О неэффективных вузах России

2.12.2012

Прошла первая волна кампании Минобрнауки по выявлению «неэффективных вузов», пока что государственных. Дальше якобы будут решать – какие закрыть, какие перестроить или пристроить, в каких начальство сменить. Хозяин – барин. Вузы государственные, захочет власть – вообще все вузы закроет. Наши вузы, мол, неконкурентоспособны, учитесь в Гарварде. Что на это скажет население – неясно. Возможно, пока что ничего не скажет.

Так что о самой идее прополки вузов говорить не будем. Да она, может, и сама захлебнется: зачешется в другом месте – и забудут. Скажем не об идее, а о методе. За методом, пожалуй, больше важных идей проглядывает, чем за идеями. Лучше вскрывается мышление министров, их персонала, да и широкой публики. Идеи мимолетны, а мышление и метод – вещь серьезная, каменная.

Итак, Минобрнауки РФ взяло на себя функцию рейтингового агентства в сфере высшего образования, как будто оно какой‑то «Мудис» на рынке образовательных услуг. Хорошо известно, какую роль сыграли такие агентства в финансовой сфере, раскручивая кризис 2008 г. А у нас инновация – банкротить вузы или хотя бы шантажировать их угрозой ликвидации. Тоже, наверное, бизнес перспективный.

Западная пресса много писала об «ошибочных и субъективных решениях по рейтингам», требовала от агентств «ответственности за ошибки в результате небрежности и намерения». Но разница в оценке банка и вуза очень велика: и входы банка («сырье»), и выходы («продукт») измеряются в одной количественной мере – деньгами. В вузе и вход, и выход, и преобразование «сырья» в «продукт» имеют сложную структуру, описываются большим числом неформализуемых понятий, а немногие измеримые параметры не преобразуются в индикаторы, позволяющие количественно оценить целевой продукт.

Тезис этот тяжеловесный, но все же разберем его, пройдя по главным пунктам того метода, который Минобрнауки применяет к вузам. Вот объяснения министра Д. Ливанова в интервью газете «Коммерсантъ», № 222 (5007), 23.11.2012.

1. Исходная установка Минобрнауки: «Мы все заинтересованы в том, чтобы неэффективных вузов не было».

Ректоры, преподаватели, студенты и общество в целом легко приняли эту установку, как нечто очевидное. На мой взгляд, именно это – самое страшное в нынешнем эпизоде. Все соглашаются (и даже «заинтересованы»), чтобы в России «не стало части вузов» – тех, которые какая‑то комиссия Минобрнауки назвала «неэффективными». Точно так же согласились в свое время ликвидировать колхозно‑совхозное сельское хозяйство – как «неэффективное». Потом – науку и т. д.

Но что означает термин эффективный (или, симметрично, неэффективный)? Министр не говорит, а публика не спрашивает. Все понимают этот термин в его обыденном смысле: неэффективный – значит плохонький, чего‑то он нам недодает, чего нам как раз надо. Но обыденные слова нельзя применять в документах и заключениях, чреватых серьезными последствиями для людей или организаций. Министр был обязан точно определить, что подразумевается под словом «неэффективный» – не вообще, а в приложении к высшим учебным заведениям. Не дает определения, но утверждает, что существенная часть имеющихся в России государственных вузов должна быть ликвидирована – «мы все в этом заинтересованы».

Почему же он не дает определения – трудно, что ли, еще десяток фраз сказать? Не дает потому, что ни министр, ни публика и не могут ничего точно определить (и понять). Ликвидировать «заинтересованы», а кого и за что – представляют себе туманно. Слово «эффективный (или «неэффективный») – это размытый наукообразный термин (так называемое «слово‑амеба»), он не содержит жесткого смысла. Множество смыслов, которые ему придадут по своему разумению разные люди (с разными интересами и целями), не только невозможно измерить, но о них нельзя будет даже договориться. Слово «эффективный» настолько неопределенно, что вполне можно только что уволенного со службы чиновника назвать эффективным – и нет способа это логически оспорить. Только что мы слышали: «Сердюков был эффективным министром обороны, это проявилось в ходе преобразований, которые он проводил в вооруженных силах», – сказал Медведев журналистам, комментируя отставку министра обороны.

