главный правоохранитель области – Виктор Игоревич Антошин не собирался подчиняться ни своему предшественнику, ни Желтому, ни самому Бабаю.

Антошин был генералом совсем другой породы. Служить какому бы то ни было конкретному человеку он даже не думал. Он служил своей службе. Он считал себя эдаким санитаром леса, никому и ни в чем не обязанным. Он так же, как и Асмодеев, знал, что и чиновники, и народ вороваты. И считал свою службу единственным органом, предотвращающим тотальное разворовывание страны на всех уровнях. Регионы же, по его мнению, не должны иметь никакой самостоятельности в принятии решений, поскольку региональные начальники вороваты особенно, и за ними нужен глаз да глаз, и с них надо по три шкуры спускать.

Все эти губернаторские цацки: большие полномочия, неприкосновенность, участие в управлении федеральными, управляемыми из столицы органами и прочее – он считал нелепым атавизмом из времен «парада суверенитетов», подлежащим немедленной отмене.

Антошин был кнутом для того, чтобы держать региональные элиты в жестком подчинении столице. И этот кнут знал свое дело. Да и Бабаестан был уже не первым дерзким регионом, усмирять который генерала отправили.

Начал кнут жестко. На первой же оперативке он поднял из пыли архивов пару десятков мирно дремавших дел, затрагивавших интересы губернских элит. Особенно его интересовали коррупционеры, националисты, пособники терроризма и сепаратизма из числа чиновников, начиная с самого Желтого, и их подельников. Полетели повестки на допросы, регион загудел как встревоженный улей.

Наш излишне самоуверенный премьер‑министр собрал по этому поводу совещание, на котором смачно сел в лужу при сотне лучших людей Бабаестана. Хотел‑то он выступить красиво. Поставить на место зарвавшегося столичного беспредельщика. Припугнуть миллионами избирателей, находящихся за спинами Бабая и Желтого, в любой момент готовых пойти в поход за попранными правами губернии:

– Что Вы себе позволяете? Почему парализуете работу всего региона? Думаете, народ простит Вам такое поведение? Думаете, нет на Вас управы?

Антошин сидел в своем кресле. Его лицо бульдога не выдавало ни малейших признаков волнения или прочих эмоций, похоже, вообще ему неведомых.

Когда Желтый закончил свой истерический спич, Антошин приподнялся для крайне лаконичного ответа:

– Управы на меня у Вас нет и не будет. Не Вы меня сюда назначали. Честь имею.

И удалился. И больше никогда не возвращался в это здание, в лучшем случае, присылая замов. А сразу после его ухода, в точном соответствии с теоремой капитана Джона Сильвера, заговорили ружья, и живые позавидовали мертвым.

Первым делом Антошин организовал обыски в так называемой «Службе безопасности» Бабая. Формально в этой структуре работали такие же подчиненные Антошина, как и все остальные. Однако в реальности все последние лет 12 это была ни дать ни взять спецслужба с большой численностью вооруженных бойцов, подчиняющаяся лично деду и выполняющая его поручения по «обеспечению государственной безопасности» Бабаестана.

Разгром этой структуры был еще одним сигналом о том, что губернаторская вольница в стране кончилась. В помещениях безопасников нашли нелегальный тротил и другое оружие, а также – естественно – оборудование для прослушки. Этого уже было достаточно для того, чтобы структуру расформировать, а ее руководителей уволить с волчьим билетом. Причем ни за тротил, ни за прослушку, надо заметить, никто в итоге не сел. Антошину надо было навести в регионе порядок. Закон, как таковой, его волновал тоже не больше, чем Асмодеева.

Далее Антошин продолжил форменное издевательство над чиновниками. Много лет они ездили по области на автомобилях с номерами серии «ААА». Останавливать их было нельзя. А если такая тачка ненароком попадала в ДТП, первое, что делал прибывший страж порядка, – заботливо прикрывал номера тряпочкой или отвинчивал их, чтобы не подставлять власть. Надо ли пояснять, что виновными в авариях машины категории ААА не оказывались, по случайному совпадению, просто никогда, даже если неслись задним ходом по встречной.

У Бабая, разумеется, не могло быть никакого другого номера, кроме А100АА. Машина же у него, разумеется, была не одна. Каково же было однажды удивление офицера службы безопасности главы всей нашей великой страны, когда однажды они зашли в бабаевский гараж в ходе подготовки визита президента в Тришуруп. Их взору открылся сразу целый ряд мерседесов и лексусов с одними и теми же, сходными друг с другом, понятно, на 100 % номерами А100АА:

– Аааа… вот эти ААА – это как?

– А, эти? Да любит наш Бабай этот номер. Как ему объяснишь, что у всех машин номера должны быть разные?

 

 

Серия ААА – это еще ничего, а раньше, на заре бабаевского правления и в разгар губернаторской вольницы, бабаевские безопасники вообще раздавали чиновникам мигалки. Те так и писали заявления: «Прошу выдать мне номера ААА и спецсигнал для оперативности передвижения по неотложным государственным делам». Мигалки полагались даже редакторам государственных газет.

Но это былью поросло уже давно, а пока, на следующий день после неудавшегося желтокнязевского разноса, инспекторы начали рейд именно по машинам с номерами ААА. Водители останавливались не сразу, с непривычки. Искали документы долго, у некоторых их просто не было – а смысл, если их никогда никто не просит показать?

Вип‑пассажиры орали на гаишников, не понимая, что происходит. Инспекторы же, много лет тянувшиеся «во фрунт» перед каждым хмырем с таким номером, важно отвечали: «А что Вы так переживаете? Обычная проверка».

АААшки были оштрафованы за все, за что можно – превышения, ремни, огнетушители, косые взгляды на гаишников… А в довершение ко всему с этого дня Антошин распорядился выдавать номера серии ААА только машинам городского коммунального хозяйства – помойкам, ассенизаторам и прочим дерьмовозкам.

Чиновники должны были понять, где им место и с чем их Антошин смешает, если они не будут ему подчиняться. Они и поняли, причем довольно быстро. Приходили по первому зову Антошина и его людей, рассказывали подробно все, что знали.

Асмодеев же, понимая, что на этом фоне трубку от него не возьмет теперь ни один бывший подчиненный, махнул на правоохранительные дела рукой и уехал в лесную глухомань на окраину Бабаестана курировать под коньячок ход борьбы с лесными пожарами.