Передача эстафеты: конец и начало, после 700 г. до н. э.

 

Секретное оружие

 

Ассирийский ученый, автор эпоса и летописей царского дома, как и составитель хроники Тиглатпаласара II, написанной на табличке из красноватой глины, верхняя часть которой в настоящее время лежит в Британском музее с ярлыком К3751, погрузившись в прошлое Месопотамии, убежденный в превосходстве своей цивилизации над любым другим образом жизни и заметивший, что люди, говорящие на арамейском языке, обещают стать большинством в населении империи, наверное, утешал себя мыслью, что это не ново. На протяжении тысяч лет чужаки приходили в Месопотамию либо как завоеватели, либо как иммигранты: гутии, эламиты, амореи, касситы и многие другие. Каждый из этих народов был в конечном счете либо изгнан, либо настолько растворился в местном населении, что исчез как отдельная этническая группа, способствуя развитию принятой шумеро-аккадской культуры.

Однако на этот раз с натурализацией носителей арамейского языка как ассирийцев исход стал совершенно другим, так как арамейцы принесли с собой секретное оружие столь непреодолимой силы, что оно сумело остановить давние месопотамские традиции, в конечном счете сокрушить их и скрыть то, что от них осталось, настолько тщательно, что прямые свидетельства великолепия двух с половиной тысячелетий исчезли с лица земли. И в то же время оно положило начало следующему историческому периоду (в его конце мы и живем), передав другим эстафетную палочку цивилизации и заложив основы современного мира. Оружием, с помощью которого был достигнут такой колоссальный успех, стал совершенно новый способ замораживать во времени мимолетную речь – алфавит. Буква К, написанная служащими Британского музея на верхнем крае «Хроники Тиглатпаласара», символизирует победу нового письма над старым и возникшего мира – над прежним.

 

 

В то время как клинопись, согласно общепринятой точке зрения, была изобретена счетоводами и развита писцами и учеными, алфавит, по-видимому, имел гораздо более плебейское происхождение. Самые недавние археологические находки дают возможность предположить, что алфавитное письмо стало блестящей идеей группы семитских иммигрантов, живших и работавших в Египте в начале 2-го тысячелетия до н. э. Вдохновленные пиктографической системой письма египтян (мы называем их иероглифами, «знаками жрецов»), они придумали условные стенографические знаки для своего собственного языка. По словам Джона Уилфорда – профессора ближневосточных исследований Университета Джонса Хопкинса, это оказалось случайным озарением семитов, «которые сначала были неграмотными и жили в неграмотном обществе. Только писец, учившийся всю свою жизнь, мог управляться с множеством различных символов в официальном письме. Так что эти люди придумали грубую систему письма на основе египетской письменности, которой они могли научиться не в течение жизни, а за несколько часов. Это было утилитарное изобретение для солдат, торговцев, купцов».

Такое скромное начало заложило основу для развития любых алфавитов и слоговых азбук (символы, которые представляют целые слоги, а не отдельные буквы), существующих в мире в настоящее время: от латинского, греческого и русского алфавитов до письменности Индии, Тибета и Монголии. Вполне естественно, что, для того чтобы стать, скажем, греческим или латинским алфавитом, многие символы изменили свою форму, хотя и не все. Наша буква А, когда-то символизировавшая рогатую голову быка, если смотреть на нее анфас, перевернулась вверх тормашками, но по-прежнему узнаваема; то же можно сказать о буквах L, M и N. Когда мы произносим слово «алфавит», то вспоминаем семитские слова, начинавшиеся с букв, имевших следующие значения: «алеф» – «бык» и «бет» – «дом».

Использование этой придуманной простыми рабочими скорописи быстро распространилось среди носителей семитского языка, живших на восточном побережье Средиземного моря, ханаанцев и финикийцев – их далеко раскинувшиеся торговые империи пронесли ее по всему региону, и каждый язык приспособил ее принципы к своим нуждам.

Арамейское письмо ассоциировалось с простыми работниками, тогда как клинопись считалась прерогативой образованной элиты; его сравнительно небольшое число символов – менее тридцати – можно было выучить за несколько недель в противоположность годам усиленной учебы, которая требовалась для овладения клинописью. Символы письма можно было писать почти на любой поверхности: чернилами на глиняных черепках, костях или листьях, мелом на стенах, острой палочкой на песке, а также на пергаменте или папирусе официальных документов каллиграфическим почерком. Для овладения же искусством клинописи нужны были умение и опыт – даже для того, чтобы приготовить глину для табличек. Нет ничего удивительного в том, что с изобретением письма грамотность быстро распространилась в обществе, притом гораздо шире, чем когда-либо это было возможно.