Очнитесь, господа и товарищи! Не будьте такими безответственными. Фраза министра Д. Ливанова звучит вроде бы безобидно, но по своей логике она совершенно аналогична предложению типа: «мы все заинтересованы в том, чтобы ликвидировать плохих людей». За фразами такого типа кроется самый дикий произвол. Двадцать лет страну растаскивают и демонтируют под прикрытием таких туманных, не поддающихся точной интерпретации высказываний, – и многомиллионная российская интеллигенция это легко глотает. Какое неприглядное зрелище!

Из всего того, что наговорило в этом Великом походе Минобрнауки, ясно, что оно и не пыталось определить базовое понятие своей программы – эффективность. Соответственно, и речи не шло о том, чтобы установить критерий неэффективности (как нехватки эффективности). Как может Правительство позволять своим министрам публично демонстрировать такое самодурство! Ведь в Правительстве есть умные и честные, насколько это возможно, люди (я даже знаю такого человека) – как им не стыдно? Какой регресс политической и элементарной культуры!

Если подойти хоть чуть‑чуть строго, эффективность – сложный показатель. Он представляет собой частное от деления двух величин: «эффект/затраты». И обе из этих величин в свою очередь трудно поддаются измерению. «Эффект» – это совокупность всех полезных (для кого‑то – еще надо определить, для кого) следствий от предпринятых действий. В нашем случае эффект – это совокупная полезность деятельности или просто существования вуза. Минобрнауки не пытался перечислить даже главные из этих полезных следствий для России и, похоже, даже не подумал, что эта операция обязательна. Вероятно, и не знал. В Министерстве ведь не студенты работают, а министры.

Но и «затраты» – сущность сложная, в деньгах ее не измерить. Бывает, что эффект оказывается недостаточным для решения поставленной задачи, но эффективны ли были действия или нет – сразу сказать нельзя. Одно дело, когда для решения задачи не было предоставлено необходимых средств («патронов не подвезли»). Другое дело – если средства были разворованы или руководителем по какой‑то причине (наверное, по доброте) был назначен дурак или неуч. Вывод об эффективности или неэффективности действий требует исследования (или следствия). Иногда вместо этого указывают на немногие стереотипные признаки и «наказывают виновных». Так часто бывает, если начальство вместо измерения эффекта и ресурсов начинает рассуждать об эффективности, маскируя реальные причины.

В общем, ликвидировать вуз по обвинению в его «неэффективности» – это примерно то же самое, что расстрелять человека по обвинению в преступлении, которое не предусмотрено в законе и которое нельзя определенно описать.

2. Второе сильное утверждение министра таково: «Из списка вузов, обладающих признаками неэффективности, никто выйти не может – он сформирован на основе объективного исследования о состоянии учебных заведений».

Начнем с первой части утверждения. Здесь говорится, что если подозреваемому вузу вынесен приговор («он неэффективен»!), то это приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Но г‑н Ливанов сразу же начинает противоречить сам себе, по привычке этого не замечая. Корреспондент спрашивает, почему же «губернатор Кировской области… сумел доказать министерству важность двух вятских вузов, которые были признаны неэффективными. По его словам, вузы были из списка исключены».

Значит, может все‑таки кое‑кто «выйти из списка», несмотря на железную «объективность» приговора! Оказывается, целая «группа вузов» по природе своей не поддается объективной оценке и заведомо признается эффективной. Видимо, для Минобрнауки важнее субъективная оценка некоторых высокопоставленных персон, чем «объективное исследование». Бывает…

Но под этот весьма у нас обычный феномен Ливанов подводит целую теорию: «Первая группа состоит из вузов, которые нельзя отнести к неэффективным в силу специфики образовательных программ. Обычно это творческие учебные заведения, вузы с культурной направленностью, которые просто нельзя оценивать по общим правилам».

Ну и объяснение! Даже поразительно это слышать. Каким образом специфика образовательных программ автоматически и заведомо делает вуз эффективным? Что за фантастический постулат! Если, скажем, МАРХИ «просто нельзя оценивать по общим правилам», то Минобрнауки обязано внятно, перед панелью специалистов, изложить критерии, согласно которым большинство вузов в России не обладают «спецификой образовательных программ», совершенно лишены творческой компоненты и лишены «культурной направленности».

Но нет таких вузов в природе – при всех дефектах и слабостях нашего полуразрушенного высшего образования! Господа министры и чиновники! В какую трясину вы погружаетесь со своими нелепыми концепциями! Разве можно так обращаться с национальной системой, которая вверена вашему руководству?

3. Рассмотрим вторую часть приведенного рассуждения министра: «Из списка [неэффективных] вузов никто выйти не может – он сформирован на основе объективного исследования о состоянии учебных заведений».

Мол, именно поэтому «из списка [неэффективных] вузов никто выйти не может». Так к неопределимому обвинению добавляется неопределимое качество доказательства вины – «объективность». Что это за магическое качество? Как понимают в Минобрнауки само слово «объективный»? Какие фундаментальные концепции они там напридумывали? Что за странные мысли ворочаются в головах чиновников!

Г‑н Д. Ливанов не определил, что такое «неэффективность», но некоторые бессвязные банальные характеристики вуза называет диагностическими признаками этой самой «амебы».

Например, он приводит в интервью, как очевидный признак неэффективности вуза, такой: «Есть московские вузы, где средняя зарплата преподавателя сейчас находится в интервале от 20 до 30 тыс. руб. Очевидно, что такие вузы работают плохо. Их подход к формированию зарплаты преподавателей не позволяет иметь хорошо подготовленных специалистов».

Вчитайтесь: ведь в этом нет никакого парадокса, ни скрытой оригинальной мысли, это – тривиальная глупость. Ни в земской деревенской школе сто лет назад, ни в советском МГУ, ни сегодня где‑нибудь в Хабаровске преподаватель не соотносит качество своей работы с зарплатой. Пока у него не мутится голова от голода, он старается как можно лучше передать свои знания студенту. Преподаватель по типу культуры – не рвач, он знал, куда шел, его профессия – это не спекуляция своей рабочей силой на рынке. Это мы говорим о массе, о социокультурной общности учителей и преподавателей.

Даже в американской социологии труда ряд профессий, включая преподавателей, выделяется в особую группу, где зарплата является не целью и не мотиватором, а «фактором социальной гигиены». Да, низкая зарплата ограничивает возможности преподавателя, если она не позволяет ему нормально питаться и содержать семью, так что он вынужден тратить время на дополнительный заработок. Но если ты увеличишь ему зарплату в 10 раз, намного лучше преподавать от не будет – он и так выкладывается.

Но при чем здесь эффективность? Зарплата – один из ресурсов, и ее снижение в РФ как раз и есть едва ли не главный способ увеличить эффективность труда с точки зрения работодателя (это и называется «оптимизировать»). А главное, какова логика! В государственном вузе работодатель‑государство дает преподавателю очень низкую зарплату. Тот, подавив возмущение, все равно выполняет свой профессиональный долг – ради студентов и будущего страны. И тут в аудиторию вламывается чиновник этого самого работодателя‑государства и обвиняет преподавателя в том, что он плохо работает, так как соглашается на низкую зарплату. Да что же это творится у нас в государстве? Чиновники выступают как провокаторы, и этого даже не замечают!

4. Г‑н Ливанов приписывает свойство истинности и объективности комиссиям Минобрнауки. Какое дикое смешение понятий! Комиссии создаются для выявления господствующего субъективного мнения – это часто (хотя и не всегда) бывает лучше, чем субъективное мнение одного человека, особенно если он слишком глуп. Вот как г‑н Ливанов обосновывает достоверность и объективность оценок: «Список является результатом общественно‑государственной оценки деятельности высших учебных заведений и их филиалов. Я специально подчеркиваю слово “общественной”, потому что в этом процессе широко участвуют не только органы государственной власти, но и работодатели, и представители ректорского сообщества».

Это объяснение – профанация, надругательство над здравым смыслом. Кто является работодателем в государственном вузе? Государство, представленное чиновниками системы образования, непосредственно подчиненными органам государственной власти. Зачем же наводить тень на плетень! Их оценка никак не является «общественной». А кто такие «представители ректорского сообщества»? Это именно те люди, которые и являются объектами той «оценки», которую учинили над вузами и их руководителями чиновники. Представлять этих людей «независимой общественностью», которая будет беспристрастно судить коллег, ставших первыми жертвами эксперимента, просто нелепо. Ведь те, кто сегодня включены в комиссию как «представители ректорского сообщества», прямо зависят от благосклонности чиновников Минобрнауки, ибо вскоре такая же комиссия будет оценивать их самих. Это – не демократическая процедура, а фарс.