Тот факт, что на арамейском языке можно было писать, гарантировал, что он не исчезнет, как язык более древних групп иммигрантов. Как только носители арамейского языка превзошли по численности тех, кто говорил по-аккадски, новый язык быстро стал вторым государственным, а в конечном счете и основным официальным языком империи и управления, а также лингва франка всего этого региона, в котором аккадскому языку была уготована роль, которую когда-то играл шумерский: он стал языком дипломатии, наук и религии. Распространенная аналогия, по которой использование шумерского языка жителями Месопотамии сравнивается с местом латыни в Средние века, теперь должна измениться. Если аккадский язык был новой латынью, то шумерский стал тем, что представлял собой греческий в средневековой Европе.

Долгое время самые образованные ассирийцы, вероятно, были двуязычными, свободно владея как арамейским, так и ассирийским языком. Писцов стали изображать в скульптурах, на стеновых панелях и фресках парами, сидящими рядом: один писал на глиняной табличке, а другой – на коже или папирусе. Это, конечно, не фотографическая фиксация; возможно, они были больше символами, чем реальностью, и ученые по-разному их истолковывают. Но так как каждый вид письма ограничивался своим языком – по-ассирийски всегда писали клинописью, а по-арамейски – алфавитным письмом, – если два писца (один из которых писал клинописью, а другой – алфавитным письмом) когда-нибудь писали вместе диктант, то один из них, вероятно, делал одновременный перевод того, что им диктовали.

Когда происходит замена официального государственного языка, обычно следуют серьезные последствия. В данном случае они затронули не только древних ассирийцев, но и современных археологов: изменение языка и письменности повлекло за собой неминуемый конец нашего богатого наследия древних текстов. Глиняные таблички неуничтожимы, особенно если они в огне превратились в терракоту либо специально, либо в большом пожаре, как это часто случалось во время неистового разрушения зданий, где их и хранили. И хотя о них забыли на тысячелетия, они по-прежнему прекрасно сохраняют изначально написанные на них тексты. Так не ведут себя органические материалы – папирус и кожа, на которых писали документы на арамейском языке. Даже если эти носители и не были сожжены, то они разложились и исчезли, что обычно и происходило за несколько десятилетий, если не раньше. В результате наши знания о последних веках существования цивилизации в Месопотамии ограниченны. За некоторым исключением мы знаем лишь то, что древние решили записать на языке, который тогда становился языком ученых, священнослужителей и собирателей древностей. Для ассирийцев это должно было стать предупреждением о разрушительном итоге – потере для мира всей их истории.

 

В наше время нет примеров, которые помогли бы нам понять смысл того, что происходило с буквами ассирийского языка. Мы можем провести аналогию лишь с реформой турецкого языка 1920-х гг., которую проводил Мустафа Кемаль, позже названный Ататюрком, основатель и первый президент современной Турецкой Республики, которая сменила почти 500-летнюю Османскую империю. В 1928 г. использование арабской вязи для письма на турецком языке запретили, а вместо нее предложили использовать модифицированную форму латинского алфавита. И хотя сначала этому сопротивлялись, реформы были проведены незамедлительно. Через год пользоваться арабским письмом означало совершить уголовное преступление. Так вся страна внезапно стала неграмотной. Сам Ататюрк ездил по Турции с черной доской и мелом и давал импровизированные уроки грамоты на рыночных площадях и железнодорожных станциях. После этого с учреждением в 1932 г. Turk Dil Kurumu – Общества турецкого языка огромное количество арабских и персидских слов и выражений, которые были в ходу во времена Османской империи, из турецкого языка удалили, заменив их турецкими народными фразами и неологизмами. Всем туркам пришлось заново учиться говорить на родном языке. Последующие поколения, которые обучались только новым буквам и «очищенному» языку, не смогли прочесть ни одного текста, написанного до 1928 г. В результате были искоренены все знания о временах Османской империи. Разумеется, это произошло во исполнение благой или злонамеренной цели Ататюрка.

Предвидели ассирийцы или нет такую ситуацию в будущем? По мере все расширявшегося вторжения арамейского языка в их жизнь могли ли они представить себе, что все знания об их долгой истории в один прекрасный день могли быть утрачены? По-видимому, у них было ощущение того, что давние шумеро-аккадские традиции, гордыми наследниками которых они являлись, впервые оказались под угрозой.

В результате возникла идея создания в Ниневии царской библиотеки во дворце последнего великого ассирийского императора Ашшурбанипала (669 – ок. 629 до н. э.). Здесь находилось далеко не первое и не единственное большое собрание документов Древней Месопотамии, но, по-видимому, это был архив, созданный специально ради сохранения наследия прошлого – литературных богатств клинописной культуры. Об озабоченности царя этой проблемой свидетельствует фирменный знак на многих хранившихся в архиве табличках – надпись «Ради далеких дней».

Мы не знаем, сколько ассирийских правителей в более поздние времена были грамотными, способными по крайней мере читать письма и депеши, и не зависели от секретарей, которые могли прочитать им их вслух. Эта способность, вполне возможно, высоко ценилась не столько за демонстрацию образованности царя и его интеллекта, сколько за возможность добраться до сути того, что реально происходило вокруг. Легко представить себе писцов, тщательно «фильтрующих» то, что они говорят монарху. Многие из них вполне могли бояться быть носителями дурных новостей, особенно если царь оказывался вспыльчивым, подверженным взрывам раздражительности и склонным наказывать вестника неугодных вестей. О том, что такая цензура существовала, недвусмысленно говорится в предупреждении, содержащемся в одном из писем, адресованных во дворец: «Кто бы ты ни был, писец, который будет читать это письмо, не утаивай ничего от царя, моего господина, чтобы боги Бел и Набу милостиво отозвались о тебе царю».

Ашшурбанипал пошел дальше, чем просто научился читать, и заявил о полном овладении им всеми умениями писца: «Я, Ашшурбанипал, в своем дворце, понял мудрость Набу [бог учения]. Всем искусством письма… всякого рода я овладел полностью… Я читал хитроумно написанные таблички Шумера, а также на непонятном аккадском языке, который трудно правильно использовать; я получал удовольствие, читая надписи на камнях, сделанных до Потопа».

Он умел не только читать, но и писать: «Овладев в совершенстве искусством писца, научившись тому, чему ни один царь до меня не научился, я записал на табличках средства лечения болезней от головы до ногтей пальцев на ногах, неканонические сборники, мудрые учения, относящиеся к врачебному мастерству [богов] Нинурты и Гулы; я их проверил, сопоставил и разместил в своем дворце, чтобы внимательно перечитывать».

Возможно, даже существует реальное доказательство его способности писать клинописью: некоторые сохранившиеся таблички помечены словами «Ашшурбанипал, царь Ассирии», которые выведены явно неумелой рукой.

Собирание библиотеки, по-видимому, было данью не просто тщеславию этого просвещенного и хорошо образованного монарха. Он отправил указания во все уголки своей империи, чтобы имевшиеся на местах тексты присылали к нему в Ниневию. Например, у нас есть его письмо правителю Борсиппы – древнего города, расположенного неподалеку от Вавилона: «Слово царя – Шадуну: я здоров, и тебе хорошего настроения. В день, когда ты получишь мою табличку, ты должен взять с собой Шуму – сына Шум-икина, его брата Бель-Этира, Аплу – сына Аркат-Илани и знатока из Борсиппы, которого ты знаешь. Вы должны достать все таблички, которые есть в их домах, и те, которые находятся в Эзиде [главный храм бога города Борсиппы Набу]». Он был озабочен не просто тем, чтобы собрать как можно большую коллекцию текстов, но и хотел убедиться, что у него есть копии всех важных трудов церковного канона Месопотамии. В своем письме он перечисляет молитвы, заклинания и другие тексты, узнаваемые, как было принято в древние времена, по их начальным словам. Ему нужна серия табличек под названием «Сражение», а также «Их кровь», «В бою да не коснется человека копье» и «Отдохнуть в глуши и снова спать во дворце». Он также приказывает Шадуну собрать все то, чего, возможно, нет в дворцовой библиотеке:

«Ты должен искать и прислать мне… обряды, молитвы, надписи на камне и все то, что полезно царской власти, вроде текстов искупления для городов, для защиты от дурного глаза во время паники, и все то, что требуется во дворце, все, что есть в наличии, а также редкие таблички, копий которых не существует в Ассирии.