5. Как вообще возникают у г‑на Ливанова «признаки неэффективности» вузов? Ведь то, что берется как признак чего‑то (индикатор, показатель чего‑то) – это довольно сложный инструмент, причем он существует как система нескольких взаимосвязанных сущностей. Вот, например, в качестве индикатора «неэффективности» вузов был взят средний балл ЕГЭ студентов‑первокурсников – он не должен быть ниже 60 баллов. Индикатором чего может служить эта величина?

Вспомним учебник. Для использования в каком‑то суждении количественной меры нужны показатели (индикаторы), характеризующие какую‑то важную сторону интересующего нас явления. Что такое индикатор? Это некая измеримая величина (параметр) интересующего нас явления. Но любому явлению присуще множество параметров, разные его стороны можно измерять и так, и эдак. Например, плывет корабль по морю. У этого состояния огромное число измеримых величин, параметров – размеры корабля, тип двигателя, курс, сила ветра и высота волн и т.д. Какой же параметр может служить в качестве индикатора? Тот, что надежно связан именно с интересующей нас величиной, которую трудно измерить непосредственно (ее называют латентной величиной).

Вот, в рубке на корабле стоит прибор эхолот. Он измеряет время между подачей звукового импульса и возвращением к кораблю его эха, отраженного от морского дна. Это время само по себе никого не интересует, штурману надо знать глубину – расстояние от киля до дна. Глубина – это латентная величина, измерить которую трудно. А скорость звука в воде хорошо известна, по времени возвращения эха глубину можно вычислить по простой формуле с достаточной точностью. Это время и берется как показатель (индикатор) глубины, т.е. расстояния от корабля до дна моря. Если бы мы не знали, с какой скоростью проходит в воде звук и его отраженное эхо, мы измерить глубину таким способом не смогли бы.

Таким образом, сама по себе внешняя, легко измеряемая величина (параметр) чаще всего мало что говорит нам об изучаемом явлении. Параметр становится индикатором только в том случае, если у нас есть теория или надежно установленное правило, которое связывает параметр с интересующей нас латентной величиной. Если связь неизвестна, никаким индикатором параметр не является.

В практических руководствах даже подчеркивается, что если исследователь выдает параметр за индикатор, не сообщая явно, какую латентную величину он стремится охарактеризовать, и не излагая теорию или хотя бы правило, которые связывают параметр с латентной величиной, то он нарушает нормы логики. В этом случае рекомендуется не доверять выводам этого исследователя, хотя они случайно и могут оказаться правильными. Принимать такой параметр за показатель нельзя.

Минобрнауки оценивает неэффективность вуза (латентную величину), измеряя параметр этого вуза – средний балл ЕГЭ его студентов. Какие есть у Минобрнауки основания считать этот параметр индикатором неэффективности? Никаких! Тут не только речи не идет о какой‑то теории связи между оценками школьников на ЕГЭ, но даже и какие‑то бытовые домыслы трудно представить себе. Ведь школьников, поступающих в вузы, можно уподобить «сырью», поступающему на фабрики. Допустим, одна фабрика шьет костюмы из шевиота, а другая – сарафаны из ситца, а он в 10 раз дешевле шевиота. Как из этого можно вычислить эффективность или неэффективность фабрики, шьющей сарафаны? Никак нельзя вычислить, нет никакой связи между ценой сырья и эффективностью его превращения в продукт. Глупость это несусветная!

Когда в конце 60‑х гг. на Западе увлеклись применением формализованных методов оценки сложных видов деятельности посредством измерения разных параметров, вопрос о методологической обоснованности этих подходов какое‑то время был в центре внимания ученых и философов.

Лауреат Нобелевской премии О.Н. Хиншельвуд писал: «В настоящее время существует опасность, что может возникнуть серьезная путаница в том, каким образом общество, находящееся под влиянием силы научного метода, но имеющее мало интуитивного чувства практики настоящего ученого, сможет установить критерии меры и количества для качественных вещей, к которым они неприложимы. Если количественные измерения действительно приложимы – очень хорошо. Однако все еще имеется искушение там, где это не может быть сделано, произвольно заменять хорошие, но субъективные критерии явно худшими только потому, что эти последние могут быть представлены в данных числовых измерений и рассматриваемы механически.