Я написал настоятелю храма и главному магистрату, что ты должен поместить таблички у себя на хранение и что никто не должен утаивать никаких табличек от тебя. А в случае, если ты увидишь какую-то табличку или ритуальный текст, о которых я не упомянул и которые нужны во дворце, изучи их, забери и пришли мне».

По счастливой случайности цель Ашшурбанипала – сохранить в своем архиве литературные плоды шумеро-аккадской культуры «ради далеких дней» – была достигнута. Его библиотека оказалась одной из первых находок, сделанных пионерами месопотамской археологии в 1840—1850-х гг., исполнив надежды царя на то, что в один прекрасный день его собрание поможет вернуть к памяти интеллектуальные богатства его цивилизации. Раскопки на месте Древней Ниневии (современного Куюнджика) дали массу текстов и их фрагментов общей численностью свыше 30 тысяч единиц, которые представляли собой много тысяч отдельных документов – летописей, мифов, эпических произведений, молитв, заклинаний, толковых словарей, списков примет, математических упражнений, астрономических таблиц, медицинских трактатов – настоящих подарков ученым, которые тогда работали над расшифровкой и переводом клинописи. Среди них находился даже подробный каталог царских приобретений с перечислением происхождения экспонатов из царской коллекции, например: «Одна табличка с текстом в одну колонку от колдовства, написанная Мушезибом-Набу, сыном Набу-Шум-Ишкуном, писцом царя Вавилона; две таблички с „Плачами“ и „Книга снов“ на ста двадцати пяти табличках, написанных Арабу, экзорцистом из Ниппура».

Обратная сторона такого раннего обнаружения библиотеки Ашшурбанипала состояла в том, что примитивные методы раскопок и отсутствие должного учета находок привели к следующему: таблички из различных зданий и даже разных мест раскопок оказались безвозвратно перемешанными. Работа по сортировке всей этой мешанины (выявлению фрагментов одних и тех же текстов, составление их вместе и т. д.) продолжается и по сей день.

Человек, которому принадлежит заслуга нахождения библиотеки Ашшурбанипала, – это Остин Генри Лэйард, британский искатель приключений французского происхождения, дипломат и политик, чьи исследования погребенных городов Ассирии хоть и принесли ему международную известность, на самом деле заняли чуть больше пяти лет в его долгой и успешной жизни. Большая часть работ была организована и проходила под наблюдением (и продолжалась после того, как Лэйард вернулся к своей политической карьере), что очень правильно, этнического ассирийца, то есть потомка народа Ашшурбанипала – Ормузда Рассамы. В своем отчете о раскопках Лэйард с благодарностью писал: «Господину Ормузду Рассаму, который обычно сопровождал меня в моих поездках, были поручены, как и раньше, общий контроль за работами, оплата труда рабочих, решение споров и разные другие вещи, с которыми мог справиться только человек, хорошо знающий, как он, занятых в раскопках арабов и людей разного вероисповедания и оказывающий личное влияние на них».

Нет и намека на высокомерие и даже презрение, с которыми к «восточным людям», по определению льстивым, слабым и ненадежным, часто относились европейцы в XIX в. Сэр Генри Ролинсон, который сыграл такую важную роль в расшифровке клинописи, не испытывал к Рассаме ничего, кроме презрения, и приложил много усилий к тому, чтобы отнять у него какую-либо официальную роль в раскопках. Лэйард, будущий заместитель министра иностранных дел в правительстве Великобритании, проявил совершенно другое отношение к своему ассирийскому помощнику – своей правой руке: «Его неустанным усилиям, честному и пунктуальному исполнению всех возложенных на него обязанностей, его неистощимому бодрому настроению в сочетании с необходимой твердостью, его знанию арабского характера и преданности, с которой к нему относились даже самые неуправляемые из тех, с кем нам приходилось вступать в контакт, попечители Британского музея обязаны не только большей частью успеха этих исследований, но и экономией средств, с которой я имел возможность их проводить. Без него было бы невозможно довести до конца и половины того, что было сделано, со средствами, имевшимися в моем распоряжении».

Нетрудно представить себе волнение, которое испытывали эти два человека и их команда, когда они стали первыми людьми за две с половиной тысячи лет, которые исследовали развалины великолепных дворцов ассирийских императоров, обнаруживали коридоры и покои, «охраняемые» колоссальными крылатыми быками с человеческими головами lamassu с рогатыми венцами богов и украшенные изысканными, пусть даже зачастую и страшными барельефами. В конце одного тоннеля они наткнулись на две огромные статуи, у которых сохранились только нижние части; тем не менее они моментально узнали облаченных как рыбы служителей бога Эриду Энки или Эа, который первым научил людей ремеслам и искусствам. Для исследователей наступил исторический момент, когда великолепие древней литературы должно было предстать перед современным миром.

Первые двери, «охраняемые» богами-рыбами, вели в два небольших помещения, соединявшиеся друг с другом, которые когда-то были украшены стенными барельефами, большая часть которых оказалась уничтожена. Лэйард первым объяснил то, что в те времена оказалось совершенно новым для широкой публики: жители Древней Месопотамии использовали глиняные таблички как средство для письма (об этом было заявлено задолго до 1857 г., когда Королевское Азиатское общество бросило вызов четырем исследователям-востоковедам по расшифровке клинописи): «Помещения, которые я описываю, по-видимому, являлись во дворце Ниневии хранилищем для таких документов. На высоту фута или более от пола они были полностью заполнены ими. Некоторые из табличек целые, но большая их часть разбита на множество кусочков, вероятно ввиду обрушения верхней части здания. Таблички разного размера: самые большие из них были плоскими 9 на 6,3 дюйма; маленькие – слегка выпуклыми, и некоторые имели в длину не более дюйма с одной-двумя написанными строчками. Клинописные символы на большинстве из них были исключительно четкими и определенными, но такими крошечными в некоторых случаях, что почти неразличимы без увеличительного стекла».

 

Как часто бывает, обретением библиотеки Ашшурбанипала мы обязаны катастрофе – разрушению дворца, в котором она хранилась, и «обрушению внутрь верхней части здания», на тысячелетия похоронившей ее под грудой обломков. Но мы все же знаем, как когда-то, вероятно, выглядел читальный зал, потому что архив, датируемый, возможно, веком позже, – около 800 табличек, целых и сохранившихся на больших полках вдоль стен этого помещения, тщательно рассортированных и четко помеченных бирками, – был обнаружен в 1986 г. в руинах города Сиппара, расположенного чуть севернее Вавилона. В нем оказалось немного документов, которые были новыми для исследователей. Но то, что они сохранились, обещало заполнить пробелы в уже известных текстах: «Это открытие, которое бывает раз в сто лет», как сказал смотритель хранящейся в Йельском университете коллекции вавилонских табличек.

Так как политика, практиковавшаяся в XIX в., когда такие находки массово вывозили в европейские музеи, была уже давно в прошлом, библиотека, найденная в Сиппаре, стала частью не имевшей себе равных коллекции табличек с более сотней тысяч документов Иракского национального музея древностей. Ее разграбили после падения Саддама Хусейна: деревянные ящики, в которых хранилась коллекция, были взломаны, а каталоги с описанием их содержимого сожжены. Надежды вернуть их почти нет. «Кладете все это в кузов грузовика и едете по ухабистой дороге, – сетовал один археолог, – и вскоре имеете полный мешок песка».

Так в конечном счете врагам Ассирии, которые до основания разрушили Ашшур и Ниневию в 612 г. до н. э., всего лишь через 15 лет после смерти Ашшурбанипала, все же не удалось достичь своей цели – стереть сведения об этой стране из памяти человечества. Хотя все это походило на уничтожение: так, когда греческий историк Ксенофонт и армия наемников в 401 г. до н. э. отступали мимо того места, где когда-то находилась Ниневия, они совершенно об этом не подозревали. Если верить сатирику Луциану, урожденному ассирийцу, писавшему на греческом языке, «Ниневия настолько сильно разрушена, что уже невозможно сказать, где она была. От нее не осталось и следа». Это стало неизбежным следствием имперской политики «Oderint dum Metuant» («Пусть ненавидят, лишь бы боялись»), потому что, когда страх преодолен, остается ненависть, – показательный урок даже в наше время для государств, которые основывают свои отношения с соседями на таком же принципе.