Стремление поступать подобным образом еще более возросло в связи с модой вводить информацию в вычислительные машины… В самом деле, если вы введете в машину разумное, то и получите разумный результат. Однако, к несчастью, если вы введете неразумное, то получите не имеющее смысла решение, которое будет еще менее разумным, так как не будет сразу распознано в качестве чепухи, каковой оно в действительности является…

Защитой ложного количественного подхода не будет также и то, что мы часто не знаем лучшего выбора. Если не известно, каким путем достичь правильного суждения, то лучше уж принять факт как таковой и не делать положение хуже, чем оно есть, путем СИМУЛЯЦИИ. Я считаю, что замена трудных качественных суждений неадекватными механическими данными не является рационализацией или эффективностью или же беспристрастностью и объективностью, а просто представляет собой весьма печальное отсутствие ответственности».

Весьма печальное отсутствие ответственности – это, по‑моему, самый мягкий упрек, который можно сделать Минобрнауки.

Но не в Минобрнауки дело. В России в целом за последние двадцать лет произошла тяжелая деградация культуры применения количественной меры для характеристики общественных явлений, процессов, проектов. Всякая связь между измерением и латентной величиной очень часто оказывается утраченной, да о ней и не вспоминают. Общей нормой стала подмена показателя параметром без изложения теории соотношения между ними и даже без определения той скрытой величины, которую хотят выразить при помощи параметра. Это определение чаще всего заменяется намеками и инсинуациями: мол, сами понимаете…

Нарушения в логике при использовании меры столь вопиющи, что трудно даже предположить, что в этих нарушениях первично – обусловленная политическим интересом недобросовестность или интеллектуальная безответственность. Важно, что и то, и другое ведет к деградации рациональности.

6. Отставим методологические тонкости и обратим внимание на неприемлемые по своему смыслу социальные и правовые суждения г‑на Ливанова. Вникнем в суть «признака неэффективности», о котором только что шла речь. Высшее учебное заведение оказывается под угрозой потому, что средний балл по ЕГЭ у принятых в вуз абитуриентов составляет 60 или меньше. А разве по закону об образовании выпускник школы, получив на ЕГЭ средний балл 60, не имеет права поступить в государственный вуз?

Разве есть какой‑то ценз, отсекающий весь этот контингент выпускников от высшего образования? Скажите прямо, г‑н министр: имеет ли ученик после окончания 11‑го класса, получивший свидетельство о полном среднем образовании («Аттестат о полном общем образовании») право поступить в высшее учебное заведение – или нет? Если Аттестат ему такое право дает, то как же мог у министра повернуться язык назвать неэффективным вуз, который взялся подготовить из этого юноши специалиста с высшим образованием? Это не только странно и дико, но и неприлично!

Юрий Гагарин окончил ремесленное училище, и никакое министерство СССР не попыталось преградить ему дорогу к высшему образованию – он стал не только летчиком и космонавтом, но и с отличием окончил Военно‑воздушную инженерную академию им. Н.Е. Жуковского.

Да, в России многое переосмысливается, чиновники и даже президенты – в поиске подходящей идеологии. Но давайте все‑таки следовать логике. Вот, в 2011 г. абитуриенты девяти вузов имели средний балл ЕГЭ меньше 50! На это В.В. Путин сказал: «Это означает, что по старой советской системе это слабенькая троечка». Да, троечка – ну и что? Эта оценка позволяет человеку стать студентом, а уж в кого он вырастет к защите диплома – никто знать не мог. Очень большая часть наших лучших инженеров, конструкторов и изобретателей были поначалу троечниками.

Что означала бы ликвидация трети неэффективных вузов? Противозаконную сегрегацию массы выпускников школы, имевших на руках Аттестат без единой неудовлетворительной оценки. Ведь МГУ и МГИМО и так уже укомплектованы, и троечникам некуда было бы податься – вузы для них Россия в лице Минобрнауки закрыла. Каких специалистов недосчиталась бы России? Именно тех, кто учился бы для того, чтобы трудиться в России на тяжелой работе без всякого гламура – не в офисах, а в поле, в шахте, в школе.

Вот выборка вузов, в которых в 2011 г. принятые первокурсники имели меньше 50 баллов:

– Приморская государственная сельскохозяйственная академия – 44,7;

– Дальневосточный государственный аграрный университет – 45,5;

– Ангарская государственная техническая академия – 47,1;

– Дальневосточный государственный технический рыбохозяйственный университет – 47,7;

– Иркутская государственная сельскохозяйственная академия – 48,7;

– Ульяновская государственная сельскохозяйственная академия – 48,7.

 

Слушаешь сейчас наших высокопоставленных чиновников, и возникает ощущение, что в самые последние годы мы в деградации нашей культуры перешли какой‑то рубеж. Медленно отступали, отступали – и сломались. Того и гляди, снова проведут закон «О кухаркиных детях». Чем все это кончится…

Завершу этот краткий разбор сентенцией г‑на Ливанова, которая совсем повергла в тоску. Он сказал о главном критерии их программы: «Если вуз нужен, то он будет развиваться, пусть даже сейчас качество его работы нас не удовлетворяет. Если же учебное заведение не выполняет никакой значимой функции, а просто существует, выдавая дипломы, – оно будет реорганизовано».

Какая узость, какое непонимание. Из всего интервью видно, что Минобрнауки как раз этого‑то главного критерия и не выработало, и выражение «если вуз нужен» остается пустым звуком. На мой взгляд, в этом министерстве просто не задумывались, зачем нужен вуз. Что значит «учебное заведение не выполняет никакой значимой функции, а просто существует»? Какое страшное, дремучее представление об учебном заведении! Да его великая функция в том и заключается, что оно существует. Что в его аудиториях встречаются знающие и опытные преподаватели с юношами и девушками, вступающими в самостоятельную жизнь. Что им объясняют законы природы и общества, а между делом – и правила нашей трудной жизни. Что есть в этом здании библиотека, в которой студенты учатся читать по‑взрослому, а не семинарах – спрашивать и говорить по‑взрослому. Что именно в студенческие годы молодые люди учатся любить, проходят тяжелую практику благородства и низости – и могут получить поддержку. Неужели все это теперь стало непонятно?

В 60‑е гг. в США после Спутника шли большие дискуссии о высшем образовании. Выступали умные, даже мудрые промышленники, ученые – говорили в основном о том, чем ценен любой вуз для Америки. Известно, что там у молодежи были проблемы, многим не хватало денег окончить полный курс. И эти мудрые промышленники и ученые замечательно объяснили, что для молодого человека проучиться даже всего год в вузе, пожить жизнью студента, находиться в контакте со старшекурсниками, преподавателями, бывать в библиотеке и лаборатории, в аудитории и на вечеринке кафедры – дает ему такой заряд и навыки мышления и духовной практики, инициативы и уверенности, социальных навыков и широты взгляда, что это становится важным фактором всей его жизни. Юноши, прошедшие даже всего один курс университета, становятся прекрасными рабочими, растущими новаторами. И этот особый контингент рабочей силы очень высоко ценился в США.

Мы все это видели и у себя дома, наши товарищи из троечников на первом‑втором курсе становились авторами блестящих дипломов, а вскоре потом – академиками АН СССР. И американские рассуждения на эту тему нам были понятны и казались естественными.

А сейчас – где мы? Куда мы идем? Вылезем ли мы из трясины всей этой пошлости не считая прочего?

 

 

А МЕЖДУ ТЕМ, ВРЕМЯ ИСТЕКАЕТ

5.12.2012

Появилось тревожное ощущение, что последняя когорта еще советских бюрократов свой ресурс вот‑вот исчерпает. Почему‑то по особо нахальным коррупционерам они вдруг решили треснуть дубиной, в качестве какого‑то прощального жеста. При этом вся конструкция, видимо, затрещит – и как будто этого им и не жалко. В любом случае, трещины пойдут, и управляемость будет серьезно ослаблена. При этом никаких признаков начать конструктивный диалог, чтобы собрать какой‑то дееспособный резерв, не наблюдается.

На мой взгляд, необходимо срочно начать несколько проектов по «сборке» общностей, способных стать элементами временной политической системы. Хоть подпорки поставить. Для этого нужны прагматические, рациональные и реалистичные разработки «национальной повестки дня» уже на ближайшие лет 5‑7 (а не СССР‑2). А потом – что‑то вроде кратких доктрин по конкретным проблемам.

Никто не хочет начать – нет кочек, на которых можно удержаться. Но есть люди, которые могли бы договориться и поработать в качестве «оргбюро». Ведь паралич возник потому, что толковые люди ходят россыпью, а те, кто пристроился к кормушкам, вынуждены свои мозги перенастроить. Может, все‑таки попытаться пару‑другую семинаров устроить с координацией? Долго не продержатся, все такие пылкие, но года два смогут поработать в Сети и иногда – в реале.